Летят дикие утки

    
 
      Рассвет. Небо  голубеет. Разгорается  утренняя зорька.  Багровеют  берёзы  на  фоне  зари. Утро выдалось на славу яркое, солнечное. Роса в траве  блестела живым серебром, синими  брызгами. Лёгкий туман  рассеивался, таял  на  глазах.   
Соловьи начали свой  сольный  концерт. Один начинал посвистывать, другие подхватывали  с гибкими переливами. Дятел отчаянно долбил  ствол  сучковатой  сосны. Стрекотала  сорока  на  околице  деревни  Рождество.
Копошились грачи, и молодая кукушка гулко  звенела в березовом  леске.
Где – то рядом, в овраге  журчал, булькал  ручей, сбегая уступами  к канаве.   
В  канаве  зеленела,  в чёрной  торфяной воде лягушечья икра, колебала  зеркало  зыбкой  рябью.
Серый  дрозд  то  цокает, то  стрекочет, то  ручейком  зазвенит  в утренней  тишине.
За  дроздом  запела малиновка своим  тоненьким  мелодичным  голоском.
Стою, слушаю, как старается  малиновка, высвистывая: « Чи – пи – пи…чи – пи – си».
   Серенькая с белым  брюшком и чёрной  шапочкой  трясогузка, суетливо  бегает  по краям  дождевой  лужи.   Цап  червя, цап  другого.
Повеяло, потянуло  утренней  прохладой, холодком, запахло  сырость  с болота. Радуясь  наступившему  солнечному  утру,  невидимые  жаворонки  заливаются   в  глуби  поднебесья.
Тропинка,  заросшая ивняком, появившимися, откуда – то  кочками, упиралась в  овальный  пруд. Обрамлённая   молодыми  берёзками по краям.
Пруд  похожий на огромную  чёрную чащу. Чёрно – бурые  пласты  торфа  располагались
вперемешку  со  светло – жёлтыми  разрывами песка.   
В потемневшей   чаще  пруда,  в   чёрной  воде  торчали  коряги, словно  лешие. 
Берёзки рослые, набравшие  силу, в молчании  застыли  по пологим  берегам, заросшие  тростником, камышом, осокой.
Я  подхожу  по  тропинке  к пруду, туман лёгкой  поволокой подёрнул  зеркало  пруда. В  кустарниках  что – то  затрещало, метнулась,  коричневая  тень и  несколько  секунд ещё  было слышно, как  лось  копытами  крушил  тонкие  берёзки.
С  интервалом, с паузой в  ивняках  насвистывала  пеночка. Слышно  было, как  в камышах  плещется  мелкая  рыбёшка -  караси. Тишину  нарушал  звон  комаров, квакали  пронзительно  лягушки.   
Прилетела  наблюдатель – сорока, села на  ветку  берёзы  и онемела от удивления: знакомая  лосиха  с красивыми  длинными  ногами, смиренно  лежала  на  правом  берегу  пруда, а рядом, подле  неё  ворочался нескладный  коричневый  комок. У комка шевелились  уши, головка раскачивалась из  стороны в  сторону.  « Как  же  похож  он  на неё!» - хотелось  прострекотать в тишине.   
Сорока  качнулась  на ветке и полетела оповещать  всех, что у знакомой  лосихе  лосёнок  родился.
Дикие  утки  вразнобой  пролетели  к  чёрному  зеркалу  пруда. В  поднебесье жаворонки  исполняли свои  удивительные  звонкие  песни.
Опушка  леса  была  совсем  близко, совсем  рядом. Просвистел  крыльями чирковый селезень, шлёпнулся  неподалеку, поднял веер  брызг, крикнул, блеснул  разукрашенным  опереньем, прислушался. 
Возглас, будто  рыбий  плеск  повторился. Тёмными, словно неподвижными  точками,  обозначились в  правом углу  пруда – утки, то расплывающиеся широко, то собирающиеся в кучки, виднелись  чёрные  силуэты, словно на  китайском  рисунке. 
В  стороне, отделившись  от  кучки,  одинокая  кряква шлёпнула  крыльями по  воде, готовясь  к полёту. С  большими  чёрными  глазами и длинным  тупым  носом.
Тихо  крикнул  селезень и  взметнулся, поднялся с воды. Кряква,  поднялась навстречу, по – своему заохала:» Ах –ах – ах». Селезень стал делать  свой  обычный благодарственный  круг. И вдруг в другой  стороне  послышалось  над водой: - Шварк, шварк. Другой  нарядный  селезень сел на  чёрную  гладь пруда  и поплыл  на самую  середину.
Дикие  утки  переговаривались  уже не так  громко и  то  слева, то  справа  раздавались  характерный  свист  крыльев – начался  перелёт.
Чёрный, словно  вылепленный из нефти селезень поднялся с воды, в своём  брачном  наряде, полетел, сияя на солнце всеми  красками оперенья. И  сразу послышалось сварливое кряканье  утки, она с шумом взмыла вверх, устремилась  ввысь.
Багряные  всполохи  зари играли над  чёрным  зеркалом  пруда, и ещё величественней, торжественней красовались птицы, когда  на их  перья  ложился  золотой  луч восходящего  солнца.
Свист утиных  крыльев, шелест тростника, шёпот  камыша – всё это  было знакомо  и  привычно слуху лесной опушки и мне.
Я  подумал  об  этом и содрогнулся: как  же  удержать  хотя  бы  на  миг  этот  божественный  свет зари, восходящего солнца,  запечатлеть его в  памяти, в  течении  долгого  времени,  сохранить?  И  можно  ли  это  когда – нибудь  достигнуть  в короткой нашей  жизни?