Отрывок из повести Котлованск

    ЛЕВ – ПОБЕДИТЕЛЬ ДЖОБИКОВ»

 Немногим известно, что история ОАО «Чугун– Болван» могла закончиться в гнусных девяностых, когда резко упавший спрос на чугунные болванки поставил завод перед угрозой закрытия и полной ликвидации. Лишь инженерный талант Гремма, разработавшего оригинальную систему отливки кладбищенских оград, помог предприятию не только удержаться на плаву, но и стать прибыльным и эффективным. Программа утилизации населения Котлованска тогда ещё только набирала обороты, но и на начальной своей стадии работала довольно эффективно. Завод с трудом успевал выполнять заказы. Бандиты, полу-бандиты, кооператоры, и обычные люди, случайно ставшие богатыми, непременно хотели упрятать своих родных и близких за очень красивые и прочные чугунные ограды. Как утверждал начальник литейного цеха Рабинович, большой шутник и любитель афоризмов: «…частенько, пышность похорон и красота памятника, передают ту радость, что испытали родственники и знакомые усопшего в связи с его кончиной».

  Неизвестно, насколько прав был Рабинович в своих предположениях, но клиентов у «Чугун - Болвана» было вдоволь. Приезжали и штучные покупатели, и оптовики. Они забирали товар и, естественно, оставляли деньги. Периодически наведывались сонные курьеры из Центра. Они перекладывали наличность в обыкновенные льняные мешки, и увозили их с собой. Иногда, по каким–то причинам инкассаторы – любители запаздывали, и тогда возникали вполне закономерные проблемы с хранением большого количества банкнот.
  Но настоящая катастрофа с обеспечением сохранности наличности разразилась после того как люди стоящие за Кошечкиным, и фактически руководившие заводом приняли решение прекратить выдачу зарплаты коллективу. Цель они преследовали одну - довести людей до нищенского состояния, чтобы принудить их к продаже именных акций. В такой вот сложный период цивилизованного флибустьерства, Кудряшову, тогда еще совсем молодому начальнику производства, пришлось замещать ушедшего в отпуск директора завода. В первый же день пребывания на высокой должности, к нему попросилась на прием кассир Степанова. Войдя в кабинет, она рухнула на колени, и в ультимативной форме попросила её уволить. Причем немедленно.
   -Не подумайте ничего плохого, Лев Борисович! Просто не могу я больше терпеть этих искушений. Я ведь в буквальном смысле этого слова по деньгам хожу. А, дома у меня… – Надежда всхлипнула - дочь уже третью неделю шоколадку просит! Вчера пачку банкнот в карман засунула, пошла домой, но на полпути вернулась. Ведь знаю, что Совесть заест. Коридором пробежала, замок ковыряю, плачу,… деньги кинула на пол и бежать. Ну, нет у меня больше сил! Отпустите Христа ради! Не хочу грех на душу брать.
   - Без паники – Кудряшов схватился за горкомовский графин – выпейте водички, а я прямо сейчас вызываю начальника охраны Перуна. В его присутствии закрываете кассу на замок и опечатываете. Нет, еще главного бухгалтера нужно позвать. Вам, предоставляю двухдневный отпуск. Проблему с вывозом наличности я за это время решу. Идите.
     Спровадив кассира, Кудряшов позвонил главному столичному инкассатору. Разговор с ним оказался мучительно трудным. Как и подобает жителю метрополии, инкассатор вел себя очень вальяжно. Не стесняясь, зевал. По сто раз запрашивал одну и ту же информацию, и всем свои поведением демонстрировал полное пренебрежение и к теме разговора, и к собеседнику. Взбешенный таким равнодушием к общим для всех проблемам, Лев Борисович, заявил, что не может обеспечить сохранность наличности и поэтому немедленно начинает выплату задолженностей по зарплате. После этого, он бросил трубку.
Кудряшов, конечно же, блефовал. Ни при каких обстоятельствах, он, как исполняющий обязанности директора не отдал бы соответствующего распоряжения. Но в данной ситуации его расчет оказался верным. Буквально через минуту раздался телефонный звонок и, не скрывая раздражения, ответственный за транспортировку денег пообещал завтра же прислать машину.
    Не успел Лев Борисович насладиться радостью победы, как явилась новая беда. Её принесла на своих устах секретарь Звонарёва. Испуганным голосом она сообщила, что от механического цеха, в направлении здания администрации движется группа бастмачей.
    - Кого? – удивился Кудряшов.
     - Бастмачи идут. Ой, бастмены!! Нет, да как же их? – наконец из глубин памяти бедной женщины всплыло давно забытое слово – забастовщики. Вроде как, стачка у них!
     -Откуда известно?
     - Перун сообщил.
     -Возвращайтесь на своё место. Как только рабочие окажутся в коридоре…
     -Как же я об этом узнаю? – запаниковала Лариса Ивановна
     -Услышите! Они будут громко топать по полу…
     - И что мне делать?
     - Широко распахнёте дверь в приёмную, и, доброжелательным голосом, лучше нараспев, скажете: «Заходите хозяева дорогие! Милости просим». Затем направите народные массы в мой кабинет
      -Так и сказать? Может милицию лучше вызвать?
      -Нет! Никакой милиции. Идите, идите,… мне нужно подготовиться
Сам факт забастовки не явился для Кудряшова неожиданностью. Он давно ожидал нечто подобное и лишь удивлялся, почему до сих пор этого не произошло. За то время, что имелось в его распоряжении до встречи с мускулистой пролетарской рукой, Лев Борисович прикинул, какие требования бастующих можно будет удовлетворить:
 1) выплатить часть зарплаты – придется.
 2) повысить её на 15% , но по-прежнему в полном объёме не выплачивать - легко.
 3) на 25%, но не выплачивать вообще – с разрешения Центра
 4) отремонтировать бытовые помещения - очень легко.
 5) приобрести новый служебный автобус – с разрешения Центра.
Скорее всего, на этом список требований и закончится. Для завода финансовые потери будут несущественны. Но Кудряшов понимал, что создастся прецедент, и в дальнейшем такого рода выступления могут стать обычным делом. Поэтому он решил разыграть небольшой спектакль, дабы сбить воинственный пыл бастующих и попытаться взять инициативу в свои руки. На первом этапе Лев Борисович хотел вызвать у рабочих сочувствие к своей персоне. Затем, придумать общего врага, и превратить своих потрошителей в союзников.
  Претворяя в жизнь свою задумку, Кудряшов внёс кое – какие изменения в декорацию кабинета. Благодаря его действиям, рабочий класс, что спустя минуту там появился, мог наблюдать следующую картину.
  В помещении длинном, но очень узком, оттого и прозванном пеналом, за рабочим столом заваленным бумагами, сидит Лев Борисович Кудряшов. Бледный, в мятой рубашке, весь взлохмаченный. Покраснев от натуги, он кричит хриплым голосом в телефонную трубку. Взгляд руководителя, несомненно, устремлен в светлое будущее, но в кошмарном настоящем, прямо перед его носом стоит собачья миска, к алюминиевой поверхности которой приклеились две ржавые кильки, и плесневая хлебная корка.
  Реакция Кудряшова на появление непрошенных «хозяев» была вялой. Он перевёл взгляд усталых глаз на бастующих, махнул им рукой «проходите, мол, товарищи, не толпитесь у входа», и продолжил несуществующий разговор с вымышленным собеседником:
  «Да пойми ты, что денег нет даже на оплату электроэнергии. Да! Конечно в курсе. Собираюсь снова ехать в банк, чтобы просить, требовать, и затем, снова просить! Боюсь, что не выдержат нервы, и, потеряв над собой контроль, возьму в заложники председателя банка! А что делать? Хотел продать почку, чтобы рассчитаться с поставщиками, но врачи не разрешают. Ты извини, тут ко мне люди пришли. Я потом перезвоню. Нет! Встречу с мэром и телефонный разговор с Президентом Земли, отменяю! Для меня нет ничего важнее на свете, чем простой рабочий человек! 
   Забастовщики застыли в почтительном молчании. На их лицах печатными буквами было написано недоумение. Стачка развивалась странным образом, совсем не так, как они предполагали. Во первых, секретарь директора, вместо того чтобы заорать и оскорблять, встретила бастующих радостной улыбкой, поклонилась, да еще и двери отворила. И директор не производил впечатление заевшегося кровопийцы. Вон, как бедный за благополучие завода борется. Почку даже хотел продать. Настроившись на неприязнь и агрессию по отношению к себе, и не получив ни того, ни другого, бастующие слегка приуныли. Образ врага, которого нужно задушить, таял как пустынный мираж, а в его отсутствии, становилось как-то не по себе.
Заканчивая первый акт спектакля, Кудряшов бросил в сердцах трубку и, громко застонав, закрыл лицо руками. Тяжело вздохнул, и принялся сетовать вслух: «Кругом обман, и честным быть себе дороже. Когда людей не гложет совесть, они готовы ближнего глодать! Что делать, мне несчастному? Что делать? Злые люди ходят кругами возле меня! Плуты! Мошенники. Убить грозились. Дом спалить! Совсем банкиры совесть потеряли, деньги полгода  со счета на счет идут! Сырьё надо покупать, поставщики душат. Ужас! Что мне бедному делать?»
Затем, Лев Борисович притворился, что задремал. Глаза его закрылись, голова клюнула вперед, но уже через секунду он поднял ресницы, продемонстрировав окружающим свои глазные яблоки, налитые проблемами. Оглядевшись, вздрогнул, будто только что заметил бастующих:
  - Товарищи! Откуда вы здесь? А! Припоминаю! Какие проблемы вас ко мне привели? Дело срочное? А то я обедать собрался – Лев Борисович показал пальцем на тарелку, содрогнувшись от мысли, что сейчас ему вежливо скажут: «…кушайте, мы подождём».Но, до этого дело не дошло.
   Лицедейство Кудряшова сработало. У забастовщиков вопросы встали в горле колом, а воинственность сошла на нет. Переминаясь с ноги на ногу, они угрюмо молчали, не зная, что делать дальше. Лишь фрезеровщик Мальгин, последний раз вкушавший пищу два дня назад, сделал шаг вперед, и, стараясь заглушить урчание в желудке, строго спросил у Кудряшова:
   - Подскажите, гражданин и.о директора, как нам дальше жить без денег? Без восьми месяцев год, зарплату частями получаем. Хватает только за жильё заплатить. Скоро с голоду пухнуть начнем.
  Хотя товарищи фрезеровщика крепко сжимали кулаки, и играли желваками, но их главный враг, какое – то непонятное чувство, которое они ошибочно считали совестью, уже начало свое подлое дело. Забастовщикам стало стыдно, что своим присутствием они отвлекают измученного директора от кровавой схватки с банкирами. Они ощущали неловкость оттого, что топчут ковер своими грязными башмаками. Многие вообще сожалели, что ввязались в  стачечное дело. К тому же, вскоре выяснилось, что краткая речь Мальгина вызвала неоднозначную реакцию в коллективе. Большинство одобрительно моргали глазами, но был один, кто недовольно хмурил брови. Этим человеком являлся токарь Титов, лучший друг фрезеровщика. Его псевдо – совесть была большой и рыхлой; словно печень алкоголика. Она ворочалась в организме, издавая громкие, протяжные стоны, требуя немедленно зарезать правду матку, и накормить её свежей справедливостью. А с учетом того, что в Котлованске справедливость, и элементарную зависть постоянно путают, часто вообще не находя между ними никакой разницы, даже сам Титов ничего хорошего от себя не ждал. Так оно и вышло.
   Токарь с ненавистью смотрел на широкую спину Мальгина, и думал про себя:. «Директор у него крохобор!!! А сам, не далее как в тот понедельник, вместе с женой пировали - гуся ели, и косточки обсасывали. Хотелось бы спросить - деньги на гуся откуда? Знаю откуда…» - возмущался Титов. И тот факт, что чета Мальгиных не просто поедала гуся, а делала это с характерным звуком, возникающим при обсасывании косточек, почему- то больше всего возмущал токаря - правдолюбца. Зайдя случайно в тот вечер к своему другу, и обнаружив, что тот вместе с супругою сидит за столом, украшенным кроме пресловутого гуся ещё и бутылкой вина, Титов ни секунды не сомневался, что его пригласят разделить трапезу. Но, Мальгин выпроводил незваного гостя, оправдывая свою неучтивость идиотской фразой о каком-то «семейном ужине». Титов тогда очень сильно обиделся, целую неделю держал обиду при себе, а сейчас сообразил, что лучшего момента, для ответного удара может и не представится. Озарив лицо улыбкой, токарь снял кепку и, зажав ее в руке наподобие гранаты, бесстрашно вышел из строя, взорвав тишину никому ненужной в данной ситуации правдой:
    - А фрезеровщик Мальгин на прошлой неделе украл в экспериментальном цехе медные крышки. Крышки сдал в металлолом. На вырученные деньги он купил гуся и вместе с женой съел его. Я видел своими глазами. И как воровал, и как ел – закончив доклад, Титов по военному лихо развернулся на каблуках, щелкнул ими, и быстренько юркнул в толпу, Он хорошо знал, сколь тяжела рука у фрезеровщика, и долго оставаться на открытой диспозиции позволить себе не мог.
Мальгин с громким, экскаваторным лязгом закрыл рот, почувствовав неприятный «кулер» по спине и жгучую, как молодая крапива обиду на того, кого он считал своим другом.
Крышки, он своровал. Что было, то было. И гуся они с супругой съели. Но причина на то имелась весьма уважительная – сорокалетний юбилей супружеской жизни, который хотелось отметить по-людски. А каким унижением для него, фрезеровщика шестого разряда, имеющего на своём счету десять грамот, явился сам факт кражи.
    Как же было ему стыдно, когда перекидывал проклятый цветмет через забор, а потом, озираясь по сторонам, тащил его в пункт приема металлолома. И вот теперь, как апофеоз страданий, предательство со стороны товарища по классу. - 8 му - Бэ, и рабочему
    Покраснев от стыда ушами, фрезеровщик низко опустил голову, грыз мыслями мозг, но не имел ни малейшего представления, как выкрутиться из этой позорной для него ситуации. Периодически возникала мысль о суициде, но Мальгин её отгонял думами о задолженности по зарплате. Единственное, он понимал, что как вожак умер, и смотреть в глаза честному народу с высоких трибун не имеет никакого права.
Кудряшов напрягся. Он явственно разглядел, как под потолком его кабинета мелькнула черная тень о двух крылах. Проклятый дух разъединения, что издревле терзает этот бедный народ и не дает ему нормально жить, прилетел на шум, надеясь вволю попировать на останках доверия, и братской симпатии друг к другу. Пролетарская стена, казавшаяся такой монолитной, дала первую трещину, в которую Кудряшов постарался как можно быстрее вбить клин:
   - Вот вы товарищ Мальгин съели стадо гусей, купленных на ворованные деньги. А у меня, между прочим, супруга вчера в голодный обморок упала, хотя я уверен, она с удовольствием скушала бы крылышко или ножку вкусной птицы. Но, увы! Где уж нам, простым смертным.
   (Директор не лгал. Марина действительно упала вчера в обморок, но по совершенно другой причине – они были в гостях у прокурора, и отравились несвежими омарами)
   Мальгин стал оправдываться как школьник разбивший глобус:
   - Воровал! Каюсь! Но был юбилей у меня,… точнее у нас с  Галей. С женой. Сорок лет как в браке.
   - Из них двадцать пять в бараке… – раздался ехидный голос Титова.
   Кудряшов укоризненно глянул в его сторону:
   – Не думаю, что стоит оскорблять своего фрезеровочного товарища.
   Спрятав миску с кильками под стол, быстренько сменив голодное выражение лица на участливое, благоухая любовью и обеспокоенностью за судьбы ближних, Лев Борисович отчалил от директорского кресла, и подступился к Мальгину. Осторожно, чтобы не испачкать костюм, обнял его, и по отечески ласково, пожурил:
   - А нельзя было подойти ко мне? Попросить. Нашли бы денег ради такого случая. Дали бы вам. Не сомневайтесь. Эх, вы! Чудак – человек.
«Какая же наш и. о. директора душечка! А, я, крупная сволочь и мелкий ворюга!» – мелькнуло в голове у раскаявшегося фрезеровщика - «Ещё три месяца без зарплаты согласен работать».
   - Что хоть подарили? 
   - Кому? – Мальгин поспешно сдернул с головы беретку и принялся нервно мять её в руках. Залетевшая в голову мысль о том, что в конце каждой фразы следует добавлять: «Да, барин! Нет, барин!», шальной пулей металась по черепной коробке, вызывая  приступы мигрени, и мешая сосредоточиться.
   - Супруге вашей! Кому же ещё… – по ленински добро, с прищуром, улыбнулся Кудряшов.
    - Ничего,…не подарил – второй раз за утро покраснел несчастный экс - юбиляр.
    - Что с вами делать,,,. джентльмен называется – Лев Борисович вернулся к столу. Достал из выдвижного ящика крупную купюру и со словами: «Вот. Возьмите деньги, и сегодня же купите подарок» – вручил банкноту Мальгину.
«Ангел, сущий ангел. До пенсии без зарплаты буду работать, и не возмущусь» - уронив янтарную слезу умиления, поклялся фрезеровщик. До пенсии ему осталось как раз три месяца. То есть срок, озвученный в первой клятве.
Несмотря на нервное потрясение, Мальгин уже прикинул, что на подарок супруге можно истратить половину свалившейся с неба суммы, а оставшуюся часть распилить, то есть, спустить на пиво, использовав в качестве собутыльника токаря Титова. Разумеется, после того, как тот попросит прощения. Как только деньги залегли на дно его кармана, Мальгин резко изменил своё мнение относительно целесообразности забастовок. Получив гонорар, он пришел к выводу, что идти против власти дело ненужное, и очень вредное.
    Трогательная картина братания представителя капитала, и наёмного рабочего, могла стать заключительным актом дешевой мыльной оперы, но тут в дело вмешался злой скептицизм электрика Кострова. Он, пожалуй, единственный из всей стачечной команды, просмотру бразильских сериалов, и распитию кислого вина предпочитал чтение книг. Во многом благодаря этому, его мозг сохранил работоспособность, и верить басням директора Костров категорически отказывался. Кудряшов представлялся ему высокотехнологичным Карабасом – Барабасом, способным без всякого кнута, с необыкновенной легкостью управлять куклами в замасленных комбинезонах. А те, такие грозные и неуступчивые в курилках и на кухнях собственных квартир, здесь, в кабинете директора, выглядели милыми барашками, и только мотали головой из стороны в сторону, выискивая взглядом пастуха. Примитивный и бездарный спектакль поставленный Кудряшовым, можно было легко сорвать парой несложных вопросов экономического характера, но никто даже не удосужился поднять эту тему. И мало того, забастовщики уже смирились с таким финалом своей стачки, он им нравился, и теперь строго следили, чтобы кто-нибудь случайно не нарушил возникшее равновесие.
«Так вот, оно какое! Скромное обаяние буржуазии…» - подумал Костров. Но отступать электрик не привык. Подняв вверх руку, он попытался привлечь к себе внимание:
    - Товарищи! Юбилей Мальгина, дело сугубо личное! Мы пришли требовать выплату задолженности по зарплате! Деньги на заводе есть, я точно знаю! Давайте работать головой. Предлагаю провести независимую проверку бухгалтерии. Создадим группу общественного контроля. Проверим товарные накладные, журнал заказов. Примерную себестоимость нашей продукции я уже подсчитал. Это несложно. Товарищи! У нас есть акции. Мы акционеры, и значит полноправные хозяева завода! Нужно брать ответственность на себя!
   Услыхав такие страшные слова, как: «себестоимость», «подсчитать», а главное: «думать головой», и «ответственность», бастмены скривились так, будто Костров всю эту мерзость не языком говорил, а царапал гвоздем на стекле. Поднялся невообразимый шум. Все, за исключением двух «К», то есть  Кудряшова и Кострова, беспрерывно что-то кричали, совершенно не слыша не только других, но и себя. Среди общего многоголосья, напоминающего птичий гвалт, постоянно пробивался чей-то визгливый голос. Его обладатель жаловался на отсутствие у ребенка велосипеда, большого денежного долга перед тещей, и удаленности пункта технического осмотра автомобилей от центра города.
   Глядя на вакханалию бессмысленных эмоций захлестнувших его боевых товарищей, Костров окончательно утратил веру в успех предприятия. Он в отчаянии махнул рукой, и сквозь бурелом словесной чепухи, начал пробираться к выходу из кабинета.
- Иди, иди подстрекатель!!! – истерическим голосом крикнул ему вслед Мальгин. Затем, передразнивая опального лидера стачки, пропищал фальцетом – «денег на предприятии полно!!! Надо только заставить платить!» – и напоследок вонзил Кострову в спину острое как шило обвинение - контрик недорезанный.
   - Правильно говоришь, Мальгин!! Пусть идёт! Книгоголик проклятый! От таких одни беды! – поддержала фрезеровщика крановщица литейного цеха Люба Тараканова. Когда Костров исчез за дверью, и стал недосягаем для снятия стружки, она отыскала взглядом перепуганного токаря, который по её мнению так же являлся виновником всей этой кухонной свары:
    -Что, Титов, прячешься? Стыдно? Чем на людей наговаривать, лучше  бы за сеструхой своей смотрел, а то она из столовой всё  мясо перетаскала.
    - Врешь!!! – тетка Титова по линии матери, Надя Умнова, запыхтела как варочный котёл из вышеупомянутой столовой - никакого мяса Валька не таскает. Его в нашей столовке уже лет тридцать не видели. Ты же врёшь от злобы, что муж твой снова запил. А у нас, между прочим, вчера в подъезде опять все лампочки выкрутили…
Затем без всякой связи с Валькой, которая не таскает мясо из столовой, и пропавшими лампочками, Надя крикнула кому–то в толпу:
   - Наташк! Ты сколько желатина в холодец кладешь?
Кудряшов, внимательно наблюдающий за бунтовщиками, понял, что эмоционально они уже перегорели. Посадив на словах банкиров на кол, четвертовав их, ошпарив кипятком и отрубив голову, они хорошенько подкормили изголодавшееся чувство собственного достоинства, и немного успокоились. Теперь настало время и директору вмешаться в разборки, чтобы оставить за собою право последнего слова. Ухватившись за последнюю реплику Умновой, Кудряшов активно подключился к ток – шоу, и внес свою лепту в разворачивающийся кулинарный поединок:
   - Моя теща холодец варит вообще без желатина. Могу поделиться рецептом… – и тут же, спохватившись, изобразил гримасу страдания на лице  - точнее варила. Сейчас голодаем.
   Затем, напоминая трудолюбивую пчелку, не делая ни для кого исключений, он перелетал от человека к человеку, щедро опыляя каждого советами и ласковым взглядом. Для всех, и для каждого у него находилось доброе слово, которое, как известно и кошке приятно.
   «Нет, нет. Ни в коем случаи не настаивайте самогонку на апельсиновых корках. Это очень вредно. Тем более на скорлупе грецких орехов» - поучал Кудряшов Охину Галину Ивановну, виртуоза самогонного аппарата, и по совместительству кладовщицу центрального склада.
      Огрызкину, слесарю котельной, хозяин кабинета настоятельно порекомендовал: «немного заглушить жиклер количества топлива», обещая существенную экономию бензина на его старенькой «шестёрке», и пообещал подарить книгу «Шахматный мир на зоне».
    Через минуту, уже из другого угла кабинета слышался его приятный баритон: «…что бы тесто лучше поднялось, я негромко включал музыку Чайковского, или Бетховена. Но только не Баха. Под его музыку пирожки немного горчат. Эх, были ж времена. Ели досыта…».
   Заметив, что стоящие возле двери женщины слишком бурно дискутируют на тему морального облика, и стиля одежды, «егоной жены», то есть Марины, Кудряшов поспешил туда. И успел как раз вовремя. Действуя как заправский хоккейный рефери он активно вмешался в потасовку, и развел женщин по разным по углам, не позволив им друг у друга. «патлы повыдергать»
  Еще, Лев Борисович умудрился:
  Поднять настроение унывающим!
  Напоить мучаемых жаждой!
  Прочитать молодым людям лекцию о вреде внебрачных связей.
   А когда посчитал, что время пришло, то оперевшись на голову Мальгина как поручень, забрался на кресло, и оттуда громко закричал:
-Товарищи! Прошу тишины!
   Нечленораздельный гвалт прекратился. Наступил последний акт комедии, незаметно превратившейся в трагедию. Заключительный монолог Льва Борисовича начался словами:
   - Тому из вас, кто продаст свои именные акции до 16 июня, будет выплачена задолженность по зарплате! В полном объеме
   Забастовщики внимали ему с благоговейным восторгом. Никто не осмеливался произнести хоть слово, но красноречивые взгляды, которыми обменивались участники стачки, выражали одну, общую для всех радость: «Мы добились своего! Наши требования выполняются! Мы победили». А Кудряшов, подводя к логическому концу аукцион глупости и тщеславия, торжественно объявил:
   - А теперь гвоздь номера! Внимание! Люди, продавшие свои акции, получат священное право приватизировать кусок нержавеющей трубы! Ура, товарищи!!!
Фрезеровщик Мальгин широко расставил ноги, наклонился вперёд, будто шел против бури, сжал кулаки, и вытаращив глаза, заорал безумным голосом:
   -Ур-а-а-а-а! Виват и.о. директора! Качать и.о. директора. Слава и.о. директора! Долгие лета и.о. директора!!!
   Всеобщее ликование утихло лишь через пять минут. Невыносимо счастливые, забастовщики разошлись по рабочим местам.
   Правда на входе в родной цех одна из женщин, из числа тех трёх, что принимала участие в боях без правил, и поэтому сейчас её лицо украшала царапина, остановилась. Ей вдруг стало ужасно тоскливо. Будто забыла на автобусной остановке пакет с хлебом, и столь любимыми ею пельменями:
   -Люб… – обратилась она к подруге - а зачем мы вообще к директору ходили?
    Подруга наморщила лоб:
  - Не помню. Зачем - то ходили, если ходили. Да, какая теперь разница! Уже не только поезд, но даже катафалк ушел. Пошли вкалывать….
   Известие об успешном завершении забастовки моментально облетело весь завод. Условия на которых произошла капитуляция Кудряшова, так же стали достоянием общественности. На следующее утро в стане победителей началась безумная лихорадка по продаже именных акций. Жаждущие лишить будущего не только себя, но и своих детей, толпились в очереди в приёмную, где находился пунцовый от радости юрист. Под его присмотром акционеры подписывали необходимые бумаги, получали за проданные акции деньги, и затем шли в кассу, где кассир Степанова, выдавала им зарплату. Причем не всю, как было обещано, а половину. Но на волне всеобщей эйфории никто не подумал возмущаться. Через пару дней, почти 60 процентов акций ОАО «Чугун-Болван» лежало у директора в сейфе. Примечательно, что ни один человек на заводе не задался вопросом - откуда у предприятия, директор которого не вылезает из голодных обмороков, вдруг взялись такие огромные деньги. На подобную мелочь мог обратить внимание Костров, но он в это время занимался другими делами
 – искал себе работу. Понимая, что заимел личного врага в лице Кудряшова, на следующий день после стачки электрик благоразумно уволился сам, не дожидаясь, пока это сделают другие. Такая участь постигла кассира Степанову. Поразмыслив, Лев Борисович пришел к выводу, что в её честности и порядочности есть что – то ненормальное, и держать такого рода человека на заводе, то есть среди людей нормальных, опасно.
   Что касается его самого, то все эти дни Кудряшов пребывал в состоянии сильного недоумения. Несмотря на очевидный успех предприятия по отъёму акций, он до сих пор не мог поверить, что можно вот так, запросто, с помощью нехитрых манипуляций приобрести в частную собственность средних размеров завод, возведённый в своё время на государственные, считай, народные деньги. Особенно циничным выглядел тот факт, что фонд, из которого осуществлялось финансирование операции, формировался на средства, что по закону, по справедливости; и даже по понятиям, должны были направляться на выплату заработной платы коллективу. Если совсем просто, то покупатели, то есть люди стоящие за Кошечкиным, расплачивались с продавцами, то есть с акционерами, их же деньгами. В этой «тупоумной» комбинации, впрочем как и во всей процедуре приватизации, крылось что-то совсем уж мерзкое, и непотребное. И вообще, от тех времён; пропитанных рэкетом, паленой водкой, сделок с ваучерами, акциями, распространялся нехороший запах отхожего места, и довольно чувствительный нос Кудряшова мерзкий аромат улавливал. Более того, Лев Борисович понимал, что запах этот быстро не выветрится. Он проникнет в будущее, и станет отравлять и его. Но отойти в сторону, чтобы дышать озоном, Лев Борисович уже не мог. Он являлся частью системы, и  несмотря на видимый нейтралитет, играл в ней свою, довольно тонкую игру.
   С того момента как «Котловановский завод чугунных заготовок» превратился в акционерное общество, а должность директора стала выборной, к ней сразу же стали проявлять интерес различные личности, очень слабо разбирающиеся в производстве, и экономике, но зато отличающиеся непомерным нахальством и поистине бездонным аппетитом. Подобного рода человек, житель метрополии, и положил глаз на КЗЧБ. Он приобрёл по сходной цене Кошечкина, еще довольно молодого инженера коммутационных систем, и приказал тому выдвинуть свою кандидатуру на пост руководителя завода, составив таким образом конкуренцию действующему директору Несрыгайло Вячеслав Михайловичу.
   Кудряшов, во всяком случаи явно, в схватке за руководящий трон не участвовал. Не обладая собственным политическим весом, таким как у Несрыгайло, и без поддержки извне, какую имел Кошечкина, надеяться на успех ему не приходилось. Но конечный результат борьбы между двумя кандидатами, имел для Кудряшова большое значение. Он прекрасно понимал, что победа Кошечкина, дешевого позёра и болтуна, пусть и умеющего пустить пыль в глаза, ознаменует начало больших проблем для завода и коллектива. Но, такой, неблагоприятный для производства исход дела, оставлял Кудряшову шансы претендовать в будущем на директорские погоны. Если же при власти останется Несрыгайло, умнейший профессионал, то должность начальника производства может стать для Льва Борисовича пожизненной. Поэтому, несмотря на видимость нейтралитета, очень осторожно, почти неразличимо, Кудряшов играл на стороне Кошечкина. Выражалось это в невзначай брошенных фразах. «Надо давать дорогу молодым»; «В новых условиях требуется новое мышление» и другой, популярной шелухе, модной тогда не менее чем штаны «бананы» и придурки спортсмены, ставшие фундаментом рэкета.
   К удивлению многих, на собрании акционеров, в результате голосования, с небольшим перевесом победил Кошечкин. Для Несрыгайло итоги выборов явились настоящим потрясением. Опытный хозяйственник, дальновидный и расчётливый, он по всем показателям опережал своего конкурента, и если бы вопрос кому руководить заводом, решался в министерстве, или другом ведомстве, где сидят умные люди, то кандидатуру инженера – коммутационщика никто бы всерьёз даже и не рассматривал. Но процесс свободных выборов, был для Несрыгайло в новинку. И он, не имея опыта такой борьбы, схватку проиграл. В основном по той причине, что старался говорить людям правду, а вовсе не то, что они хотят услышать. А кто же станет голосовать за человека, если он заявляет, что времена наступают трудные, и надеяться на легкую жизнь никому не приходится. Вот и не пошел народ за директором. Не захотел дороги долгой и трудной. А зачем? Ведь есть продвинутый милашка Кошечкин, обещающий всё, и сразу. Да еще и без особых усилий.
   К чести Несрыгайло, он не стал противиться волеизъявлению коллектива. Не высказал он и обиды по поводу того, что все его прошлые заслуги, были в один момент забыты. Лишь несколько человек остались людьми, и поблагодарили бывшего директора за проделанную работу. Внимательно их выслушав, Несрыгайло заявил, что никакого другого чувства кроме жалости к своим бывшим коллегам он не испытывает. Он уверен, что Кошечкин и стоящие за ним люди, подобно стервятникам будут рвать и терзать завод, пока он окончательно не умрёт. На пророчествовав подобную перспективу, Несрыгайло собрал документы и удалился, имея твердую уверенность, что без работы он не останется.
   Кошечкин, взвалив на себя бремя ответственности, первое время, то есть, около месяца, бегал по территории с озабоченным видом, пыхтел и напускал на себя важность. Потом, ему всё надоело, и он стал откровенно валять дурака, трезвея лишь накануне приезда хозяина, о предстоящем визите которого, каким-то непостижимым образом всегда догадывался. Запущенный и отлаженный Несрыгайло механизм предприятия работал как часы, предоставляя демократически выбранному директору достаточно свободного времени. Лишь одно обстоятельство омрачало на тот момент существование Кошечкину. Процесс скупки именных акций шел не так быстро, как того хотелось хозяину и он постоянно теребил директора, требуя ускорить процесс. Кошечкин, конечно же, пытался это сделать. Все работники завода, попавшиеся на воровстве, или пьяном деле, ставились перед выбором – акции, или увольнение по статье. Большинство выбирало первый вариант. Но ждать, пока на каждого работника появится компромат, предусмотрительный житель метрополии ждать не хотел. С его подачи приступили к более решительным действиям. Людям просто перестали выплачивать зарплату, надеясь, что возникшие материальные затруднения вынудят их стать более сговорчивыми. Таким образом, работники ОАО «Чугун –Болван» одними из первых в городе смогли на своей шкуре испытать все прелести финансово-экономического фашизма, самого древнего, и самого распространённого на земле явления. Полуголодное существование вынудило с десяток работников расстаться с акциями, но остальные не спешили следовать их примеру. Тогда, раздосадованный Кошечкин попросился на недельку в отпуск, а замещающему его Кудряшову выпала счастливая лотерея в виде забастовки. Развернув её ход в нужном себе направлении, Лев Борисович сумел за два дня сделать то, чего инженеру коммуникационных систем не удалось добиться и за год.
  Однако, Лев Борисович не мог отправиться с отчетом в Центр, не выполнив своего обещания отдать на растерзание знаменитую, чугуноболвановскую трубу.
Речь шла о трубе диаметром десять дюймов, и длинной почти шестьдесят метров, изготовленной из нержавеющей стали. Труба покоилась на бетонных опорах возле здания механического цеха, и являлась единственным напоминанием о неудачной попытке открыть на базе «Котлованского завода чугунных болванок» цех гальваники. Что-то помешало этой задумке реализоваться, и про трубу на длительное время забыли. Вспомнили о ней лишь с началом перестройки, и наступившего следом длительного периода «цветной» лихорадки.
Не в меру активные старатели, способные перекусить зубами провода высоковольтных ЛЭП, исходили слюной, и скулили от бессильной злобы, глядя на бесполезную с их точки зрения железяку. До судорог в кистях сжимали они инструмент, предназначенный для расчленения всего, что можно потом сдать в пункт приёма металла, но сделать ничего не могли.
Несрыгайло, его приемник Кошечкин, и главное, начальник охраны Перун, не дремали. Для них стало делом чести уберечь столь лакомый кусочек от посягательства алчных охотников. Благодаря последовательным, грамотным действиям охраны, основанным на умелом использовании служебных собак, трубу удалось сберечь. Другим городским сооружениям повезло намного меньше.
Совсем рядом, в ста метрах от завода, была повержена остановленная на реконструкцию котельная №3.
   Подвергся внезапному нападению, и практически был уничтожен автобусный парк АК -1234.
   За одну ночь оказались срезанными провода высоковольтной линии, питающей очистную станцию.
  Сутулые спины металлистов мелькали то там, то здесь, и ветер частенько доносил до горожан предсмертные хрипы очередного хозяйственного объекта, павшего жертвой безжалостных охотников за проводами.
   В этих злодеяниях, вскрылось истинное отношение огромного числа котлованцев к своему городу, и уходящему общественному строю, в преданности которому они еще совсем недавно клялись. Лишившись работы, и не имея средств к существованию, они объединили свои усилия не против горе-правителей своего города, а сосредоточили все силы на уничтожении тех остатков государственной собственности, что остались без надёжной охраны. Что самое ужасное, многие из них искренне радовались такому развитию событий и более походили на завоевателей, получивших лицензию на разграбление чужой для них страны. В мародёрстве эти люди нашли не только возможность быстрого обогащения. Их привлекала относительная свобода действий, отсутствие контроля с чьей либо стороны, и главное, они смогли в полной мере реализовать свою глубоко спрятанную, и неутолённую страсть к безнаказанному разрушению. В своё время, их деды и прадеды, с таким же, почти физическим удовольствием взрывали Православные Храмы, зачем – то оправдывая свои действия нелюбовью к религиям. На самом деле, основы всех мировых конфессий им были глубоко безразличны, они их не знали, и еще меньше интересовались исторической ценностью зданий, в которых располагались очаги «мракобесия».
Спустя почти сто лет, история повторилась. И хотя призыва «разрушить всё основания» не прозвучало, он снова оказался востребованным в народе. И когда в Котлованске искромсали почти всё, то лежащая среди руин труба, стала походить на хромированное бревно, случайно попавшее в глаз новой модели хозяйствования. Всем было ясно, что «соринку» эту нужно удалять.
Чтобы обеспечить мероприятию легитимность, Кудряшов поручил создать комиссию по приватизации трубы, включив туда помимо расчётчиков, еще и председателя профсоюза завода, а в качестве независимого наблюдателя, вечно пьяного директора городской бани. После небольшого фуршета комиссия приступила к работе. С помощью несложных арифметических действий, подсчитали размер доли каждого пайщика. Составили таблицу, отнесли все документы на подпись Кудряшову и отправились в баню, продолжать банкет.
   В объявленный заранее день к проходной завода подъехал автобус с приглашенными из городского дворца культуры артистами и юмористами. В их задачу входило заполнение процесса приватизации весельем, задорными плясками, пением, и идиотскими шутками.
Чуть погодя явились два сварщика, нанятых Кудряшовым в организации «Строй  де монтаж». Лев Борисович опасался, что если ограничиться своими силами, то процесс резки трубы растянется на весь день.
Поднявшись на импровизированную трибуну, и.о директора не стал утомлять людей долгими речами по поводу наступившего светлого будущего, а поздравил собравшихся с Днём Резака, и велел начинать.
   Громко взвизгнула гармошка. Лихая, полу цензурная частушка рванулась воздушным змеем в небеса. Раздался дробный стук каблучков танцовщицы Алёны. Закружился юлой подол её платья. Радостно засмеялись, и захлопали в ладоши детишки, явившиеся на праздник вместе со своими неразумными родителями. Уронил слезу печали электрик Костров, инкогнито пробравшийся на территорию завода. Горящая спичка зажгла реактивную струю газовой горелки, потом к делу подключился кислород, зашипело как на сковородке; во все стороны полетели искры, и через пару часов всё было кончено.
   Самый большой кусок трубы, длинной три метра пятнадцать сантиметров достался Таракановым - знаменитой заводской династии, чей совместный рабочий стаж на предприятии равнялся 150 годам. Немного позже, один работник экономического отдела подсчитал, что если к деньгам вырученным за продажу трубы, прибавить сумму полученную за именные акции, то получается, что по итогам  приватизации, за каждый год безупречной работы, Таракановы получили сорок пять сантиметров трубы. Как говорится, за это можно и жизнь отдать.
   С тех самых пор Кудряшов удостоился высокого титула «Лев, покоритель джобиков», а пролетариат, окончательно утратил все свои позиции, превратившись в налоговое мясо, в пивную серую массу, необходимую при голосовании в очередном телевизионном проекте.