Капитан, капитан, улыбнитесь...

               
                1

   Миша Синичкин в детстве мечтал стать нахимовцем. Потом суворовцем. Но стоило ему только заговорить об этом, как его мама и бабушка, а с ними ещё и мамина сестра тётя Клара, обычно такие мягкие и податливые, всегда готовые исполнить любое его желание, вдруг становились твёрдыми, как гранит и неприступными, как Алькамбра. И перед этой мощной обороной все его детские трепетные мечты рассыпа-лись в прах, не успев даже, как следует сформироваться. Но, ведь известно, что запретный плод особенно сладок, и Миша повторял свои попытки вновь и вновь.
   - Нет, Мишенька, ты будешь архитектором, как твой дедушка, - ласково уговаривала его мама.
   - Или уж, на худой конец, учителем, как твой отец, - добавляла бабушка.
   Отец Миши, Николай Михайлович, учитель геометрии, давным-давно затюканный женой, тёщей и свояченицей, ничего не говорил, а только задумчиво смотрел на сы-на сквозь толстые стёкла очков и раскуривал очередную папиросу.
   - Что это вообще за фокусы такие – стать военным? – патетически восклицала нервная и вздорная тётя Клара. – А вдруг война? Что ты тогда будешь делать? Как запоёшь?
   - Не буду я ничего петь, а воевать буду - хмуро говорил Миша и сжимал кулаки, - чтобы пасть за Родину.
   - Батюшки-светы! – заламывала руки бабушка. – Ишь, что удумал. Пасть! Да разве вас этому в школе-то учат?
   - Именно этому и учат! Ещё как учат! – торжествующе вскакивал со своего места Миша. – Партизан Лёня Голиков! Марат Казей! Саша Чекалин! Валя Котик! И все пали геройски! Что мало? Я ещё могу назвать…
   - Всё! – прерывала его мама. – Я слышать больше ничего не желаю! Иди немедленно учи уроки! Почему не заполнил сегодня дневник юного натуралиста? Куда опять запропастилась валерьянка? Ах, боже мой, ну, что за ребёнок! Откуда это непостижимое упрямство? И в кого это он такой?
   - Чему ты удивляешься, - многозначительно улыбалась тётя Клара, показывая глазами на смиренного Николая Михайловича. – Есть в кого.
   Миша вдыхал и шёл в свою комнату заполнять ненавистный дневник юного нату-ралиста и учить правила об «О и Е после шипящих и Ц в суффиксах и окончаниях су-ществительных и прилагательных».

                2
 
    Прошли годы…   И вот перед самым окончанием школы Миша решительно заявил своим домашним, что поступает в артиллерийское училище и это его решение окон-чательно, безоговорочно и никакому обсуждению не подлежит. А они все, если дей-ствительно желают ему счастья, должны его понять и не препятствовать. Тем более, что училище находится едва ли не под окнами (всё происходило в Ленинграде 70-х годов прошлого века). Но тщетны были Мишины призывы: разразившийся после этого заявления скандал достиг такой степени накала, что даже Николай Михайлович вдруг разомкнул каменные губы и произнёс с лёгкой укоризной:
   - Ну, что ты, Миш… Ты уж это… может слишком…
   Если бы, висящий на стене в гостиной портрет Мишиного полувеликого деда-архитектора вдруг заговорил, наверное, внук и то бы меньше удивился. Он сел за стол и обхватил голову руками.
   - Ни архитектором, ни учителем я не хочу быть и не буду, - в Мишином голосе появились зловещие нотки. - Пойду уж лучше в медицинский, стану патологоанато- мом.
   - А что, разве нельзя по-хорошему? – мама устало присела рядом с ним на краешек стула. – Стать, например, хирургом или психиатром?
   - Как я могу стать психиатром, когда вы мне уже всю психику деформировали? Хороший из меня получится психиатр. Нечего сказать! А для того, чтобы резать живых людей у меня, извините, не хватает кровожадности.
   - Да вы только посмотрите на него! – взвилась тётя Клара. – Ему добра желают, а он тут ещё выделывается! Что за вздор, что за фантазии такие, прямо-таки непреодолимое стремление к портянкам и кирзовым сапогам!
   Тут бабушка, осадив взглядом дочерей, заговорила с Мишей тоном, каким обычно разговаривают с больными, которые упорно не желают принимать назначенное им лекарство.
   - У моего дедушки брат, дядя Серёжа, тоже был врачом. Красавец был мужчина, - бабушка манерно закатила глаза. – Носил эполеты и золотое пенсне. А как он танце-вал мазурку! Это надо было видеть! Он уже в годах был, но никто из молодёжи с ним даже близко сравниться не мог. Помню тогда на балу у Яблонских…
   - Постой, постой, - насторожился Миша, которого не заинтересовали ни пенсне, ни мазурка, а тем более уж призрачный бал у каких-то Яблонских. – Ты говоришь – «врач», а почему тогда он носил, как ты выражаешься, эполеты?
   - Но он же военный был. Военный врач. Сопровождал Скобелева в его туркестан-ских походах. А потом попал с ним в Болгарию (или, наоборот, перед этим?). Гора там… как она…  Господи, забыла название.
   - Шипка, - подсказал ей зять.
   - Да, да, - именно Шипка, - закивала головой бабушка. – Он рассказывал потом, что там было почему-то жутко холодно. Хотя это странно, ведь Болгария южная страна.   
   - Зимой в горах и на юге бывает очень холодно, - опять помог ей Николай Михайлович.
   - Но, он там едва не отморозил ноги. Как бы он тогда танцевал мазурку? Всё, к счастью, обошлось благополучно, только мочку у левого уха срезала ему янычарская пуля.
   - Для женщины это была бы проблема, а ему же не серьги было носить, - фыркнула тётя Клара.
   - Да он и не переживал, - махнула рукой бабушка. – Его тогда к ордену представили и в звании повысили. Так что, Мишенька, запомни: вот какие у тебя ещё были предки.
   Но «Мишенька» не только запомнил, но и, как говорится, крепко намотал на свой гипотетический (пока ещё) ус. Ведь бабушка сама того не ведая указала ему направление к осуществлению заветной мечты. И главное никто ничего не заподоз-
 рил.
   Дальше всё было делом техники и некоторого напряжения интеллектуальных воз-можностей. Миша поступает в медицинский институт и после 3-го курса успешно переводится на военный факультет этого же института и переходит на, так давно желаемое им, полуказарменное положение.
   Дома эту новость восприняли на удивление спокойно.
   - Пошёл по стопам дяди Серёжи, - удовлетворённо сказала бабушка.
   - Врачи, даже военные, не совсем военные, - туманно выразилась мама.
   - Ну, всё-таки работать в госпитале – не из пулемёта строчить куда попало, - подвела итог тётя Клара.
   Николай Михайлович пустил волнистую струю дыма и не сказал ничего.

                3
 
   Так мирно и спокойно прошло ещё несколько лет; и тут уже будучи на последнем курсе Миша встретил ЕЁ и влюбился без памяти. Лия была изящна и привлекательна той особенной старозаветной семитской красотой, которая во все времена сводила с ума и великих царей, и знаменитых полководцев, и богатых фарисеев, и нищих по-этов. Вот и Миша не избежал этих волшебных чар, хотя и не относился ни к перво- му, ни ко второму, ни к третьему, и даже не был поэтом.
   Известие о предполагаемой женитьбе выпускника-курсанта в доме приняли бла-гожелательно; так, что даже из дыма, плотно окутывающего учителя геометрии, по-слышалось:
   - Совет вам, да любовь.
   Потрясённые таким откровенным попранием всех устоявшихся, а оттого казавши-мися им уже незыблемыми прав главенства в решении семейных вопросов, дамы растерянно переглянулись, пожали плечами, а потом дружно закивали головами в знак одобрения.
   - Дядя Серёжа тоже рано женился, но был счастлив вторым браком, - рассеяно ска-зала бабушка. – Там был какой-то жуткий мезальянс… Я, право, уже не помню….
   - Ах, мама! Ну, что ты говоришь? – перебила её тётя Клара. – При чём тут дядя Серёжа, вторые браки, мезальянсы какие-то! Очень приятная, умная и воспитанная девушка. Уж извините меня, не хабалка какая с Сенного рынка. Правда – она иудей- ка.
   - Как иудейка!? – округлила глаза Мишина мама. – Еврейка, выходит, что ли? Надо же! А на вид такая приличная семья, да и фамилия у них русская.
   - Бывали случаи, когда они переиначивали свои фамилии на русский лад, - вдруг донеслось из облака дыма. – Это была вынужденная мера, чтобы уберечься от воз-можных репрессий или просто для банального продвижения по службе. Кстати, у нашего директора, Константина Петровича, зять вообще татарин, а живут душа в душу. Он говорит, никакого русского за него не надо.
   Все опять удивлённо посмотрели на Николая Ивановича, опять покивали головами; и все пустые рассуждения, да рассусоливания, которых в былые времена хватило бы на неделю, а то и больше, были прекращены.
   Родители Лии тоже не были против. Будущий офицер-медик пришёлся всем по душе. Правда, мама, Адель Ароновна, после того как счастливый и окрылённый радужными надеждами жених отправился в свою казарму, сказала задумчиво, глядя поверх головы своей дочери:
   - Ну, всем, вроде, хорош, хоть и гой. Но вот фамилия у него какая-то несерь- ёзная  - Синичкин.
   - Зато бабушка - урождённая Энгельгард, - быстро парировала Лия. – И барон Врангель им родственник. А дедушка – знаменитый архитектор.
   -  Да, порода – тут уж никуда не денешься, - удовлетворённо заметил папа Лев Ильич. – Но и мы тоже не ортодоксы какие там себе. Не забывайте, что я зарабаты-
ваю вам на жизнь преподаванием научного атеизма, исторического материализма и прочей галиматьи, - при этих словах он многозначительно поднял вверх указательный палец. -  Так что тут по неволе станешь интернационалистом.
   - Ах, ты со своими лекциями и дома уже начал заговариваться! – вскричала Адель Ароновна, прижимая пальцы к вискам. – Кругом одни «измы», как будто ничего более и в мире нет!
   - На вас не угодишь! – начал распаляться и Лев Ильич.
   - Постойте! Постойте! – одёрнула Лия своих родителей. – Так вы против или нет?
   - Да! – в один голос воскликнули Адель Ароновна и Лев Ильич. – То есть – нет!
   На том и порешили. Свадьбу сыграли незадолго до Мишиного выпуска из институ-та, а Лии из университета, где она в течение пяти лет усердно изучала прикладную лингвистику, что само по себе уже вызывало невольное уважение и говорило не только о своеобразном складе ума, но и о самоотверженности девушки.
               
                4

    Новоиспеченного лейтенанта отправили нести службу в Германию (тогда ещё ГДР), и он вместе с молодой женой отправился в славный город Эрфурт. Тут молодо-жёны с немалым для себя удивлением обнаружили, что страна, проигравшая войну, живёт и здравствует намного лучше, чем страна-победитель. Невольно закрадывалась крамольная мысль: «А как же тогда там… дальше на Западе»? Но советским офицерам не полагалось рассуждать; и Миша, верный воинскому долгу и дисциплине, не стал особо заморачиваться на этот счёт, а просто с головой окунулся в работу в военном госпитале. Лия почти сразу же стала преподавать в местной школе русский и немецкий языки. Гарнизон был большой. Имелся благоустроенный военный городок для семей офицеров, детский сад, школа, клуб, магазины, аптека. Одним словом – живи и не горюй.
   Они и не горевали. Жизнь складывалась, как нельзя лучше. Через два года Лия родила двойню: двух крепких, здоровых мальчуганов. Не долго думая, назвали их Лёвой и Колей - в честь дедушек.
   - Обрезать будем или нет? – в шутку поинтересовался счастливый отец.
   - Сами определятся, - загадочно повела глазами Лия, - когда время придёт.
   Ну, время действительно имеет такое свойство – оно идёт, а следовательно, когда-нибудь, да и придёт. Весь вопрос в том, какое оно будет. Вот пришло оно и для счастливой семьи капитана медицинской службы Михаила Синичкина. После чет-рёх лет безоблачного пребывания в благоустроенной и комфортной Германии Мишу по ротации перевели для прохождения дальнейшей службы в Среднюю Азию и это ещё крупно повезло, что не в кишлак какой-нибудь, не в пустыню, а в пусть не  цент-ральный, но всё же в госпиталь расположенный недалеко от одной  из союзных сто-лиц. Правда, как оказалось, это не сильно чего меняло.
   Во-первых, в плане благоустройства там был полный швах. Вместо прежней по европейски благоустроенной квартиры,  пришлось поселиться в какой-то грязной коммуналке. Во-вторых, климат. Для людей, привыкших к умеренной, прохладной погоде, он был совершенно невыносим: жара, духота, мухи, тарантулы, змеи. Всё засрано. Всюду вонь. Нет нормальной воды. Все покупают минералку, на ней и готовят. И, далее, в-третьих, все прилагающиеся к этому «прелести» замшелой гарнизонной жизни: скука, пьянство, разврат, полное падение дисциплины и нравов. В первый же день по прибытию в часть Миша стал невольным свидетелем, как тол- стый, потный, багроволицый майор Арутанян распекал  дневального по роте: «Как ты стоишь, говно такой!? Как ты стоишь перед майором Советской армии!?» А соседка по коммуналке сразу же открытым текстом намекнула, что у неё муж в командировке, а дочка у бабушки в Рязани.
   Словом: «Анкор, ещё анкор!» Ещё «анкор» и ещё! Круглосуточный «анкор». После пары месяцев такой жизни Лия сгребла в охапку близнецов и умчалась к родителям в Ленинград, а Миша впал в некую прострацию и впервые почувствовал себя одурачен- ным. Так всегда бывает, когда наши представления и ожидания терпят катастрофу; разве мог кто-нибудь, отправляясь в плавание на печально известном «Титанике» предположить, что всё так обернётся? До Миши, конечно, доходили слухи о неслад-ком житье в отдалённых гарнизонах нашей «необъятной». Но чтобы до такой степени… 
               

                5
                С таким положением дел капитан Синичкин мириться не мог и не хотел. И он стал напряжённо размышлять, как вырваться из этого края средневековых дуванов, мутных арыков, всепроникающей пыли и тоски. Скоро пришла подходящая мысль: необходимо во что бы то ни стало получить разрешение на учёбу в военно-медицинскую акаде- мию, а она, родимая, находится как раз в родном Ленинграде! Итак, как положено по форме, подготовив рапорт, Миша направился к начальнику гарнизонного госпиталя подполковнику Трефилову.
   В просторной, но  какой-то неряшливой, запущенной приёмной не было ни одного посетителя. Лишь неопределённого возраста полноватая брюнетка лениво выстукивала что-то на раздолбанной пишущей машинке.
   - Можно к товарищу подполковнику? – поздоровавшись осведомился проситель.
   - Да, ради Бога, - не отвечая на приветствие буркнула брюнетка и с грохотом передвинула каретку.
   Миша потянул на себя обшитую допотопным дерматином дверь и вошёл.Оглядевщись,  он с удивлением заметил, что в кабинете никого нет; хотя присутствие человека чувствовалось во всём: в воздухе, густого пропитанным табачным дымом и одеко-лоном «Шипр», в недопитом стакане чая на столе, в шинели, брошенной на пузатый диван с валиками покрытый белой простынёй. Теряясь в догадках, Миша даже  заглянул под стол, но и там никого не обнаружил. Внезапно громко и требовательно зазвонил телефон. Тут же распахнулась неприметная дверка в стене и , как чёрт из табакерки, возник подполковник Трефилов. Был он в домашних тапках, галифе со спущенными помочами, в майке и с полотенцем на шее. Миша хотел было доложиться по форме, но тот махнул в его сторону рукой и указал на стул напротив стола, а сам снял трубку с аппарата.
   Некоторое время он молча слушал, то и дело вытирая полотенцем то шею, то лицо.
Наконец, с явным раздражением в голосе начал выговаривать своему невидимому собеседнику.
   - Они, что там – все с ума посходили? Кого это я им пришлю? Каких врачей «шилки»1  ихние долбаные проверять? Может ещё им гаубицы проверить, а заодно уж и системы залпового огня, а артиллеристы пусть у нас пока больных полечат! Надо же выдумали – «шилки» мы должны проверять! Что? Сушилки? Хер ли тогда ты мне здесь мямлишь, как *** жуёшь!? Доложить по-человечески не можешь! Я ведь чуть не рехнулся тут с тобой. Ну, кого-нибудь назначьте. Проявите, в конце концов, хоть какую-то инициативу! Да, вот ещё что, - голос подполковника вдруг сделался задушевно-интимным. – Левон Адамыч, дорогой, пошлите кого-нибудь из офицеров ко мне домой. У Ирины там лампочка перегорела, надо бы ввернуть новую…  Да, опять…. Проводку проверить? Ну, хватит меня тут учить, чем мне заняться! – в голосе Трефилова опять зазвенел металл. - Доложишь об исполнении!
   Подполковник бросил трубку, закурил, глотнул из стакана чая и недовольно по-смотрел на Синичкина.
   - Ну, что там у вас, капитан?
   Миша протянул рапорт. Трефилов обвёл стол глазами
   - Ты моих очков тут не видел?
   - Никак нет, товарищ подполковник, - несколько удивлённо ответил Миша.
   - Ах, чёрт! Я же на них сижу! – Трефилов приподнялся и достал из-под задницы очки. – Ты смотри-ка, даже не треснули!
   Он поправил дужки очков и, водрузив их на положенное им место, стал читать Мишин рапорт. Читал он долго, с каким-то хмыканьем и причмокиванием, как будто переводил с иностранного. Наконец закончил, разорвал бумагу на мелкие кусочки и,
 на глазах у изумлённого Миши, бросил в корзину для мусора.
   - Ты здесь капитан без году неделя, а туда же…   Нет, ты послужи, да потяни лямку, да понюхай вони портяночной. А то больно все быстры! Всё, разговор окон- чен!
   - Разрешите идти?
   - Идите.

1 ШИЛКА - советская самоходная зенитная установка
               
               

                6
 
    Миша встал и направился к выходу.
   - Постой, - вдруг уже на пороге остановил его Трефилов неожиданно потеплевшим голосом. – Михаил… Николаевич, присядь-ка на минуточку. Тут дело у меня к тебе несколько, как бы сказать, деликатного свойства…  Между нами, сугубо между нами.
    «Уж не к Ирине ли к своей собирается меня послать лампочку вкручивать», - пронеслось в голове у капитана. Однако, всё оказалось ещё более неожиданным.
   - Тут, видишь ли, какое дело, - подполковник замялся и почмокал губами, как бы подбирая необходимые слова. – Одним словом, числится за мной такой бзик: как выпью…  Ну, так, когда, естественно, уже… прилично, так сказать, выпью…  Появляется у меня неукротимое желание улучшить нашу гарнизонную жизнь. Сами собой составляются и приказы, и рапорта на приказы вышестоящего начальства. Ну, и так далее…  Причём всё чётко и канцелярски выверено. И такие блестящие мысли и идеи возникают в голове – просто держись! А утром, - он удручённо развёл руками, - хоть убей – ничего не могу вспомнить.
   - А Вы бы записывали.
   - Записывал, но ничего из записанного не могу разобрать. Вот сам посмотри  молодыми глазами, может разберёшь чего.
   С этими словами Трефилов протянул ему лист бумаги, испещрённый какими-то немыслимыми каракулями.
   «Он издеваться что ли надо мной вздумал, - неприязненно подумал Синичкин. – В этих иероглифах не то что смысла – ни одного слова разобрать нельзя. Ну,подо- жди! Сейчас я тебе подыграю, старый охломон».
   - Ну и почерк у Вас, уж извините, товарищ подполковник, но разобрать можно.
   - Правда!? – обрадовался Трефилов. – Тогда давай диктуй, а я записывать буду, - и взял карандаш.
 Придав своему лицу сосредоточенный вид, Миша начал «диктовать». Неожиданно, несмотря на отсебятину и ахинею, которую он старательно возводил до вершин глум- ления и откровенного издевательства над всяким здравым смыслом, в итоге полу- чился вполне себе презентабельный текст. В нём чудесным образом оказались в полном сочетании и соответствии друг с другом  все составные части аналогичных приказов и постановлений того времени. Здесь  было и о поднятии на должную высоту профессионализма советских военных медиков, и о морально-нравственном совершенствовании медицинского персонала, и о повышении чувства ответственности за порученное дело, и о профилактической работе по выявлению педикулёза и чесо- точного клеща среди солдат гарнизона,  а также о  единстве и сплочённости советского общества на основе патриотизма, гуманизма и пролетарского интер- национализма. И всё это, разумеется, в свете идей марксизма-ленинизма и руково- дящих и направляющих решений очередного съезда КПСС.   
 В эту откровенную мертвечину из набивших оскомину «измов» лишь один живой пун- ктик не удержался и вставил капитан Синичкин: «О недопущении оскорбительных и нецензурных выражений майором Арутюняном Л.А. в отношении личного состава».
   Подполковнику подобное изложение «его» мыслей определённо понравилось.
   - Ну, что сказать… вот видишь, - удовлетворённо почмокал он губами. – Надо отдать Люсе, пусть напечатает и подошьёт в папку приказов. А Левона этого я давно хотел пропесочить за его матерщину. Да ладно был бы русский человек, а то ведь…Взял моду крыть матом при всех! Я и сам люблю иногда крепкое словцо вста- вить,но всё-таки надо знать место. Вот приходи ко мне, да и матерись, если по делу, конечно, сколько тебе влезет. Я не кисейная барышня, небось не растаю. Я и сам могу покрыть так, что мало не покажется! Так что давай, капитан, служи, - он встал и протянул Мише руку. – Служи и никаких гвоздей. А там видно будет, - добавил он загадочно.

                7
 
    И, действительно, эта встреча имела вполне закономерное продолжение. Дело в том, что товарищ подполковник Трефилов не был алкоголиком (нет! нет! ни в коем случае!), но любил, мягко говоря, «пригубить». Пил он исключительно в нерабочее время: вечером или ночью, а днём умудрялся обходиться только чаем с непременным лимоном, несмотря на бушующий пожар внутри. И вот иногда, при достижении опреде- лённого градуса опьянения, им овладевал невыносимый административный зуд. Это было нечто похуже солдатской чесотки. Тогда подполковнику начинало казаться, что
весь мир перед ним, как на ладони, а его самого неведомой силой возносило до не- бес. И оттуда, с горних высот, он не без омерзения взирал на вверенное ему под- разделение (да, что там – подразделение – весь округ, а то и больше) и все проб- лемы и способы их решения были перед ним, как на ладони. Он бросался к столу, хватал первый попавшийся под руку лист бумаги и карандаш и торопливо, ломая грифель и матерясь, писал и писал, чтобы утром… не прочесть ничего. Это до такой степени стало угнетать подполковника, что он в серьёз начал задумываться о про- исках нечистой силы. Но тут-то и появился капитан Синичкин. И подполковник Трефилов  с облегчением отбросив всякую чертовщину, сразу воспрял духом, а подчинённые быстро и с проклятиями почувствовали на себе, что они не забыты и не покинуты начальством.(Благодаря мишиной креативности и выдумке). Теперь он регулярно получал «спецзадания» по отливанию «блестящих» мыслей подполковника в готовую для дальнейшего употребления форму. Так прошло полгода.
   В конце концов вся эта канитель изрядно надоела капитану.  И тут шальная, дерзкая мысль пришла ему в голову.  И вот, когда в очередной раз пришлось вы- полнять «спецзадание» по переводу сущей абракадабры в абракадабру канцелярскую, Миша вдруг вскочил и гаркнул во весь голос:
   - Служу Советскому Союзу!
   От изумления подполковник тоже встал и даже посмотрел назад – уж не стоит ли кто у него за спиной?
   - Что? Что такое?
   - Ну, как же, Николай Петрович, - разыгрывая неподдельное волнение, Миша ткнул пальцем в листок исписанный подполковничьими каракулями. – Вот здесь под номером шесть Вы указываете, что рекомендуете меня  для обучения в Ленинградскую военно-медицинскую академию!
   Подполковник сел и мрачно посмотрел на капитана.
   «Всё, пропал, - пронеслось в голове у бедного Миши. – Доигрался!»
   - Ну что ж, - после тягостного молчания сказал Трефилов. – Что написано пером – не вырубишь топором. Подашь рапорт – я подпишу. Только вот что. Через три дня к нам прибудет начмедокруга генерал Опанасенко. Вот пусть он тебе и утверждает. Я тебя вызову.

                8
 
   Через несколько дней капитана Синичкина вызвали к подполковнику. Бледный, с отёкшими глазами, Трефилов сидел на стуле и напоминал фигуру, вырезанную из кар- тона.  Огромный, краснолицый и весёлый генерал Опанасенко расположился на диване.
   — Вот, Александр Зиновьевич, - скорбно доложил Трефилов, протягивая рапорт Синичкина генералу, - Просится в академию, - кивнул на вытянувшегося «во фрунт» капитана. – Не по душе им гарнизонная наша жизнь. Ох, не по душе!
   - Тебе, что ли она больно нравится – просто другой нет, - неожиданно добро- душно рассмеялся Опанасенко. -  Пусть едет хлопец, набирается знаний. Это же наша будущая смена! Ты сам-то, гляжу, подписал, а это уже, как говорили древние римляне verba volant, scripta manent - слова улетают, написанное остаётся. Давай и я подпишу.
   Он придвинулся к столу, взял ручку и размашисто расписался в левом верхнем углу.
   -  Всё. Идите регистрируйте документ, капитан. А тебе, подполковник, скажу со всей большевистской прямотой: бардак у тебя тут и ****ство. На тебя жалоб от личного состава и ото всюду – уже не знаем, куда складывать.
   Не слушая их, Миша чеканным шагом вышел из кабинета.
   - Люся! Люсенька! Зарегистрируй мне вот этот документик, - бросился он к се- кретарше.
   - Что, отпустил всё -таки. Ну, с тебя «Птичье молоко», - Люся вялыми руками взяла рапорт и поставила печать и штамп. – А я на тебя виды имела, - вздохнула она.
  В это временя из кабинета через неплотно прикрытую дверь донёсся звучный хохот Опанасенко:
   - Что до сих пор всё к твоей Ирине ходят лампочку вкручивать? Ну, ты дурак Микола! Заявляю это тебе со всей большевистской прямотой!
    Осчастливленный Миша, еле сдерживая шаг, помчался на почту звонить в Ленин-град поделиться радостью с Лией. «Капитан, капитан улыбнитесь, - тихонько напе-вал он всю дорогу, эту лёгкую, так нравившуюся ему ещё с детства, песенку, не замечая и не придавая значения тому, что творилось у него над головой; за низ- кими облаками, которые сползли с гор и укрыли перламутровой пеленой непривет- ливое небо, стоял почти непрерывный, тревожный тяжкий гул пролетающих не то бомбардировщиков, не то тяжёлых транспортных самолётов.
   «Куда это они сорвались?» - только мимолётно подумал Миша, и опять закрутилось у него в голове: «Капитан, капитан, улыбнитесь»….
   Был вторник, 25 декабря 1979 года. Началось вторжение советских войск в Афга-нистан.

                9

    Новый, 1980 год, капитан Синичкин в составе сводного медицинского отряда встречал уже в чужой стране, на каменистом, продуваемом всеми ветрами плоского-рье. Было до омерзения холодно и неприютно. За ближайшим хребтом время от време- ни била артиллерия. Неподалёку, в чёрных, корявых кустах кто-о противно чавкал и всхлипывал. Выпили по обычаю с коллегами спирта, поздравили друг друга с Новым годом и улеглись спать не раздеваясь.
   «Похоже, накрылась моя академия медным тазом, - ворочался и никак не мог уснуть капитан Синичкин. – Интернациональный долг! Надо же – придумали! Что за херня? Когда это я успел задолжать? Мы находимся в какой-то чужой, тёмной и   неожиданно холодной жопе. Хотя, пожалуй, скоро здесь станет удушающе жарко и даже душно, ибо нетрудно заметить, что нам здесь почему-то не особенно рады».
   Теперь издалека, даже служба в заплёванном гарнизоне, но в хотя бы в относи-тельно родной Средней Азии, казалась Мише почти трогательным романтическим приключением. Но человек так уж устроен – он привыкает и адаптируется к любым обстоятельствам, и на фоне, казалось, непроницаемого мрака начинают проступать белые полосы. Так и Миша: постепенно привык и к неустройству быта, и к прочим армейским тяготам, как будто так было всегда. Он втянулся в работу, и это была более серьёзная работа, а не обычные гарнизонные аппендиксы и чесотка. Даже мысли об академии отступили на второй план и потеряли свою былую привлекатель- ность и актуальность. Весной, правда, стали одолевать змеи, коих Миша опасался гораздо более, чем пуль душманов. Обнаглевшие рептилии проникали даже в опера- ционную. Так что всегда приходилось быть начеку. К счастью, через месяц госпи- таль передислоцировали и злобные гады исчезли.
   Летом Мишу стало всё-таки иногда покалывать – неумолимо приближалось время вступительных экзаменов в академию. Пару раз удалось дозвониться до Трефилова, но тот ничего внятного ему не посоветовал. Лишь полупьяным голосом с пафосом продекламировал: «Держись, мой мальчик: на свете два раза не умирать. Ничто нас в жизни не может вышибить из седла1», - потом всхлипнул, видимо от переизбытка чувств, и закончил нелепым призывом горячо любить социалистическое отечество.
   Так что, здраво рассудив, капитан Синичкин определил для себя, что в сло- жившейся ситуации (а это, как не крути, форс-мажор), никакая академия ему не светит; и поэтому, когда к ним в часть неожиданно прибыл генерал Опанасенко, Миша, смирившись со своим положением, даже не подумал напомнить ему о себе.
  1 К. Симонов "Сын артиллериста"

                10
 
Зато генерал сам о нём вспомнил. Обходя строй личного состава, он вдруг остано-вился около Миши.
   - Капитан Птичкин?
   - Синичкин, товарищ генерал, - поправил его Миша.
   - Вы что же, капитан, насчёт академии, передумали что ли? Тогда зачем воду мутили? Другие желающие были, можете не сомневаться.
   - Да нет, - капитан растерялся от неожиданности и ответил не по форме.
   - Это что за ответ, - грозно нахмурил брови генерал. – Так что: да или нет?
   - Никак нет, не передумал. Но в связи со сложившимися обстоятельствами не имею возможности.
   - Ээээ, да бросьте вы эти свои интеллигентские штучки. Вечно так у вас: чуть что и давай руки заламывать, да философствовать! Я тебе со всей большевистской прямотой заявляю: мы не рабы обстоятельств. Мы сами их создаём по мере необхо- димости, сами и реализуем. Я распоряжусь. Зайдёшь завтра за документами в штаб. Кстати, «вертушка» будет послезавтра. Постарайтесь успеть. Удачи.
   И генерал-майор медицинской службы Александр Зиновьевич Опанасенко проше- ствовал со своей свитой дальше. А в душе капитана медицинской службы Синичкина опять возник, как тут был, бодрый, жизнеутверждающий мотив: «Капитан,
 Капитан, улыбнитесь»….   
   Сдержал слово генерал Опанасенко. Сдержал, надо отдать ему должное. Выправил на следующий день Синичкин все необходимые документы, да ещё и очередной отпуск и положенные отпускные к нему получил. И вот уже видавший виды Ми-8 подхватил и умчал Мишу в сияющую даль.

                11

                Дорогая Лия! 
   Пишу тебе из госпиталя Бурденко в Москве, куда прибыл вчера. Ну, ты знаешь, что я получил небольшое ранение, но при этом, слава Богу, жив, здоров и прак- тически невредим. Подозреваю, что военкоматские обалдуи сильно напугали тебя, ласточка моя иерусалимская. Как там мальчишки? Соскучился по вам всем безумно. Но придёться ещё немного подлечиться. Ты спрашиваешь меня в письме, почему так долго лечится обычный вывих? Ну, куда мне деться от твоей проницательности, о, дщерь Соломонова! Вообще-то, там довольно сложный перелом. Но, ничего страшного, ничего страшного! Прошу тебя не пугайся. Вынужден тебе признаться, что одной ноги вообще по колено нет. Ну, нет и нет! Остальное-то всё цело. И я, клянусь тебе, доволен этим вполне. Ты может возразишь мне, как можно быть довольным в моём положении? Отвечаю тебе: только в моём положении довольным и быть. Садануться с высоты 200 метров и отделаться только половиной ноги. Разве это не удача? Разве это не повод Господа благодарить? Не повод радоваться жизни? Посмотрела бы ты(а лучше не надо) на остальных. Там и лечить-то уже нечего. Со мной тут психолог работал – всё удивлялся моей жизнерадостности. А сам весь какой-то унылый, мутный. Я ему и говорю, вот если тебя ухватить за шкирку и поднести к вратам ада, а потом взять, да вернуть назад – живи! Вот ты тогда будешь от радости хрюкать всю свою оставшуюся жизнь. Он обиделся и ушёл. Видимо, так и не понял ничего. Жду с нетерпеньем тебя с детьми. Сейчас добраться до меня легко, это не в Душанбе лететь. Передавай всем нашим привет и пожелания бодрости духа.

                твой Мишустик               
p.s. «Капитан, капитан, улыбнитесь», помнишь эту песенку?
p.p.s. Мне, правда, майора присвоили, радует, что не посмертно.