Духовная старца Иорадиона

(фрагмент)

В лето 7012 от с.м. месяца апреля, в 21 день.
Великое княжество Тверское.
 
 
«… И БУДИ  ПРОКЛАТИ  В  ПИТИИ  НЕУЕМНЫА, АКИ ИСХОДИШИА   ИЗЪ  АДОВЪСКИА  ВРАТЪ  И  СКЛОНИАШИСИА ПРЕДЪ  ДУШЕГУБНЫА  ДИАВОЛОВСКИА  СИЛОЮ. БЛЖДЪНИКИ  БО  ОНЫЕ  ЕСТЬ  И ВИНОПИВЬЦ…»
Старец Иорадион почесал обкусанными ногтями под  желтой бородой, поправил подгоревший фитилек на масляной плошке, задумался.  Чего писать-то опосля « ци»? «аз» али «есть»? Али может «иже»? Насочинял грамоту Кирилл Философ, одно томление в груди. Чтоб сейной кириллицей черти в аду Димку Шемяку - пса блудного, до страшного суда пытали. Никакой стройности в написании. Кажный  дьяк - замухрышка, яко в башку скаженную взбредет, буквицы составляет. От сего и порядка в княжестве не имаем.
Пару раз чихнув, старик отер  нос дырявым девичьим повойником,  затем старательно вывел букву «иже». Зачеркнул. Накарябал «аз». Снова зачеркнул. И, наконец, в сердцах хлопнул по столу общипанным лебединым пером. Да так, что желтый огненный глаз на коноплянке отчаянно заморгал, погас. Старец растворился в темноте как нежить пред святым ликом. 
-Марфа! - капризно позвал дед. - Разведи лучину об угли. Да, поди, ужо каша в печи упрела. Посыпь ее сухой копрей.
-Упрела, святой старец, упрела, сейчас подам брашно, - откликнулась  молодая,  сочнотелая Марфа, сползая с уютной печной лежанки. Лишь еле заметный свет из окошка помогал ей видеть, куда ступать.
-Какой я тобе старец, люциферово племя! - закричал на нее дед. - У тобя дитя мое в чреве ужо шевелится, а ты - старец. Сколько раз  глаголил, величай меня лепым Иорадионом.
-Ладнось, старец Иорадион.
- Паки. Тьфу! Вот паполома пардусова, - вновь возмутился старик, походивший на мятый опенок. - Соблазнила божьего человека, теперь не перечь!
-Соблазнила! – всплеснула руками вспотевшая от духоты баба. - А не ты ли, божий человек, мне за околицей  перси драл? Я, можот, хотела за Ваньку Коновала  пойти. А теперя что? Ты вскорости  пред богом  зенки  выпятишь, а на кого я горемычная останусь?
Босыми ногами Марфа зашлепала в сени, ухватила пучок еловых дранок, вернулась в светлицу.   Быстро раздула пшеничными щеками в печи огонек,  подпалила лучину.
 Подойдя к столу, за которым кряхтел старик, удивилась:
-Ты чегой-то на коровьей шкуре буквицы выводишь? Али у келаря в Ильинском  пергамента прикупить нельзя было?
-Иноки нонче жадны. За дюжину цельную гривну просят. Ряхи отъядили, будто у кажного за задувалами по сто рублев упасено. А сие не коровья шкура, Марфушка, - по-стариковски неожиданно поменяв гнев на милость, заелозил на лавке Иорадион,- а сподручной выделки кожица, из седла белого оленя. Ты права, люба моя сязобедрая, скоро пробьет мой  час. Зрю ужо, яко ангелы небесные за мной в путь собираются. И потому сочиняю  духовную на нетленной коже гораздыми чернилами.
 Баба вдруг вся преобразилась, подбоченилась.
- А что у тобя есть-то, акромя старой сорочицы и дырявых портов? – она подергала Иорадиона за  заштопанные ею же утром  балахаи. - Сколько раз я тобе  домогалась взять меня в супружницы человеческие. А ты  сидишь на своем  острове в окаянной норе,  и токмо единожды в месяц,  аки выжлец, на случку прибегаешь. Весь тиной и жабами пропах. И что ты там взбраживаешь, что за чертово зелье готовишь? Людишки побить тобя грозятся, а дом энтот спалить.
Всплакнула для порядку, почесала грудь, потом ляжку, зевнула. Выглянула в слюдяное окошко. Сквозь муть разглядела сидящую на шесте ворону с желудем в клюве. Ветер нещадно трепал крылья птице, но она с оглобли не снималась.  Осень разошлась не на шутку. Забрасывала землю тяжелым дождем и ржавыми листьями. Сплюнула, перекрестилась. Ойкнула от подпалившей пальцы лучины. Зажгла другую.
-Прости, старец Иорадион. Прости меня горчайшую, - она поцеловала старика в плечо и невольно поморщилась от нестерпимой вони, исходившей от давно немытого тела. - Чего  ты отписать-то собрался и кому?
  Старик на женщину не рассердился. Взял из ее рук лучину, оживил  паклевый фитилек на плошке.
- Духовную грамоту отписываю. Я вельми богат, Марфушка. Токмо мое богатство не в злате и каменьях, а в снизошедшем с небес просветлении ума и чудесным образом раскрывшейся мне тайне. Она то и есть моя истинная драгоценность. Нет, я не раскрою тайну великому князю  Ивану Васильевичу. Вельми многого Иван  себе требует, а о пользе для  княжества не печется. Не выдам тайну мнихам хитрым и, не озлобься, тобе, матушка. Духовная грамота отроку нашему предназначена. А родится дщерь, оной не отдавай. Вручи токмо потомку моему мужеского пола. Мню, отпрыск смекнет, акий изумруд в оленьей кожице огнем переливает. Сходи завтрева в посадские дворы да купи за алтын малый теремок, обитый железом. Я  в оный  духовную  положу. Как  преставлюсь, попроси подьячего Оську отписать  на березовой бумаге, вон она за укладом Николая Угодника дожидается, день моей кончины и где мои мощи  покой обретут. Да накажи чернецам ни в коем разе энтот перстень с десницы  моей не сымать.
 Дед потер тяжелый перстень о рубаху, полюбовался, как искрит  на огне черный, живой, похожий на сорочий глаз, вставленный в золото камень.
- Скажи мнихам, ежели сей перстень с десницы моей попрут, зело прокляну их с небес. Вложи  запись Оськину  в тот же теремок, в коем и духовную схоронишь. Сундучок спрячь  в подполе - под вторым справа красным камнем. На нем ешо вроде как елочка нацарапана.  Он легко вынается из кладки.
- Что ты, старец Иорадион, поживи ешо! - не на шутку перепугалась сожительница. - Яко же я без тобя с дитем  буду? Что люди-то глаголить станут? Никто ить не ведает, что я от тобя  нарожу. Скажут, гулящая. Заплюют, камнями забросают!
-Не заплюют. Народишко тферьской отходчивый, добродушный. От того и Москве поклонился. Топерь иди, не мешай.
-Кашу-то нести? – шмыгая носом, спросила женщина.
 -Мне грамотку закончить надобно, опосля. А завтрева чуть свет к камню Черному пойду.
- Зачем тобе туда, Иорадионушка, не ходи! Место там недоброе, кознодейственное. Сказывают, сам Злой гость под ним прячется. Порчу на людей наводит.
- Молчи, скважня неугомонная, коли Бог тобе ума не дал!
 Марфа вновь обиженно засопела. Недовольно раздул волосатые ноздри и старик. Большими, кривыми, как у коня, передними зубами постарался подправить кончик на разлохматившемся лебедином пере.
 - Опосля камня  на остров погребу, миглощу, хозявство свое островное огню предам, - сказал он, удовлетворенно осматривая  острие. - Чтоб никаких следов не осталось. Чую, не сегодня - завтрева, гонцы от  московского князя пожалуют. Надобно их опередить.
Кряхтя и вздыхая, баба полезла на теплую печь, быстро захрапела, а старец  продолжил сочинять грамоту: « АЗСПИДЪ СЕЙ ПИТИЕ ПОГАНИА ПО ГРЪЕХОМ НАШИМЪ ПРИДОША. АЗЪ ЖЕ НАШЕДЪША ИЗБАВЛЕНИЕ ОТЪ ГРЪХА ПИАНАГО. ЗЪЛИЕ ДО ВИНОПИВЬЦИ ТАКО  НАДОБНО ГОТОВИТИ…»