Редактор: Л. Н. Сабурова.
Художник: Е. И. Бочаров.
Художественный редактор: В. К. Бутенко.
Технический редактор: Л. В. Андронова.
Корректор: В. Н. Антошина.
ИБ номер тысяча триста сорок.
Сдано в набор тридцатого октября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года.
Подписано в печать двадцатого марта тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года.
Приволжское книжное издательство. Город Саратов, площадь Революции, дом пятнадцать.
Типография издательства "Коммунист". Город Саратов, улица Волжская, дом двадцать восемь.
Оцифровка: лаборатория "ЭФА", две тысячи семнадцатый год.
Глава первая. "Спустя годы"
О доме, о родимых местах Герасим Иванович думал много и неотрывно. И думы всегда были горькие, саднящие душу, особенно в последнее время. Впрочем, почему же в последнее? Все эти долгие двадцать пять лет.
Он полагал, что родного дома уже и в живых-то не осталось: растащили, поди. Просто сестра не писала об этом, чтобы не огорчать. А он вот сохранился благодаря её присмотру и заботам. Хоть сама давно в городе живёт, но наезжает в Заглядовку, поддерживает его. И он стоит. Правда, правый угол стал оседать. Но ещё и крыша целая (отец шифер заменил жестью, а сестра года два назад перекрасила её), и окна с заколоченными ставнями уцелели. Вот с воротами хуже. Были они крепкие, тесовые, висели на могучих дубовых вереях. Таких нынче уже не делают: больше варят из железных труб... Доски с ворот, конечно, кому-то понадобились. Калитку - ту целиком сняли с петель и утащили. А ворота не унесёшь. Отец, покойник, сплошь прошил их - красиво, с узорами - гвоздями с жестяными шайбами. И эти шайбы потом мешали отдирать доски, которые ломались, но не отдирались, так что всё равно получилось "ни вашим ни нашим". Но уж таков извечно человек: у него, как говорится, брюхо болит, ежели что плохо лежит. Видит же, что толку никакого, один сплошной вред наносит, но всё равно ворочает и корёжит, потому что хозяина дома нет. И как это только окна уцелели? Видно, с улицы отдирать доски побоялись. Да и входит в дом всё-таки опаснее...
Во дворе он увидел иную картину. Здесь постороннему человеку было вольно проявлять свою силу и способности: с улицы-то ничего не видать. А если кто и спугнёт, можно удирать задами, вдоль речки. Так что все сараи, кладовка, курятник были лишены самого главного и ценного для хозяйства: дверей, полов, а где имелись окна, то, конечно, выставили и рамы.
Раньше бы надо было приехать, упрекнул он себя, сразу, как освободили. Кому, как не ему, привести здесь всё в настоящий порядок? И хотя бы своим приездом напомнить сельчанам, что хозяева у этого дома есть, и силёнки у них не меньше, чем у их предшественников. Ну конечно, надо было бы приехать раньше. Но тогда просто не хватало решимости. Вдали было легче смириться со смертью родителей. Да и трудно сразу после заключения смотреть в глаза односельчанам, стыдно объясняться с каждым, оправдываться и, как водится в таких случаях, привирать. Куда как лучше, когда все уже всё знают, и сам привыкнешь к новому образу жизни. Тогда и без оправданий можно жить, а ежели надо будет - и огрызнуться, а то и запросто послать любопытного, куда следует, и тем самым сразу его поставить на своё место.
Столько лет минуло, столько воды утекло, а в этом запущенном, порушенном дворе, сплошь заросшем диким конопляником, цыганкой и лебедой, всё напоминает о той давней поре, когда ему, Герке Миронину, жилось здесь так вольготно и счастливо, что сейчас, при воспоминании об этой вольнице, сердце потихоньку ныло и ныло и щемящая душу боль потихоньку становилась просто неуёмной при теперешнем его одиночестве. Особенно было грустно видеть полуразвороченный омшаник - гордость покойника-отца.
Трудно представить, кто мог удосужиться вытащить из-под покатой земляной насыпи огромные половины колотых дубовых лесин, густо промазанных в пазах глиной, сдобренной коровьими лепёшками с база и обмялками сена и соломы. Это какую же надо было силу иметь!
Можно было бы дубовые половины выволакивать тросом на тракторе. Но трактором здесь и не пахло, потому что рядом с омшаником - летний баз. На базу из изгороди, конечно же, все слеги повытащили. Но дубовые столбы стоят нерушимо до сих пор: откопать их нелегко, нужно повозиться до седьмого пота, потому что отец их врывал насмерть: в ямы во время трамбовки закладывал битые камни и кирпичи. Трактором, конечно, легко было и эти столбы вытащить. Но до трактора всё-таки дело не дошло. По-видимому, брёвна с омшаника выволакивали на лошади. Это было проще всего: от хомута вместо постромок две верёвки, валек, пусть самый понарошенский, лишь бы покрепче, и от валька - хоть трос, хоть добрая верёвка.
Сад позади двора на берегу Баландинки тоже стало не узнать: яблони одичали, а иные и вовсе посохли. Кругом, от омшаника до самого спуска к речушке, всё так затянуло бурьяном, что Герасим Иванович еле выбрался через эти заросли к речушке. Там сел на крутом берегу и задумался, глядя на тихую гладь Баландинки...
Вот тут, под обрывистым берегом, был глубокий омут. Как говорили заглядовские ребятишки, в этом месте всегда было "с ручками". В омуте водились сомы, голавли, плотва, окуни и другая речная рыба. Здесь он ставил разные рыболовные снасти, в том числе самые добычливые - баклажки, которые сам плёл из тонких таловых прутьев. Иногда в баклажки набивалось столько рыбы, что Герке многие завидовали. И действительно, с ним никто не мог состязаться в этом деле, поскольку ему на рыбалку и ходить не надо было: прошёл двором на зады, потом садом мимо пасеки - вот тебе и речка. А омут здесь всегда в тиши: с этой стороны круча и их сад. А с той - сплошные кусты и ветлы...
В этом же омуте он когда-то утопил и свои учебники...
Учёба в школе ему давалась с трудом, и он до сих пор вспоминал о ней чуть ли не с дрожью в теле. А когда окончил седьмой класс, надо было жить и учиться на стороне: в Заглядовке работала только семилетка. К чужим людям, к новым учителям он привыкнуть никак не мог. Дома ему и блинчики, и оладышки, и свежая сметанка... Да что там говорить - всего было вволю. И речка на задах. И охота в больших лесах в пойме Медведицы. А когда он стал учиться в десятилетке да жить на стороне, как ни старался отец обеспечить его всем лучше других, всё равно это было уже не то. Да и с учёбой в Заглядовке ещё кое-как, через пень-колоду, но дело шло, а в Петровке все учителя были новые, и он стал явно пробуксовывать. Но отец и слушать не хотел, чтобы он бросил учиться. "Это при моём-то состоянии!" - грозно восклицал Миронин-старший. И приходилось смиряться. А тут ещё, как назло, живой пример с сестрой Антой: сумела же она каким-то образом выучиться на фельдшера-акушерку! А ты что же, дескать, хуже бабы, что ль? И Герка, сколько хватало терпения, до поры до времени тянул...
Он сидел на крутом обрыве Баландинки и с тоской смотрел на тихую воду речушки. Всё здесь изменилось за минувшие годы. Омут почти весь затянуло, и на его месте образовалась песчаная мель. Лишь от самого берега клинышком уходил к середине косой перекат, оставляя под кручей малую частичку бывшего омута. Вроде бы сама природа изо всех сил сопротивлялась и отстаивала право на сохранение своего лица. Но отстоять его всё-таки не удавалось...
Вот чего он больше всего боялся, когда упорно отказывался ехать на родину после освобождения. Здесь даже по прошествии стольких лет душа разрывается от воспоминаний. Но он из писем и редких встреч с родными, приезжавшими к нему, знал, что от прошлого мало что осталось. И стало быть, он должен своим сердцем увидеть разрушенные временем, незабываемо сладостные для него картины прошлого, вспомнить сурового, но любящего отца и рыхловатую, бесконечно добрую, по-своему талантливую мать... Странно, что взаимоотношения родителей, иной раз доходившие в прошлом до самой критической точки, теперь в его памяти представали куда более мягкими и терпимыми. Колдовская сила чувства вновь переживаемой минувшей жизни овладела им, и он под монотонный звон кузнечиков провалился в самую глубину своей памяти...
Глава вторая. "Последний день каникул"
Снег таял бурно, и вешние воды сровняли все водоёмы и ложбины, рукавами и ериками соединив их в огромные озёра с бесчисленными островами.
Уток в этом году было много, а лесные заглядовские болота исстари привлекали к себе перелётную дичь. И как только начались весенние каникулы, Герка каждый день рано утром брал ружьё и до позднего обеда лазил по озёрам, добираясь до самых глухих, затаённых мест.
В воскресенье, в последний день каникул, он ушёл на охоту пораньше, чем обычно, захватив на всякий случай кое-что перекусить. Но охота не удавалась: по подсохшей дороге из райцентра прибыла на машине большая партия охотников. Выстрелы то и дело гремели по лесу, и перепуганные утки метались от озера к озеру. Настораживаясь, они опускались либо на самую середину озера, чтобы всё было видно вокруг, либо в сухие прошлогодние камыши, и подкрадываться к ним стало почти невозможно: при малейшем шорохе они поднимались и с криком улетали прочь...
Герка ушёл далеко от Заглядовки, в малопроходимые, почти сплошь затопленные места. Там ему удалось подстрелить двух чирков. Но возвращаться домой с такой добычей было стыдно и досадно. И хотя солнце перевалило за полдень, он, взяв направление на Заглядовку, продолжал прощупывать всё новые водоёмы.
На нём были высокие, не по размеру, большие резиновые сапоги. И как Герка не перематывал портянки, они всё равно сбивались и натирали вспотевшие ноги. Это ещё больше раздражало его. Заметив широкий гладкий пень возле молодого, уже распускавшего листочки вяза, Герка присел на него, чтобы переобуться и перекусить.
По всему телу сразу разлилась приятная истома, захотелось полежать, расслабиться. Он лениво снял сапоги - ногам сделалось легко, приятно; подобрав их под себя, уселся поудобнее и, прислонившись к стволу вяза, задумался.
Жизнь начиналась повсюду, даже на этом пне: вон вылезла на солнышко какая-то букашка, а из-под разрушающейся коры выбивается бледный, слабенький стебелёк... Весна будит всех, радует новой жизнью. А Герку одолевают иные переживания: весенние каникулы кончились, и завтра снова опостылевшие уроки.
Вспомнил - и ещё больше помрачнел: после каникул надо сдавать домашнее сочинение, а он ещё и не принимался за него. Анна Ивановна сделала хитро: не на каникулы, а за неделю до них дала задание. Но Герка, конечно, не торопился его писать: впереди было столько свободного времени!.. А эта неделя промелькнула так быстро, будто её и не было совсем. Что теперь говорить завтра? Ведь учительница обязательно подойдёт к Геркиной парте, спокойно и прямо посмотрит ему в глаза, легонько коснётся рукава и спросит строго, с едва уловимой усмешкой:
- Ну-с, молодой человек?
И от этого "ну-с" и лёгкого прикосновения её руки стынет душа и отнимается язык...
Герка медленно жевал хлеб, прикусывая его салом. Вдруг над ним, со свистом разрезая воздух, пронеслась стая материковых уток. Она сделала круг, другой и села на ближнем озере.
- К чёрту, хватит! Пусть что хочет делает - не пойду больше в школу! А бить - теперь уж не дамся.
Он вскочил и, швырнув недоеденный кусок хлеба под кусты, быстро натянул сапоги. Закинув ружьё за плечо, необычно скорой походкой пошёл напрямик к озеру...
Герка долго всматривался в блестящую на солнце водную гладь, кое-где покрытую тростником и камышами, но уток обнаружил не сразу. Только по мелким, разбегающимся в стороны кругам догадался, что они скрывались за большой, упавшей в воду ольхой. Сквозь частые голые её ветви теперь можно было заметить даже их мелькание. Они находились от Герки на выстрел, но, если стрелять через ветви, можно было легко промазать. А чтобы хорошо видеть всю стаю, нужно либо заходить по берегу слева, либо дожидаться, пока она выплывет из-за ольхи на чистое место. Герка выбрал последнее: уж очень удобно лежалось под кустами на мягкой постели из слежавшейся прошлогодней листвы. А попробуй подкрадываться с другого места - ещё спугнёшь.
Ждать пришлось недолго. Вот выплыл селезень, смело огляделся по сторонам и потянул к берегу, огибая коряжистую ольху. Герка прицелился, но стрелять не стал: ждал, когда подплывут остальные утки. Вот и другие выбрались из-за коряги. Только уж слишком они разбрелись! А разве Герка мог упустить случай, чтобы не ударить во всю стаю? Неважно, что под ружьё попадут и самки.
Наконец селезень остановился, к нему с других сторон подплыли сразу три утки. Одна, окунув голову, выставила хвост кверху: видно, нашла какую-то пищу на затопленном камыше или подводной коряге. Это был момент, которого Герка ждал...
После выстрела стая с криком пронеслась над ним и скрылась за прибрежной рощей. Селезень, дёрнувшись всем телом, сразу же нахохлился. Одна из уток, едва поднявшись, шлёпнулась недалеко от селезня и, склонив голову набок и кружась, поплыла к тростнику, который густо торчал из-под воды недалеко от ольхи. Вторая утка, вынырнув, растерянно оглянулась по сторонам, не понимая, что произошло, пока она находилась под водой.
Снова прогремел выстрел, и утка, подпрыгнув, беспомощно уронила голову. Но, раненная, продолжая делать круги, подтягивалась к тростнику. Герка знал, что если ей удастся скрыться в тростнике, то потом её уже не найти... Перезарядив двустволку, опять вскинул её. Выстрелил, но вгорячах промазал.
- Ну, не уйдёшь...
Утка уже доплыла до первых тростников, когда её догнал смертельный выстрел. Герка вскочил и, бросив ружьё на сухую прошлогоднюю траву, побежал. Только у самой воды опомнился: подбитая птица находилась далеко от берега и достать её непросто, особенно ту, которую убил последней.
- Ничего, достану...
Сбросив сапоги, он поспешно разделся и решительно шагнул в ледяную воду. Она обожгла его пронзительным холодом, и ему вдруг захотелось вернуться обратно на сухой берег, но справа он увидел длинный сучок и подобрал его, так что глубоко лезть и не пришлось...
Удачная охота изменила настроение Герки, и принятое им решение бросить учёбу уже казалось не таким страшным, как вначале. Придя домой, он похвастался своей удачной охотой, растрогав и мать и даже отца. Потом втихомолку сложил учебники в старый крапивный мешок, добавил к ним несколько камней, крепко завязал и, выйдя задами к речке, бросил весь этот груз под кручу в воду. А вернувшись в избу, открыто и твёрдо заявил:
- Папаня, я учиться больше не буду. И учебники все выкинул в речку.
Отец долго молчал. Зная характер сына, переубеждать не стал, а своё отношение к его решению выразил несколькими крепкими словами.
Глава третья. "Отец"
Когда Герка вошёл в дом, взрослые уже были за столом. В переднем углу сидел механик МТС Васюк и его жена Наталья Сергеевна, очень моложавая и вся какая-то кругленькая женщина. Дочь Васюка, Зоя, тоже - вся в мать - будто взошедшая на дрожжах, перебирала на койке коллекцию Геркиных фотокарточек. А мать Герки, Дарья Петровна, суетилась возле печки.
После взаимных приветствий отец Герки обратился к Васюку, продолжая нужный разговор:
- Ты что же, сараишко зачал, а достраивать заленился?
Длинное угрюмоватое лицо Васюка сморщилось в насмешливую улыбку:
- А шо, у тебя, как Герка бросил учиться, продажный лес объявился? - Васюк, по обыкновению, русскую речь перемешивал с украинской.
Миронин-старший сразу весь переменился, встал и, выйдя из-за стола, размашисто прошёлся по комнате. У печки остановился, круто повернулся и зло заговорил:
- Сморчок! Выдрать бы его за это надо, да перерос. Весь достаток на него уходит, а он, стервец, в семнадцать лет из девятого класса убегает!..
Иван Данилович снова прошёлся по комнате, вернулся, сел на прежнее место.
- Ну, чёрт с ним! Пусть горб гнёт, - кинул он на сына суровый взгляд и буркнул: - Ладно, садитесь, молодёжь!
- Сидай, Герка, ко мне поближче, - предложил Васюк, пододвинув к себе стул. - Бачу, ты к нам в МТС перебазируешься. Валяй, валяй. Рабочий класс из тебя всю лень быстренько повыбьет... Шо же ты так опозорился в учёбе?
Герка насупил широкие, как у отца, брови:
- А-а, русский язык... Уж, замуж, невтерпёж... - тоже по-отцовски грубо пробасил он.
- Ну да, русскому человеку изучать русский трудно. Очень сочувствую, хотя я и хохол, - ухмыльнулся Васюк.
- И чего ты, седой, пристал к парню? - вступилась за Герку румяная Наталья Сергеевна. - Свою бы доню учил. Семилетку-то хоть бы огоревала.
- Э-э, помолчи уж, граммофон мне выискался! - начал сердиться на жену Васюк. - Заморочила ей мозги тряпками. Та хиба ей до ученья, если весь ваш интерес в одних нарядах!
- Вот-вот, - поддержал гостя Миронин, - разве они о деле думают? Им бы только бездельничать!
- Будет, отец, ворчать-то, - перебила его Дарья Петровна. - Может, он практикой лучше дойдёт. В машинках разных он здорово разбирается. То сепаратор починит, то мясорубку. Только ты один этого не видишь.
- Эк, технику нашла! - огрызнулся Иван Данилович, но потом сбавил тон. - А вообще-то у него есть хозяйская струнка. - На днях действительно патефон наладил. Мы, как радиолу купили, его уже не трогали: хрипел очень... Думал, не соберёт: уж больно много болтиков поотвинчивал. Нет, разобрался, сморчок. - Он строго посмотрел на сына. - Да только их перехваливать-то нельзя. Сразу нос дерут. Вот посмотрим, как он в настоящих машинах смыслить будет.
- А что же Анты с Петром нет? - скороговорочкой успела вставить Наталья Сергеевна.
- Так ведь Петра в район послали, - ответила ей Дарья Петровна. - А Анта без него не ходит... - Хотела было ещё что-то добавить, но вдруг, взглянув на мужа, осеклась.
Дружно звякая кто ложками, кто вилками, все потянулись к закуске, которой был заставлен стол.
- А из нашей выйдет толковая портниха, - поспешила опередить мужчин Наталья Сергеевна. - Ужас как любит шить. Теперь сама и кроить кое-что стала. А ей ещё и шестнадцати нет. Вот, Герка, невеста-то будет золотая. Не проморгай: такие долго в девках не засиживаются!
- А и правда, невеста хоть куда, - подхватила Дарья Петровна. - Недаром, что годами ещё не вышла. А уж красива да румяна, что твоя картинка. Правда, и есть в кого, - ласково посмотрела она на Наталью Сергеевну. - Я бы вашу Зою с радостью в дочери приняла. Ну, не сейчас, конечно...
Дарья Петровна, довольная тем, что девушка замлела от радости, хотела сказать ещё что-то доброе, ободряющее, но, поймав строгий, неодобрительный взгляд мужа, тотчас притихла.
- Ну, будет молоть! - обрезал жену Миронин. - Устраивать их как-то надо. А это всё - забава. Работу им нужно подходящую искать. Не то, если будут на нашей шее сиднями сидеть, так шею-то до больного натрут. А в МТС - далеко. Да и грязно.
- Нехай в колхоз вступают, - спокойно предложил Васюк. - Уж куда ближе!
- Ишь, чего придумал! - с ехидцей хмыкнул хозяин. - И долго ты, Иван Фёдорович, над этим размышлял?
- А что? - насторожился Васюк, готовый броситься в атаку.
- Да ничего... Будто не знаешь, что там ни порядка, ни дисциплины. Этому, что ли, там учиться?.. Я вот лесником работаю. Должностёнка, прямо скажем, ледащая. Так себе. Но ведь я не только кормлю семью, а и уважение кой-какое имею. Дровишки, слеги, сохи - они каждому нужны. А законы у нас насчёт лесных дел, сам знаешь, строгие. Так что я иному вроде лесного бога... А что проку от колхоза - ну, скажем, моему Гераське? Ладно бы трактористом был или, скажем, шофёром. Это в колхозе кой-какая сила, потому что транспорт на руках. А отсюда ты каждому нужен. И авторитет могёт быть. Да только трактористы сутками в поле торчат. Без выходных. В пыли да в грязи. Кому нужен такой авторитет? Гераське? Или, может, нам?
Усмехнувшись, он немного помолчал, довольный собой, и спокойно продолжил:
- Нет, Иван Фёдорович, их надо, - кивнул он в сторону молодёжи, - устраивать куда-то, чтобы специальность с дипломом получили, потому что с дипломом работу не просят, а требуют. Да не какую-нибудь, а которую сам себе выбрал. То ли дело - наша Анта. Фельдшером работает. Заведует медпунктом. Работа чистая, вольная. И авторитетная, между прочим. Вот обзаведутся хозяйством - жить можно будет. С первым-то она, правда, и последнее прожила. А этот вроде бы мужик ничего, самостоятельный и, кажись, оборотистый. Вот малость присмотрюсь к нему - помогу.
С Иваном Даниловичем Васюк был почти приятелем: жили они рядом, наискосок через улицу. Встречались часто. И хотя Миронин был крут, резок и своенравен, Васюку в нём нравилась энергичная, напористая натура, жёсткий мужицкий практицизм и грузная, угловатая речь с вескими доводами и смелыми, размашистыми обобщениями. Правда, его суждения и выводы страдали заметной однобокостью, но Васюка привлекала прямота его высказываний, на которую способен далеко не каждый. Зная, что с Мирониным спорить нелегко, он вступал с ним в разговор неспеша, прощупывая возможные ходы собеседника и подбирая наиболее надёжные и убедительные доводы.
- А кто же, по-твоему, должен работать в колхозе? - спросил он, хитро прищурившись и почесав длинный сухой нос.
- Ну, это уж не моя забота! - неожиданно легко отмахнулся Миронин. - Пусть работает тот, кому больше некуда деваться! - отрезал он, решительно ткнув вилкой в налитой, точно живой, солёный помидор, который так и брызнул на края тарелки.
- Вот оно как! И чья же это забота? - вздохнул Васюк удручённо и замолчал.
- Да уж не моя, - отрезал Миронин с азартом, чувствуя, как сник его собеседник.
Какое-то время помолчали: Миронин, посчитав, что припёр собеседника к стенке, помалкивал, откровенно торжествуя победу. А Васюк прервал свой спор потому, что действительно видел в местном колхозе слишком много беспорядков. Потому-то ему и хотелось из МТС перейти туда, чтобы самому, лично, своим примером и активным вмешательством в дела помочь поднять колхоз на ноги. Но говорить об этом с Мирониным не хотелось, потому что вряд ли тот его поймёт и поддержит. Скорее всего, наоборот, посмеётся только да осудит - со своих корыстных позиций, конечно.
- Если уж тебе так нравится в колхозе, - неожиданно спокойно и даже с некоторой насмешкой продолжил Миронин, - уходи из МТС и вступай в наш "Рассвет". А я как-нибудь воздержусь от этого. И сыну своему не позволю.
- А шо? Ось технику передадим колхозам - и перейду. Обязательно перейду. Великая перестройка сейчас идёт на селе. Скоро сам побачишь, як всё перевернётся...
Миронин устремил на Васюка удивлённые глаза:
- Ты что - и вправду?
Герку и Зою утомил разговор отцов на не интересную для них тему, и они ушли в переднюю - танцевать под радиолу.
- Я, Иван Данилович, - ответил Васюк задумчиво, как только закрылась дверь передней, - приехал из города в МТС добровольно, хотя мне там жилось совсем неплохо. А теперь добровольно вступлю в колхоз, потому что туда пойдёт вся техника и от меня там больше пользы будет. И ты меня зря лякаешь колхозом. Поднимем мы их - ось побачишь. Придёт время - в деревне будет жить лучше, чем в городе. Да! И не смейся... Животноводство уже сейчас в гору пошло. Кукуруза стала выручать... Дивлюсь я на тебя и не понимаю, як ты не бачишь добрых перемен?.. Кругом у тебя плохо...
Миронин вздохнул, перебил его:
- Умный ты человек, Иван Фёдорович, а в житейских делах - не обижайся - ни черта не разбираешься. Бесхитростный больно. Аж неловко за тебя...
Васюк весело усмехнулся и предложил:
- Ладно, давай оставим политику, а то - я тебе точно кажу - мы подерёмось. Боюсь, шо, как пролетарий, я поломаю твои куркульские рёбрышки. - Он от души засмеялся, легонько тиснув Миронина в бок. - Из Герки я сделаю толк. Будет он человеком. А Зойку после школы в колхоз пошлю: ось семилетку кончит...
- Её и замуж можно. Хоть сейчас: уж мои платья примеряет, - подхватила разрумянившаяся Наталья Сергеевна, довольная тем, что наконец мужчины вернулись к доступной для неё теме. - Портнихам теперь почёт. Народ разживается. Шить приходится много. Я больше своего Васюка зарабатываю.
- Возможно, - без интереса проговорил Миронин, досадуя на то, что ему не дали высказаться сполна.
Васюк, заметив его досаду, теперь уже не давал ему повода для длинных речей. Зная, какой хороший голос у хозяйки, он стал просить её спеть.
Дарья Петровна вдруг сразу сникла. Пела она действительно хорошо. Раньше, когда была помоложе, её всегда приглашали на свадьбы или другие какие торжества. Из зависти или упрямства Иван Данилович всячески препятствовал этому, особенно когда они были молодыми. И тогда просители обращались уже не к ней, а к её мужу. Он обычно сдавался не сразу, а лишь после того, как насладится всяческими увещеваниями. Потом милостиво соглашался и разрешал жене собираться и идти вместе с ним. Да, было такое... Она часто сожалела, что её голос не перешёл от неё ни к дочери, ни к сыну. Оттого-то, вспоминая об этом, она и сейчас взгрустнула...
Васюки стали упрашивать её в два голоса. Тогда и сам Иван Данилович смилостивился:
- Ладно цену-то набивать. Запевай уж, чего там...
- Да у меня и голоса-то, поди, не стало. Уж давненько не пела.
Дарья Петровна подпёрла щёку рукой, призадумалась, опустила глаза и тихонько запела.
Сначала за столом все молчали и только слушали откуда-то взявшийся сочный, тоскующий, совершенно неузнаваемый голос пожилой женщины, такой выцветшей и сникшей, что трудно было поверить: откуда у неё взялось столько свежей силы и красоты? У неё, у которой и лицо-то всё стянуло мелкой сетью морщин, и глаза давно вылиняли и поблекли? А песня, между тем подхваченная ещё тремя голосами, стройно лилась, и над ними плыл её грустный, чуточку с хрипотцой голос:
По Дону гуляет,
По Дону гуляет,
По Дону гуляет
Казак молодой.
По Дону гуляет
Казак молодой.
Миронин раскрыл окно в палисадник, где уже распустились разноцветные мальвы. В комнату пахнуло свежестью. А песня вырвалась, выпущенная на улицу, и поплыла по ней.
Увлечённые пением, за столом не заметили, как к ним присоединились и Герка с Зоей. Герка взял хромку и тихонько стал подыгрывать поющим.
Когда песня кончилась, все притихли, будто теперь, после такой хорошей и чистой песни, грешно было говорить о житейских мелочах. Мать посмотрела на Герку, и он в душе был рад и горд ею: разрумянившаяся, с ожившими, светящимися глазами, она, казалось, вдвое помолодела и совсем не была похожей на себя прежнюю, "будничную". И ему от души хотелось, чтобы этот час семейного праздника никогда не кончался, хотя был уверен, что, едва от них уйдут Васюки, всё это тотчас исчезнет...
Потом пели другие песни. Но они выходили хуже первой, - может, потому, что мать в молодости жила среди донских казаков и казацкие мелодии любила больше других, а скорее всего потому, что мужики под шумок выпили, и их пьяные голоса теперь стали выбиваться из общего течения куда-то в сторону...
Васюк вскоре совсем захмелел, и Наталья Сергеевна увела его домой. Герка с Зоей пошли их провожать и не вернулись.
- Видишь, и устроил, - сказал Иван Данилович жене после их ухода и задумался. Потом, ударив себя в грудь, добавил недовольно: - А всё-таки это по моим средствам че-пу-ха!.. Это - временно. Хоть и балбес он в науке, а учить надо. Слышишь, мать?
- А куда же его ты хочешь?
- Куда-а... Учить! Неважно, куда. Хоть на акушера. Лишь бы диплом получил! Как Анта. Ты думаешь, она как экзамены сдала?.. Мёд-то все любят...
Снова задумавшись, помолчал.
- Эх, мне бы такого способного сына иметь, как Володька Марфин! Я бы выучил, довёл его до дела... Н-да, а толковый мужик Васюк. Только дочь-то не в него. Ветродуй. Вроде нашего...
И, твёрдо встав, размашисто пошёл к двери.
Глава четвёртая. "Мать"
Трудно начиналась самостоятельная жизнь Ивана Даниловича. Только благодаря своему упорству и ловкости ему удалось выйти "в люди". Отец его, под конец жизни промотав почти всё хозяйство, отделил сына безлошадным и полунищим. Отчасти выручило приданое жены. А потом ходили слухи, что Ванька Миронин занимался какими-то чёрными делами, чуть ли не конокрадством. Но твёрдо об этом никто не знал. Известно только было, что разбогател он не сразу.
А когда раскулачивали местных богатеев, сумел воспользоваться горячим моментом и по дешёвке купил крепкий, один из лучших на селе кулацкий двор вместе с садом на задах вдоль крутого берега Баландинки. Его хозяйство после этого крепло и множилось у всех на глазах, и в канун войны семья Мирониных была одной из видных во всей Заглядовке.
В начале войны с фашистами Иван Данилович ушёл на фронт, но подозрительно скоро вернулся "по чистой" с простреленной левой ладонью и тремя скрюченными пальцами, которые, однако, ничуть не мешали его хозяйственным занятиям. Так что за время войны его двор не только не оскудел, но и посвежел, как-то по-молодецки приосанился. Раздобрела и семья Мирониных. В народе тогда о таких людях сложилась грубоватая, но, в общем-то, правильная поговорка: кому война, а кому мать родна...
Самым большим злом в своей жизни Иван Данилович считал жену, всегда ревновавшую его ко всем женщинам моложе себя. Теперь такой женщиной оказалась вдова Пелагея Вилкова, или попросту - Палага. Впрочем, ревновала Дарья Петровна не без оснований: в последнее время Иван Данилович наведывался к своей довольно молодой и осанистой любовнице почти открыто, так что об этом знала и его семья, и вся Заглядовка.
Когда Герка подрос, мать сумела его склонить на свою сторону и на случай крупных семейных скандалов имела в нём хорошего защитника. Поэтому она всё чаще и напористее ополчалась на "беспутного" мужа, то и дело дерзила ему и поносила на всю Заглядовку самыми последними словами. В конце концов вспыхнула крупная схватка. Герка не уступил отцу, и Иван Данилович после этого вроде бы смирился и приутих.
Но спокойствие это было непрочное, зыбкое. Когда бы Герка ни возвращался с работы в МТС, мать всегда, точно поджидая его, начинала один и тот же опротивевший разговор:
- Старый-то опять вчера к своей беспутной ходил. На рассвете явился...
- Надоело. Слышишь, ты, попугай? - раздавался из передней грубый бас Ивана Даниловича. - Прекрати болтать! И как только у тебя язык не отвалится?
Дарья Петровна вскипала.
- А вот не прекращу! Ты целыми ночами будешь шататься, а я должна молчать? - и по-петушиному грозилась в сторону передней ухватом.
- Да все уже сто раз об этом слышали, - замечала сестра Герки, Анта, часто навещавшая родительский дом: они с мужем жили отдельно, при амбулатории.
- Нет, пусть! При вас ему стыднее будет! - И ещё громче в сторону передней кричала: - Хоть бы детей постыдился!..
- Замолчишь или нет! - рычал в ответ Иван Данилович.
Герка тоже вступался:
- Ну, началось... Поехали...
- Как же, сынок, не начинать-то? Мало того, что сам шляется, ведь он и сало, и мёд перетаскал своим зазнобам.
- Да когда это было-то? При царе Мамае! Ты что - глотку, что л, мне хочешь перегрызть за кусок сала? Оно уж пожелтело. Вот борова зарежу - ешь, сколько влезет, хоть в три горла. Или ты о мёде соскучилась? Так я тебе сейчас целую флягу приволоку. Жри!.. Всё-то тебе не хватает!
- Просто ходить к вам стало противно, - выговаривала Анта, слушая перепалку родителей.
- Да ведь как же, детки? Зло-то берёт... Я, видишь ли, старая. А он что - молодой? Седой весь... А если я старая, то кто же меня состарил-то, как не он! Подумаешь, я постарше его на два года...
А Иван Данилович, встретив сына где-нибудь во дворе, говорил, не глядя на него:
- Слушай её побольше! И в молодости-то была полоумной. А теперь совсем свихнулась.
Но едва Герка переступал порог избы, снова ровным, мутным потоком лились жалобы матери.
- Ну, скажите, детки, что мне с ним делать?
- Взяли бы да и развелись! - дала быстрый совет Анта. - Уж осточертело одно и то же от вас слушать.
Но о разводе Дарья Петровна и не помышляла, живя за Иваном Даниловичем, по его словам, как у Христа за пазухой.
Как-то после шумной перебранки Герка, защищая мать, решительно заявил:
- Ладно. Я им сделаю. Так что ему после этого и ходить некуда будет!
- Давно бы надо, - с радостью поддержала его Дарья Петровна. На её бледном, сморщенном лице появилась довольная улыбка: - Пусть его краля знает, с кем имеет дело!
И, прибрав тощие поседевшие волосы под платок, подошла к Герке.
- Только ты, ради бога, поосторожней, сынок.
...В эту ночь Дарья Петровна не спала, дожидаясь сына.
Глава пятая. "Зоя"
Ссоры отца с матерью Герка наблюдал с раннего детства, но привыкнуть к ним не мог: до тошноты отвратительны были их скандалы и постоянные взаимные оскорбления. И он думал, что как только вырастет, то прекратит вражду между отцом и матерью, не позволит им трястись в злобной брани, не допустит в доме позорных кличек. Но вот он вырос, а отношения между родителями не изменились, даже обострились, хотя драк больше уже не было.
"Что же сделать, чтобы усмирить отца или отвадить мать от её изнуряющего нытья? И кто больше виноват во всём этом? Отец? - неоднократно размышлял Герка. - Он. Конечно, он. Ведь, не ходи он к этой бабе, - не было бы и скандалов... Но разве отец кого послушает? Разве его переубедишь? Да и отец ли виноват, а не эта бабёнка, к которой он ходит? Что она - не знает, что путается с женатым, семейным? Вот кто больше всех виноват! Ну, так пусть и не раскаивается!".
...Медленно крадётся Герка с задов, осторожно перелезает через полуразвалившиеся задние ворота и тенью пробирается вдоль сарая. Луны нет, но звёзды на безоблачном летнем небе сияют так, что Герка, присмотревшись, отчётливо различает очертания ветхой изгороди и даже ребра частокола, торчащие из-под обвалившейся глины.
Вдали приглушённо запиликала одинокая гармошка, и в тихой ночи чётко разнёсся звонкий, дерзкий голос:
Если вы утопнете
И ко дну прилипните,
Года два помокнете,
А потом привыкните.
Герка на миг остановился, узнав голос Маши Богачёвой: она любит задиристые припевки. Наверно, вспомнила случай, как он недавно после дождя поскользнулся и с крутого берега Баландинки полетел в воду...
- А-а, гордячка! - со злостью обозвал он девушку про себя.
Но вот голоса стихли. Через несколько минут смолкла и гармошка.
По-воровски озираясь, Герка пробрался в глубь двора. Всё лето стояла сушь. Земля настолько высохла, что при малейшем движении под ногами звучно хрустит сгоревшая на солнце лебеда. Неожиданно возле сарая упала задетая плечом слега, припиравшая крышу. Мгновенно от неё к сеням мелькнуло что-то чёрное. Герка скверно выругался:
- Кошка!.. Дурная примета...
Солнце ещё долго не может успокоиться. На спине выступил холодный пот. Вдруг кто-то стукнул в сенях. Упало, звонко загремев по полу, ведро. Скрипнула дверь.
Снова по телу пробежали мурашки. Кровь прилила к лицу. Герка попытался скрыться за сараем, но под ногами хрустко треснула сухая ветка. Он прижался к углу и замер: вдруг осветят фонариком? У отца есть такой, американский. Выменял у кого-то. Бьёт узким снопом метров на пятьдесят.
К сеням от калитки прошёл человек (отец!), сенная дверь открылась. Отчётливо звякнула щеколда, в сенях забубнили приглушённые голоса и быстро удалились в избу.
Страх миновал.
- Ну, я вам полюбезничаю!
Он решительно выхватил из кармана скрученный ватный шнур, метнулся к соломенной крыше сеней и только было, накрывшись снятым с плеч пиджаком, приспособился чиркнуть спичкой, как снова стукнули дверью: кто-то выходил из избы. Герка отскочил к сараю, прижавшись за углом. Послышался хрипловатый бас отца.
- Сейчас. Я на минутку.
Герка от сарая метнулся к омёту сена. Но отец вскоре вернулся в дом.
Лампу - электричество в час ночи выключали - перенесли из задней комнаты в переднюю. Теперь подходить к сеням стало опасно: свет яркой полосой разрезал двор надвое. Герка решил выждать. Посмотрел на часы: второй час ночи. Но свет не гас. Ждать надоело. "Сено! - мелькнуло у него в голове. - Сено-то Палаге отец косил в своём обходе и даже возить его помогал. Пусть без сена останется!".
Он присел, поджёг шнур, засунул его поглубже в свежее, пахучее сено и, осмотревшись, быстро зашагал по задам домой.
На душе было тревожно. Спать не хотелось. Но в клубе давно уже никого не было: все разбрелись кто куда. На улице тоже никто не встретился. Идти к Зое? Но он ей не обещал приходить, хоть она сегодня и была одна: отец с матерью уехали в дальнее село на похороны. Герка боялся, как бы Зоя не догадалась, почему он с вечера не приходил, а явился поздно ночью, как раз во время пожара. Вспомнил отговорку:
- На вечер собрание в МТС наметили. Какое-то постановление о колхозах должны обсуждать. Если не состоится, то приду.
- Это в субботу-то собрание? - сказала Зоя, усмехнувшись.
- Ну и что, что в субботу? У нас там свои порядки.
И если сейчас Зоя удивится, почему он всё-таки ходил на улицу, ему оправдаться легко: собрание, мол, всё-таки не состоялось...
Постояв немного в раздумье возле своей калитки, Герка решился:
- Ладно, будь что будет. Пойду. В крайнем случае ей и рассказать можно. Главное, она сейчас одна. А это бывает нечасто.
Он пересёк улицу наискосок. Зашёл в палисадник, постучал тихонько в окно, возле которого стояла Зоина койка. Не слышит. Да она что - оглохла? Стукнул сильнее. Из окна посветили карманным фонариком: слепящий лучик упал на Геркино лицо. Он зажмурился и нетерпеливо махнул рукой: открывай, мол, быстрей!
Она его встретила у сеней:
- Тихо. У меня Маша Богачёва ночует.
- Ещё чего не хватало!
- У тебя же собрание было? Ты же не сказал, что после него придёшь ко мне, - упрекнула она его. - А одной боязно... Ну, что сердитый такой? Это мне бы надо было на тебя сердиться. - В её голосе слышалась тихая радость: всё-таки пришёл, значит, любит! Ведь она так ждала его с вечера! Не верилось, что он не придёт.
- Ты зря не выходила на улицу. Собрания у нас не было. Пошёл в клуб - одному скучно... Ваши скоро приедут?
- Наверно, завтра к вечеру.
Он поднял её на руки и понёс в избу. Зоя мягко запротестовала:
- Ой, не надо в избу. Неудобно от Маши. Услышит, что ты ко мне ночью приходил... Пойдём в мазанку, а?
- Подумаешь, Маша! Чихать я на неё хотел! Сейчас в два счёта вытурю!
- И не думай! - Зоя высвободилась из его рук. - Лучше совсем не ходи!
Она встала на пороге и, раскинув руки, загородила дорогу в избу.
- Ну и катись, умница!
Он выскочил из сеней и сбежал с крыльца. И Зоя сдалась:
- Ладно, Гера, не уходи. Только потише.
В передней скрипнула кровать.
- Зоя, ты где?
- Сейчас иду.
В это время на улице прогромыхала телега, раздались перепуганные голоса:
- Пожа-ар!..
- Зойка, где фонарик? Слышишь? Зойка?
Зоя осветила комнату фонариком. Маша, увидев Герку, от неожиданности взвизгнула и испуганно закрылась одеялом.
Герка для отвода глаз бросился к окну, в котором отражённо вспыхнуло недалёкое зарево пожара.
- Ну и полыхает! - деланно ужаснулся он. - Даже тут светло стало.
Подойдя к койке, на которой лежала Маша, он бесцеремонно сдёрнул одеяло.
- Эка развалилась, как барыня. А ну, вытряхивайся! Или, может, Пушкин будет тушить?
Маша снова подняла визг и мячиком откатилась за голландку.
- Дурак!
- Кто же это горит? - Зоя долго смотрела в окно и, вдруг оторвавшись от него, пристально и, кажется, с испугом посмотрела на Герку. Он усмехнулся:
- Ты чего уставилась на меня?
Зоя отвернулась.
- Почему ты так поздно пришёл? - еле слышно спросила она, застёгивая халат.
- Я же говорил... Ну ладно, потом. Слышишь? Скорее собирайтесь!
- Я не пойду на пожар, - неожиданно заявила Зоя и отошла от Герки.
- Ты с ума сошла! Смотри, что там делается! - возмутилась Маша, выходя из-за печки и поправляя на себе платье, по которому теперь прыгали яркие блики пожара.
Герка молча расхаживал по комнате, не зная, что ему делать. Маша бросила на них недоумевающий взгляд и кинулась к двери.
- Стой, Машка! Подожди! - Герка, догнав её уже в сенях, схватил за рукав. - Смотри, если пикнешь про меня, что я тут был, то...
Маша рванула рукав и молча выскочила на улицу.
- Смотри, слышишь? - пригрозил Герка ещё раз, уже вдогонку, и вернулся в избу, успокоенный: это хорошо, что у него теперь есть свидетель, который может подтвердить, что он ещё до пожара был у Васюков.
Зоя стояла у зеркала и плакала. Он обозлился:
- Ну, чего ещё? Хватит нюни-то распускать. Эка важность! Пусть помнит, потаскуха! Её давно бы надо было проучить.
Он подошёл к девушке, обнял её сзади. Она молча вытерла слёзы и, повернувшись к нему, посмотрела прямо в глаза:
- А если узнают? Гера, что тогда будет?.. Эх, что ты наделал! - И из её глаз снова брызнули слёзы. Она плюхнулась на койку, на которой только что лежала Маша, и продолжала всхлипывать. - Ведь я беременная.
- Хватит ныть! Без тебя тошно... А насчёт этого, - подчеркнул он последнее слово, - Анта поможет. Хочешь, я сам ей скажу? Ну?
Однако ему вдруг стало не по себе: там пожар, а они тут чепухой занимаются!
- Собирайся живо! - скомандовал он. - На пожар надо, а то...
Зоя резко повернулась к нему, небрежно вытерла слёзы, размазав их по тугим щекам, и, будто впервые увидав Герку, нехорошо посмотрела на него.
- Уходи вон, чтобы я тебя больше не видела. Слышишь?
От неожиданной её решительности он даже на минуту растерялся. Потом, быстро взяв себя в руки, пригрозил:
- Ладно, я уйду. Но запомни: сболтнёшь - башку сверну!
И, рывком дёрнув дверь, тяжело выбежал на улицу.
А Зоя снова упала на койку.
Глава шестая. "Анта"
Миронин любил вещи, бросающиеся в глаза, особенно те из них, которые были в новинку для сельского человека. После войны, сбросив с крыши старую жесть, он первым на селе одел избу в шифер. Впервые в Заглядовке, ещё перед войной, у него появился голубой патефон, а потом, после войны, - радиола и дорогая хромка.
А когда в Заглядовке загорелся электрический свет, Дарья Петровна с Антой обшивали семью на новенькой швейной электромашине...
Такое же отношение было у Ивана Даниловича и к именам. Простые, часто употребляющиеся русские имена приходились ему не по нутру, и имя первому ребёнку, дочери, он придумывал долго, пока где-то не услышал редкое и непонятное, но интересное по звучанию слово: антитеза. Так и назвал дочь, несмотря на слёзную мольбу жены дать имя попроще.
- А как же поласковей это слово вымолвить? - подавленно спрашивала его тогда ещё молодая Дарья Петровна.
- Эх, темнота! - цыкнул на неё Миронин. - Стало быть, Антой зови.
Прошло время, и Иван Данилович понял, что совершил глупость. Но он никому даже намекать на это не позволял. А менять имя, как и вообще изменять что-либо уже решённое, было не в его характере. Так дочь Мирониных и осталась на всю жизнь Антитезой, хотя так её никто называть не решался, а звали просто Антой или даже Аней...
...Встретившись с Зоей после разговора с братом, Анта сделала вид, что ничего не знает, и начала разговор издалека.
- Ты что, не заболела? Грустная такая...
Зоя понурила голову и молчала.
- Уж не Герка ли чего? - вновь поинтересовалась женщина.
Зоя бросила на Анту колючий взгляд и что-то ответила полушёпотом, так что ничего нельзя было разобрать.
- Ты можешь ответить, что произошло? - уже напирала на неё Анта.
Зоя, полуотвернувшись, тихо сказала:
- Герка... обещал жениться... А теперь я... - У неё на глазах выступили слёзы.
Мягкое круглое лицо Анты с отвисшим подбородком сразу посерьёзнело:
- Ах, вон что!.. Пойдём-ка в сторонку. Или лучше сядем вон у наших на скамеечке. А то тут на глазах у всех неловко.
Они сели на скамейку у палисадника, и Анта сразу принялась за главное:
- Значит, это ты из-за него? Вот чудачка! - Она обняла Зою. - Да плюнь ты на него! Ведь отец Герку в августе в город отправит. В техникум поступать. А ты нашего отца знаешь: уж если что скажет, то так всё и будет... Хочешь, я тебе настоящего кавалера найду? Вот это парень! - Она наклонилась и на ухо Зое объявила: - Семён Петяшин в отпуск приехал. А Герка что за кавалер! Верблюд верблюдом... А насчёт этого - не пугайся. Помогу. Зайди сегодня часам к шести в амбулаторию - и всю твою болезнь как рукой снимет. Сейчас у меня там народ. - И Анта кивнула в сторону амбулатории. - Ну, ступай. Да не хнычь. Твоя жизнь только начинается. Ещё не в таких переплётах побываешь! Уж такая наша женская доля.
Зоя встала и молча пошла домой. А Анта, хмурая и озабоченная, поднялась со скамейки, наблюдая за удаляющейся девушкой. Зоя вдруг повернулась, остановилась и позвала Анту.
- Что ещё? - Анта шустро подошла к Зое, бросив на неё недовольный взгляд . - Ну, что ты сегодня такая кислая? Терпеть не могу слёзомоек! Я же тебе сказала, что всё будет лучше некуда. Ты что - не веришь мне?
Не глядя на неё, Зоя тихо объявила:
- Меня сегодня милиционер вызывал.
Анта сразу встревожилась:
- Ну и что?
- Я ничего не сказала.
- А что ты могла сказать?
Зоя в упор посмотрела в белесые глаза старшей собеседницы.
- Насчёт пожара. Ведь это же Герка...
- Герка? Ты что - сама видела? - в голосе Анты слышалось предупреждение и даже угроза.
Это вывело девушку из равновесия. Она вспыхнула:
- Он мне сам говорил.
- Потише малость... Значит, сам говорил?.. - с притворством протянула Анта. - Нет, это даже не верблюд, а осёл! Какой болтовнёй занимается! Язык оторвать - не жалко. И ты поверила ему? Да это же он, чтобы тебя припугнуть... Теперь-то до тебя дошло?
Зоя не ответила, повернулась и медленно побрела к своему дому.
- Ну, я тоже побегу, - заспешила Анта. - Там меня больные ждут. Так к вечеру приходи обязательно. Слышишь?
- Ладно, - тихо ответила Зоя, не поворачиваясь.
- Ну и добренько, - довольная победой, сказала Анта, улыбаясь во всю ширь своего рыхлого лица.
Глава седьмая. "Участковый"
После сообщения Анты Иван Данилович принял неотложные меры. Герку предупредил, чтобы он подзадержался на МТС, а сам тотчас же направился к своей потерпевшей Палаге и уже от неё зашёл в сельсовет, в маленькую полутёмную комнатушку - рабочее место участкового милиционера Стрекачёва.
Миронин смело, по-хозяйски прошёл к столику и, поздоровавшись с милиционером за руку, занял место на скамейке рядом с ним. Стрекачёв с озабоченным видом что-то писал. Миронин без всяких предисловий начал:
- Ты чего воду мутишь?
- Путаешься тут со всякими... А я теперь разбирай, кто из вас прав, кто виноват, - пропищал милиционер.
- Э, брось ерундой заниматься. Дорогое время попусту тратишь. Всё равно ничего не найдёшь. С такой милицией, какая у нас в районе, впору нас самих-то охранять, чтобы, чего доброго, не утащили... Другое дело, ежели бы кто видел. А то, поди, соседка и подожгла - из зависти. Сена-то у неё ни клочка, а у Палаги целый омет. Тем более что живут они, хоть и шабры, как кошка с собакой... Хотел ты в бабах разобраться! - хмыкнул он, осклабившись. - Да и канителиться-то не из чего: постройки отстояли. А сена она за лето ещё накосит. Это уж не твоя забота, - заключил Миронин, улыбаясь глазами, глубоко спрятанными под косматыми бровями. - Кончай свою писанину. Отвёл душу - и хватит. Пойдём-ка лучше ко мне. Посмотришь, как я омшаник переделал. Заодно там медовуху попробуем. А эти все бумажки выкинь, наврёшь чего-нибудь. Что тебе это - в первый раз, что ли?
Стрекачёв насторожился: уж больно напирал на него этот суровый мужик с каким-то прямо бандитским взглядом.
- Ну, ты чего? Или тебе не надоело в этой дыре сидеть? Смотри, а то один уйду. И тогда не видать тебе моей медовухи, как своих ушей: у меня у самого-то на неё давно аппетит горит. Да всё приберегал: хотелось с хорошим человеком посидеть.
Участковый изучающе-опасливо посмотрел на Миронина.
- Что это так заюлил? Уж не из твоих ли кто подшутил над Палагой? - намекнул он насчёт пожара.
- Да ты что - в своём уме? И как у тебя язык повернулся сказать такое? - пробасил, возмущаясь, Миронин. - Ты шутить-то шути, да не больно заговаривайся. С тобой как с другом говоришь, а у тебя такие гадости в голове... Ну, ждать мне тебя или идти? - уже тоном обиженного проговорил он и встал...
Стрекачёв для вида ещё немного покопался в брезентовой сумке, висевшей через плечо, затем, подумав немного, закрыл блокнот и, неторопливо выбравшись из-за стола, фамильярно тиснул Миронина в бок.
- Ты не мужик, Данилыч, а истинный Распутин.
- А Распутин что - не мужик был?
- Ладно, пошли, - уже заторопил Стрекачёв, вытаскивая из конторки велосипед.
...В избу даже не заходили. Прямо двором прошли на зады. Иван Данилович не преминул похвастаться садом, нарвал перьев лука на грядке, подобрал несколько яблок белого налива, на ходу ущипнул зарумянившуюся смородину и повёл милиционера к новому омшанику: закуска у него там уже была приготовлена загодя.
Когда вошли в прохладное подземелье, Миронин не без гордости сказал:
- Видал? Настоящий подземный рай. Думаю сюда и койку поставить: в избе духотища. А тут одна благодать... А у тебя омшаник? Крысиная нора! Не любишь ты своих пчёл, Петрович!
- Ага, сравнил. У тебя и лес в руках, и времени сколько хочешь. И лошади в лесничестве свои, - оправдываясь, ответил Стрекачёв.
- Эк, расплакался: лесу нет... А ещё блюститель порядка! Пора бы знать: не все законы надо охранять, кой-какие и обойти полезно... Ладно уж, так и быть, помогу тебе лесом, как другу, - подчеркнул он последнее слово. - Приезжай как-нибудь на денёк. Только заранее дай мне знать. У меня в одном дальнем квартале давно на примете хороший дубовый сухостой... Для пущей важности выпиши в нашем лесничестве кубометра два-три валежнику. Ну, а себе возьмёшь, что понравится.
...К вечеру Стрекачёва домой отвёз Герка на мотоцикле. Участковый клятвенно заверил Миронина, что дело о пожаре он поднимать не будет...
Глава восьмая. "В город"
Разговоры о ночном происшествии в Заглядовке вскоре утихли. Уж так издавна повелось: о прошедшем событии забывают тотчас, как только случается что-то новое, более острое и захватывающее.
На этот раз горе Палаги Блинковой затмила другая весть: из деревни внезапно уезжала в город семья Васюков. Всякие суды да пересуды поползли по этому поводу. Одни говорили, что выезд Васюков был вынужденным: у него открылась старая рана, требовавшая госпитального лечения.
Другие рассуждали иначе: будто Васюк выезжает только потому, что ему в колхозе не дали места старшего механика, а поставили бригадиром тракторной бригады (хотя он добровольно пошёл на эту работу). Третьи предполагали, что он, вступив в колхоз, раскаялся и решил улизнуть обратно в город, придумав для этого известную причину. Четвёртые услышали распространённые Антой "догадки" в отношении того, в чём она сама была повинна, но себя и Герку при этом старательно выгораживала, всячески уверяя в своей непричастности к этому делу и намекая на то, что Герка порвал дружбу с Зоей именно из-за её нехорошего в прошлом поведения. Она утверждала, что девушка позволяла себе большие вольности, когда весной гостила в городе...
Обвинения Анты с изменениями и дополнениями поползли по всей Заглядовке. Правда, не все верили в их достоверность. Но Анта и не заботилась об этом. Главное было сделано: сельская говорильня заработала...
Герка выезду Васюков был особенно рад: после их отъезда у него начиналась прежняя безоблачная жизнь. Тем более что новый роман с приехавшей на каникулы студенткой обещал быть интересным, да и дело о пожаре теперь окончательно заглохнет.
...Швырнув калитку, Герка залихватски растянул мехи ещё новенькой хромки и рявкнул ею так, что в свежем вечернем воздухе звуки гармони разнеслись по всему селу, отдаваясь под самой горой за Заглядовкой и в роще, за речкой. На углу палисадника он вдруг столкнулся с отцом. Тот грубо положил пятерню на раскрытые мехи гармони, и начатый перебор, круто оборвавшись, замер в воздухе.
- Кончай музыку. Разговор есть. Сбегай за пузырьком.
- Да уж поздно: закрыто, наверно.
- Сходи на дом.
- Не даст. Её же предупредили.
- Мне не даст? Да ты помнишь, что говоришь-то? - Иван Данилович внушительно посмотрел на сына.
Через минуту массивная Геркина фигура мелькнула на велосипеде возле палисадника и мгновенно скрылась за поворотом.
- На мотоцикле бы, слышь? - запоздало крикнул Миронин в раскрытое окошко. - Быстрей бы было.
Но Герка уже не отозвался.
Знал Иван Данилович, что сын жалел мотоцикл и зря его не гонял. Это удивляло всех его сверстников: другой бы на его месте только и знал, что носился по селу, любуясь собой. А Герку, наоборот, насильно не заставишь поехать на мотоцикле по пустякам. И отец гордился этой его хозяйской стрункой. А если и упомянул сейчас о мотоцикле, то только потому, что хотелось ещё раз понаблюдать в сыне чувство хозяина.
Иван Данилович сел за стол возле открытого окна. В избу вошёл белоголовый парень, спросил, где Герка, и тоже уселся рядом с Мирониным. Решив как-то завязать разговор, белоголовый попытался было пошутить:
- Не на взводе, дядя Ваня?
Миронин бросил на парня такой свирепый взгляд, что тому сразу сделалось не по себе. Улыбка глупо застыла на его худом обветренном лице, и он смолк.
Вскоре вернулся Герка и разочаровал отца: продавщица неожиданно куда-то уехала. Лицо Ивана Даниловича ещё больше посуровело.
- Ладно. У меня в заначке по капельке найдётся.
Закуску собрали простую: кусок сала и зелёные перья лука. Свежего хлеба почему-то не оказалось. Вместо хлеба он положил на стол две чёрствые пышки.
Выпили. Белоголовый пытался отказаться, да только от Миронина не так просто отвертеться. Парень от непривычки чуть не захлебнулся, закашлялся и набросился на лук.
А Миронин только крякнул от удовольствия и грубо пробасил:
- Хватит, Герка, в МТС дурака валять. Грязно. Заработок паршивый, и никакого авторитета. Учиться надо.
Герка уставился на отца, недовольно пробубнил:
- Учиться... Попробуй, сдай русский язык.
- Эх, лодырь! Прозавивал кудри-то. Велосипед ему подавай, гармонь, мотоцикл... - Иван Данилович помолчал немного, затем уверенно продолжил: - Ну ладно. Сдашь. Кумекать надо. Я кое с кем переговорил. Бросай работу и готовься. А ты, Володька, - перевёл он взгляд на белоголового парня, - думаешь учиться дальше?
- Собираюсь.
- Готовьтесь вместе.
Миронин просить не любил, и просьба у него чаще звучала, как приказание:
- Герке помогай. Ты десятилетку, кажись, хорошо окончил. А я сам вас повезу. Скажи матери, чтоб деньжонки на этот предмет готовила. Без них не обойтись.
- Сдам и без этого.
Лицо Ивана Даниловича выразило самодовольно-презрительную улыбку:
- Молчи, когда я говорю. И слушай. Полно вас развелось, таких вот сморчков. И потому надо башкой ворочать, а не языком. Ты видел когда-нибудь, чтобы сынки да дочки начальников оказывались неучёными? А начальства сейчас знаешь сколько развелось?
Белоголовый упрямо мотнул головой:
- Я же... комсомолец же!
- Ха! Ишь какой идейный выискался! Тогда жди, когда тебя в техникум ком-со-мол устроит. Может, дождёшься. А я уж как-нибудь сам это дело обтяпаю. Это понадёжней. - Он разлил в стаканы остатки. - А ты, ежели будешь жить голой правдой, то завсегда голым и останешься.
- С такими, конечно! - неожиданно осмелев, воскликнул Володька. - В коммунизм надо идти честно. А вы...
- Ну, ну, поосторожней! - сверкнул из-под кустистых бровей острыми глазами Миронин и ехидно усмехнулся: - Ха! В коммунизм!.. Ты ещё молокосос, чтобы понимать, что это такое... А это, брат, полный достаток у всех. Понял? У всех! Любых продуктов и товаров. В нашем доме, например, есть достаток? Так-то! А когда оно будет, полное-то изобилие, а? Когда рак на горе свистнет! Вот когда! Понятно? А я сейчас хочу жить в изобилии. Мне плевать на то, что будет через сотню лет, когда и косточки мои сгниют! И я живу. Чего у меня не хватает? Скажи, Гераська, чего у тебя нет? Мотоцикл надоел? Будешь в городе - машину куплю. Корову продам: вторая выросла, что на Анту записана. Половину овец порежу, свинью, мёд продам. С книжки всё до копейки сниму, а куплю: катайся! - Скислив физиономию, он повернулся к парню и, понюхав чёрствую корочку, густо пробасил:
- Вот так, Володька. На справедливость-то надейся, да только сам ушами не хлопай: её, справедливости-то, не больно густо кругом. В одних газетах. А в жизни что-то я её мало вижу... Так что держись ближе к Герке - не пропадёшь. И коммунизм быстрее построишь, - насмешливо заключил он.
- Не так!.. И совсем не так!.. - Не находя других, более веских слов и аргументов, чтобы возразить Миронину, парень резко повернулся и пошёл прочь.
- Эк, разошёлся, молокосос, - хладнокровно возразил Иван Данилович. - Расшумелся, как холодный самовар...
Внимательно оглядев сначала Герку, потом - через окно - взглянув на хмурое небо, прошептал ему прямо в ухо:
- В два будь дома. Поедем на ток. Пшеницы привезём. С караульщиком договорился. - Потянув носом, добавил: - Погода нынче хорошая: к утру может дождь пойти.
Герка согласно кивнул головой и, выйдя на улицу, снова дал волю своей голосистой хромке.
Глава девятая. "Света"
Герке в жизни постоянно везло, и это везение им воспринималось как должное. Но она знал, что обычно везёт только смелым, сильным и знающим людям: под лежачий камень вода не течёт...
Удачно, как-то быстро и тихо закончилась его история с Зоей, а потом и случай с пожаром. Так, дунуло на него вроде прохладного летнего ветерка, но туч не собралось, а о громе и грозе и говорить было нечего.
Но особенно ему повезло при поступлении в техникум. Зная, сколько он делал ошибок в диктантах или сочинениях, Герка и не помышлял, что сдаст вступительные экзамены хотя бы на тройку. Но сдал. И сочинение написал даже на четвёрку! Правда, он заранее знал одну из тем, принёс с собой тетрадку с готовой работой и сумел аккуратно переписать слово в слово, а потом ещё проверил и перепроверил её. А дальше пошло как по маслу...
И сейчас, когда едва начался учебный год и студентов на полмесяца отправили в колхозы на уборку кукурузы и овощей, ему опять повезло: его оставили в городе. Причём сделано это было тихо, втайне от других: вызвал к себе директор техникума, поспрашивал, чем он занимался у себя дома и не хотел бы вместо полевых работ помочь в строительстве его, директорской, дачи. Герка этим предложением был так обрадован, что при всей своей сдержанности и бирюковатости скрыть радости не мог. Предложение директора его устраивало по всем статьям. Во-первых, - и это легко угадывалось - на свою дачу он посылал, конечно, не каждого, а по выбору. После вступительных экзаменов Герка чувствовал, что его с директором соединяет какая-то невидимая ниточка. Она в любое время могла оборваться, но пока держалась. И надо стараться, чтобы она подольше не рвалась: вон другим студентам устроиться в общежитие было трудно, а ему, хотя он в этом особой нужды не испытывал, предложили место в новом корпусе. А во-вторых, - и это, пожалуй, самое главное - на даче он многому научится.
Другой бы на его месте, может, и взбрыкнул бы, не пожелав бы отрываться от своего коллектива и не поняв всей выгоды предстоящей работы. Именно другой бы, но не Герка Миронин! А он-то понимал, что здесь, на стройке дачи, его ждёт что-то новое и полезное. Он будет не просто вкалывать, а кое-чему научится, что потом в жизни сто раз пригодится. Ну, чему можно научиться, снимая початки кукурузы или собирая в рядках картошку? А здесь перед ним предстанет разнообразие работ, в которых он будет участвовать с интересом и большой пользой для себя. А отец всегда учил его: кто живёт трудом да умом, два угодья в нём. Правда, под умом отец понимал, конечно, не только способность думать да соображать, но кое-что другое, без чего - опять же по его понятиям - никак в жизни не обойтись.
Дача, в общем-то, была уже почти готова, хотя отделочных работ в нижней, полуподвальной её части ещё хватало. Назначение полуподвала было непонятно: не фрукты же или овощи собирались в нём хранить? Герка сопоставил этот бетонный подвал со своим омшаником, которым так любил похвастаться отец, и сравнение, конечно, было не в их пользу. В подвале были готовы только стены, массивные и угрюмые, да какие-то выступы по краям, не то пьедесталы для будущим скульптур, не то подставки для чего-то. И ещё почему-то в одной стене торчали концы водопроводных труб. "Зачем они нужны в подвале?" - недоумевая, размышлял он про себя.
Потом, позже, он узнал, что это вовсе не подвал, а особого рода баня - не обычная, какие строят в деревне, а со многими удобствами и новшествами: тут будут разной формы и назначения души и небольшая каменка, которую отгородят в углу, а на тех выступах, что по бокам, соорудят скамейки, чтобы можно было и посидеть и полежать, а посередине поставят большой стол. Он полюбопытствовал у пожилого мастера, не очень-то разговорчивого человека - Фёдора Петровича, - для чего в бане стол. Мастер ухмыльнулся, сморщив левую сторону небритого лица, и хмыкнул:
- Биллиард будет.
Больше Герка ни о чём не спрашивал. Он таскал кирпич, месил в железном корыте раствор цемента с песком, поднося его в ведре Фёдору Петровичу. Мастер был хоть и молчалив, и на вид весьма суров, на самом деле оказался добрейшим человеком: он не только использовал Герку на подсобных работах, а потихоньку обучал всему, что делал сам. А Герке только этого и надо было. Он с большой охотой слушал и старательно перенимал опыт старого умельца. И дело у них пошло...
Про себя Герка думал: а где директор взял все эти строительные материалы? Ну, ещё кирпич, цемент, краски всякие в продаже бывают. А откуда появились железобетонные изделия? Фёдор Петрович потом пояснил ему: в техникуме недавно закончилось строительство нового корпуса общежития - того самого, где получил место сам Герка, и вот кое-что оказалось просто лишним. Герке такого объяснения было вполне достаточно.
К обеду на дачу приехала машина - голубой "Москвич". Из него вышла худенькая девушка с тёмными бровями и пушистыми, совершенно белыми, будто выгоревшими на солнце, волосами, и плечистый, но с какой-то плоской, словно сплющенной с боков, головой парень. Они оба спустились в подвальное помещение, неся еду для строителей.
- Здравствуйте, золотые работнички! - ломким, даже вроде гортанным голосом пропела девушка. - Обед вам, дядя Федя, привезли.
- Обед - это дело важное, - в доброй улыбке сморщил мастер левую сторону лица, так что морщины частично перешли даже и на правую половину: как позже узнал Герка, эта его неестественная, однобокая улыбка была следствием контузии во время войны. Мастер осторожно - руки у него были в цементе - приподнял крышку судка, который держала девушка, и из него так и пахнуло соблазнительным ароматом тушёной картошки с мясом. - Ну, спасибо, Света. Пойдём-ка, друг Герасим, под душ. Да подзаправимся после.
Сентябрь стоял по-летнему тёплый. Было солнечно и тихо. Правда, тишина в такое время года устанавливается ненадёжная, хрупкая, после которой всегда жди резких перемен: или нудных осенних дождей, или сильного похолодания. Но пока всё ещё стояло тепло, и об уходящем лете напоминали лишь тонкие паутинки, тихо плывущие в воздухе.
- Смотрите, смотрите, сколько в воздухе серебра! - по-детски непосредственно восклицала Света, показывая на плывущие над ней серебряные нити. - Только какое же оно... липкое, это серебро, - обирая с лица паутину, уже без прежней возбуждённости говорила она.
Во временном душе - четыре столба, обитых толем, и наверху бачок с нагретой солнцем водой - по очереди сполоснулись, и тут же, рядом с душем, прямо на траве, и расположились, хотя в саду был столик.
Света позвала "Петра первого" - так она в шутку именовал своего узкоголового спутника - в сад, а они с Фёдором Петровичем с удовольствием принялись за трапезу. Мастер для начала хватил перед едой стакан крепкого холодного кваса из литровой бутылки, басовито крякнул при этом и только тогда вылил из пузатого заграничного термоса дымящиеся щи.
Обедали молча, с аппетитом, какой приходит к человеку после хорошей работы да ещё вдобавок на воле, под открытым небом. Герка ел и неотрывно думал о Свете. Она поразила его своей хрупкой красотой. Странно, что он никогда раньше даже не обращал внимания на таких девушек, как она. Он их просто не замечал. А эту вот только увидел, послушал её ломающийся, по-журавлиному курлыкающий голос, и она сразу вселилась в его пустующую душу.
Вскоре, забрав посуду, Света со своим провожатым уехала, но ещё долго стояла в его глазах, а в ушах звенел её необычный голос. Такого с ним ещё никогда не было. Ну что там Зоя или даже сама Маша Богачёва! Зойка - вообще не в счёт. Да и Маша - это вовсе не то. Если бы его сильно влекло к Маше, он бы и над ней одержал верх, потому что знал, что она неравнодушна к нему. Об этом ему однажды сказала Зоя, да и сам он догадывался. Но тогда было совсем не так...
А здесь с ним произошло что-то такое, будто эта девушка приворожила его. Да и лучше, если бы приворожила. Но в том-то и беда, что она и сама не знала, что сделало с ним её неожиданное появление.
Теперь он ждал, когда она со своим, сразу ставшим ему ненавистным узкоголовым спутником завтра вновь привезёт обед. Но говорить с ней пока не мог, как-то необычно для самого себя терялся в её присутствии и только молча любовался ей, не в силах отвести взгляда. К тому же он боялся, как бы ненароком не ляпнуть такое, что могло показаться ей смешным или глупым. И терпеливо помалкивал.
Заговорил он неожиданно, когда его на другой день унизил спутник Светы - Пётр первый. Оказывается, она нарекла его так потому, что он среди её знакомых оказался первым парнем, которого звали Петром.
- Эй, мазила, - вроде бы натужно крикнул ему Пётр, подчёркивая этим словом то, что Герка весь был перепачкан цементом, алебастром и просто пылью. - Д-давай-ка сюда посуду. - И остановился на тропинке в ожидании.
Это было сказано тогда, когда Света ушла в сад собирать одинокие, кое-где ещё оставшиеся яблоки. А Фёдор Петрович отошёл куда-то. Слова были сказаны тоном приказания, пренебрежительно и даже с вызовом. И тут Герка смекнул: видно, парень заметил, как он, Герка, украдкой посматривает на Свету, и в нём заговорила ревность, вот он и решил показать своё превосходство.
- Сам возьмёшь! - резко ответил Герка, задетый за живое неуважительным тоном. - Барин выискался!..
Такая неожиданная дерзость деревенского парня - а он знал, что Герка из деревни, - разозлила Петра.
- Эй, т-ты, к-колхозничек, - вдруг, сильно заикаясь, повысил голос он. - А п-побыстрей не можешь?
- Н-нет! - передразнил его Герка и вместо того, чтобы нагнуться за посудой, пошёл навстречу парню. Они сошлись на тропинке, не уступая друг другу дороги, и выжидающе молчали. Герка видел, что соперник был пожиже его и ростом немного пониже, поэтому ничуть не испугался. Они так постояли немного, но тут где-то кхыкнул Фёдор Петрович, и Геркин противник несколько смягчился.
- Ладно, п-петух деревенский. Учтём для ясности, - почти в ухо Герке прошипел он, и, обойдя его, стал собирать посуду. А Герка стоял в ожидании подходившей к нему Светы и восхищённо поглядывал на неё.
- Смотрите, какое я яблоко нашла! - воскликнула она своим курлыкающим голосом, подходя к нему. - Точь-в-точь как у Пушкина в сказке. Совсем прозрачное. Видите? Даже семечки просвечивают! Никогда у нас таких не было.
И тут Герка впервые обратил внимание на её светлые, как и вся она, глаза, будто поблёскивавшие изнутри далёкими огоньками. Он вдруг улыбнулся, тронутый её неподдельным восхищением.
- А вы понюхайте, как оно пахнет, - сказал он неожиданно понежневшим голосом.
Она приблизила яблоко к лицу, так что небольшой её носик от прижатого к нему яблока ещё больше вздёрнулся, и Герке от этого стало совсем смешно.
- Вы почему смеётесь? - спросила она, глядя на парня. - Оно же действительно очень ароматное! Ну, понюхайте, - протянула она яблоко Герке.
Он повиновался ей, повертел яблоко, понюхал его, потом ответил:
- Отличное яблоко. Хоть на выставку! Или художнику, чтобы рисовать. Для натуры. - Он был доволен, что нашёл подходящие слова, и откровенно обрадовался этому.
- А что? Хорошая идея! Надо папе показать. Он иногда рисует. И как раз больше натюрморты... Слушайте, - вдруг без всякого перехода спросила она, - а почему вас так назвали: Герасим? Как у Тургенева в "Муму"...
Она хотела было сказать, что и своей сильной фигурой Герка напоминает ей героя рассказа Тургенева, но промолчала.
- Не помню: больно маленьким тогда был, - отшутился он и тотчас мысленно одёрнул себя: всё-таки вылетело у него деревенское словечко: больно... Но она будто не заметила этого. Или не хотела заметить? Герка уже преодолел тот барьер неловкости, который так мешал ему, и разговор со Светой только радовал его. Но тут подошёл Пётр с посудой, и теперь Герка сам уступил ему дорогу.
Потом "Москвич" уехал, а голос Светы, как и вчера, продолжал звучать в Геркиной душе. И он даже подумал: а хорошо, что её так назвали, - от неё действительно идёт какой-то необъяснимый свет. Или этот свет ему видится только одному?..
Глава десятая. "В Заглядовке"
После стычки с Петром на дачной тропинке Герка почувствовал, что произошёл перелом. Светин ухажёр не то чтобы совершенно подобрел к нему, но отношения между ними стали меняться к лучшему. И Герка до поры до времени не мог понять этой перемены в своём сопернике. "Хитрит", - решил он про себя. И был прав.
Дня через два после случая на тропинке вдруг вместе со Светой на дачу приехала и её подруга Надя, хорошенькая, но, как показалось Герке, полноватая девушка. Если бы их обеих, Свету и Надю, сфотографировать рядом и показать фотографию самому придирчивому ценителю женской красоты, то он непременно отдал бы предпочтение Наде: разве фото может отражать свет глаз? И она выглядела бы куда эффектнее в сравнении со своей худощавой подругой! И лицо, круглое и тугощёкое, и фигура - ну всё в ней привлекало. Однако, если бы Герку спросили, как она ему понравилась, он пожал бы плечами и односложно ответил, скривив губы: "Ничего". И только.
Надя была полной противоположностью Светы: тихоня, к тому же ещё и застенчивая. Она ему немного напоминала Зою и, может, поэтому действовала на него отталкивающе. Впрочем, не встреть он сначала Свету, может быть, его устраивала бы и Надя. Но теперь об этом и речи вести нечего...
Понятно, что при Наде он и вёл себя иначе: грубовато, небрежно и даже свысока. И что поразительно: обрати он на неё более или менее пристальное внимание, поухаживай за ней, вряд ли в ней дрогнула бы хоть одна душевная струнка. Но именно этот его пренебрежительный и грубоватый тон, который Герка задал с первой минуты их знакомства, и был первопричиной того, что она потянулась к нему.
Герка как-то подумал, замечая на себе её кроткие, доверчивые взгляды: "Если бы её показать матери, то она тут же сказала бы: "Эх, Герка, вот бы тебе добрая жена была бы! Как говорили раньше: ноги бы тебе мыла и воду после этого пила..."". Но у него складывались совсем другие планы...
Он теперь был занят одной мыслью: как суметь уговорить Свету - понятно, не одну, об этом и речи не могло быть, а вместе с Петром - поехать к ним в Заглядовку. Конечно, они, Миронины, в сравнении с этой дачей да с тем, что у отца Светы есть машина, живут не столь богато, но, в общем-то, тоже не лыком шиты, есть чем блеснуть... А в лесу сейчас такая благодать! Началась золотая пора бабьего лета. Только бы погода не испортилась... Затянул бы он их на какое-нибудь полувысохшее в знойное лето заливное озерцо, в котором щурят да карасей хоть руками выбирай. Все бы довольны были.
К Свете он несколько попривык, постепенно осмелел и как-то предложил ей поехать в их лесные края на рыбалку. Тем более что теперь никакого гнуса нет. А в лесу уже пошли грибы, поспел лесной терн, из которого получается хорошее вино, вызрела барыня-ягода, и ежевика ещё встречается...
В общем, он расписывал прелести своего лесного края весьма заманчиво, и Света охотно приняла его приглашение. Тем более что она догадывалась, какую радость доставит Герке, если согласится с его предложением. Она только просила повременить с ответом, пока не переговорит с родителями, которых он тоже - от имени своего отца - приглашал к себе в Заглядовку. Удивительно, что Пётр первый при этом не только не мешал, а даже помогал Герке, и это обезоружило последнего. "Что-то тут всё-таки не то", - снова отметил про себя Герка.
И вот они на двух машинах уже мчались за сто километров с небольшим в пойму Медведицы, довольно ярко - и не без оснований - расписанной воображением Герки. Миронины знали о приезде гостей и загодя тщательно готовились к встрече, как к великому празднику: всё было убрано и прибрано не только в доме, но и во дворе. Занавески на окнах и старинные расшитые полотенца над зеркалами накрахмалены, а сами зеркала и никелированные наконечники на койках сверкали. На столах - и в задней, и в передней комнатах - стояли в вазах яркие букеты георгинов. В общем, каждому было ясно, что здесь гостей ждали. И гостей особенных.
С дороги следовало закусить, и Иван Данилович, после неспешного и обстоятельного знакомства, пригласил приехавших во двор.
- Пора и пожевать, - сказал он неторопко, в который раз осматривая гостей, - а то, поди-ка, в дороге порастрясло да утрамбовало так, что небось животы к спинам приросли.
Солидный, с большими залысинами и крупным одутловатым лицом, отец Светы, Сергей Петрович, в тон ему ответил:
- Да уж, дорога к вам действительно будто сплошная полоса препятствий. Хорошо, хоть колёса у машин не отвалились.
- И не говорите, - вздохнула в тон мужикам Дарья Петровна, вышедшая во двор для встречи с гостями. - Надысь из колхоза повезли в цистерне молоко в район, а оно в дороге спахталось...
Иван Данилович сверкнул на неё грозным взглядом, и она прикусила язык. А он басовито предложил:
- Милости прошу в дом.
И тут же мысленно одёрнул себя: уж чересчур деликатно высказался, так что от этой чрезмерной деликатности даже самому сделалось неловко. И чтобы не обратили на это внимание, продолжил:
- Кому руки ополоснуть или умыться, вот тут у нас умывальник, - кивнул он в сторону столба у мазанки, на котором висело и полотенце. - А если что-то другое, то это вон туда, подальше, справа, - махнул он рукой в глубину двора.
Гости не капризничали, быстро привели себя в порядок и стали занимать места за столом в передней. Герка резко убавил громкость до того времени гремевшей радиолы, потом, видя, что одна Надя, из-за своей стеснительности, оказалась непристроенной, вежливо кивнул ей, указывая на стул рядом с собой. Потом даже встал, усадил её и лишь после этого сел сам. От этой неожиданной его заботы она раскраснелась, смутилась и, чтобы скрыть своё волнение, низко наклонилась, будто рассматривая что-то на извороте клеёнки.
Пришла Анта, румяная, шустрая, бойкая. За какие-то пять-десять минут они с матерью обставили весь стол такими закусками, что ахнула даже Света, когда увидела перед собой чёрную икру, балык, жареные грибы, тушёное мясо и пирожки всех размеров, густую сметану. Сергей Петрович несколько раз вдруг крякнул, будто у него сильно запершило в горле. А Пётр, сдержанно улыбнувшись одними глазами, подмигнул Герке, мягко толкнув его в бок, что тоже означало: мол, здорово! И только Надя будто сжалась вся, потому что она, будучи родом из глухой деревни, жила в большой и малообеспеченной семье, никогда не сидела за таким вот богатым столом и с такими, в её понимании, высокими людьми. Она была благодарна Герке за его внимание к ней, и ей тоже захотелось сделать ему что-то доброе и хорошее. Помалкивала, будто до неё очередь не доходила, Анна Андреевна, мать Светы, сухая, но видная женщина.
Иван Данилович поднял руку с коньяком - из рюмок он пил редко, только с особо важными, как сейчас, гостями, - и произнёс, как всегда, короткий тост:
- За мир и дружбу между народами! И за мирное сосуществование!
Говорил он торжественно-шутливо, делая намёк, конечно, на более узкий смысл сказанного.
Не выдержав затянувшейся паузы, он покосился в сторону Сергея Петровича, но тот тоже не церемонился, и Иван Данилович успокоился, мысленно обрадовавшись тому, что гость себя держит запросто, как говорят в деревне, не выконекивается. А хозяин дома как раз это больше всего и ценил в людях.
Вскоре, узнав, что они, по сути дела, одногодки, Иван Данилович с Сергеем Петровичем перешли на "ты", и дело пошло.
Почувствовав, что компания уже зарядилась достаточным запасом энергии, которой необходим был какой-то выход, Иван Данилович хотел было предложить жене начать песню. Но его опередила Анна Андреевна, которую до тех пор за столом совершенно не было слышно. Она вышла из-за стола и, кивнув в сторону хромки, стоявшей в углу на этажерке, бойко сказала:
- Это чья у вас?
Герке передали гармонь, и он, сам ещё не зная, то ли он делает, что надо, ударил плясовую. Анна Андреевна топнула ногой раз, другой, а потом вдруг вся взвихрилась, размахивая в такт руками и ловко притоптывая при этом. За ней выскочила Света, лёгкая, подвижная, точно вся на пружинах, и, как это делают во время деревенской пляски, захлопала над собой в ладоши, гортанно прикрикивая:
- У-ух! У-ух!
Иван Данилович был польщён. Откровенно говоря, он не ожидал от своих гостей такой вот простоты и сейчас искренне торжествовал. Иной, выехав из деревни и пожив лет пять в городе - он такие случаи знал, - смотришь, уже задирал нос, к нему, как говорится, и на дохлой кобыле не подъедешь. А эти люди, жившие в областном центре и занимавшие вовсе не рядовые места в жизни, кажется, совершенно не беспокоились о своей репутации. И особенно его удивила Анна Андреевна, до того времени казавшаяся ему сухой и сердитой. Но этого удивления ему добавил и сам Сергей Петрович, который, увидев протянутую к нему руку дочери и услыхав только одно её слово: "Папа!", - выбрался из-за стола и, довольно грузный, но вовсе ещё не потерявший подвижности, с ходу пустился вприсядку. Потом Света, разгорячённая пляской, воскликнула:
- А почему у нас Пётр первый сидит? А ты, Надя? Ну-ка, пошли, пошли, - потянула она обоих за руки в круг.
Геркины пальцы невидимо бегали по клавишам, хромка выжимала из себя виртуозные мелодии перепляса, и какое-то время в избе царило неуёмное веселье.
Потом, раскрасневшиеся, возбуждённые пляской и сияющие, люди снова возвратились за стол на свои места. Но тут Иван Данилович, воспользовавшись коротким моментом временного затишья, пробасил, подняв руку:
- Чур изба! Есть предложение: всем в лес! Нас ждёт рыба, грибы и тому подобное. Как ты на это смотришь, Сергей Петрович?
Тот шутливо, будто голосуя, поднял руку, а на самом деле он, наплясавшись, чуть не задыхался, и говорить ему было трудно.
- А как Анна Андреевна?
Та, улыбаясь и тоже часто дыша, подняла руку следом за мужем.
- Так. Отлично. Кто против? Нет? Воздержавшихся? Тоже. Тогда единогласно, - торжественно заключил хозяин и, довольный, первым вышел во двор.
Глава одиннадцатая. "Первые неудачи"
Спустя время Герка проклинал ту поездку в яркий, солнечный день бабьего лета в родную Заглядовку на двух "Москвичах"...
Казалось бы, всё тогда было хорошо - лучше не придумаешь. После небольшой гулянки они в сопровождении отца отправились в лес за Медведицу и там остановились у маленького, полувысохшего озерца, по берегам которого "паслись" вороны и сороки.
Рыба в обмелевшем озерце металась и выпрыгивала из воды, и приехавшие, увидев, какой их ожидает улов, нетерпеливо следили то за рыбьими всплесками над самой водой, то за разматываемым бреднем, который почему-то не хотел распутываться. Наконец Герка с Петром расправили бредень, натянули его, Иван Данилович оттащил назад мотню, и рыбаки, на ходу сбросив брюки и обувь, в одних трусах полезли в мутную, хорошо прогретую солнцем воду. Герка посмотрел, как неумело держит клячу его напарник, но промолчал: рыбе в этом полувысохшем водоёме всё равно деваться некуда.
Такие закрытые, сравнительно небольшие водоёмы в пойменном лесу рождаются во время разлива реки. В них с весны вместе с полой водой заходят щуки и караси, мечут икру и остаются здесь, не успев уйти по неожиданно обмелевшим, быстро высыхающим протокам в реку. Если лето дождливое, то озерки остаются в зиму, и рыба в них может переждать холода до следующего половодья. Но это случается редко. Чаще всего такие водоёмы к осени мелеют, а то и вовсе высыхают, и рыба, если её не успевают выловить, гибнет.
Видя, что напарник Герки стал отставать, Иван Данилович подскочил к Петру и вместе с ним потащил клячу по заросшему лопухами и бурьяном невысокому здесь берегу.
Рыбы было много, так много, что даже не очень разговорчивая Анна Андреевна восхитилась уловом:
- Вот это да! Рыбищи-то сколько, рыбищи-то! - И нагибалась над бреднем, подвернувшейся под руку ветловой веткой ворошила энергично приплясывающих щурят, белых и красных карасей, которыми был забит бредень. Света, визжа от радости, подхватила из бредня щучку покрупнее, но та, мотнув хвостом, выбилась из рук и плюхнулась в примятую траву. Сергей Петрович по примеру Ивана Даниловича помогал Герке тянуть клячу, хотя его помощи совершенно не ощущалось, а, пожалуй, он даже мешал выбраживать. И только Надя была во всеоружии: она держала наизготовке мешок и кидала в него выпрыгнувшую из бредня рыбу.
Потом, когда радость удачи схлынула, принялись варить тройную уху у большого ближнего озера. Стариков с собой увёл Иван Данилович на грибную охоту. А Пётр со Светой и Антой поехали в село за дополнительной посудой. И Герка с Надей вдруг остались одни.
Герке не очень-то хотелось оставаться здесь в качестве караульщика, тем более что Света тоже уезжала. Но другого выхода не было, и он смирился. Только позже он почувствовал неожиданную выигрышность своего положения и приободрился.
- Эй, бука, купаться пойдёшь? А? Вон там есть большое озеро, - махнул он рукой в сторону высокой ольхи, возвышавшейся над рощей за бугром. - С одного края в нём даже дно песчаное. Не то что тут - одна тина. А вода тёплая. Ну?
Девушка смутилась, потупилась.
- Я купальника не взяла, - тихо ответила она.
- В деревне и без купальника сойдёт. Что - не знаешь, что ли? - хмыкнул он и, подойдя к Наде, взял её за руку.
- Ну, чего молчишь?
Она сняла с лица приставшую к ней паутинку, дунула на неё, и лёгкая серебристая ниточка, извиваясь, как живая, взлетела высоко в воздух. Герка, невольно провожая глазами улетавшую паутинку, поймал рукой другую, потом третью, намотал их на палец и небрежно вытер руку с намотанным на неё белесым пучком о высокий куст чертополоха.
- Бабье лето, - сказал он, глядя прямо ей в глаза. - Значит, и твоё. Поняла?
Он потянул её за собой. Надя нехотя повиновалась, и они прямиком, по высокой полувысохшей траве пошли к озеру. Герка понимал, что делает не то, что надо, но удержать себя уже не мог: обнял её - она, оглянувшись по сторонам, пыталась было снять с плеч его тяжёлую руку, но не могла, не осилила и будто смирилась с этим. Тогда он грубо запрокинул её лицо и, точно впервые, увидел, что она красива. Даже очень красива... Глаза её растерянно и испуганно смотрели на него. Пухлые губы, чуть-чуть приоткрытые, дрожали.
- Не надо, Гера, - тихо взмолилась она и снова безуспешно попыталась высвободиться из его рук.
Если бы девушка не сказала этих слов и не оказала столь неожиданного сопротивления, может, он и остыл бы, одумался. Но её протест только подзадорил Герку.
- Зачем, Гера? Зачем всё это? - по-прежнему пытаясь освободиться из его железных объятий, просила она. - Я же знаю: ты любишь Свету...
- Тебя, дурочка, тебя... - шептал он, совершенно забыв обо всём на свете и целуя её, хотя знал, что завтра, - да что там завтра, вот чуть только поостынет - и раскается во всём, но сдерживать себя уже не хотел.
Она не верила ему, но эта его ложь была так приятна, так отравляюще сладка, что в её глазах поплыл какой-то зыбкий туман, и она вся вдруг обмякла, лишившись прежней своей силы и разума...
Потом они купались, таскали дрова, вместе с вернувшимися из Заглядовки варили уху, а когда пришли старики с полными кошёлками грибов и лесного терна, начался настоящий пир. И Герка теперь смотрел на Свету то виноватыми, то чуточку торжествующими глазами или, когда она задерживала на нём свой взгляд, вообще старался на неё не смотреть. Зато он теперь не ощущал в себе той ущемлённости, которая всегда ему мешала при встрече с ней, будто он преодолел самого себя в их скрытой борьбе.
Это чувство уверенности в себе потом, спустя время, в нём росло и укреплялось, и он уже перестал робеть в её присутствии, а, случалось, наедине осмеливался даже взять её под руку, если поблизости не оказывалось Петра. Не осмеливался он пока пригласит её на свидание, чтобы побыть наедине подольше. Но он видел, что и это теперь не за горами. Значит, он всё-таки сумел увлечь её. Вот только бы теперь суметь отделаться от Нади: уж очень она прикипела к нему. Но как? А вдруг она возьмёт да и ляпнет обо всём Свете? Тогда всё пойдёт насмарку... Значит, надо найти зацепку, чтобы поссориться с Надей. Да так, чтобы всем было ясно: во всём виновата только она...
Наконец он нашёл такую причину. И после этого явился к Наде на квартиру, пригласил в кино, чтобы скандал ей учинить без помех, но вдруг все его задумки полетели в тартарары. Как только они вышли на улицу, девушка тихо его упрекнула:
- Ты так долго не приходил... Я уж вся извелась.
- Ишь ты, извелась, - усмехнулся он, почти издеваясь.
- Смешно, да? - Она вдруг стыдливо отвернулась от него. - А смешного-то ничего нет: у нас будет ребёнок.
Эти слова будто молотом стукнули его, обратив в ярость, будто она одна была виновата во всём происшедшем. Он рывком повернул её к себе:
- Что же ты молчала, а? Это ж почти три месяца!..
- А я тебя часто видела? Когда ты последний раз приходил? Да и то заскочишь на минутку, чтобы... И потом - поминай как звали, - обозлилась она, и Герка впервые увидел, какая сила таилась в ней: тёмные глаза её вдруг засверкали, она рванулась, пытаясь освободиться, и чуть не ушла, если бы он не применил силу...
Между ними начался новый период временного затишья. Теперь Герка стал чаще бывать у Нади, держал себя сдержаннее и даже ласковей. И она уже пыталась уверить себя, что всё, к счастью, меняется в лучшую сторону, пока однажды не встретилась недалеко от своей квартиры с Антой. Герка пошёл на этот шаг, когда понял, что сам повлиять на Надю уже не может. Он никак не ожидал от этой деревенской девчонки такой твёрдости и решительности: в общем-то, он плохо её знал, а она не любила перед кем-либо "выворачиваться наизнанку". И это его положение, когда он стал зависимым от неё человеком, бесило его. Можно бы сделать проще: махнуть на всё рукой. Но как на это посмотрит Света и, что ещё опаснее, её отец? Вдруг дело дойдёт до огласки и он поддержит сторону Нади? А он не сомневался, что благодаря стараниям Светы её отец именно так и поступит. Тогда ему, Герке, придёт конец: могут выгнать из техникума. А этого он допустить никак не мог... И он написал обо всём Анте: умолял спасти его, но ничего не говорить отцу. Она вскоре приехала. Но и ей не удалось сломить Надю.
- Ты же сорвёшь себе учёбу, - пустила она в ход свой последний козырь, - на всю жизнь останешься недоучкой. Кому ты потом будешь нужна - с ребёнком на руках? А Герке ещё учиться три года. Я сама тебе помогу, всё сделаю, как надо: я же акушерка.
- Ничего мне от вас не надо. А меня Света во всём поддержит. Мы с ней на одно курсе и в одной группе. А потом на заочное отделение переведусь, - парировала Надя, не уступая напористой дипломатии своей "советчицы".
Окончательно поняв, что Герка любыми способами решил от неё отделаться и удерживать его уже нет никакого смысла, она наконец однажды выгнала его:
- Иди-ка ты, юноша, гуляй. Подыскивай новую дурочку... Эх, как я ошиблась в тебе. Ну, что ж, мне и наказание за это... А ведь я считала, что ты сильный человек. Нет, ты просто человечишка, вдобавок трус и подлец! Ладно, ступай да больше на глаза не показывайся. И не только мне, но и Свете. Я ей, пока только ей одной, сегодня же обо всём расскажу. Она должна всё знать. Надеюсь, понимаешь - почему? А теперь проваливай, рыцарь! Одна со всем справлюсь. Без тебя-то мне даже легче будет!
Уязвлённый этим приговором, он хотел было приблизиться к Наде, но она вскрикнула:
- Не подходи! Кричать буду. Хозяйку позову.
И он ушёл от неё, изгнанный и опозоренный. Не ожидал он такого отпора: ведь вначале она ему казалась мяконькой, податливой тихоней, почти такой же, как Зоя... Какой дурак, что тогда соблазнился... Теперь всё себе испортил. Конечно, Света будет целиком на стороне Нади, и о том, что, казалось, находилось совсем близко, ему уже никогда больше не мечтать...
Глава двенадцатая. "Конкурент"
Была суббота. Стоял сильный мороз, так что снег под подошвами звучно пел, а лицо пощипывало. Герка заскочил в соседний корпус общежития к знакомой студентке, чтобы пойти с ней в кино. Билеты он купил заранее, не спрашивая на то её согласия: уж коли он что-либо предлагал, то надо было только радоваться этому и пользоваться его хорошим расположением. По крайней мере он так считал.
Но в общежитии он узнал, что девушка, с которой он недавно начал дружить, изволила уйти с подружками. Он страшно обозлился и в то же время как-то растерялся: как она посмела так поступить с ним, с Геркой Мирониным?.. Что-то в последнее время он чаще и чаще оказывается в дураках...
Герка накричал на студентку, сообщившую ему неприятную весть, будто она и была во всём виновата. Та в испуге отступила и скрылась в своей комнате. А он, круто повернувшись, с силой двинул коридорную дверь, так что даже штукатурка посыпалась, и тяжёлой походкой быстро зашагал по улице.
Неужели теперь одному идти в кино? Нет, назло ей надо найти другую девчонку: пусть потом кается, ругает себя. Но возвращаться в общежитие уже было неловко. А что, если зайти к Зое и помириться с ней, хотя бы временно, для интереса? Может быть, даже будет рада: ведь она его любила, и кажется здорово. Адрес он её узнал давно, но заходить как-то не решался, да и нужды в этом не испытывал. Почему бы им не воспользоваться сейчас? Попытка, говорят, не пытка...
Герка свернул на другую улицу. Но у самого дома немного робел: а вдруг отец и мать дома?.. А-а, оправдается: оба, скажет, виноваты... Ну, нечего трусить! Людей не выгоняют, когда они приходят с повинной...
Во дворе Герка замешкался: он не знал, в каком подъезде квартира Васюков, а спросить было не у кого. Вдруг из крайнего подъезда вышла молодая пара и остановилась в тени. Он спросил, где квартира Васюков. Пара насторожилась, зашушукалась. Герка подошёл ближе и тотчас узнал Зою. От неожиданности он остолбенел. Зоя отвернулась.
- Ты что, Герка? - Перед ним стоял Володька Марфин.
Как-то странно получилось, думал сейчас Герка: столько лет они дружили между собой, а теперь, в техникуме, стали совершенно чужими... И во всём он винил Володьку: полез в активисты, везде стал совать свой нос... А ведь раньше таким тихоней и молчуном был... И сейчас вон стоит и спокойно, чуть ли не с превосходством смотрит на Герку и даже улыбается. Герка почувствовал, как он в эту минуту жалко выглядит... Нет, такого унижения он ещё не испытывал. Один удар за другим, как нарочно. Да от кого?.. Хорошо, хоть эта встреча случилась вечером: всё-таки в полумраке не так заметно его смятение.
- Я по делу, - едва вывернулся он.
- По какому? - подходя к нему, напирал Марфин.
- Да так... Тебе-то что? - огрызнулся Герка, неожиданно столкнувшись с напористостью Володьки. И, поняв, что дальше ему отсюда будет вырваться труднее, резко повернулся, чтобы уйти.
- Чего ты бежишь-то? - по-прежнему наступал на него Володька. - Раз пришёл по делу, то говори: может, мы с Зоей поможем? Вот и Зоя тебя послушать хочет, - с чуть заметной насмешкой добавил он.
Но Герка ускорил шаги, почти убегая от них прочь: такое с ним было впервые.
- Так какое же дело-то у тебя? Забыл, что ли? - уже открыто насмехаясь, выкрикнул Володька, так что даже Зоя хихикнула, совсем осмелев от растерянности и трусливого побега Миронина.
...И снова Герка бродит по холодным зимним улицам. До кино ли было теперь? Он уже решил вернуться к себе в общежитие, но на повороте, погружённый в свои мрачные думы, столкнулся с парнем. Парень в полумраке очень невежливо пихнул его. Герка, обозлённый недавними неудачами и нахальством незнакомца, хотел как следует двинуть своего обидчика, но вдруг, присмотревшись, узнал Петра первого.
- Ты?
- Н-ну.
Они поздоровались, и Герка, оправдывая своё одиночество, приврал про новую знакомую, которая внезапно уехала домой, а одному никуда идти не хочется. И делать больше нечего.
- Брось дурака валять, п-понял? Чего же к Наде не зайдёшь? Я думал, ты поумнел. Т-теперь даже мне за тебя от Светы достаётся. Лопух деревенский.
- Уже разбалабонили?
- А т-ты как думал? Может, и не разбалабонили бы, да живот-то к-куда денешь? Так что тебе эти игрушки так просто не сойдут. П-понял? И за Светкой п-приухлыстывал. Тоже, видно, хотел поиграть с ней в кошки-мышки. А? Может, думал, я не замечал, как ты крутился возле неё? Только она не из таких, чтобы каждому кидаться на шею. И скрутить она себя не позволит... А с Надюхой тебе надо что-то делать, иначе, - он нащупал на Геркином полупальто пуговицу и начал её крутить, - иначе, друг ты мой Герасим, Света затевает против тебя какую-то диверсию. П-понял? Какую - пока сказать не могу: не знаю. Но чувствую: от неё в таких делах можно всего ожидать. Она у меня, - подчеркнул он горделиво, - девка буйная, с огоньком... Заходи как-нибудь, вместе покумекаем, как говорит твой отец. Кстати, он мне очень понравился. Оригинал, ничего не скажешь... Ну как, зайдёшь? Или хоть бы позвонил. Может, телефон мой забыл? Ну, вот... Пойдём-ка на свет, я запишу: тут ничерта не в-видно.
Несмотря на резкость в тоне Петра, Герка вынужден был терпеливо молчать, поскольку хорошо понимал, что в его положении сейчас ерепениться совершенно невозможно: это единственный человек, который решил ему пойти навстречу и оказать услугу, в которой он очень нуждался. И разве можно было упускать такой случай? Утопающий хватается и за соломинку. Поэтому он не только не обозлился на Петра, а даже взбодрился: авось дело выправится.
Они вышли на свет, и там Пётр, записав свой номер телефона, протянул бумажку Герке.
- Ч-чёрт. Мороз какой, аж пальцы сводит, - пожаловался он, натянув перчатку. - Ну, т-так зайдёшь? - И он подал Герке руку.
- Конечно. О чём может быть разговор?
- Но только утром. А то я потом уйду н-на работу. У меня же выходной по понедельникам.
- А может, сейчас? Я бутылку прихвачу.
- Э, н-нет. У меня работы полно.
- Тогда завтра заскочу, - откровенно обрадовался Герка неожиданной перемене обстоятельств.
- Д-давай... - И вдруг улыбнулся всем своим узким длинным лицом, довольный, что Герка теперь наконец стал зависимым от него человеком. - Ну что, п-пригласить тебе дамочку?
Герка, удивлённый необычным предложением, только пожал плечами.
- Тогда стой тут. Сейчас придёт: здесь рядом есть такие девицы... Я только что з-забегал к ним.
Минут через десять Пётр действительно вернулся в сопровождении довольно красивой и модно одетой девушки с выщипанными бровями, назвавшейся Адой. С минуту постояв с ними, он сослался на недостаток времени и сильный мороз и пошёл прочь от них.
Герка с новой знакомой направился к кинотеатру: они ещё могли успеть в кино. Вдруг мимо них прошмыгнул подросток.
- Конкурент! - негромко позвал он кого-то, хотя никого, кроме уходящего Петра, рядом не было.
Герка обернулся.
- Кого это он?
Девушка будто не слышала его вопроса.
- Вы с Цыбиным давно знакомы? - спросила она.
- С Петькой, что ли? - немного замявшись, сказал Герка и неожиданно соврал: - Давно. А что?
- Девушкам нельзя врать, - игриво заметила Ада.
Герка замешкался и, чтобы выпутаться из затруднительного положения, переключился на другую тему.
"Значит, Пётр первый, он же - Конкурент? Интересно..." - подумал он про себя.
Выйдя на широкую улицу, они растворились в людском потоке.
Глава тринадцатая. "У Цыбина"
Герка навестил Цыбина на другой же день утром: ему не терпелось узнать, чем же тот может помочь. Несмотря на довольно ранний час - на улице ещё было темно, - Пётр уже работал: печатал фотокарточки.
Цыбины занимали часть деревянного дома. Герка сначала попал в тесную кухоньку, где у плиты суетилась пожилая, болезненного вида женщина - мать Петра. Из кухни дверь вела в небольшой зальчик, весь заставленный старой мебелью, а слева из него шла дверь в такую же маленькую комнатку, где и орудовал сам хозяин.
Комната была довольно сильно захламлена. Здесь стоял потёртый кожаный диван, старый застеклённый шкаф, заполненный стоявшими кое-как стоявшими и лежавшими книгами и разными фотопринадлежностями. У единственного окна примостился старый письменный стол, на котором стоял небольшой приёмник и, тоже в беспорядке, лежали фотопортреты, книги, фотобумага и плёнки. Слева, у печки, на вешалке висела зимняя одежда хозяина, брюки, рубашки.
Герку поразила эта скудная обстановка в квартире Цыбиных. Удивило его и то, что сам Пётр в такую рань занимался той же самой фотографией, которая и так-то, поди, осточертела ему на работе. Он именно об этом и сказал хозяину:
- Ты что - и ночью работаешь?
- Не работаю, а п-подзарабатываю. П-понял? - налепляя на стекло фотокарточки, говорил он. - А это - запомни! - две вещи разные. Как говорят, хочешь жить - умей вертеться. Ты знаешь, к-какая у меня зарплата? Вот и приходится в-выкручиваться. Да мать больная. А пенсии у неё - ноль целых и ноль десятых. Что, не ожидал? Д-думал, раз у меня машина, то я и б-богач? Так, что ли?
- Не так, а почти.
- А я из-за этой машины т-только недавно из долгов вылез. Да ещё г-гараж прошлым летом делал. А это - тоже деньги... Она у меня раньше в сарае стояла...
Он наконец положил толстое настольное стекло с налепленными на него фотографиями на пол, на газету, и, подставив Герке старенький стул, сел и сам.
- Слушай, - заговорил он вновь каким-то уже иным, дружеским тоном. - Надюха - отличная девка. Она, может, даже лучше Светы. Рассказать тебе про Светлану?
Герка для пущей важности пожал плечами, будто ему совершенно безразлично, о чём будет говорить Пётр, а сам с нетерпением ждал, что же он расскажет.
- Света - я теперь это т-точно знаю - не нашего круга девка. Она мне очень нравится. Да и не только мне, - посмотрел он в глаза Герке. - Но она - идеалистка. Ты думаешь, п-почему она живёт у бабушки? У них большие нелады с отцом. Она с ним частенько схватывалась. А год назад поссорилась так, что ушла к бабушке. И никакие уговоры на неё не действуют... Ты, наверно, от её отца чуть не без ума? Так ведь? А он - обыкновенный хищник. Что, не веришь? А д-двухэтажная дача, ты думаешь, построена законно? Дескать, и кирпич, и б-блоки после постройки нового общежития оказались лишними? Так тебе Фёдор Петрович говорил? А теперь смекни: если бы от каждого построенного з-здания оставалось столько дефицитных материалов - на просторную двухэтажную дачу, - у нас бы все строили. Но строят всё-таки не все и не везде... А машина работала на даче - тоже ведь из техникума. И конечно, бесплатно. Потом шофёру дали один-два дня покалымить. И он доволен. Да и Фёдор Петрович - мастер отличный. А работает п-почти бесплатно, потому что он - в штате т-техникума. И что же п-получается? А? М-материал - бесплатный, транспорт - б-бесплатный. И даже рабочие - и ты т-тоже - бесплатный... И п-половина мебели к директору перекочевала тоже из техникума. Видишь, к-как хорошо получается? Т-такой он золотой, Сергей Петрович. А других воспитывает: в-вот как надо, в-вот какими должны быть. П-понял? Потому Светка и взорвалась. Она его любит - в нём много и хорошего. И в то же время - за такие вот м-махинации - ненавидит...
Цыбин вдруг спохватился:
- Т-ты не куришь? Я что-то забыл.
- Нет. У меня и отец табака не терпит.
- Силён. Отец у тебя - п-просто молодчина. А у меня вот с фронта не вернулся. И мать в войну со мной, пацаном, надорвалась. Вся больная теперь... - И он опять вернулся к основной теме разговора. - В общем, он вроде простой и интересный человек. Но п-пока ты не стоишь поперёк его пути. А встанешь - п-пеняй на себя. Вот такие пироги... А Света - чересчур святая. Как говорят в книгах, не от мира сего. С ней трудно. Д-даже отцу. Она многого не понимает и п-понимать не хочет. Надя - совсем другое дело. Только ты, дурак, всё испортил. И нас с тобой она не послушает. Одной Светке она верит. Если бы Светку уговорить, чтобы она п-повлияла на Надю. Н-наверняка.
- Разве её уговоришь? Сам же толкуешь, что она святая.
Пётр хитро усмехнулся:
- В том-то и суть! Н-надо перед Светой упасть на колени, раскаяться во всём. И даже слезу пустить. Твердить, что любишь Надю. Но в-вот, мол, её положение убивает тебя. Ты на себе волосы рвёшь, не знаешь, что делать... Если бы, мол, это приключилось на последнем курсе, то поженились бы. А сейчас к-куда? П-понял?
Герка видел, что роль ему подобрана очень сложная, не по его силам и способностям, потому что в такой мере унижаться и врать он не мог, не научен жизнью.
- Не сумею я так. Не смогу, - признался он упавшим голосом.
- С-сумеешь! - горячо возразил ему Цыбин. - Каждый человек по-своему артист. И никуда от этого не денешься... Ты д-думаешь, Анна Андреевна, Светкина мать, от в-великой радости бросилась плясать барыню у вас в избе, к-когда мы ездили к вам в Заглядовку? Ч-чёрта лысого. Ей просто хотелось доставить радость всей компании, особенно твоим старикам. Развеселить всех. Она очень добрая, как все матери. Но радости в её жизни - кот наплакал: это работа, да Света, да посторонние люди... И разве п-плохо, что она всю компанию тогда увлекла? Даже мужа, с которым у неё не очень-то весёлые отношения...
Герка, насупившись, молчал: он ожидал какого-то иного, более лёгкого выхода из создавшейся ситуации. А этот, предложенный Петром, не очень его устраивал. Даже, можно сказать, совсем не устраивал. Но деваться было некуда. Надо соглашаться с тем, что есть, потому что до сих пор у него положение вообще было безвыходным.
- Сегодня же поговорю со Светой. Думаю, что она с-сможет тебе п-помочь. Тогда вечером встретимся. Часов в семь пойдёт? У Светы. Так что копи слезу, - усмехнулся Пётр, хлопнув Герку по плечу.
Герка тяжело вздохнул, но опять промолчал. Он представил, как придётся говорить со Светой, и у него даже спина вспотела.
- Н-ничего, у меня тоже проблем хватает, - посочувствовал Пётр. - Ты д-думаешь, почему мне хочется тебе помочь? Мне надоела всякая шантрапа, с которой я связался раньше. Отбиться хочу, а в одиночку - трудно. П-понял? Пора бы жениться: как-никак двадцать шесть стукнуло. И матери т-трудно одной. А я целыми днями мотаюсь: то в ателье, то по районам, - кивнул он в сторону фотографий, - скитаюсь: тут меня машина-то и выручает. Вот так я "приварок" и зарабатываю, потому что кругом нужны деньги и деньги... Знаешь, у меня какая идея родилась? Давай летом махнём куда-нибудь в колхоз, свинарник или телятник строить? Калымщиками! А? Они здорово зашибают. У меня уже кой-какой опыт есть. А я способный, на лету схватываю. А? Кого-нибудь ещё подберём. А в командиры уговорим Фёдора Петровича: он мастер на все руки... Что молчишь?
Но видя, что Герку эта проблема сейчас совершенно не волнует, Пётр переменил тон.
- Ладно, п-потом договорим. Ну, до вечера. А у меня ещё дел полно. Так репетируй свою роль к вечернему спектаклю, - ещё раз хлопнул он Герку по плечу. - Будем с тобой, как г-говорится, играть трагикомедию.
Герка, нахлобучив шапку, вышел из дома на морозный воздух, удручённый предстоящим объяснением.
Глава четырнадцатая. "Володька"
Он родился незадолго до войны в семье колхозного конюха. Отец погиб в самом начале войны, и на плечах у матери осталось трое малых детей. Марфины пережили все тяготы военного времени, но, полуголодные, полуголые, выжили все.
Ученье Володьке давалось легко, однако со своими сверстниками ему приходилось играть мало: либо копался на огородах, либо собирал в лесу или на речке что-нибудь съедобное. А как только немного подрос, всё лето зарабатывал в колхозе общественный паёк и трудодни. А зимой, не имея справной одёжки и обувки, уединялся на печке, жадно прочитывая одну книгу за другой.
Дружил он только с Геркой Мирониным, потому что они жили на одной улице, через дом. Да и то эта дружба была какой-то однобокой. Герка всегда верховодил над Володькой, а Володька должен был угождать своему норовистому товарищу, иначе ему грозило немедленное и грубое выпроваживание с миронинского двора.
И Володька вынужденно мирился с этим неравноправием в их отношениях, безропотно терпел унижения, затаивая в сердце обиду. Правда, Герка не раз выручал его, покровительствуя во время неизбежных мальчишеских схваток. Но главное, что тянуло Володьку к Миронину двору, - это их достаток. У них ему то и дело перепадал то кусок хлеба, то поношенные штаны, которые Герке становились тесными.
Принося домой потрёпанную фуражку или добросовестно изношенные сапоги, Володька, горько улыбаясь, подавал матери чужие обноски, и на его глаза иной раз навёртывались совсем недетские слёзы. Мать прижимала сына к себе, гладила его пушистые белые волосы и, всхлипывая, прерывисто говорила:
- Потерпи, сынок, ещё малость. Бают, опять скоро цены снизют. Можа, на трудодни поболе получим. Тогда тебе новые гамаши купим. И Настеньке с Коленькой... Всем тогда всё купим...
Володька знал, что мать вряд ли что купит. Хотя бы с налогами да займами расплатиться. Да и в первую очередь младшим что-то надо: он-то хоть от Мирониных себе кое-что приносит, а они и вовсе чуть не нагишом ходят. И ему становилось больно за мать. Растирая на щеках грязь, он твёрдо заявлял:
- Знаешь, мамка, я, как вырасту, и тебе, и Коленьке с Настей куплю всё-всё: и новые-преновые ботинки, и шёлковые платья, как у тёти Анты. Даже лучше, чем у Мирониных...
Мать грустно улыбалась, и Володька, успокоенный, залезал на печку к своим младшим.
Даже во время разговора у Мирониных, перед поступлением в техникум, Володька ещё не мог найти в себе решимости, чтобы высказать Ивану Даниловичу всё, что о нём думал. И только в городе, устроившись в общежитие, он наконец избавился от той унизительной зависимости, которой был опутан столько лет.
В техникуме он быстро сошёлся со своими сверстниками, как-то незаметно для себя втянулся в бурную студенческую жизнь, и уже после первого семестра его, как лучшего студента группы, избрали в комитет комсомола.
Первая стычка с Геркой и произошла как раз на заседании комитета. Секретарь комитета Малинин, высокий горбоносый парень, сидел за учительским столом. Остальные расположились кто где. Обсуждали один вопрос: об утверждении студенческой дружины по охране общественного порядка. Володька, наткнувшись в списке на фамилию Герки, молча усмехнулся.
- Ты что, Марфин, скислился? - недоумённо спросил Малинин, предложивший посмотреть списки всем членам комитета. Увидев палец Володьки на третьей сверху фамилии, удивился: - А что? Ты против? Миронин с такими, как ты да я, с двумя справится. Ему только дружинником и быть.
- Да разве дело в этом? - возразил Володька, поглаживая свои пушистые волосы. - Не согласится он: невыгодно ему это.
- Ну, посмотрим! - загорячился секретарь комитета, почесав кончик большого горбатого носа. Но видно поняв, что допустил ненужную поспешность при составлении списка будущих дружинников, оправдательно сказал:
- Надо же его куда-то втягивать! В самодеятельности участвовать не хочет, хотя, говоришь, он гармонист... Ходит бирюк бирюком. Один из всей группы ничем не занимается. А хорохорится чего-то.
- Ну, смотрите, - не стал настаивать Володька, по-прежнему приглаживая свои светлые вихры, будто они ему мешали. - Только с ним помягче. А то он знаете какой?
Красивая худенькая девушка, которая до сих пор молчала, вычерчивая на листочке какие-то фигурки, вдруг вспыхнула:
- Да что у нас тут, комитет комсомола или детсад? Неужели заставить не можем?
- Правильно, Танечка! - слегка наигранно поддержал её Малинин. - А ну-ка, позови, пожалуйста, первым Миронина.
Герка вошёл не спеша, вразвалку, положил косматую шапку на стул - он уже собирался уходить домой и потому был одетым - и, заложив руки за спину, тягуче пробасил:
- Зачем звали-то?
Малинин, отодвинув свой стул, вышел из-за стола и подошёл зачем-то к Герке.
- Ты драться, Миронин, умеешь? - неожиданно спросил он, натянуто улыбаясь.
Герка, опешив, подозрительно покосился на Малинина.
- А ты что - испытать хочешь?
- Смотрите, ребята, он грозен, как лев, - явно льстя Герке, сказал Малинин. - Да ему на роду написано быть дружинником: у нарушителей порядка от одного его вида сердце в пятки уйдёт.
- Всё? Уже постановили? С приветом! - презрительно усмехнулся Миронин. Выбросив руку к правому виску, он повернулся, чтобы уйти.
Володька, неожиданно вскипев, выкрикнул:
- Где ж ему с хулиганами да ворами бороться, когда он без них жить не может!
Герка резко повернулся назад, зло сощурился:
- А ты заткнись!
- Ну-ка, Миронин, постой. Ты это где находишься? - сразу переменившись, цыкнул на него Малинин, поняв свою ошибку. - И ты тоже, Марфин...
Герка, хмыкнув, смолк. Володька выбрался из-за стола и, еле сдерживаясь, чтобы не поддаться новой вспышке, с расстановкой сказал:
- Нет, Герасим Иванович, меня уже не заставишь молчать за чёрствую корку хлеба. И твоих угроз я теперь не боюсь: кончилось это время! - Он подошёл почти вплотную к Герке и, прямо посмотрев ему в глаза, резковато спросил: - С кем ты сейчас сошёлся? Кто этот блатной заика, которого я видел с тобой на прошлой неделе? Я бы такого не только в комнату, а и в коридор-то к себе не пустил! А он к тебе и в общежитие ходит, и в Заглядовку с тобой ездил.
- Ну, это уж не твоё дело!
- Нет, наше, раз ты учишься с нами!
Герка напялил мохнатую шапку на свою чубатую голову, дав понять, что дальше с ним разговаривать нет смысла.
- Хорошо, мы во всём этом разберёмся, - снова вступился Малинин, пытаясь смягчить обстановку. - Мы уходим от повестки дня. Так как же всё-таки насчёт дружины?
- Тебе же, Миронин, только добра хотят, - вставила слово Танечка.
Герка покосился на неё, потом на Малинина и Володьку.
- Это вас, что ли, охранять? - съехидничал он. - Меня-то и так никто не тронет. Дошло? Я сам смотрю, как бы кому всучить свои обноски. Задаром! - И он нахально, вызывающе посмотрел на Володьку. - Вплоть до девчонок!
- Это что же такое? - возмутилась Танечка. - У нас тут комитет или... или... - не находила она нужного слова.
- Сволочь!.. - с ненавистью, но совершенно спокойно сказал Володька: он даже сам удивился внезапному своему спокойствию. - Докатишься ты, Миронин, до весёлой жизни. Докатишься! Вспомнишь потом это заседание, да поздно будет.
Герка уже в дверях крикнул что-то, но его никто не слушал. Члены комитета угнетённо молчали. Потом обступили Володьку.
В класс вошла Анна Андреевна, и все облегчённо повернулись к ней, уверенные, что она обязательно поможет им найти выход из положения.
- Что здесь произошло, Малинин? - настороженно спросила она, поняв по строгим лицам комитетчиков, что в её отсутствие что-то случилось: недаром же Миронин выскочил отсюда, как ошпаренный. - Почему он от вас сбежал?
Малинин, по-дружески сжав Володькину руку повыше локтя, мягко сказал:
- Вот Марфин сейчас расскажет.
- А что говорить? - вдруг с нотками досады ответил тот и резко посмотрел в усталые глаза Анны Андреевны. - Рассказать, как Миронин оказался в техникуме? Да вы, наверно, и сами знаете. А ведь с этого всё и началось.
- Ну и как он оказался в техникуме? - недоумённо спросила учительница. Она действительно не понимала, на что намекал Марфин.
- Да об этом просто говорить неловко: он ни одного слова не может написать без ошибки, а за сочинение на вступительном экзамене получил четвёрку, - и Володька пожал плечами. Он хотел было рассказать о том, как Геркин отец "устраивал" сына в техникум, но потом передумал: доказательств у него никаких не было. И он заговорил о другом, что считал неопровержимым: - А почему мы все осенью работали в колхозах, а Миронин в это время был на даче директора техникума? Тоже непонятно. И потом, эти разговоры насчёт студентки пединститута. Я фамилии её не знаю, а зовут её Надей. - Он вдруг повернулся к секретарю комитета. - Ты, Малинин, не делай мне страшных глаз. И не дёргай меня. Это правда! И молчать я о ней не имею права! Надя осенью была в нашей деревне, у Мирониных. А после этого мы узнали - совсем недавно, - что она ждёт ребёнка... А Миронину даже это прощается! Чихать он на нас хотел, потому что с него всё как с гуся вода. И он уже привык к этому!
Володька говорил возбуждённо, не очень последовательно, но его выступление обескуражило всех. И после того как он сел, на минуту воцарилось напряжённое молчание. Все ждали, что скажет на это Анна Андреевна.
Учительница медленно встала и, нервно потирая руки и почти ни на кого не глядя, виноватым тоном негромко сказала:
- К моему стыду, Марфин прав. Во многом прав. Но извините меня, ребята, я таких вопросов решать и даже обсуждать не могу. Не могу, - глухо повторила она. - Понимаете? А вы - действуйте. Через партбюро техникума. Через райком комсомола. Или хоть через газету. Только без меня, пожалуйста. - И тут же вышла.
Заседание комитета было перенесено...
Глава пятнадцатая. "Гобсек"
Герка и не собирался бросать дружбу с Петькой Цыбиным. Наоборот, он был рад, что нравится Конкуренту - теперь он именно так его и звал - своим немногословием, сумрачным видом и массивной, медвежьей фигурой. А Герку пленили в новом приятеле его независимое поведение и отношение к жизни. И только никак Герка не мог свыкнуться с внешностью Цыбина, которая вызывала у него скрытую улыбку.
У Петьки была будто сдавленная с боков голова, покрытая реденькими рыжеватыми волосами, которые, как заметил Герка, никогда не имели определённой причёски. На узком лице выделялись серовато-голубые глаза и широкий, как говорят в народе, до ушей рот. И каждому, кто видел Петьку впервые, голова и лицо его казались чуть ли не уродливыми и вызывали к нему неприязнь. Но это только вначале...
Герка и раньше знал, что Конкурент работает в артели "Фотограф", что у него небольшая квартира, в которой он живёт вдвоём с матерью, и, хотя Петька зарабатывал не так уж много, у него была машина. Да и одевался он не хуже других. Правда, он подрабатывал фотографией на стороне, разъезжая по деревням, особенно в летнее время. Но купить машину, сделать добротный гараж и во всём не отставать от других - тут его денег не хватило бы со всеми дополнительными приработками. Герка догадывался, где он берёт деньги, как он их добывает, но не допытывался об этом, надеясь, что с течением времени всё равно узнает.
На сегодня Конкурент пригласил Герку кататься на "Москвиче", на котором он прошлой осенью ездил в Заглядовку и на который теперь поставил новый мотор. И вообще отремонтировал капитально, для чего нанимал опытного мастера. "И опять деньги", - отметил про себя Герка.
У Петьки все были в сборе. Сели в машину вшестером, поместив между ног кошёлки и сумки с провизией.
Компания для Герки была новой. Тон во всех делах задавали Ада и Стелла. С Адой он был знаком с самой зимы, когда их свёл Цыбин, со Стеллой познакомился в квартире Цыбиных не так давно. Остальных - двух полублатных парней - видел в первый раз.
Со Светой Цыбин порвал окончательно. Ему так и не удалось её склонить к тому, чтобы она помогла уговорить Надю, и здесь испортил всё дело сам Герка, который так фальшиво признавался ей в своём грехе, так неестественно клялся, что со стороны даже глупому было видно: он ломал комедию. Но не только в этом была причина разрыва со Светой. С Петром они познакомились в мастерской, где он работал. Встречались, говорили, шутили. В общем, она, наверно, что-то в нём нашла: он довольно много читал, говорить мог почти на любую тему, иной раз работал сутками, на что способен не каждый. И работал хорошо, с увлечением. В своё время учился в вечерней школе, но сорвался, бросил. Обещал с нового учебного года добить среднее образование и подумать о заочном обучении в вузе... И вот все задумки полетели в тартарары...
Он и раньше сомневался в Свете: нет, не может она полюбить заику, да ещё с таким некрасивым, почти уродливым лицом. Что у неё - выбора, что ли, нет? В институте, поди, студентов хватает. И её отказ на просьбу оказать содействие Герке он принял как своё поражение: значит, она с ним совершенно не считается. Не хочет считаться, потому что он ей не пара... А тут подвернулась Стелла, с которой он был знаком уже три года. Она была пустовата, но смазлива и очень бойка. И опять всё завертелось по-старому. Снова начались гулянки, требовались деньги, много денег. Пришлось их добывать не совсем чистыми путями...
Если бы с Надей не случилось того, что всё-таки случилось по вине Герки, скорее всего отношения со Светой у Петра сохранились бы до сих пор. И кто знает, может быть, они переросли бы в серьёзные намерения? Но теперь об этом говорить поздно. Значит, у неё ничего серьёзного к нему не было. Недаром же он для неё был Петр первый... А может, у неё были и Александр третий, и Николай второй? Где ему соперничать с ними?
И он сдался, снова сойдясь с прежними дружками, от которых вроде бы уже совсем отбился.
Место на горе, за городом, выбрали красивое: на небольшой лесной поляне, пестреющей реденькими жёлтыми цветочками и яркой, буйно пробивающейся молодой вешней травкой. Под широким дубом, ещё голым, но уже осыпанным толстыми набухшими почками, из ящика соорудили подобие столика, и девушки тотчас начали готовить закуску.
На середине поляны росло несколько молодых берёзок. Они уже распустили мелкую клейкую листву, выделяясь своей яркой одеждой на сером фоне остального, ещё хмурого леса.
Вернувшись из города с новой группой шумной молодёжи, Петька предложил зря времени не терять.
- Ну, хватит нам слюнки г-глотать! - выкрикнул он зычным голосом. - Объявляю пир на весь мир!
Этой команды только и ждали. Быстро расселись вокруг клеёнки, сплошь заставленной закусками. Выпив, сразу все заговорили. Герка почувствовал, что хмелеет, взял свою хромку, которую прихватил в город ещё осенью, и начались танцы.
Наигрывая, он следил за ладной фигурой танцующего Конкурента и завидовал: "Хорошо ему, рыжему чёрту, со своей машиной. Вздумал - собрал компанию: веселись! И каждый смотрит на него, как на бога... А что толку от мотоцикла? Это в деревне он ещё что-то значит. А в городе - как велосипед в Заглядовке. Нет, пора его продавать, пока покупатели набиваются. Надо машину покупать. Отец сможет. Он ещё когда намекал. А учусь я ничего. Был шумок из-за Нади, да Сергей Петрович всё уладил... Конкурент поможет, взаймы даст. А потом за одно лето всё сразу верну: пассажиров буду возить по дальним маршрутам. Автобусов-то не хватает. А такси - дорого... Да и спекульнуть можно кое-чем...".
Он совсем размечтался: "А хорошо бы вдруг приехать в Заглядовку, пропылить по всему селу и возле дома с ходу притормозить, нарочно дав продолжительный сигнал, гордо пойти к воротам, чтобы не спеша, собирая публику, открыть их. Все выглядывают из окон... Эх, чёрт возьми! А когда-нибудь это будет, обязательно будет, раз этого он, Герка Миронин, пожелал!.. Он будет возить отца, мать, родню, катать девчонок. Пусть тогда злится от зависти Машка Богачёва. Её-то он из-за принципа не посадит! Впрочем, её можно и посадить, только одну, да повезти куда-нибудь в лес, подальше... На машине можно и поохотиться по настоящему и порыбачить!".
Когда все приустали и парочки разбрелись по лесу, Герка наконец-то сел за руль и вместе с Конкурентом помчался вдоль опушки. Ездили долго. Герка от счастья был на седьмом небе.
Когда вернулись на поляну, только один довольно хлипкий парень спал прямо на солнце возле дуба. Петька разбудил его, потребовал водки, но её не оказалось. Кончилось тем, что он сел в машину, позвал Герку и, зло хлопнув дверцей, рванул по направлению к большаку.
Обозлённый Конкурент выжимал из машины всё, на что она была способна. В этом стремительном движении ему, видимо, хотелось рассеять своё зло. "Москвич", подпрыгивая, сердито стучал и скрипел, и Герке от этой бешеной езды стало не по себе. Но он терпеливо молчал.
В дороге, "голосуя", их задержал хорошо одетый мужчина. Конкурент резко затормозил - засвистели, взвизгнув, тормоза, зашипели колёса.
- Ч-чего? - резко выкрикнул Конкурент.
- Э-э... Сердечный приступ у брата... - начал было объяснять мужчина.
- От меня ч-чего надо?
- Подвезти бы...
- Полтинник.
Мужчина недоумённо посмотрел на сердитого шофёра.
- Что, много? Сотню! П-понятно? Сотню!
- Это же грабёж...
- Ну, б-бывай!..
И Петька поддал газу, так что машина чуть не прыгнула.
- Согласен! - закричал вдруг мужчина. - Согласен!..
...Из пригородного посёлка они возвращались весёлыми: до вечера было ещё далеко, а запасы для продолжения гульбища сделаны внушительные.
Машину вёл Герка, но, когда по длинному пологому склону поднялись на гору и въехали в лес, Конкурент взялся за руль сам. Дорога здесь была похожа на аллею: узкая, прямая, она шла под склонившимися над ней ещё голыми, но уже пробуждающимися деревьями, лишь изредка выходя на небольшие зелёные полянки.
Далеко на дороге показалась женская фигурка с бидончиком в руке. Конкурент подтолкнул Герку локтём и, подмигнув в сторону путницы, улыбнулся:
- П-подвезём?
Герка недоумённо посмотрел на него, пожал плечами и отвёл глаза в сторону.
- Б-баба ты, п-понял? Вот не ожидал...
Петька больше не смотрел на него. Он вывернул машину на обочину и поехал по грязным, разбитым колёсами лужам, разбрызгивая во все стороны фонтаны густой жижи. "Зачем он едет по колдобинам? Спьянился, что ли? - удивился Герка. Но тут же смекнул: - Номер, наверно, хочет забрызгать грязью".
- Н-ну?
Герка не успел ответить: машина, снова выйдя на дорогу, быстро догнала женщину.
- Д-далеко, мамаша?.. Э-э, простите. Мамаша-то м-мне в дочки годится! До посёлка, девушка? Ну и мы почти туда. Садитесь, б-бесплатно довезём. Студенты - народ простой.
Петька вышел из машины, открыл заднюю дверцу.
- П-пожалуйста, прошу.
Девушка засияла в улыбке и с радостью села.
Машина понеслась дальше, но, пройдя километра два, резко повернула в сторону - на глухую, малопроторенную дорогу. Пассажирка встрепенулась:
- Стойте! Мне не сюда!
Но ей не отвечали.
- Стойте! Слышите? А то кричать буду!
Конкурент с силой толкнул Герку плечом.
- П-помоги же барышне. А то тут спуск крутой. Тормоза могут не удержать.
Герка понял его, нерешительно поднялся и, тяжело дыша от волнения, стал перелезать через сиденье. Девушка вскрикнула. Конкурент заглушил её крик продолжительным сигналом.
- Ещё пискнешь - д-душу вон! - пригрозил он и сверкнул чем-то металлическим. - Д-деньги!
- Нет у меня... Нет у меня... - испуганно прошептала путница.
Герка потянулся к её руке за часами, но девушка смело отпихнула его прочь от себя. Ему было неловко, большому, грузному, лезть через сиденье. И он в нерешительности не знал, что делать. Тогда Конкурент, притормозив машину, зашипел на Герку:
- Ш-шляпа! Б-бабы испугался!
Герка, взяв себя в руки, решительно схватил девушку своими медвежьими лапами, и её часики беспрепятственно перешли к нему.
- Верни часы! - потребовал Конкурент. - Д-деньги! Д-деньги!..
Пассажирка, всхлипывая, давилась слезами.
- Н-ну? Не знаешь, к-куда бабы прячут деньги, когда едут с базара? - сверкнул он вдруг разгоревшимися глазами на Герку. - Они ж нас грабят, втридорога с нас дерут...
Девушка завопила во весь голос, защищаясь руками и ногами. А когда Герка нахально полез к ней за пазуху, больно укусила его руку. Обозлившись, он со всего размаха стукнул её кулаком по голове, и она, повалившись на сиденье, притихла, чуть слышно всхлипывая и содрогаясь всем телом.
...Когда они вернулись к месту своего бивака, Герка был бледен и всё время молчал. Петька, наоборот, развеселился, много пил и ел.
- М-медведь! Ты м-медведь, Герка! Силён и - скряга... К-как он сейчас скрутил одну торговку... Здорово, ч-чёрт. К-конкурент - ты теперь. Но - Гобсек. На м-машину решил копить. Слыхали, а? И к-купит! Т-ты, Гобсек, пей... На, т-ты заработал, - протянул он деньги Герке. - А спекулянтов надо давить! - Он пьяно улыбался и говорил без умолку. - Спекулянты г-грабят нас, а мы отнимаем н-награбленное. Вот и квиты... А почему я т-требовал у старика полсотню? Он был весь в золоте. Н-на руках - золото, во рту - золото. А к-кто сейчас носит золото? Иные хлеба не видят д-досыта!
Гулянка продолжалась долго. Конкурент совсем спьянился, и "Москвич" вела Стелла: Петька только ей одной доверял свою машину, когда был пьян. Домой приехали поздно вечером.
Глава шестнадцатая. "На болотистой дороге"
Иван Данилович давно забыл о прошлогоднем пожаре во дворе Палаги Блинковой, как вдруг ему довольно невежливо напомнили о нём.
Ранним майским утром, едва рассвело, у дома Мирониных остановился большой грузовик, и из его кабины выскочил сухонький мужчина с брезентовой сумкой через плечо.
Миронин в это время возился на задах, в саду. Услышав шум мотора, он прошёл во двор и там, возле рыдванки, увидел Стрекачёва. Иван Данилович удивился такому раннему и внезапному визиту участкового: его он не видел уже месяца три, как не больше. Стал перебирать в памяти, по какому бы поводу он мог явиться, и не нашёл ничего такого, что бы наводило милиционера на подозрение: Миронина ещё ни разу не ловили с поличным, а следов он после себя не оставлял.
Иван Данилович неторопко подошёл к Стрекачёву, вытер о старые, потёртые штаны запачканные землёй руки и, поздоровавшись, испытующе прицелился в самую глубь юрких глаз гостя.
- Каким ветром? - Иван Данилович деловито облокотился о наклеску рыдванки и настороженно смолк.
Стрекачёв, хорошо зная крутой норов Миронина, тоже не спешил с ответом. Закурив дешёвенькую сигаретку, полез в брезентовую сумку, достал оттуда серую бумажонку, протянул её Миронину.
- Дровишек в твоём обходе выписал, - небрежно сказал он и игриво пустил вверх кольца вонючего дыма. Когда лесник просмотрел бумажку, Стрекачёв вдруг растянул тонкогубый рот в заискивающей улыбке и, нагнувшись к Ивану Даниловичу, будто по секрету, прошептал: - Может, у тебя там остался сухостой-то? Уж больно хорош!
Миронина эта наглость рассердила не на шутку.
- Бесстыжий ты человек, Николай Петрович! - бросив на незваного гостя недовольный взгляд, проговорил он. - Я же тебе в прошлом году две машины отпустил! И обе, по сути, бесплатно. Чего же ещё тебе надо от меня?
- Теперь я заплачу, - пискливо запел Стрекачёв.
- Лесу больше не дам! - грубо отрезал Миронин, обозлённый нахальством милиционера. - Дрова выписал - дрова и получишь!
- Брось дурака валять! - неожиданно осмелев, угрожающе пропищал участковый. - Я ведь ту бумажку о поджоге и сейчас храню. На случай. Или, может, её передать куда надо? А девчушка, которая её писала, и теперь всё подтвердит. Она ведь не сразу прислала это заявление...
У Ивана Даниловича от злобы глаза налились кровью. Еле сдерживая себя, он прошипел:
- Нельзя нонче, понимаешь ты? Ко мне лесничий приедет. Что, не мог заранее всё обговорить?
- А мы до него всё обтяпаем. Потому я пораньше и прискочил. Уж больно машина хорошая сегодня подвернулась.
Напялив фуражку на самые глаза, Иван Данилович поскрёб в затылке и, вздохнув, озлобленно сплюнул. Им овладело единственное желание: вышвырнуть Стрекачёва со двора. И если бы не эта проклятая бумажка о пожаре, он немедленно бы выполнил своё желание. Глухая, непонятная тревога сдавила сердце Миронина. Помолчав немного и не сдержавшись, он негодующе сказал:
- Ну и гад же ты... - и остервенело выругался.
...Они ехали по ухабистой, никогда в этом густом лесу не просыхающей дороге. Машина шла медленно, по-утиному переваливаясь и со стоном подвывая, когда одолевала глубокие колдобины. Шофёр чертыхался, проклиная себя и Стрекачёва за этот левый рейс. Участковый поёрзывал, прижатый в кабине с двух сторон, и умолял шофёра не терять присутствия духа. Миронин, насупившись, всю дорогу молчал.
Он даже был доволен, что эта кривая и ухабистая лесная дорога причиняет зло его нежеланным спутникам, и им казалось, что он нарочно выбирал для них такие непролазные места, хотя на самом деле его тоже угнетала медленная езда: хотелось скорее добраться до Кривого озера - туда, в болотную глухомань, начальство заглядывало редко. К тому же там невдалеке проходит дорога в соседний район, так что ехать обратным путём не понадобится. Пусть там будет чуть-чуть подальше, зато легче остаться незамеченным...
Наконец машина выбралась из густого, тенистого ольшаника на светлую, залитую солнцем поляну и на самой её середине, у одинокой лесной яблоньки, остановилась. Миронин, выйдя из кабины, коротко распорядился:
- Вон в том углу, за берёзой. Да живо у меня! Пилить как можно ниже, чтобы пеньков не было видно. Я проверю.
С пильщиками он не пошёл: одного вида Стрекачёва не мог переносить. А пойди с ними - надо советовать и даже помогать...
"Пусть помучается", - проворчал он про себя, садясь в тень под яблоньку.
Солнце поднималось незаметно. В нагретом воздухе тихо, приглушённо выла пила, потом чуть слышно стучал топор, когда пильщики обрубали сучья с поваленного дерева.
Время тянулось медленно. По крайней мере, так казалось Ивану Даниловичу. Он нервничал. Ещё никогда он не действовал так опрометчиво, и тупое чувство беды, возникшее ещё перед выездом в лес, всё нарастало. Наконец он не вытерпел, решительно поднялся и размашистой походкой зашагал к колку. С ходу распорядился:
- А ну, кончай!
Стрекачёв было заерепенился, но Миронин цыкнул на него, и он сник. Лихорадочно загрузили машину. Участковый пытался было увязывать лес, но Миронин его одёрнул:
- Под Сосновкой увяжешь. Поехали!
В голове у лесника назойливо гудела только одна думка: не успеешь!.. не успеешь!.. "Эх, только бы ерик у болота проскочить! А там дорога прямо на Сосновку - и объездом до самого места. У ерика можно соскочить с машины и вернуться к себе... Ну, Стрекачёв, попадёшься ты мне!" - до боли стиснул зубы Миронин.
У ерика машина набрала большую скорость, но в самой лощинке, растерявшись, шофёр не успел переключить сцепление, и машина села в мягкой тине по самое брюхо.
Миронин от злости выдал такую словесную очередь, что даже сам удивился. Пыхтя и переругиваясь, простояли у ерика больше часа. Тут их и застал лесничий, неслышно подъехавший на легковой рессорке.
- Что это, Иван Данилович? - сухо спросил он, не сходя на дорогу, и кивнул в сторону гружёной машины.
Иван Данилович наскоро стряхнул со штанов грязь и, одёрнув гимнастёрку, с наигранной ухмылкой сказал:
- Вот блюстителя порядка прихватил.
- Акт составил?
- Да ещё нет. Я только подошёл.
- Составляй и заходи в сорок третий квартал. Я тебя там подожду.
Лесничий обернулся к Стрекачёву, стоящему чуть ли не по колено в грязи, и насмешливо бросил в его сторону:
- Что же это ты, товарищ милиционер, так опростоволосился, а?
Не дождавшись ответа, хлыстнул лошадь и помчался прочь. Опешивший Стрекачёв побледнел. Руки его, когда он вынул сигарету, дрожали, и он еле прикурил.
- Какой он... милиционер! - выплюнув изо рта окурок, выругался шофёр. - В заготзерне он теперь вкалывает десятым помощником двадцатого заместителя... Из милиции его давно выперли.
Миронина слова шофёра доконали. От этой новости его аж передёрнуло: чёрта б с два он рисковал, если бы знал об этом раньше! Как же могло случиться, чтобы он, Миронин, никем не был оповещён об этом? Ну, уж как пойдёт, так не остановишь...
- А ну, разгружай, паразит!.. - зарычал он на Стрекачёва.
...А дома ждала новая неприятность. Вернувшись к вечеру из леса, Иван Данилович, хмурый и злой, прошёл прямо к столу и с ходу буркнул в сторону жены:
- Дай-ка чего-нибудь пожевать. Да поскорее, слышь?
- Ты что, с цепи сорвался? - Дарья Петровна подошла к зеркалу и, вынув из-за него вчетверо сложенный листок, сунула его под самый нос мужу: - Тут с Гераськой горе, а ты орёшь.
Иван Данилович быстро пробежал по ровным строчкам письма и ещё больше нахмурил широкие брови. В письме предупреждали, что студент Герасим Миронин сблизился с подозрительными людьми и ведёт себя весьма непристойно. "Если вы положительно не повлияете на сына, - говорилось в заключение письма, - комитет комсомола вынужден будет поставить вопрос перед дирекцией техникума о дальнейшем пребывании его в техникуме. Мы со своей стороны принимали меры по вовлечению Герасима в общественную работу, но он нам ответил на это только грубостью". Внизу под письмом стояли подписи: Малинин, Иванова и Марфин.
При виде Володькиной фамилии у Ивана Даниловича конвульсивно дёрнулись губы, стянув его суровое лицо в неестественную, какую-то жалкую улыбку. Он потёр лоб, крякнул и свернул письмо. Сунув его в карман штанов, вышел из-за стола и, не сказав ни слова, вышел из избы.
Вернулся он только на другой день рано утром с красными глазами, но менее злой. Не глядя на жену, сказал куда-то в угол:
- На той неделе поеду к Герке. Вот только своё улажу. Молокосос!..
Глава семнадцатая. "Попутчики"
Герка признавал людей только сильных, обеспеченных и независимых. Остальные для него будто не существовали.
Но в жизни люди встречаются и слабые, и тихие, и даже забитые. Они хоть и малозаметны, но у каждого из них своя жизнь, свои заботы. И того, кто с этим не считается, жизнь частенько карает. И порой довольно жестоко.
...На окраине города в одной из многочисленных пивнушек, спрятавшейся в буйной зелени клёнов, сидел маленький, точно снятый со сцены кукольного театра, старичок с полысевшей головой и заросшим седыми волосами лицом. Из-под редеющих его выцветших бровей живо поблёскивали крошечные глазки. Он только что вышел от свахи, которую навестил после удачной торговли. Хоть и недалеко он живёт от города, да редко в нём приходится бывать. А сваха - хороший человек. С ней есть о чём потолковать.
Но после приятного разговора захотелось старичку встряхнуться и подбодриться перед дорогой домой. Не без некоторых колебаний он решил: если и пропьёт пятёрку-другую, кто же об этом узнает? А дома скажет, что сваха подпоила.
Первую кружку пива он тянул долго, с остановками, причмокивая, а закусив селёдочки, которую купил в городе, от удовольствия крякнул:
- Ишь ты, как хорошо живётся в городе: всё есть - не то что в нашей Грачихе... Хорошо, дочка? - обратился он вдруг к буфетчице и, разгладив пушистую бородку, сам ответил: - Ух, хорошо!
Буфетчица только улыбнулась, глядя на весёлого старичка.
В это время возле пивной, у самого окна, остановилась голубая машина, раздались задорные грубоватые голоса. Через минуту вошли два крепких парня, и сразу маленький зал пивнушки наполнился говором.
- К-катюша, пиво холодное? О, хорошо! - потирая руки, проговорил один из них - с маленькой плоской головой. - Восемь к-кружек!
Подвыпивший старичок как-то незаметно присоединился к ним, но кружки опоражнивать за ними не успевал. Повеселев, он даже забыл, что ему пора отправляться домой.
- Мне выпить не грех, - хвастался он. - Я кой-чем торговал и многонько зашиб. Во! - Он вынул толстый, кое-как связанный цветастым платком свёрток. - Старухи, они не понимают... Им только деньгу подавай... А я кровь проливал за нашу матушку-Расею!.. Я, братцы мои, и с японцем, и с немцем воевал... Ого! Почесть четыре года на первой германской пробыл... Два креста имею... А то как же...
- А т-ты сам откуда, отец? - перебил его тот, что с плоской головой, подмигнув другому, чубастому. - Может, нам попутно?
- Вы не на Грачиху? - спросил старичок в радостном предчувствии.
- Да, на Грачиху.
- Вот, ёлки-палки, и я тоже! - от радости хлопнул себя по бедру старикашка. - Только я малость недоезжа.
- Ну, так п-поедем?
- Какие же вы славные, ребятки! Хорошие, расейские мои ребятушки!..
Он обнимал их и уже тянулся к ним целоваться, но его легонько сзади подтолкнули, и он чуть не растянулся на пороге.
- Гобсек, п-поддержи его...
Когда сели в машину и она тронулась, старичок снова пытался рассказать про войну, но его уже больше не слушали.
- Старухе своей расскажи. Может, ей будет интересно.
Он сразу умолк, и его от мягкой качки стало клонить ко сну. Но едва он засыпал, как тело его беспомощно сползало с сиденья, голова начинала болтаться, и он просыпался. Вдруг он услышал:
- Д-давай чего-нибудь. Скоро лес.
- Да он вдрызг. Выбросим на ходу, и дух вон. Ещё пачкаться об него.
- Б-брось рисковать. Лучше п-приглушить чуток. Надёжней.
- Ладно, и так не шевелится.
Старик сразу отрезвел: вот какие попутчики сидели впереди него!
Машина неслась на большой скорости. Встречных автомобилей почти не было. Что же делать? Дорога незнакомая, впереди туманно чернеет лес... Выход только один: притвориться смертельно пьяным.
Старик всё чаще сваливается с сиденья и дико стонет. Наконец он мешком падает на сиденье и уже больше не поднимается.
Когда у него вынимали свёрток с деньгами, он не подавал признаков жизни. Его легко выбросили в придорожную канаву. Но как только машина тронулась, он приоткрыл глаза и, глядя вслед уходящему "Москвичу", медленно стал что-то выводить на земле.
- Номерок-то нады-ть записать...
Он ещё долго не выбирался из канавы: ему не верилось, что беда миновала.
- Ну и попутчики! - еле выговорил старик, вытирая пот со лба и наконец вставая. - Хотели деда Афоньку на тот свет спровадить! А я, промежду прочим, и на этом ещё жить хочу!
И, уже совсем осмелев, погрозился в сторону скрывшейся машины:
- Я вас выведу на чистую воду, кузькину мать! Ишь, развелось вас, попутчиков проклятых!..
Поддёрнув штаны и звучно высморкавшись, он мелкими шажками победоносно направился обратно к городу.
Глава восемнадцатая. "Домой"
Грузовик, выбравшись на высокую гору, легко побежал по ровному шоссе. Позади остался многолюдный город, из-под крутого холма выбрасывающий в небо фонтан электрического света. А спереди, окутывая землю, мягко стелились летние сумерки, разрезаемые двумя большими пучками света от фар.
В нос бил тонкий, едва ощутимый аромат зеленеющих хлебов с горьковатым привкусом придорожной полыни и бурьянка. Володька сладко вдыхал эти терпкие степные запахи, торжествующе оглядывая, насколько можно видеть в жидкой вечерней полутьме, бескрайние массивы полей, редкие перелески, скрытые в полумраке тёмные долины.
Тёплый хмельной воздух холодил лицо, надувал пузырём рубашку, и Володьке казалось, будто он сейчас взлетит и с высоты увидит и всю степь, и своё село, и большую стройку на Волге. Он сказал об этом Зое, стоявшей рядом с ним в кузове. Она пристально посмотрела в ту сторону, куда он показал рукой, и весело рассмеялась:
- Тебе, видно, так и мерещится эта гидростанция! Отсюда до неё километров двести. Разве увидишь так далеко?
Володька действительно грезил волжской стройкой. "А что? - размышлял он сейчас. - Вот кончится экзаменационная сессия, и до конца учёбы останется всего лишь год!..".
И ему думалось, что он едет не к себе в Заглядовку, а на ту самую стройку, где он совершит - и непременно совершит! - что-то необычное, героическое, о чём много читал в газетах и видел в кино. И с ним рядом, как сейчас, будет Зоя...
Володька почему-то вспомнил о Герке Миронине. Он так и не одумался, по-прежнему дружил с фотографом, вокруг которого всегда крутились подозрительные парни, девицы и подростки. Дружинники техникума пытались выяснить, чем заняты эти молодые люди. Но внешне ни в чём дурном Геркины дружки замечены не были, хотя никто не сомневался, что они далеко не безгрешны. Просто у молодых дружинников не хватало опыта, а просить помощи в милиции им не хотелось, поскольку никаких особых фактов в их руках ещё не было...
...Вдруг у дороги в свете фар они заметили маленькую фигурку. Когда машина приблизилась, рассмотрели щуплого старичка с поднятой рукой. Зоя отчаянно застучала по кабине и, нагнувшись, крикнула в открытое окно дверцы:
- Папа, да остановитесь же!
Но машина и без того уже сворачивала к обочине дороги, обдавая "голосующего" клубами пыли. Старичок довольно шустро подбежал к грузовику, и Володька за руки легко втащил его в кузов.
От попутчика попахивало спиртным, и Володька настоятельно посоветовал ему сесть на ящик, стоявший в кузове, да покрепче держаться за борт. И только когда машина тронулась, старичок спросил:
- Вы на Грачиху?
- Даже дальше.
Старик обрадовался удаче и полез в карман за кисетом. Но его какой-то невидимой силой потянуло на другую сторону, и он, не поддержи его Володька, полетел бы с ящика.
- Что, дедушка, покачивает? - пошутил парень. - Подкрепились в городе немного?
- Был такой грех, сынок, был, - с откровением признался он. - И я уж каюсь.
Устроившись поудобнее, он наконец закурил, помолчал немного. Но видя, что молодая пара уже не обращает на него внимания, нарочито громко, но как бы между прочим, объявил:
- А меня вот ограбили... Деньги отняли, стервецы!
Чувствуя, что ему не верят, добавил:
- Паразиты, вдвоём напали. Кабы один, я ему, одному-то, сам бы, глядишь, всыпал по первое число. Я ведь, не гляди, что такой с виду...
Добившись от молодых людей сочувствия, он подробно рассказал обо всём по порядку, закончив своё героическое повествование признанием, что всё-таки малость струхнул и потому решил ехать не в город, как было намеревался вгорячке, сразу после ограбления, а домой.
Володька и Зоя внимательно выслушали эту историю, и какое-то неясное чувство безотчётной тревоги овладело ими.
- Гобсек... Гобсек... - наконец в сосредоточённой задумчивости тихо повторил Володька кличку из старикового рассказа. - Где же я слышал эту кличку? Где?..
И вдруг порывисто спросил:
- А какие у него волосы, дедушка? У этого Гобсека? С большим чубом? А брови - густые, косматые? А голос - бу-бу-бу?..
- Истинно так, сынок! Аль ты его знаешь?
У Володьки сильно стучало сердце: его предчувствие не было ошибочным!
- Герка! - глухо простонал он.
...Когда доехали до Грачихи и остановили машину, Зоя возбуждённо рассказала о случившемся со стариком отцу и шофёру. Васюк стал настойчиво просить старика поехать с ними, чтобы заявить обо всём в городскую милицию. Но старик, видно, крепко струсил и наотрез отказался. Впрочем, номер "Москвича" всё-таки назвал. И свою фамилию тоже.
Васюк нахмурился, молча махнул шофёру рукой и первым полез в кабину.
- Ладно. Сами разберёмось.
Глава девятнадцатая. "Тяжёлая весть"
В районном центре шоссейный мост через Ключиху крепким жгутом стягивал с разных сторон сбегающиеся к нему просёлочные дороги и межрайонные тракты. Работники райпотребсоюза не могли не воспользоваться бойким и очень выгодным для торговли перекрёстком: лучшего места для сооружения закусочной, пожалуй, не подыскать.
Миронин, уладив свои дела в конторе лесхоза, заспешил в неказистый домик под шифером, что стоял на упомянутом перекрёстке: надо было перекусить, а то за день набегался, проголодался. Но едва он, разложив домашнюю снедь и взяв два стакана чаю, приступил к обеду, как в закусочную вошёл подвыпивший Стрекачёв. Бывший участковый, заулыбавшись всей своей остренькой мордочкой, подсел к Миронину, пожал ему руку.
- Ты что, вправду меня оштрафовать хочешь? - осклабившись, усмехнулся он.
- А как бы ты думал? Мне, что ли, прикажешь платить за тебя? Надо было головой думать, а не... Предупреждал же тебя, что лесничий приедет. А ты всё-таки своё гнул... - закусывая крутыми яйцами, косился на Стрекачёва лесник.
- Я лес-то всё-таки не взял!.. - растерянно заморгал глазами Стрекачёв.
- Ну же и сволочь ты! - со спокойной издёвкой выговаривал Миронин, аппетитно жуя закуску. И вдруг рассмеялся: - Ха! Кого ты думал провести!
Будто не слыша оскорблений, Стрекачёв заговорчески подмигнул:
- У меня тут кое-что есть, - сунул он руку под пиджачок. - Будешь?
- Другой бы, если хотел, молча угостил. А ты всё в глаза заглядываешь...
Они засиделись в закусочной почти до заката солнца. И только тогда Миронин спохватился: ему давно была пора ловить попутную машину в Заглядовку. Прощаясь, он пренебрежительно сунул Стрекачёву руку:
- Валяй дрыхни. Нализался... А лесу я тебе всё равно больше не дам. И штраф уплатишь как миленький, чтоб вперёд помнил.
- А бумажка про пожар?
- Чихать я теперь хотел на твою бумажку! Какой дурак ей поверит после штрафа? Да и вообще - тебя первого за неё привлекут. За то, что скрыл её.
Стрекачёв попытался возразить ещё что-то, но Миронин, не оборачиваясь, завернул за угол и пошёл к дороге ловить попутную.
Но машин не было. В душе он уже проклинал себя за то, что связался с этим неприятным для него человеком: чёрт, что ли, попутал? Это же надо было с кем попусту тратить время! Сейчас бы, поди, был уже в Заглядовке и потягивал прохладную медовуху. А теперь вот гадай на кофейной гуще: уедешь или нет... Впору идти звонить, чтобы кто-нибудь выезжал за ним на Геркином мотоцикле. Правда, на мотоцикле ездить он не любил: уставал. А теперь куда денешься? Не ночевать же здесь?
На его счастье, колхозный грузовик возвращался в Заглядовку с какими-то деталями для тракторов. Миронин резво взобрался в кузов и, довольный, повеселел. Сидевшие в кузове две колхозницы подвинулись, уступив ему место на доске-сиденье у кабины. Одна из них, полная, дородная, повернулась к нему и участливо спросила:
- Правда, что ль, Иван Данилович, про Герку-то говорят?
- Чего ещё? - покосившись на бабу, пробасил он.
- Да вроде его... арестовали.
- Откуда ты это взяла? - сердито хмыкнул он. - Я от него только что письмо получил.
- Ну, стало быть, брешут... А от кого же я слыхала-то? - вспоминала толстуха. - Да ведь это Манька Саврасова рассказывала. Она вчерась в городе была.
- Вчерась, вчерась... - передразнил Иван Данилович. - Мелешь всякую ерунду!
- Да ты чо обижасси-то, Иван Данилович? Я чо - придумала, что ли? - обиделась колхозница. - Она же, Манька-то Саврасова, у Васюков была. От них и слыхала. Неужто они врать станут?
- А ты что - могёшь доказать? - цыкнул на неё Миронин. - Ну и тогда помалкивай в тряпочку, пока... это самое... - Но Иван Данилович неожиданно сбился с мысли и не договорил.
Нехорошие думы овладели им. Он вспомнил о письме, которое Мирониным прислали из техникума. Надо было сразу же, не откладывая, ехать в город. А ему хотелось закончить все свои наиболее важные и срочные дела и уж потом наведаться к Герке. "Вот чёрт! - злился он теперь на себя. - Бросить бы всё надо было да ехать выручать шалопая из беды. Проморгал! Не успел... Ведь чувствовал, чувствовал, что дело там неладно. И всё-таки тянул чего-то. Разве все дела когда-нибудь переделаешь?..".
В таком смятении чувств, как сейчас, он, пожалуй, ещё никогда не был и под давлением страшных для него вестей всю дорогу до самого дома молчал, тайком от баб тяжело вздыхая и до боли сжимая зубы.
Глава двадцатая. "Возвращение"
Герасим Иванович смотрел на опрокинутое в речке небо с мелкими облачками, видел, как, резвясь, гуляла у самого берега рыбёшка, иногда выпрыгивая из воды, как тёмно-зелёная, с яркой просинью стрекоза угловато порхала над чаканом на той стороне речушки, и никак не мог освободиться от обрушившихся на него воспоминаний.
Вряд ли кто когда-нибудь догадывался, что в нём, порой очень грубом и резком, жизнью были заложены и добрые чувства. Но он с малолетства перенял у отца его привычку свои переживания упрятывать как можно дальше и глубже, чтобы кто ненароком не обнаружил их да не подтрунил потом над ними. Только один он знал, как ему давалось наружное спокойствие... Вон уже и курчавые его виски, и буйный чуб сильно припорошило. А у людей спокойных, живущих тихой, размеренной жизнью, слышал он, волосы так рано не седеют.
Он и в Заглядовку-то решился наведаться только после того, как в душе перегорела, приутихла боль утраты родителей, хотя его сюда тянуло так, что и не приведи бог.
За далёким отсюда Байкалом у него осталась жена, тоже из бывших заключённых. Есть и квартира, и привычная работа. Вроде бы и прижился он уже к тем суровым краям. Но вот приехал сюда, в Заглядовку, прошёл по заросшему двору с полуразвалившимися постройками, по запущенному, стареющему саду, посидел на берегу милой сердцу Баландинки - и до того ему стало не по себе от переживаемого теперь далёкого прошлого, что, кажется, никакая сила не могла его оторвать отсюда, вернуть назад, в Забайкалье.
"А зачем возвращаться? - обрадовала его вдруг зародившаяся мысль, и в душе от неё сразу потеплело. Жена вряд ли согласится бросить насиженное место, не поменяет с таким трудом полученные удобства на неустроенную жизнь в деревне. Тем более что у них друг к другу претензий никогда не возникало. Работали оба на железной дороге хорошо и много. Были в чести, потому-то и получили городского типа квартиру. Завели мебель и всё прочее, появились и сберкнижки. Но детей у них не было и не будет. Так что, если жена не переедет к нему в Заглядовку, большого события из этого не получится. Обойдётся и без неё. Что, баб, что ль, здесь не осталось? Какая-никакая, а подыщется и бабёнка.
Он вспомнил рассказы Анты: перед тем как ехать в Заглядовку, он гостил у неё несколько дней. Володька Марфин - теперь уже Владимир Петрович - раньше работал на заводе, а теперь - в горкоме партии. У него уже дочь вышла замуж. Зоя стала настоящей портнихой, работает в ателье. Герка из зависти к бывшему другу детства - кто бы мог подумать, что в жизни получится именно так, - почувствовал глухую ненависть к нему и заставил себя больше не вспоминать о нём...
Надя и Света учительствуют: Света - в самом городе и вроде бы даже директором школы, а Надя - у себя в родном селе. Обе обзавелись семьями. Надин - и, выходит, его сын (при воспоминании об этом сердце тоненько заныло) - уже отслужил в армии и теперь учится в институте...
Да, столько воды утекло...
Только о Конкуренте ничего не слышно. Будто в воду канул. Да Герасима его судьба и не волновала, потому что винил во всех бедах, приключившихся когда-то с ним, одного Петьку Цыбина. Недаром, получив от него первые письма, он ни разу на них не ответил, и их связь на этом порвалась.
Надо узнать, где сейчас Маша Богачёва, эта гордячка. Вот бы с кем он сейчас встретился: Герка всегда вспоминал о ней. Из писем сестры он знал, что Маша была замужем, да вскоре разошлась и потом куда-то уехала. Ну, это нетрудно узнать. В Заглядовке-то знают, только поинтересуйся. Самую полную информацию выдадут.
Ему нужны дети, потомство. Хватит жить в одиночку! И надо хозяйство заводить. А работать он любит и умеет. Это ведь в жизни главное.
Размышляя об этом, он окончательно решил: снова будет жить здесь, на родине. И на душе стало свободнее и легче, будто давняя и тяжкая хворь его наконец отпустила. И пусть всё надо начинать сначала. Его это ничуть не пугает: у него ещё силёнки хватит! Вот только переходить запретную черту он уже никогда не станет: не такой дурак, как двадцать пять лет назад... Был же он в чести за Байкалом! И тут будет: если он, Герасим Иванович Миронин, что-то сильно захочет, то обязательно этого добьётся...
И он впервые облегчённо вздохнул.
Платонов Егор Васильевич, Пути нет конца
© Copyright: Шехавцов Святослав Григорьевич, 2020
Свидетельство о публикации №220041200325
Свидетельство о публикации №220041200325
Рецензии