Не верь глазам своим. 9

     Улицы Манхэттена купались в лучах послеполуденного солнца, лужи и грязь давно высохли, но эта часть города по-прежнему выглядела малоприветливо. Все здесь, в этой некогда бывшей обители ведущих финансовых воротил страны, было построено и создано с поистине американским размахом — огромные высоченные дома из стекла и бетона, просторные пешеходные дорожки и тротуары, широкие, в несколько полос, центральные дороги. Однако, несмотря на час пик, машин попадалось мало, и это все были автомобили недорогих марок, и часто довольно непритязательного вида. Тротуары тоже не были переполнены людьми, и мало кто из них выглядел как преуспевающий офис-менеджер. По крайней мере, журналисту ни разу не попался на глаза какой-либо довольный собой обладатель респектабельного делового костюма.
    А самое главное — жители Манхэттена вели себя не так, как положено жителям больших городов. Не спешили каждый по своим делам, согласно каким-то загадочным настроениям, властвующим над городскими толпами, и сообразуясь с течениями полноводных людских рек. Нет, Тому так и не довелось здесь увидеть привычной для центральных кварталов картины городской суеты. Если, о чем и приходилось говорить в данном случае, так только о слабых человеческих ручейках. Здесь, судя по всему, предпочитали держаться порознь, и никто особо никуда не спешил. Возможно, просто потому, что им некуда было спешить. В этих людях не чувствовалось общности, каждый жил своими примитивными интересами, не выходящими за пределы круга близких и семьи, а у многих не распространялось дальше собственного «Я». Каковые вполне можно было выразить одним словом: выжить. Как будто стоило однажды закрыться банкам и биржам и отсюда враз ушло что-то, чему прежде все эти учреждения до того служили прибежищем, и что прежде определяло общий смысл жизни здешних обитателей, подчиняло их всех себе. Кортман догадывался, что это, хотя и боялся самому признаться, что ничем, кроме осознания этого постыдного факта, от всех этих несчастных людей не отличается. Подобно им, он, так или иначе, верой и правдой служил этому рукотворному божеству.
    Самому неверному и неблагодарному богу на свете. Имя ему было деньги.
    Но остров, утратив свой статус, лишь обособился, он не угас окончательно. Жизнь тут если и замерла, не впала в сон, а скорее затаилась в упорном стремлении переждать текущий кризис. Ощущение гнетущей обстановки усиливалось видами мелькавших по сторонам слепых бельм магазинных витрин, укрытых стальными жалюзи или заколоченных фанерой, увешанных огромными объявлениями об аренде или продаже. Верно, мало кому бы не захотелось скорее убраться из этого унылого места, и Кортман не чувствовал себя исключением. Несколько раз, поддавшись тревожному состоянию, он прибавлял газу, но тут же сбрасывал скорость, устыдившись неприлично громкого рева двигателя машины, отраженным эхом разносящегося вокруг среди молчаливых стен высоток.
     Здание по известному адресу он не узнал, и едва не проехал мимо, если бы не заметил знакомой машины, припаркованной напротив. Брошенный им «Форд» выглядел нетронутым, что в свете криминальной репутации района, казалось невероятным. Из любопытства журналист не поленился осмотреть машину вблизи.
    Но чудес не бывает: дверцы неплотно прикрыты — салон явно осматривали, бардачок распахнут, вместо автомагнитолы — торчащие провода, из багажника исчезли запасное колесо и набор инструментов. А откинутая крышка лючка бензобака красноречиво говорила, что злоумышленники слили бензин — собственно, единственное, что в автомобиле представляло ценность. Хмыкнув, Кортман направился к бывшей гостинице.
    Створки ворот были распахнуты настежь, словно его ждали. Но Том сейчас же сообразил: гостеприимством здесь и не пахло. Скорее, походило на то, что новоявленные хозяева покидали гостиницу в большой спешке, забыв запереть за собой ворота.
    Пройдя за ворота, журналист остановился как вкопанный, пристально разглядывая гостиницу. Теперь-то ему вдруг стало понятно, отчего он не узнал ее с первого взгляда.
    Здание перекрасили.
    В первый момент Том опять засомневался: не ошибся ли он адресом? Потом отмахнулся от этой шальной мысли. Здание было то же самое, он прекрасно помнил его в деталях, хотя именно сейчас с фасада исчезли строительные леса. Но вот крикливый ярко-розовый фрагмент стены, так бросающийся в глаза по первому его визиту сюда, пропал, будто его и не было, и теперь все здание целиком стало одного грязно унылого цвета — цвета красного кирпича. Для чего был проделан этот фокус, объяснений не требовалось — ясно, что гостинице просто вернули прежний вид, какой она имела задолго до начала всей этой запутанной истории с таинственными посещениями ее высокими гостями. Простой и однозначный вывод напрашивался сам собой: лавочка закрылась, спектакль закончился, и декорации срочно убрали.
    Вот только непонятно, зачем обставлять все так грубо и неряшливо, когда вокруг оставалось полно свидетелей всех происходящих с домом внезапных перемен? Или мнение проживающих в непосредственной близости жителей квартала никто не предполагал брать в расчет?
    Метаморфозы коснулись не только дома, но и странным образом затронули забор, ограждающий территорию вокруг него. Фанерные щиты покосились, краска на них поблекла и растрескалась, местами облупилась, обнажив серую, покоробленную от солнца и непогоды поверхность. Забор словно простоял здесь не один год, но разум протестовал против такого умозаключения, более того, журналист готов был хоть сейчас поклясться, что буквально пару дней назад фанерные щиты покрывал слой свежей краски.
   Неужели опять подлог — но зачем?
   В некотором смятении, сдерживаемый нерешительностью и погоняемый любопытством одновременно, Том пересек двор, попутно отметив, что тот стал намного просторнее — исчезли поддон с кирпичами и бетономешалка, поднялся по ступеням, отворил знакомую массивную дверь и прошел внутрь.
   В бледном свете дня, сочащемся сквозь грязные стекла окон обстановка в вестибюле выглядела немного иначе, чем ночью в луче фонаря. Предметы обрели объем и естественные тени, отчего разом лишились ореола таинственности и неведомой опасности, подстерегающей в ночной темноте. За исключением этого все осталось таким же, как журналист запомнил в последний раз. Толстый, никем не потревоженный за несколько лет слой пыли все так же покрывал пол и мебель. Глазу не за что было зацепиться, и Том, решив не терять времени, отправился проверить подвал. Он уже предчувствовал, а наблюдения снаружи только укрепляли в этом уверенность, что и там наверняка уничтожены все следы, но для очистки совести ему хотелось убедиться в этом воочию.
    Спустившись в подвал и очутившись в полной темноте, Кортман пожалел, что оставил фонарь в своей квартире. Но разве мог он предполагать, что так внезапно решится на повторное посещение бывшей гостиницы, буквально сорвавшись в разгар рабочего времени? Подсвечивая себе путь телефоном, он пробрался по узкому проходу к железной двери.
    Как и в прошлый раз, дверь открылась легко. Из дверного проема повеяло сыростью и обдало специфически затхлым подвальным духом. Том ступил на порог и, вытянув руку с телефоном, повел лучом света по сторонам. Из мрака выступили потемневшие от влаги, в рыжих потеках, бетонные стены; стволы ржавых труб, выходящих из потолка и тянущихся по стенам; под ногами через три ступени стояла черная вода с белесой мутью на поверхности. Разглядеть больше не получилось. Воздух вдруг наполнился звоном комариных крыльев. Стайки насекомых дымком заклубились в свете телефона, комары облепили, жаля, руки, лицо и полезли за шиворот.
    Ожесточенно отмахиваясь, едва не выронив телефон, журналист отшатнулся и захлопнул дверь. Впрочем, он успел увидеть достаточно. Достаточно, чтобы понять очевидное. Его провели, обманули, как все это время он и подозревал.
    Увиденное означать могло лишь одно: таинственная организация, что бы она собой ни представляла, какие цели бы ни преследовала, свернула свою деятельность на острове и замела за собой следы. Все, что осталось у Кортмана в сухом остатке — только воспоминания о пережитых приключениях. Но неподкрепленные хоть какими-то доказательствами они не стоили ровно ничего, и, попробуй он вдруг сейчас выступить с публичным заявлением, для окружающих он предстанет лишь жалким посмешищем и неудачником. И это — в лучшем случае. Ну, а в худшем — безответственным фантазером.
    Правда, у него на руках оставался тот самый список с пятью фамилиями, с которого все и началось… Но что с ним делать? Откровенно говоря, Том не рассчитывал найти в этих людях союзников в продолжении расследования всего этого странного дела. Скорее, как справедливо заметил незнакомец с Гров-стрит, навлечет на себя дополнительные проблемы. Вряд ли кто из них обрадуется, когда на их горизонте появится такой как он и станет задавать им неудобные вопросы. Учитывая, с какой таинственностью были обставлены их визиты в гостиницу, не одного из них должна была посетить мысль, что они поучаствовали в каких-то незаконных делах.
    Преисполненный сильнейшего разочарования, Кортман какое-то время не мог решить, что делать дальше. Стоит ли ему теперь подниматься и искать номер, где воскресным утром состоялась их с незнакомцем милая и пустопорожняя  беседа с чаепитием? Еще одна пустая комната?
   Но раз уж он все равно здесь… Что он терял? Разве что немного личного времени?
   Том махнул рукой и направился обратно в вестибюль к парадной лестнице.
   Если память его не подводила, а помнил он почему-то смутно, та комната располагалась в одном из номеров второго этажа где-то в левом крыле. Поднявшись на второй этаж, он медленно пошел по просторному коридору с высоким потолком мимо ряда дверей из темно-красного дерева. От дверных полотен с облупившимся лаком явственно отдавало плесенью, позолота ручек едва проступала сквозь густой слой пыли. Пройдя немного, журналист остановился у закрытой двери, чья ручка блестела намного ярче, чем у остальных.
   Невольно затаив дыхание, Том открыл дверь и заглянул в номер.
   Вне всяких сомнений, пустая комната, представшая его взору, была та самая, и выглядела так знакомо, будто он ее оставил не позднее, чем час назад. Для полной в том уверенности в ее обстановке не хватало только одной вещи — кресло было одно. Именно в этом кресле и сидел пару суток назад Кортман.
   Куда же девалось второе? Слегка озадаченный журналист замер посередине комнаты, буравя взглядом пустое место. Но уже через минуту смеялся сам над собой: события последних дней настолько запутали его мысли, что теперь подозрительным казалось все, мало-мальски имеющее к ним отношение. В самом деле! Ну какая разница кому понадобилось второе кресло!.. В конце концов, его вполне мог присмотреть себе какой-нибудь местный бездомный, раз гостиница осталась без присмотра.
   Кортман повернулся к двери, собираясь уходить, когда краем глаза заметил желтый латунный блеск на поверхности овального столика.
   Блестели гильзы.