н7

Глава 19

«Куда?» - неожиданно утратив всякую лояльность по отношению к своему воздыхателю, спросила Рафаэлла, при этом вложила в краткий вопрос столько издевательского сарказма, что у Сильвио всё не только опустилось, но и сжалось.
Типа, опустились уголки его губ в расплывшейся, было, от уха до уха самодовольной улыбке, и сжалось сердце, приготовившееся ликовать победу над заносчивой красоткой.
А вы что думали?
И ничего подобного автору даже в голову не приходило, даже в силу испорченности нравов его читателей…
Короче говоря.
Рафаэлла, избавившись от мимолётного признака на некую человеческую благодарность в ответ на похождения в известном амурном направлении новоиспечённого тосканского аристократа, смотрела на своего поклонника уже не просто издевательски, но в высшей степени презрительно. Одновременно даря бравых итальянских вояк, ещё минуту назад обделавшихся по самое не горюй и перед ней, и перед Сильвио, таким расточительными взглядами, что…
Ну, про то, что у кого-то всё опустилось и аналогично сжалось, мы уже писали, поэтому, не повторяясь, перейдём к более энергичной риторике. Ну, типа: эх, ну ни чёрт ли бы побрал этих женщин!? В нашем случае, избалованных девиц из семейства прокурорских дочек тосканской аристократии!??
А Сильвио, минуту назад торжествующий свою долгую, изнурительную и дорогостоящую победу над своей пассией, минуту спустя чувствовал себя так, словно его уронили с Пизанской башни в качестве пособия по земному притяжению, плюнули сверху в его глаза, застывшие в последнем недоумении начёт подлостей жизни, и – чтобы эта жизнь даже близко не казалась шоколадом – увели штиблеты, из которых логично выскочила жертва показательного падения.
Сильвио продолжал смотреть на свою возлюбленную последним взглядом последнего человека, покидающего тонущий корабль призрачной надежды. А как может смотреть такой оригинальный человек? Да никак. Или так, что, столкнувшись с подобным взглядом, не то, что мороз по коже, но и копыта набок. И тем итальянским воякам, которые стали оживать в компании взбалмошной Рафаэллы, вдруг стало не по себе. Не то, что их ветреной водительнице их сегодняшнего развлечения.
Всё верно.
Рафаэлла, не обращая внимания на едва заметные метаморфозы в поведении своего поклонника, продолжала его третировать.
«Так куда, мой друг, вы меня хотите увести? – звонким голосом переспросила она. – Во дворец своих предков, на фрески которых вы не похожи? Или в бордель для дешевых искателей приключений, где вам будет рада любая меркантильная девка?»
Что и говорить: Рафаэллу занесло окончательно. А удар по самолюбию Сильвио оказался не только сильным, но и последним. Впрочем, как всё последнее в предыдущих абзацах…
«Простите, любезная Рафаэлла, - пугающе строгим тоном ответил Сильвио, - если я снова докучаю вам. Обещаю: больше этого не повторится. И, с вашего позволения, я покидаю вас в столь изысканной компании, в какой вам не придётся сожалеть о моём уходе…»
Да, фальшивый граф Д’Аннуццо, не выдержал окончательного тона, но таки прошёлся недвусмысленным намёком по поводу лиц, окружающих его возлюбленную. Но вышеупомянутые лица предпочли не придираться, а Рафаэлла просто не успела съязвить в ответ: Сильвио грациозно поклонился и стремительно испарился из поля зрения и самой Рафаэллы, и её бравой компашки.

Прошёл месяц и неделя. Или около того. Померанцы вокруг Ливорно стали утрачивать свою показную горечь и наливаться нормальной желчью несъедобных плодов под флёром аппетитной осенней зелени, а апельсины с лимонами разошлись во мнении приоритета зелёного цвета и взялись соперничать в таких цветах, как оранжевый и жёлтый.
Оливки отжали, вино поставили в погреба, свиные окорока засолили и подвесили доходить в вяленом виде до первых Рождественских праздников. Папа Висконти снова кинулся во все тяжкие и продул в картишки своё очередное жалованье за три месяца вперед после его получения. А с момента последней встречи юного Сильвио с его пассией Рафаэллой прошло ровно столько времени, сколько…
Короче говоря.
Папа Висконти пребывал в довольно затруднительном состоянии, больше того, он сильно недоумевал по такому поводу, что граф Д’Аннуццо, его почти зять, перестал ежевечерне посещать оскандалившегося местного прокурора. Каковой «зять» регулярно выручал названного папу из таких временных затруднительных ситуаций, когда папик лучезарной Рафаэллы продувал в банчок вышеназванные суммы. Типа, за вечерок. Потому что папа Рафаэллы мог продуть за вечерок и четыре прокурорских жалованья вперёд, но ему не дали его партнёры по игре и обязали графа Висконти сначала уплатить проигранные им его три жалованья, а только потом садиться играть впредь.
«Это чёрт знает что! – вопил разобиженный главный прокурор Ливорно. – Вы не верите мне под моё честное благородное слово?!»
 «Да верим, верим, - в один голос уверяли своего вышестоящего партнёра мелкие чиновные шулеры, - но, сами знаете, ваше превосходительство…»
 «Знаю – что?!» - орал папа Висконти и так устрашающе багровел, что более удачливые в сомнительной игре под названием не то девятка, не то двадцать одно, начинали угодливо хихикать и превентивно рассовывать по карманам «заработанные» выигрыши. И пытались слинять из компании грозного прокурора.
«Чёрт с вами! – продолжал орать азартный слуга и отец ливорнского закона. – Будем играть под векселя и моё честное слово…»
 «Под векселя! - дружно вторили грозному прокурору его карточные партнёры. – Фигли нам ваше честное слово?»
 «Как, вы не верите в моё честное слово?» - вопил граф Висконти.
«Верим-верим, но векселя – лучше!»

И ещё раз короче говоря.
Типа, прошло ещё какое-то время. Последние розы Тосканы приказали долго жить. И даже те, что прятались в оранжереях, перестали пахнуть так, как следовало пахнуть нормальной чайной розе в разгар любой осени, и не только итальянской. За исключением, разумеется, тех, какие пытались выращивать русские Соловецкие монахи на одной грядке с дынями-колхозницами или баклажанами. В общем, прошло ещё полтора месяца с момента «исторической» встречи нашего литературного – в рамках данного литературного произведении – героя с его сумасбродной возлюбленной. И на некоторых склонах солнечной Тосканы даже появились оливковые деревья, покрытые утренним инеем. Или это иней на них появился, но какая разница? Ведь главное дело – наш юный граф Д’Аннуццо за данное прошедшее время так преобразился, что даже его названному папе-прокурору становилось не по себе. Особенно в теме забвения его, почти узаконенного папы, в памяти того, кто данного папу хотел узаконить.
«Ну, не сволочь ли эта дочь моя, Рафаэлла?» - в который раз задавался нелицеприятным вопросом владелец трижды – за последние два месяца – заложенного дворца граф Висконти.
«Сволочь!!! - отвечал он сам себе. – Ведь если бы она была поласковей с этим юным проходимцем графом Д’Аннуццо, он бы по-прежнему шастал к нам в гости в надежде склонить эту взбалмошную негодяйку к браку с таким аппетитным женихом, которого уважает даже самый известный в округе мироед, как Леви Бельмондо…»
В общем, да, вот уже два с лишним месяца, как юный граф Д’Аннуццо и аппетитный во всех отношениях для четы Висконти жених перестал посещать их дом. Отчего самой Рафаэлле было больше чем по барабану, но вот её родителям не совсем. Больше того: довольно кисло.

Тем временем в дворце поминаемого нами графа Д’Аннуццо стояла тишь да гладь да божья благодать. Чистенькие стены, натёртые паркеты, выстиранные завесы на огромных окнах и свежие чехлы на антикварной мебели. И сам юный граф в своём небольшом кабинете, всего пятьдесят футов на треть фарлонга по диагонали. Или меньше? Но неважно, потому что кабинет таки уютный и со всеми удобствами в виде настенной библиотеки и поместительного письменного стола с осветительной на нём керосиновой лампой последней модели от мэтра Стравиани, умудрившегося втюхать в неё столько мудрости от Гюйгенса, Френеля и Юнга, что лампа могла выдавать столько люменов (37)  на один квадратный фут вышеупомянутого стола, что куда там светлей. В общем, видно нашему герою было лучше, чем днём. Что было немаловажно, поскольку граф занимался довольно необычным для него делами. А именно: напялив на лицо немыслимые очки, проверял счета. До которых ему раньше не было никакого дела. В принципе, ему и сейчас было наплевать на те счета, которые касались его. По той простой причине, что такие счета просто не существовали. Но те счета, которые…
- Да? – поднял голову от надоедливого листа бумаги Сильвио.
- Можно? – почтительно спросила некая голова, просунувшаяся в просвет между краем двери и дверным косяком.
- Войди, Карло, - разрешил Сильвио. – Что у тебя?
- Вот, синьор, последние передаточные документы по векселям полуторамесячной активности графа Висконти, - также почтительно ответил слуга с характерным итальянским погонялом Карло и отдал хозяину некие передаточные документы.
- Ну, что ж, - неторопливо (насколько это возможно при озвучивании двух частиц и одного местоимения) произнёс Сильвио и разложил перед собой принесённые слугой бумаги. Минут пять их внимательно изучал, потом довольно хлопнул ладонями по столу и заключил: - Отлично!
- Я могу идти, синьор граф? – поинтересовался Карло.
- Да. Помнишь?
- Помню…
С этим непонятным заверением непонятного вопроса слуга испарился, но мы не станем наводить тень на плетень и делать какую-то страшную тайну из краткого диалога слуги с хозяином. Дело в том, что последнее время граф Д’Аннуццо занимался исключительно «благосостоянием» семьи Висконти. И скупал все прокурорские векселя и прочие долговые расписки несостоявшегося тестя, не жалея на это никаких средств. Хитрый мэтр Бельмонди сразу понял, где тут собака зарыта и чем она пахнет, поэтому – все долги по всем именитым гражданам Ливорно проходили, в первую очередь через него, – загнул непомерные комиссионные. А также предложил встречный кредит под, соответственно, людоедские проценты, в случае финансовых затруднений в виде временной неплатежеспособности желающего перекупить известные долговые документы. Но, ясное дело, у Сильвио не оказалось никаких временных финансовых затруднений и он, как ни горько пришлось это мэтру в виду несостоявшихся дополнительных, и очень любимых его сердцу, спекуляций, продал графу Д’Аннуццо всё, что тот хотел, по первоначальной рыночной цене. И даже пообещал покупателю, что ни одна собака о том не узнает. И, надо отдать должное мэтру Бельмонди, ни одна собака таки до поры до времени ни о чём не узнала. Что и следовало помнить – о временной засекреченности операции – слуге, помогавшего своему хозяину в части оригинального документооборота…

Глава 20

Наступил день святой Варвары, покровительницы ремесленников. Точнее говоря, 4 декабря года такого-то от Рождества Христова. Погода стояла нормальная, морозы не предвиделись, дожди проходили стороной. Ветер также не свирепствовал и не собирался принимать характер ураганного. А жители Ливорно, как и всякие благочестивее католики, собирались праздновать день вышеупомянутой Варвары по-всякому. Типа, в силу своих возможностей. Папа и мама Висконти хлопотали вместе с остальными горожанами. Хотя, по большому счёту, папа Висконти вряд ли мог отнести себя к тому или иному ремеслу. Однако кто как не он наводил порядок среди вышеупомянутых обладателей умелых рук, с помощью коих всё те же вышеупомянутые владели тем или иным ремеслом? Способным прокормить и их самих, и тех, кто за ними приглядывал?
Короче говоря.
Папа и мама Висконти пребывали в довольно противоречивом состоянии их аристократического духа. С одной стороны – авторитетная святая Варвара. С другой стороны – скудные возможности супругов ответить Варваре и на её святость, и на всё её остальное покровительство тем ливорнским ремесленникам, кои худо-бедно кормили папу Висконти. До поры, до времени, потому что именно к сегодняшнему 4-му декабря главный прокурор Ливорно так себя издержал, что куда дальше. Да ещё этот, который зятёк и который последнее время так избаловал папу с мамой Висконта, что они уже начали забывать о мелочах вроде долговых расписок и прочих кредитных обязательствах, перестал о них, папе и маме Висконти, заботиться. Ну, типа, так, когда великосветские супруги, ну утруждая себя подсчётом кредита своих возможностей в теме уравновешивания его с дебетом аналогичных обязательств, плыли себе по волне прихотей, а зятёк угодливо дул в паруса шхуны, на коей отдыхали разохотившиеся супруги.
И ещё короче говоря.
Сегодня, утром 4 декабря, папа Висконти был в особенной претензии к своему зятьку, графу Д’Аннуццо. Потому что долгов за папой собралось неимоверно, и в приличные гости его сегодня ни одна уважаемая им сволочь не пригласила. И на свои отдыхать не приходилось, потому что свои пели романсы и свистели подобающие серенады. В то время как…
- Милостивый сударь! – возвестил в это время престарелый слуга четы Висконти. – Граф Д’Аннуццо просит принять его!
- Граф? Д’Аннуццо?!! Проси немедленно, - возопил бедный главный прокурор города Ливорно, любитель дармовой выпивки с закусоном и заядлый игрок во все азартные игры, начиная с примитивного «наполеона» и кончая замысловатой «девяткой» (38) . Он, забыв о приличиях и продолжая удерживать поднятые в восторженном возгласе руки над головой, бросился за слугой в прихожую, а его супруга, услышавшая звон, да не зная, о чём он, принялась невразумительно кудахтать и бегать взад-вперёд по галерее над приёмной залой. И наблюдать за тем, как её муж сначала вбежал в «сени», а потом из них с каким-то непрезентабельным видом выпятился. В общем, сначала выпятился он, потом выкатился их слуга, а после них неестественно величественной походкой прошествовал их зятёк наимилейший граф Д’Аннуццо.
- Сильвио, дорогой! – завопила истомившаяся он неподношения в течение длительного времени дорогих подарков мама Висконти. – Как вы могли и как долго…
- Сударыня, - поклонился несостоявшейся мамаше граф Д’Аннуццо так церемонно, что у той довольно чувствительно засосало под ложечкой.
- Ну… зятёк… что с тобой такое? – продолжал отскакивать назад оскандалившимся петушком папа Висконти. – К чему все эти ненужные приседания и расшаркивания? Мы ведь почти свои люди? Не так?
Задав последний вопрос довольно потерянным голосом, он, наконец, обратил внимание на человечка, сопровождавшего дорогого зятька. А был сей – человечек, а не зятёк, – вполне известной, хоть и мелкой сошкой из местных судейских. И нёс сей презренный исполнитель всяческих тяжебных препирательств совершенного паскудного вида папку. Так, папка как папка, но папе-прокурору она сразу показалась паскудной. Поэтому его настроение, и без того опущенное при виде зятька, который на входе в дом графа Висконти сразу поразил «тестя» своей необычно суровой физиономией, упало ещё ниже. Хотя куда уж дальше. Типа, ниже…
- Так… это… где ж ты пропадал столько времени? – продолжил хорохориться папа Висконти. – Уж Рафаэлла совсем истомилась, дожидаясь тебя…
Ляпнув подобную лживую нескладуху, главный прокурор скривился сам, а также третьим глазом заметил, как скривило и его супругу, и его «зятька». Один судейский остался при своих.
- Разрешите приступить? – спросил он, обращаясь к Сильвио.
- Разрешаю, - надменно кивнул головой граф Д’Аннуццо.
И судейский приступил. Очень уважительно по отношению к такому важному лицу, как главный прокурор города Ливорно граф Висконти, но и с подобающим почтением к человеку с подобающим кошельком за душой и кой-какой мелочишкой на остальном теле.
- Синьор городской прокурор! – очень аффектированно и несколько витиевато обратился судейский. – Синьора его достопочтенная супруга! Поверьте, если бы не долг перед нашим замечательным обществом в виде неукоснительного исполнения моих служебных обязанностей за те деньги, которые я получаю от своих платежеспособных клиентов, я бы никогда не осмелился сказать вам то, что сбираюсь сказать… Типа, предъявить то, что собираюсь… В общем, прошу меня заранее извинить и я заранее валяюсь в ваших ногах, но, мой благородный граф Висконти и его дражайшая супруга, я не могу…
Бедный судейский чин совсем уже пошёл слезами уничижения вперемешку с соплями раскаяния, но в это время гость графа Висконти граф Д’Аннуццо сказал такое внушительное «гм!», что бедный ливорнский стряпчий встряхнулся, как собака и продолжил голосом монотонным и бесцветным:
- …Имея поручение от уважаемого члена нашего общества в лице почётного горожанина синьора Сильвио Д’Аннуццо в теме урегулирования залоговых споров и согласно специальному пункту имущественного реестра, принятым последним городским коммерческим собранием в связи с исключением разночтений относительно погашения финансовой задолженности и аннулирования вексельной несостоятельности, мы…
Судейский, прибавив в тоне меланхоличности, назвался по званию, своей главной родовой фамилии, прибавил к ней имя папы, мамы и собственное.
- …И наши наниматели…
Судейский, помимо меланхоличности, «подлил» в огонь официального повествования масло раболепства и озвучил погоняло небезызвестного читателю графа Д’Аннуццо.
- …С прискорбием вынуждены поставить в известность благороднейшую графскую чету Висконти о таком нелицеприятном факте, как…
В общем, чтобы не утомлять читателя (святая душа и очень терпеливый человек, ей-богу, если дочитался до этого места) подробными и несуразными оборотами специфической речи, принятой на вооружение южно-европейскими крючкотворами, скажем кратко: да, этот судейский чин пришёл в городской дом главного прокурора Ливорно для того, чтобы объявить его, графа Висконти, полным и бесповоротным банкротом. По всем позициям, начиная с некоего коммерческого предприятия господина прокурора по изготовлению розового масла из гречишной патоки и кончая его купчими на дом в Ливорно, поместье на южном склоне горы Пизанино и одной портовой забегаловки. Плюс к вышесказанному судейский огорошил граф Висконти некоей суммой денежной задолженности, слагаемой несколькими дюжинами разных векселей  на имена разных известных граждан Ливорно. И суммой довольно внушительной. А векселя, ясное дело, и все остальные «компрометирующие» финансовый (фондовый) авторитет господина главного городского прокурора документы выкупил (с помощью присутствующего в теме судейского) граф Д’Аннуццо.
Но для чего?
А вот мы сейчас узнаем. Но сначала посмотрим на лица четы Висконти. И, надо сказать, данные лица выглядели довольно скабрезно. Физиономия папы Висконти напоминал спекшийся помидор, мама Висконти лицо имела такое, словно её заставили съесть несвежую устрицу. А оба они с жалким видом переглядывались и моргали так, словно им в глаза насыпало не то толченым укропом, не то мифологической пылью с резвых копыт дружественных чете Висконти блудливых сатиров.
- …В силу сказанного вынужден констатировать такое положение вещей, - продолжил судейский, - когда вам, всему семейству Висконти, необходимо покинуть в ближайшие трое суток и этот городской дом, и сельское поместье на южном склоне горы Пизанино, если вы не оплатите в указанное время залоговую за вышеперечисленные объекты сумму. Также господину городскому прокурору предписывается погасить имеющие текущие денежные задолженности, иначе…
Судейский не успел договорить, как в большой приёмной зале городского – пока ещё – дома главного прокурора Ливорно случилась полная обструкция. Папа Висконти схватил за галстук судейского и попытался треснуть его головой о спинку представительского стула, а мама Висконти просто хлопнулась в обморок. Но тем временем из прихожей выскочили двое жандармов из городского управления внутренним порядком и надзора за распределением воды в особо засушливых районах Ливорно, они тренированно оторвали судейского от папы Висконти, а на маму просто вылили кувшин воды. И, пока папа «всухую» махал кулаками, а мама начинала дышать, на галерее появилась дочка Висконти – Рафаэлла. Она надменно (ну, типа свысока и с высоты галереи) глянула на сцену и просто сделала брови домиком. Типа, изобразила удивление. И не более того при виде папы, которому заламывают руки, и при виде мамы, хлюпающей носом после сырого компресса. Затем дочь главного прокурора города Ливорно обратила внимание на присутствующих внизу графа Д’Аннуццо и сопровождающих его лиц. Обратила и, не придумав ничего лучшего, изобразила такое высокомерие к происходящему (и присутствующим), что бедного Сильвио подрал мороз презрения по коже. Но кожа – кожей, однако наш герой так хорошо подготовился к любой встрече, что легко проигнорировал и мороз по коже, и испепеляющий взгляд, он легко поднял свой взгляд навстречу той, кого продолжал безумно любить, и учтиво ей поклонился.
- Здравствуйте, милая Рафаэлла, - приветствовал Сильвио свою – пока ещё – возлюбленную.
- Здравствуйте, - реально сквозь зубы процедила Рафаэлла, - милый Сильвио. Что это вы придумали?
- Это придумал не я, - холодно ответил Сильвио, - это придумали вы. Рафаэлла. Вы ведь знаете, что я с первого взгляда вас полюбил. Я вам выказывал все признаки своей любви и ни разу не оскорбил вас. Я готов был дышать одним с вами воздухом на рассвете в виду цветущих оливковых рощ и чувствовать ресницами глаз прохладу вечера, напоенного пьянящей влагой на закате солнца поздней осенью, и я готов продолжать делать это и впредь. Типа, дышать и чувствовать. Будьте моей по закону, моя любимая Рафаэлла, и тот воздух, о котором мечтаю я, станет нашим. Рафаэлла!
Сильвио склонил голову и исподлобья глянул на дочь главного городского прокурора. Рафаэлла даже не повела своим нежным розовым ухом, но заливисто расхохоталась.
- Вашей? Да никогда!
В этом месте нашего исторического повествования Сильвио стал похож на статую каменного гостя из Дон Жуана, придуманного то ли Тирсо де Молиной, то ли Мольером. Впрочем, окаменелость его внешнего подобия стала под стать окаменелости его чувств.
- Ну, никогда – так – никогда, - зловеще бесцветным голосом молвил он и, отвесив низкий общий поклон, а также поманив судейского, покинул дом главного городского прокурора Ливорно.

Глава 21

Неделю спустя описанного инцидента произошло следующее.
Во-первых, граф Висконти лишился всех своих имущественных привилегий.
Во-вторых, в городе Ливорно произошли досрочные выборы по признаку главных городских прокуроров.
В-третьих, новым главным городским прокурором Ливорно сделался тот давешний судейский, который…
Ну, вы помните.
А семейство Висконти влачило самое жалкое существование в одном из сельских домов, принадлежавших какому-то дальнему родственнику супруги бывшего прокурора. В общем, почти сарай на краю поместительного выгона, сдаваемого в аренду проходящим цыганам, устраивающим всякие ярмарки. В том числе, лошадиные.

Три ночи перед католическим Рождеством. Полдень. Сильвио пришёл на вышеупомянутый выгон. Пришёл он, надо сказать, в состоянии неприличного смятения. А то: прийти туда его пригласила Рафаэлла. Поэтому Сильвио было не по себе. Он, вырядившись настолько скромно, чтоб его не узнала ни одна собака, минут сорок бродил возле ограды выгона и прислушивался к шуму голосов, принадлежащих всякому цыганскому сброду, торгующего краденых лошадей на очередной лошадиной ярмарке. Сильвио вошёл в гущу ярмарки и, так как Рафаэлла не уточнила место их встречи, принялся бесцельно бродить среди конских барышников и их жён с детьми. Жёны и дети просили позолотить их загребущие ручки, а сами барышники бились за каждую предлагаемую к реализации лошадь. Или коня. Будь-то припадочный мерин или выхолощенная кобыла. Впрочем, иногда предлагались к продаже и приличные особи, но, как только акт купли-продажи оформлялся, а деньги переходили из рук в руки, вышеупомянутые приличные лошадиные (конские) особи куда-то бесследно исчезали, а на их место вставали такие убогие их сородичи, что только держись…
Но речь не о том.
Типа, о цыганском мастерстве надувать всякого брата (или сестру) нецыганского происхождения.
А речь о том, что день выдался теплый и солнечный. Облачность, правда, присутствовала, переменная, поэтому к концу дня (или к его середине) могло случится всякое. Но в том ли печаль?
Короче говоря.
Ярмарка себе бурлит, а граф Д’Аннуццо, одетый так, что никто его сразу не признал бы, гуляет среди всякой цыганской срани и выискивает свою возлюбленную Рафаэллу Висконти. Вот именно – возлюбленную, потому что после последнего конфуза с уничтожением имущественных прав графа Висконти граф Д’Аннуццо продолжал вожделеть дочь бывшего главного городского прокурора Ливорно. Причём вожделеть ещё больше того, когда он с ней только познакомился.
- Эй! – кто-то хлопнул по плечу Сильвио и он даже присел от неожиданности.
- Да? – вопросительно ответил бывший ярмарочный фокусник и развернулся через левое плечо на 180 градусов. И встал перед очаровательной цыганкой. Но очаровательной лишь потому, что в наряде цыганки была его вожделенная Рафаэлла. Она с неизбывным презрением разглядывала жалкую фигуру своего воздыхателя, а обе руки вызывающе держала перед собой, сложенные крест на крест на груди.
- Не хотите ли купить нового скакуна для своей графской конюшни? – издевательски поинтересовалась Рафаэлла.
- Рафаэлла? – потерянно спросил Сильвио.
- Начинается! – смешливо воскликнула дочь бывшего главного прокурора города Ливорно. – Вы забыли, что сначала довели нас до ручки, а теперь изображаете полную прострацию при виде меня, мой дорогой возлюбленный и владелец всего нашего движимого и недвижимого имущества?..
Рафаэлла гневно посмотрела в сторону убогой лачуги, где последнее время проживала и она, и её отец с матерью, каковой отец совершенно выжил из ума, а мамаша пыталась сама себя обстирывать.
- …А теперь как ни в чём не бывало кудахчете «Ах, Рафаэлла?»
Сильвио, услышав столь нелицеприятную тираду, утратил свой якобы потерянный вид, он собрался, как курковая пружина, лицо его приобрело довольно жёсткий оттенок, и настолько жёсткий, что даже изменился цвет его лица. Типа, вместо просто бледного цвета на физиономии графа Д’Аннуццо образовалась палитра смертельных цветов с очевидно бледными.
- Да, Рафаэлла, - сказал Сильвио, - вот, у меня тут собрались документы, касающиеся будущего благосостояния всей вашей семьи, которая сейчас проживает…
Сильвио кинул взгляд туда, куда несколько секунд назад смотрела Рафаэлла, типа на лачугу, где по-нормальному могли бы жить несколько бедных виноделов вместе со своими семьями, но только не представители благородных итальянских фамилий.
- …В небольшом фермерском поместье без всяких удобств…
Сильвио раскрыл портфель и поворошил бумагами в нём.
- …И срок проживания вашего семейства даже в такой лачуге, как вы окрестили данное жилище…
Сильво снова кинул свой взгляд в сторону лачуги.
- …Ограничен вот этим документом, который предусматривает выселение всей вашей семьи вместе с вами…
- Что-о тако-ое? – топнула ногой Рафаэлла. – Вы, синьор сомнительный граф, изволите меня пугать? И чем? Тем, что мои бездарные папаша с мамашей могут оказаться на окончательной улице? Так чёрт бы с ними совсем!!!
- Так на окончательной улице окажутся не они одни, - стойко возразил Сильвио, который, однажды уже переступив определённую черту, уже не мог пятиться назад. – Но…
- Что – но?!! – звонко крикнула Рафаэлла.
- Но на улице окажетесь и вы, - твёрдо закончил свою мысль Сильвио.
- А какая у меня и моих родителей есть альтернатива? – спросила Рафаэлла. Спросила так себе, как будто испугавшись угроз Сильвио. Но Сильвио не просёк даже намёка на «как будто», он оживился и бодро прежоложил:
- Рафаэлла, дорогая, поверьте мне!.. Если!.. Мы вернём всё на свои места… ваш папа снова станет главным прокурором Ливорно, а ваша мама станет блистать в местном высшем обществе лучше прежнего! Рафаэлла, станьте моей женой и…
- И? – издевательски перебила расходившегося «ухажёра» своенравная Рафаэлла. – Да вы совсем не в себе! Если думаете, что я выйду замуж за такое ничтожество, как никчёмный скоробогач, не умеющий отличить вилку для виноградных улиток от специальной шпильки для устриц. Да я скорее выйду за одного из этих грязных цыган…
Рафаэлла гордо тряхнула русыми с золотой рыжиной волосами и передёрнула плечами.
- …Чем соглашусь связать свою судьбу с такой крысой как вы, ублюдочный граф Д’Аннуццо!
- Так сдохните от голода и позора! – завопил Сильвио и потряс «позорным» портфелем. – Вы все, ваши родители и вы!!!
Народ, условно говоря, потому что какой на хрен в Италии народ, ошивающийся на описываемой автором ярмарке, уже минут десять вострил свои тёплые уши и начинал кучковаться ближе к описываемой нами сцене. Цыгане также развесили свои мохнатые локаторы с хищными носами и, кто именно сейчас не впаривал пегого одноухого ублюдка под видом арабского скакуна замороченному тосканскому селянину, стали подтягиваться к рандеву между нашим графом Д’Аннуццо и его возлюбленной Рафаэллой Висконти.
- И пусть сдохнут мои бездарные папаша с мамашей! – завопила Рафаэлла. – Но не я! Или ты…
Рфаэлла с уничтожающим презрением уставилась на самозваного графа и даже подпёрла свои изящные бока изящными аристократическими руками. Больше того: она изогнулась как фурия, приметившая свою жертву под своими ногами. Хотя Сильвио был на голову выше свой «возлюбленной». Тем не менее, фурия Рафаэлла именно сейчас глядела на своего воздыхателя сверху вниз.
- …Думаешь, что я пропаду так же, как мои никчёмные папаша с мамашей? Эй, цыгане! – повысила голос до классического в исполнении с античных сцен Рафаэлла. – Есть желающие среди вас, вшивых конокрадов и хитрожопых бездельников, взять в жёны бывшую графскую дочь из старинного рода Висконти?
Минуту с четвертью над выгоном стояла примитивная тишина. Вдали, над окраинами срединных гор, стали погромыхивать собирающиеся в большую грозу тучи, кое-где мелькнула замысловатая молния. Почти  невидимая в наступающих на Тоскану сумерках, однако по её мимолётному следу в отдалённой тьме можно было догадаться, что – да, это была молния, а не свалившаяся с близкой орбиты малозначительная комета. Минута, тем не менее, с четвертью, прошли, и цыгане загомонили:
- Нет, вы на неё посмотрите?!
- В жёны собралась…
- Да кому ты нужна?
- У меня их три штуки, вот радости кормить четвёртую…
- Нет, оно конечно, баба хороша, но что она умеет?
- Эй, ты, а ну, пройдись по кругу!
- Спляши, что ли, что-нибудь, или спой?
- Да, может, хоть так она сможет заработать денег…
Сильвио реально одеревенел от такого потребительского паскудства по отношению к его возлюбленной, он втянул голову в плечи, сжал кулаки и молчал. Хотя стоило ему лишь подать знак, как дюжина дюжих его верных слуг, стоящих невдали от выгона, могли ворваться на цыганское «стойбище» и палками разогнать всё это непотребное сборище. Но Сильвио стоял и не подавал никакого знака. А цыгане тем временем нагло кружили вокруг «невесты», а некоторые её даже щупали.
- Да, вроде, ничего…
- Только как бы для потомства не худовата ли…
- Есть у нас в таборе и худее, а по четверо спиногрызов…
- Так ты пойдёшь по кругу?
Тем временем гроза накрыла выгон. Но дождя всё не было. А Рафаэлла, раззадоренная последней цыганской претензией, тряхнула головой и пошла кругом в обычном цыганском танце. Типа, в той части, какую пляшут цыганки, без характерных приседаний и хлопаний руками по бёдрам и коленам. Но получилось славно. Цыгане повеселели, гроза насела на выгон плотнее, потом громы превратились в одну непрерывную канонаду, а молнии стали рвать небо над Ливорно и прилегающим к нему выгоном на животрепещущие части. А Рафаэлла продолжала танцевать. А сквозь громыхающую грозу, ещё без всякого дождя, послышались мужские цыганские голоса:
- Я!!!
- Я её беру!!!
- Пошёл в жопу, многоженец хренов, у тебя их итак двое!!!
- А вот мой шарабан!!!
Из ряда бородатых прохиндеев выскочил одни, крупный и жилистый как орангутанг, подхватил Рафаэллу за пояс и потащил в свою бродяжью повозку. Тут громыхнуло так, что даже глухие от стрости лошади, толкаемые цыганами местным дуракам в виде резвых невинных кобылиц, стали прядать ушами. И, наконец, полило! Сильвио стоял истукан - истуканом и ничего не мог с собой поделать. Он оцепенел, словно заколдованный. Хотя мог прекратить всю эту вакханалию так быстро, как даже не появляется в небе молния. Ну, или почти что также молниеносно…






 (37) Вообще-то единица измерения освещённости – 1 люмен на 1 квадратный метр. Кто такой люмен – спросите у Гюйгенса. Или у Юнга с Френелем





 (38) Шутка, разумеется, юмора, поелику и «девятка», и «наполеон» – примитивные карточные игры. Впрочем, по мнению автора, ещё в шестом классе (он тогда учился в интернате) завязавшем со всеми на деньги азартными играми, нет умных карточных игр