Бессонница

В нашем уютном гнездышке протекла крыша, за неуплату счетов отключили электричество, воду и третий глаз. Прогнившие половицы яростно заскрипели под натиском подошв громоздких военных ботинок любимого Мистера. Покинув стенки рабочего кабинета, он спустился вниз по винтовой лестнице и без стука приоткрыл дверь в мою спальню.
–Спишь?– Прошептал любимый и зашел внутрь.
Я не спала: лежала неподвижно и молча уже десять дней подряд. Мое бренное тело больше напоминало иссохшую мумию или набитое соломой чучело, хотя Мистер заботился обо мне, не покладая рук. Ежедневно занимался со мной медитацией, а также прикладывал к голове, энергетически заряженные, камни. Смотрелась я отлично, но если для протокола, то скажу одно — наружность обманчива. Все, что мы видим — оптическая иллюзия. Скорость света позволяет нам верить в чудеса, а не наоборот.
Любимый подошёл к кровати и робко присел рядышком на пружинистый полосатый матрас. Он заботливо расправил ватное одеяло, подгибая края, и внимательно осмотрел мое лицо при лунном свете под лупой. Я чувствовала его сбивчивое дыхание на своей обезвоженной коже.
–Не шевелись, иначе будет очень больно.
Я не могла двигаться, но от вибраций знакомого голоса сердце начинало колотиться с бешеной силой. Мистер зажег фитиль металлической зажигалкой, накапал на тумбочку пару-тройку мл воска и закрепил длинную свечу на стеклянной поверхности. Затем достал из белого халата шприц с амброзией и аккуратно закатал рукав шелковой белой сорочки, оголив изгиб моей полупрозрачной руки.
–Какая ты дохлая.– Сказал Мистер.
Я бы нервно заплакала от радости опознания теплых интонаций, но слезы давно высохли внутри глазных яблок.
–Девочка моя, что я наделал? Зачем я тебя оставил тут одну?
Считай, в Аду из затяжной мигрени на первом этаже напротив голой стены.
Он повторял эту речь каждую ночь: «Теперь ты навсегда только моя»,– и со всей нежностью и трепетом переодевал меня в одежду, некогда принадлежавшую своей матери. Однажды потенциальная свекровь даже привиделась мне в чистилище, на пляже, но мы так и не встретились вживую, по иронии судьбы. Родственники любимого Мистера постоянно докучали меня в бессознательном блоке психики, как бы намекая, что мы одна семья, кисель, святая вода — своя кровь пахнет проклятием за десятки-сотни тысяч верст, все в этом духе. Я после подобных заявлений кисла вслед за грудным молоком, но нужно было думать о перспективно светлом будущем без сквозных выстрелов в голову. Смотреть на вещи под другим углом и ракурсом.
С Мистером мы познакомились дюжину лет назад в библиотеке, в отделе с комиксами. Тогда я училась в старших классах воскресной школы. Предлога для новой встречи не находилось довольно долго, ведь я была монашкой — довольно странная комбинация с первого взгляда. Разумеется за рясой пряталась тяжёлая артиллерия кружева и парочка швейцарских ножей, но любимый не знал. Он даже любимым ещё не был толком, а так, клинья подбивал, чтобы проверить белье на профпригодность. Я прогуливала уроки, а непонятные ребята в черных балахонах без лиц кокетливо выглядывали из-за крон деревьев. Встреча с Мистером не была случайностью, он даже знал, как меня зовут. Библиотечная карточка, успел прочитать – это запросто объяснялось логикой. Столкновение выглядело крайне нелепо.
–Нравится Марвел? – Поинтересовался незнакомец.
–Нет, я смотрю на рисовку. – Буркнула я.
–Значит, ты визуал. – Подытожил незнакомец. – Жаль, я был о тебе...
–Нет, – я не выдержала, и перебила. – У меня Аспергер.
–Какой, говоришь, у тебя номер страховки? –Незнакомец воодушевился.
Я тихонько развернулась и начала удирать в другой читальный зал. Места вокруг было валом. Вагон и тележка. Незнакомец ловко прихлопнула мои плечи обеими руками.
–У меня тоже… – Он замялся. – У меня тоже твой несчастный Аспергер.
–Вы – мужчина, а я сестра Господа. Нам нельзя разговаривать.– Я перешла на полушепот. – Особенно здесь. Среди книг.
–Я понял. Позвоню позже.– Незнакомец лукаво улыбнулся.
–Но я ведь не давала свой номер телефона! – Я схватилась за голову.
Черные волосы незнакомца спадали густой косой челкой на бледное худое лицо, на выбритом боку красовался перевернутый католический крест. Один глаз был зеленым, а другой черным. Я автономно перекрестилась, а незнакомец хихикнул. Тогда я чихнула.
–Ты ведь понимаешь, что мои глаза – рентгеновские сканеры.– Он довольно смотрел на меня сверху вниз.
–Нет, Вы врете.– Я скрестила руки на груди.
–Но ты мне слепо веришь, потому что уже любишь меня. Не зная моего имени! И любовь твоя – явление доброй воли.– Он махнул челкой, навел два пальца ножницами себе на глаза, сжал кулак и резко перевел на меня указательный палец. – Сайонара.
Язык у него был хорошо подвешен и проколот пирсингом, что жутко отвлекало. Мистер оказался прав – мне было все равно, каким текстом заполнить двадцать пятый кадр с вирусным видеорядом из ночного кошмара, так уж совпало. Он моментально избавил меня от душевных терзаний. Мистер позвонил и сообщил, что он в замешательстве: подруга заявила, что хочет от него ребенка, забеременела и сделала аборт без всякого предупреждения. Я спохватилась трепетать сочувствием, чтобы он не переживал слишком сильно. Бабы — частенько конченые твари. Исчадии Ада. Через неделю он забрал меня из больницы, сообщил, что нам есть о чем перетереть. Мы перетерли. И теперь Мистер вводит амброзию мне в вену.
—Нектар Богов, — говорит он. — Ты станешь бессмертной, как Психея.
От горячего прилива химического вещества я успеваю восхититься структурой мироздания несколько раз подряд и вылететь назад в нулевую точку. Мне необходимо сказать Мистеру, что мы с ним слеплены из одних звезд и коммент.
Завтра может нагрянуть налоговая инспекция и вызвать полицию. Шестое чувство подсказывает: нам нужно подписать какой-то сверхценный документ, чтобы все было окей. Любимый вынимает шприц и кладет тот на грязный пол, после чего принимается легонько расчесывать мои длинные белые волосы деревянным гребешком.
—Помнишь, как ты кормила меня с рук надеждой?
Нет, то были антидепрессанты и пицца. Точно не надежда. Важны условные рамки.
Раньше мы были нормальной парой, но появление Тома выбило меня из колеи. Мистер посчитал, что мы слишком богаты для обычных смертных. Дом Рейчел был выставлен на продажу, поэтому свет и газ отключили. Мы нахаляву прохлаждались в доме последние дни, пока не въехали новые жильцы — мелочи, но я переживала, споткнулась и упала с лестницы. Мигрень была из-за сотрясения. Когда я подняла голову, то увидела Тома — он курил мои сигареты. Нет, правда, раньше мы были нормальной парой. Честное пионерское, или как там принято выражаться — в стране победителей. Мистер защитил докторскую по психиатрии, а я окончила художественную академию. Любимый подсказывал, как правильно смывать помаду методикой Скиннера. Эмансипированная женщина — всегда голодная и всегда голая. Ванную мы принимали вместе, обмениваясь диагнозами. Бросались друг в дружку злободневной красной пеной и засыпали в позе шестьдесят девять, если кончалась смазка. Курили. Пили. Играли в карты на непристойные задания. Терроризировали соседей, пока те не снялись в  нашем домашнем порно, не перегнули не ту палку (не обошлось без оружия) и не были депортированы из страны. Терли спинку по очереди желтой мочалкой и изобретали новые виды бумажных корабликов. Вскоре я начала побаиваться принимать ванную одна по той загадочной причине, что в трубах канализации забились копны чужеродных рыжих волос — у наших мам были рыжие волосы. Мы плохо ладили с рыжими, зато у нас был общий бизнес план, наш домашний уютный эзотерический салон. Друзья никак не могли поверить, что у Мистера может быть настоящая живая женщина — он казался не то гиком, не то геем. В лучшем случае метросексуалом с претензиями к шоубизнесу. Любимый на спор заманивал своих брутальных дружков к нам в дом и сдирал деньги на выходе. Винтовка в его руках смотрелась радикально, да и вообще, сам Мистер походил, чисто визуально, на фашиста. Фашиста метросексуала. Средствами для его гиперактивных усов были забиты все полочки в ванной. Нам пришлось продать посудомоечную машину, чтобы купить двенадцатилетнего мальчика Тома в даркнете. Свадьба — отдельная история, у нас был священник пастаферианец,  два гомосексуальных свидетеля — Майкл Клетчатый и Жанна Фриске. Мистер объяснил, что Том мне будет вместо сына, но так как ему уже двенадцать, то мне не придется его растить и воспитывать.
—Мы делаем добро, мы ведь дети монстра.
—Ты добрее меня, поэтому , обещай, что не будешь ругать меня, если я случайно забуду Тома в зоомагазине.
—Ему уже двенадцать, тебе нечего бояться. У него будет своя комната, ты никогда не увидишь его голым.
—А как...
—Я тоже никогда не увижу его голым.
Том был похож на мусульманского ангелочка, он нес в руках Грааль, и я стояла под алтарем со своим новоиспеченный мужем, мы были одеты во все красное и произносили брачную клятву.
—Я клянусь любить тебя, изувеченного, изувеченную истиной, любить вне зависимости от твоей идентичности, в Аду и на земле, при жизни и после смерти. Аминь, Макаронный Монстр.
И нас крестил-венчал этот парень, пастаферианский священник Клинтон, у него как раз умерла жена от рака, и двое его сыновей умерли от повышенного уровня радиации в бассейне. Клинтон был лучшим другом нашей семьи. Мистер помогал ему выяснить, кто выбросил радиоактивные отходы (пробирки из лаборатории) в его бассейн, оказалось, то была моя мама — вскоре ее приговорили к двадцати годам в тюрьме строгого режима Индепендент за непреднамеренное двойное убийство.
Клинтон как-то раз спросил меня, а не могла ли моя мама Рейчел заразить его жену раком.
—Рак— это не инфекционное заболевание,— вступился за меня Мистер.
Я никогда не называла его настоящем мужем, ведь мы не подписывали бумаги в ЗАГСе . Наша любовь была проявлением доброй воли и шла от чистого сердца.
Темку с гаданием придумала всецело я, а то было неловко сидеть в тишине без работы. Дом Рейчел перешёл в нашу собственность, но я не могла больше доверять ей. Мистер поговорил с адвокатом и объяснил мне, что моя мама — опасна.
—Если ты будешь общаться с ней, то готовься к тому, что она начнет врать и манипулировать.
—Но она же моя мама!
—Она отдала тебя в воскресную школу, хотя ты была достойна женского счастья.
Мистер всегда заботился обо мне и буквально сдувал пылинки. Даже сейча, он кормит меня с ложки наваристым бульоном. Я спрашиваю его, где Том. Где наш мальчик Том?
—Он уже вырос.
—Что это значит, родной?
—Помнишь клятву, данную мне?
Иногда друзья Мистера просили меня показать различные обнаженные части тела для достоверности (чтобы убедиться, что я женщина), но я упрямилась. Мистер не был куколдом, а наша любовь была свободна от предрассудков. Я могла бы заняться сексом с его друзьями за деньги или бесплатно, но вместо этого давала бытовые советы. Я знала, где достать наркотики и оружие. В общем-то, Мистер тоже знал, он коллекционировал винтовки, а я револьверы. Учитывая то, что любимый работал психиатром, то наркотики у него приходились на завтрак и обед. Он участвовал в тестировании LSD на разных видах животных. Скорее всего, к такому активному научному интересу его подстегнула личная трагедия. Мама Мистера умерла от передозировки LSD, когда он был ещё совсем мальчиком. Я видела ее в своих снах, в чистилище, в тот год, когда она умерла — я тоже была ещё совсем маленькой. Рыжая и бесстыжая — это безумная женщина, имя ее Мэрия, смотрела на меня и хихикала. Мы блуждали по пляжу из пепла, и она намекнула, чтобы я забыла думать о то, что в мире бывают случайные совпадения.
—Все твои сны не преинадлежат тебе, ты ровно там, где должна быть. Ты встретишь моего сына и не сможешь сказать ему нет.
Она говорила, что осознанные сновидения — это изобретение концлагерей. Под руководством фюрера были проведены первые экспиременты на людях.
—Мой сын,— повторила безумная женщина,— сучка, он только мой, и он никогда не полюбит тебя так, как любил меня изнутри. Ты будешь его очередным подопытным, очередной жалкой шлюхой.
—Тогда я просто скажу нет.
—Нет, просто вам нужно найти общее хобби. Понимаешь, о чем я?
—Не особо.
И мы брели по береговой линии, пока ветер надувал нам прах в глаза. Мэрия остановилась, глянула на меня снисходительно и положила костлявую ладонь мне на голову.
—Вруби мозги, и тогда вы будете счастливы вместе. Одни во всем мире, одни в Аду и на земле.
Начиналось все безобидно с пятидесяти единиц за сеанс — так мы приучали мужиков к тактичности. Оружие и наркотики не в счёт — это отдельный разговор, лишенный такта. Не каждый друг Мистера был преступником, наркоманом или преступником наркоманом. Некоторые из них приходили просто поговорить, но у любимого не хватало времени — он вел практику в университете Святой Чучундры. Сервис из услуг расширялся по мере ознакомления с оккультными практиками. Цены, соответственно, повышались в десятки раз. Любимый сказал мне золотые слова: “Ты не обязана притворяться передо мной, будто веришь в Бога, это все я”. Сначала я не поняла, что он имел в виду.
Помню, что школу пришлось окончить экстерном. На преподавателей начали наводили ужас, преследовавшие меня люди в черных балахонах, без лиц. Учительница по геометрии полоснула себе вены опасной бритвой перед всем классом. Директор был в диком стрессе, ведь за месяц до самоубийства эта миссис Марта Пикли ходила к нему кабинет и жаловалась на парней в балахонах.
—Они не опасны, миссис Пикли,— вот, что я ответила.— Страх пожирает вас изнутри, и если вы позволите, то он убьет вас.
Видимо, миссис Пикли оповестила всех своих родственников, а те взбунтовались, из-за чего попытались сначала исключить меня из школы, подписав петицию, а затем вежливо попросили директора решить ситуацию в дань уважения покойной.
В годы юности я была совсем наивна. Математика сыграла злобную шутку,  но мне нравились формулы. Я словно пыталась слепить подобие себя из остатков здравого смысла на школьных задворках, прячась от непогоды, хотя ничего здравогно на моем пути не обнаруживалось. Винить в этом приходилось влияние телевидения и отравленную воду. В двенадцать лет недочеловек (сверхчеловек на новый лад) достигал просветления и понимал, зачем страдает. В двенадцать лет Мистер лишился матери и начал продавать наркотики. А все планы и амбиции уже были на ладони с рождения. Причем обычно совершенно не свои, только это не важно в мире, где самое важное — клятва, написанная самим Богом. Оставалось лишь расчертить звездную карту и собрать рисунок в фигу. Я слишком долго пыталась разобраться в контуре и вместо плана у меня вышла сплошная амбиция. Художественная академия оказалась бесполезна, ведь я так и не поняла, зачем люди превращают себя в искусство. Венера Миллоская лишилась своих рук в порту, когда парочка купцов не смогла поделить ее между собой. Руки упали за палубу корабля и до сих пор никем не были найдены. И я видела людей, пытающихся сотворить истину, не имея ни рук, ни мозгов. Власть без мозгов — практика осознанных сновидений для точечного захвата массового бессознательного. Одни называют его Эгрегером, а другие CEO. Третьи верят в бога, а я рисую кровавыми пальцами на лбу Мистера треугольник Пифагора.
—Что ты сделал с Томом? Он жив?
—Тот, кого ты по-настоящему любишь навсегда остаётся жив в твоём сердце.
Он молчит несколько минут, разглаживая мои руки — профилактика от тромбов.
—И в желудке,— говорит он.
Рейчел сбежала из тюрьмы, но я больше никогда не видела ее — мама даже не попыталась выйти на связь. Встреча в библиотеке была ознаменована судьбой, и хоть я была недоверчивой — Мистер понравился мне больше, чем мой отец, который бросил нас с мамой, когда мне было два триместра. Отец сказал, что маму стало как-то неудобно трахать и ушел.  Святой отец был вторым примером — впервые он залез мне под юбку на Пасху в нулевых. Он попросил зайти в часовню после хорового пения, и я делала ему массаж яичек. Моя мама сказала, что я все выдумала, а потом другие женщины начали шептаться между собой. Их дочери также выдумывали страшные истории, поэтому святого отца пришлось отправиться в крестовый поход, а церковь сожгли разъярённые прихожане, когда пара гипотетически девственных девиц округлилась в области живота. Мир не был готов к двум новым мессиям одновременно, такого не случалось в христианской истории. Я читала комиксы, хотя мне не нравились супергерои — они все, как один, походили на дураков импотентов, даже тот, что железный человек.
Мистер позвонил не сразу — он не дурак. Нужно было переждать несколько месяцев отследить мой домашний адрес. Со мной такое частенько случалось: анонимные письма от прихожан с пожеланиями здравия, тайные послания и кровавые пентаграммы на стенах христианского общежития.
Мама была против нашей свадьбы, а потом детектив нашел ее отпечатки. Мама утверждала, что всем мужчинам нужно лишь одно — секс; но я не была с ней согласна. Мистеру не был нужен лишь секс, он — настоящий герой и отчаянный романтик.
Наш сын был куплен в даркнете, но он хотя бы не искупался в радиоактивном бассейне. Его кожа не полопалась в кровавых пузырях и не всплыла ошметками с густой пеной. Волосы его не отделились от головы вместе со скальпом. Наш сын не был съеден мной, нет — у Мистера было скверное чувство юмора. Том держал меня за руку и говорил: «Скоро голова перестанет болеть и мы сможем съездить на море на велосипедах»,— он смотрел на меня голубыми глазами, как ангелочек. Мистер поцеловал меня в лоб и увел Тома обратно в детскую.
В тот памятный день нашей второй встречи я проводила у Рейчел дома, перечитывала новый завет и рисовала свой очередной комикс. Не про супергероев, а про свою жизнь. Я думала, что стану великой мангакой и перееду заграницу. Но мама подсыпала мне радий в кофе по утрам. Я не знала, сколько ещё протяну.
—Она сказала, что хочет от меня ребенка и сделала аборт, а я...
—Она сука, но это уже не важно. Я не хочу рожать детей — это лишено смысла.
—Ты не одинока,— сказал он в трубку,— я искал тебя всю жизнь. Верь мне на слово.
—Господи.
—Да, это я.
—Не верю. Но спаси меня, если тебе нечем заняться,— я шептала в трубку и плакала. Кровь шла у меня изо рта, но я шептала в трубку, даже когда раздались короткие гудки, а сирены скорой помощи заглушали крики Рейчел.
Я шептала про общее хобби, про кораблики из бумаги. Шептала, что мне кажется, только кажется, я шептала: «ты уже любишь меня, хотя не знаешь правды». Раньше мы были нормальной парой, а сейчас кто-то должен сказать Тому, что курить вредно. Но пусть он лучше курит с нами, чем со своим учителем по литературе. Мы решили перевести Тома на домашнее обучение, и я не устаю повторять: «Милый мальчик, эти люди без лиц — они не хотят причинить тебе зла», — когда наш сын просыпается, кричит от ужаса и просит отправить себя назад в рабство. Подростковые капризы — первая влюбленность в учителя. Мистер подходит к Тому, снимает свое лицо, оголяя черноту, он отличный отец. Он говорит мягким голосом, словно Рейчел: «Я люблю тебя, сын, тебе нечего бояться».

***

Сказочник

Мы – родители года, традиционно встретились в аэропорту Сити, в Лондоне, а к 6PM уже уселись за круглым аметистовым столом в переговорной комнате «Атлантида». Из центра стола до самого потолка возвышался ночник с красной лавой диаметром в три дюйма, рядом стояла хрустальная конфетница с пестрыми пирожными, щедро заправленными творожным, карамельным, шоколадным, банановым и малиновым кремами. Масло в ночнике только-только начало нагреваться, лениво пузырилось и циркулировало вдоль вертикали. Мы нарочно исподтишка поглядывали друг на друга сквозь светящееся стекло, попивая кофе из картонных стаканчиков. «Когда-нибудь я притащу сюда кофеварку, честное слово»,— подумал Мистер, напряженно щёлкая золотым наконечником шариковой ручки. Мы переоделись по очереди в туалете для инвалидов, чтобы не смущаться блекло-серой реальности. Мистер напялил пижаму с воротником, типа поло, галстук в кислотно-зеленую полоску, клетчатые тапочки на меху и золотистую маску морского конька, я, по случаю свидания, не поленилась закрепить на металлических булавках белую накрахмаленную простынь под здоровенной черно-белой пластиковой головой, хищно улыбающейся касатки, – я неуверенно, неуклюжими маневрами вытягивала из саквояжа цветные, словом цыганские тряпки, демонстративно выискивая драгоценную брошь в виде филигранной изумрудного лягушонка с золотой короной, усыпанной рубинами, то есть, скорее, самой настоящей жабы — семейная реликвия. «Посмотри, сколько у меня всего накопилось после большого взрыва, блэк фрайдэй»,— я про себя добродушно посмеивалась, но радушно молчала, вдыхая опиумный дым.
— Мне сложно дышать в этой треклятой черепке…
Признавшись, Мистер, с глухим звуком, щёлкнул себя большим пальцем по продолговатому пластмассовому хоботу и, тяжело вздохнув, откинулся всем корпусом на спинку кожаного кресла; расправил плотные широкие плечи и запрокинул тапочек на колено, выставив напоказ бледное волосатое голенище. Волосы темные, практически черные, к тому же довольно густые — на голове тоже. К подошве его тапка прилипла розовая жвачка. Он был сказочник, а не психиатр, как оказалось, а я — его иллюстратор. На его стаканчике написано черным маркером Сказ, а на моем Илла. Обычная парочка, встреча которой – просто оказия. Илла — не настоящее имя, Сказ, как р Мистер, разумеется, тоже. По воле фатума Мистер Сказ знает мое настоящее имя, а я наивно оправдывает свою неосведомлённость тем, что страдаю от навязчивых параноидальных предубеждений из разряда метафизики. По той же причине я не пользуется социальными сетями и предпочитаю не выходить из кабинета. Чаще всего, кабинет — это моя привычная детская комната с желтыми обоями на первом этаже за решетками железобетонной блочной конструкции, по структуре напоминающей улий – литовский проект или Хрущева, что-то в этом духе.
Все шесть стен переговорной по периметру покрыты красным занавесом. Вместо пола граненый аквариум с неоновой подсветкой. Медузы и каракатицы хаотично рассекают по коралловому рифу на глубине не менее полутора метра. Я снова забыла спросить у ресепшениста, настоящие ли они — подводные твари, поэтому слегка расстроилась и провалилась в меланхолию. Подобрала модную ручку, оставленную Мистером Сказом прозябать на столе без дела, нарисовала дюймового осьминога на тыльной стороне левой ладони и мысленно принялась подбирать ему подходящую по ситуации мордашку, такую, чтобы наверняка олицетворяла настроение декабрьского четверга. Любопытство давненько терзало меня, но контракт есть контракт. После подписания договора, коллеги обязуются являться в посадочный зал в жёлтых дождевиках, пряча верхнюю часть лица за лыжными очками, а нижнюю за санитарными масками. Головные уборы по личному предпочтению — либо фиолетовая шляпа, либо красный цилиндр. Мистер Сказ с наслаждением придумывал условия упомянутого делового документа, состряпанного бессонной ночью на обветшалой печатной машинке поверх сатиновых листов для каллиграфии. Причем делал он это играючи, испытывая не меньшее удовольствие, чем от сочинения художественных произведений с якобы увлекательными сюжетами сонетов. Пальцы скользили в воздухе, исполняя партитуру на воображаемом синтезаторе, и после второй бутылки вина, сказочнику захотелось даже спеть. Пел он профессионально, чем не слишком-то гордился — времена мальчишеских хоров в христианской школе загадочным образом напоминали ему кровоподтек на стене Аушвица. С летами ангельский альт чудом перешел в баритон и Мистеру Сказу больше не приходилось краснеть за пролитые слезы особо сентиментальных почитателей. Он не выносил женских слез на дух, бил в грудь кулачищем, поясняя, что влага служит протектором от внешних раздражителей, все же остальное — его финансовая отрасль. Ничего из этого я не знала и знать не могла.
— Не снимайте, так мы не договаривались,— отозвалась я взволнованным тоном. Я понятия не имела, как выглядел эксцентричный коллега без грима или маски, и если честно, то даже побаивалась представлять Мистера Сказа без карнавальной мишуры и помпезности. В конце концов, он бы наверняка перестал казаться столь содержательным и целостным в глазах самого себя, что было недопустимо. Он вдвое старше, а под маской морского конька скрывается грим арлекина.