Ремейк. Глава 12. Школьная рутина

Инкерман, уже привычно, идет на работу. Тьму, хоть глаз коли, изредка нарушает свет из окон, по которым можно ориентироваться во мраке длинной, северной ночи, на фоне беспрерывно падающего снега. Из темноты слышатся детские крики: «Яков Соломонович, обождите нас!» Из мрака выбегают три девчонки из его класса. Две из них тут же прилепились с обеих сторон, схватив его за руки, крича наперебой: «побежали, побежали скорее!» Увлекаемый девчонками, как гном воздушными феями, Инкерман переходит с шага на бег трусцой с грацией циркового слона. Третья фея не находит места прилепиться к Инкерману, забегает то слева, то справа, но подруги-соперницы неумолимы и ей приходится бежать сзади, довольствуясь возможностью периодически ухватывать мирно трусящего Инкермана за фалды плаща, от чего он чуть не падает. Так они и врываются в школу, где Инкермана поджидает еще человек десять. В сопровождении поклонников Инкерман входит в класс, как Цезарь в Сенат. Первым уроком — история в 6- «Б». Девчонки из «А» класса толпятся у двери «конкурентов» из «Б» до самого звонка:

— Яков Соломонович, а к нам Вы придете? — канючат девчонки.
— Куда я денусь?!
— Ну, придете?! — не унимаются кокетки.
— Приду, приду, четвертый – история, пятый — английский, после уроков классное собрание. Всё как обычно!
— Ура, —  радостно щебечут девчонки и бегут на урок, хлопнув дверью.
— Вот дуры, — высказалась дежурная девочка, выдающейся физической кондиции и отталкивающей внешности Олёнушка, заканчивая вытирать доску тряпкой. За глаза девочку называли «Жаба», но только за глаза, учитывая крутой нрав и нехилое телосложение.
— Сегодня я обещал вам рассказать про строительство египетских пирамид.
— Ура, — начали, было манифестацию ученики.
— Тихо! Что за привычка беситься по любому поводу. Вы что буйно помешанные?
— Тише, заткнулись все! — сурово приказывает «Жаба», — рассказывайте, Яков Соломонович, ну, пожалуйста!
— Сначала распевочка наша английская. Давайте-ка повторим…
В это время завуч, привлеченная аплодисментами прислушивается, приложив ухо к двери.

Не первый день Инкерман наслаждается первым реальным результатом собственного метода изучения английского алфавита. Дети в шестом классе обходились без знания алфавита при изучении языка и не удивительно, что не могли ни читать, ни говорить. О том, чтобы писать и речи не было. Инкерман предложил им алфавит петь на мотив известной колыбельной «Баю баюшки, баю, не ложися на краю» и далее про волчка. Чтобы было интереснее, он быстро выделил способных ребят и научил их петь в два голоса. В итоге получилось пение алфавита «а капелла», что воодушевляет участников, и они очень стараются. Инкерман дирижирует. По всей школе несется:

«ЭйБиСиДиИЭфДжи, ЭйчАйДжейКейЭльЭмЭн, Оу, — выводят несколько человек басом, с корякским акцентом, — ПиКью АрЭсТи, ЮВиДаблЮЭксУайЗед»…
Прозвенел звонок. Завуч идет по коридору со старейшей учительницей в школе, «физичкой-математичкой» Зинаидой Петровной. Они останавливаются у двери, прислушиваясь к дружному хохоту из класса.

— Татьяна Аркадьевна, милая, вы слышите? Опять Инкерман балаган устроил. Вам надо разобраться. Так до скандала недалеко. Он же цинично попирает все методические указания, этот сын Соломона недоделанный. Играет в школу: сам развлекается и детей, в свою клоунаду, втянул.
— Спасибо, Зинаида Петровна, я разберусь. Идите, пожалуйста, обедайте, я подойду.
Постояв несколько секунд и собравшись с духом, Татьяна Аркадьевна распахивает дверь и энергично входит. На ее лице сияет уверенная и совершенно искренняя улыбка:

— Здравствуйте, дети!
— Здравствуйте, Татьяна Аркадьевна, — нестройно, без энтузиазма отвечают подскочившие ученики.
— Давайте еще раз: здравствуйте, дети!
— Здравствуйте, Татьяна Аркадьевна! — Орут дети, как будто училка малость туговата на ухо.
— Ну вот, уже лучше. Занятия  окончены, пора по домам, до завтра.
Дети собираются.

Татьяна Аркадьевна подходит к Инкерману:
— Яков Соломонович, что это было?
—  Алфавит.
—  Нет, вы же знаете. Вчера вы с детьми какую песню учили?
—  А, вы об этом... Хорошая песня из фильма M.A.S.H., не смотрели?
—  Нет, к счастью.
—  Зря вы так. Смешная комедия…
Смешная комедия — "Веселые ребята". —  Вы находите смешной ситуацию, когда дети поют: Суисайд из пэйнлесс? Девочки, взявшись за руки? Вы с ума сошли?

Инкерман приблизился к ней и тихонько декламирует «заговорщически»:
— Как говаривал Борис Борисович: «наконец-то мы сошли с ума!».
— К несчастью не знаю, что и кто имеется в виду. Не возражаете, если я вас провожу в столовую, пообедаем и обсудим всё?
— С удовольствием, —  отвечает Инкерман, —  с Вами, хоть на край света, впрочем,…сдается мне, что это он и есть…

На раздаче в столовой Инкерман взял себе рыбный суп из кеты и макароны с тушеной олениной. Пить, кроме компота из сухофруктов, нечего. Татьяна Аркадьевна скромно обошлась только супчиком. Они идут друг за другом, с подносами, выбирая свободный столик и, наконец вынуждены присесть за стол, по соседству с четырьмя другими обедающими учителями. Завуч решает перейти прямо к делу:

— Яков Соломонович, я, лично, восхищена вашими педагогическими способностями, вам цены бы не было, как педагогу, если бы вы не игнорировали реалии нашей жизни, педагогическую науку, как таковую, факты, которые не требуют доказательств, не травмировали детей…

Инкерман слушает её, раскланиваясь за расточаемые «похвалы», прижимая руку к сердцу:
— Рад, очень рад…позвольте,…чем же я их травмирую?
— Чёрт с ними, с пирамидами… Ну, как понимать ваше заявление, что большинство битв в истории —  выдумки? Сама древняя история —  чистая фальсификация, особенно история государства российского, что русского искусства не существовало до семнадцатого века… Ревизионизм в истории ни к чему хорошему не приведет: ребята теперь во всем сомневаются, задают вопросы другим учителям, родителям рассказывают… Они же вам верят.  У них какой-то вызывающий, циничный подход к науке формируется, нигилизм — очень неприятная складывается ситуация. Я уже молчу про голографическую Вселенную, вашу антинаучную теорию происхождения мира, все эти Васи — Мани и прочие экстравагантные выдумки. Советское искусство вы презираете… Послушать вас, так кроме Рахманинова и Мусоргского, в России и талантов не было, а сейчас и вовсе одни бездари…

— Скрябин ничего, местами. Арво Пярта мы слушаем…
— Простите дурочку деревенскую — не знаю такого.
— Татьяна Аркадьевна,  любовь к искусству я им прививаю, как могу. К реальному искусству, а сомневаться полезно. Сомнение, в гомеопатических дозах, штука спасительная: для формирования личности, как мёд для тонуса организма —  незаменимая вещь. Не знаю, что говорит наука, но я всего лишь учу их думать и выражать свои мысли, говорить, а то они после ваших научных экспериментов только мычат нечленораздельно.

— Но у них есть программа, они должны получить определенный объем знаний, которыми должен обладать любой культурный человек.
— Татьяна Аркадьевна! Культурный человек должен стремиться к многомыслию, а не к многознанию, к размышлению, фантазии, восприимчивости, свободе, а не к программе.
— Такие свободные и культурные люди, как соотечественники Гёте, которые не так давно нас живьём сжигали? Под Вагнера… он, по-вашему, хороший композитор?
— Ну, зачем вы так?
— Культура проявляется именно в трудные моменты, когда с человечества удивительно быстро слетает покров цивилизации и культуры. В нормальной жизни — человек человеком, стихи пишет, картины, симфонии. И вдруг, бац — блокада, чума, война.. И, нет ни культуры, ни человека. Бегают, суетятся, спекулируют, выживают за счет других. Культурный человек, это тот, кто уже никогда не станет хищником, падальщиком. Предпочтёт пожертвовать собой. Этому мы здесь учим.

— Не знаю, как можно вырастить того чудесного советского человека, о котором вы говорите, если не научить детей думать?
— Яков Соломонович, а петь на уроках, кричать, аплодировать, это обязательно, чтобы научить детей думать?
— Обязательно. Я должен встряхнуть их, пробудить ото сна. Или пусть спят? Вы считаете справедливым, что у них не будет никаких шансов в жизни, не будет выбора?

— Вы сами когда-нибудь сомневаетесь? Вы не задумывались, что те шансы, о которых говорите, им, возможно, и не нужны. Может, есть другая форма счастья, тихая, непримечательная? Здесь ведь совсем другая жизнь, темп другой, но это не значит, что у нас  людям плохо, а в Москве им будет хорошо. Я боюсь, что вы их разбудите, как вы говорите, и уедете, а они уже не смогут ощущать себя счастливыми здесь, и  ехать им некуда… Так и будут страдать в сомнении. Вы посмотрите на коряков: мы их отучили от того уклада жизни, который складывался веками, а они теперь и промыслом своим не занимаются и жить, как мы с вами, в пятиэтажках не научились. Результат: пьянство, вымирание — нет стимула жить. Люди, как будто, спешат сжечь свою жизнь, как можно скорее и умирают молодыми…

Инкерман возражает с досадой:
— Татьяна Аркадьевна,  спасибо, я  подумаю над тем, что вы сказали. Непременно. Не подумайте, что я пытаюсь завоевать дешевую популярность, пользуясь своим временным статусом и меньшей ответственностью. Просто я такой, какой я есть. Извините, если помешал вашей работе.
За столик к Инкерману и завучу подсаживается, едва сдерживающая негодование, Зинаида Петровна:
— Татьяна Аркадьевна, как вы все это терпите, что вы уговариваете этого… фарисея! — не договорив, она переключается на Инкермана лично, — вы, молодой человек, ведете себя безответственно: легко стать кумиром, калифом на час, завоевать внимание детей с помощью дешевой клоунады…

— Извините, Зинаида Петровна, что же вы не завоюете их своей высокой педагогикой? Удержите их внимание минут пятнадцать без угроз, повышения голоса, не пробовали?
— Я с вами спорить не буду — вы не педагог. Хотя бы по этой причине.
— Я с вами тоже. Спорить интересно с теми, у кого есть собственное мнение, а не мнение, индуцированное статьями о педагогике в партийной прессе.
— Что вы имеете в виду? Партия опять не угодила?
— При чём здесь партия… Вам,  физику нужно объяснять значение слова «индуцированное»?
— Вы не развращать должны, а просвещать, Яков Соломонович.

В ответ Инкерман нарочито эмоционально декламирует, постепенно усиливая драматический накал:
— Стремиться просвещать, не развращать,
 Жить, а не су-ще-ство-вать,
 Быть —  не казаться,
 Любить, а не любовью заниматься…

— Паяц, шут гороховый, — парирует физичка.   
Уязвленная Зинаида Петровна ещё не против продолжить полемику, но  завуч уводит её насильно, в чем-то горячо убеждая по дороге. В порыве страстей женщины не убрали за собой посуду. Буфетчица на раздаче кричит им в след:
— Посуду-то, кто убирать будет? Барыни! У нас тута слуг нет!

Молодые учительницы, сидевшие за столом с Зинаидой Петровной кричат буфетчице в ответ примирительно:
— Тёть Маш, не беспокойтесь, мы уберем!
— Уберете вы, как же, — продолжает бубнить толстенная буфетчица, — крутися тута, как белка в колесе…

Инкерман невозмутимо наматывает макароны на вилку, с помощью ложки, по одной. Скользкие макароны повисают, как траурный флаг, и сваливаются. Инкерман аккуратно подбирает свисающие концы макаронины вилкой и отправляет отдельные покоренные макаронины в рот. За соседним столом за ним, с интересом, наблюдают молодые училки и улыбаются. Инкерман улыбается в ответ. Они встают, собирают посуду на подносы и идут к раздатке, о чем-то переговариваясь и смеясь. Инкерман ловит себя на мысли, что не может оторвать взгляда от их бедер в целомудренных длинных юбках. Вроде ничего и не видно, но голодный мужской взгляд всегда найдет пищу для фантазий.