Всякая сосна своему бору шумит

        Летучая заметка из дневниковых записей

Ослепительно золотой монетой скользит по небу апрельское солнце. Оно кажется гораздо ниже голубой бездонности. Так и тянет поднять ладони кверху и коснуться яркой монеты рукой.

Окно открыто, и я украдкой протягиваю руки в сторону монеты, сверкающей белым-белым золотом.  Но с севера дышит ветер. Ледяное его дыхание обжигает ладонь.
Гляжу на молодую апрельскую травку, брызнувшую меж лип. Она  не зелена, а присыпана серебром еще не стаявшего  утренника. Солнечные лучи борются с морозной пудрой, усеявшей луг, но не утихающий сиверко пока не сдается. Холодно, бесприютно, несмотря на отчаянное золотое свечение небес.

А в полночь по небу прогуливалась ущербная луна. От неё как будто кто отщипнул небольшой кусочек. Но она ночным сторожем с фонарем ощупывала каждый уголок уснувшей земли. Длинные её космические лучи ослепили и моё окно, и меня в нем. Огладив стены городских домов, дорожки и выбеленные светом стволы дерев,  луна щедро одаривала всё серебром.  Становилось видно, как днем.
 Вместе с лунным светом незаметно крался и ложился на охлажденную землю заморозок.  Лунное серебро и серебро будущего утренника сдружились и кое-где сковали легким ледком лужицы.

И вот я встречаю взаперти утро. Выполняю предписания и рекомендации по коронавирусу.

Хотя страшно как хочется всё бросить и уехать в деревню. Всего-то 30 вёрст! Там безбрежное колыхание уже не столь прозрачного леса. В лесу, возле деревни, вопреки неустойчивому теплу, бурно зеленеет подлесок. Он зеленит и видимый мною край городского леса. Но тот лес, что рядом с деревней, зовет и зовет к себе. Да так, что становится уже нестерпимо сдерживать порывы. Хочется удрать от постоянных телевизионных запугиваний: вирус наступает, ужас, ужас!..

Неподалеку от деревенского дома по-прежнему течет ручей, растекаясь, затопляя берега у бобровых плотин. Там вода блестит на солнце и бьет по глазам, словно косо поставленное зеркало. На дне ручья, подальше от плотин, пульсирует серебряный песок, и едва слышна его бесконечно однообразная  песня .
А в бездонно-заманчивой вышине над деревней роспись акварельной синевы. Смотреть на неё – больно глазам!  Лучше всего  высмотреть её, заглянув в глубокий колодец.  На его дне небесная синь отражена с такой ясностью, что разглядишь  каждую её лазурную прожилку.

Можно в деревенскую тишь услышать, как вдалеке грохочет город. Но этот грохот я стерплю. Стерплю за то, что знаю: вокруг меня русские просторы, которые я люблю больше жизни. И я не нуждаюсь в чужих краях, в иноземных красотах. Наверное, потому, что свои, русские просторы, до глубины еще не  прочувствованы душой, не обласканы  собственным сердцем. Дожить до потребности, когда КАЖДЫЙ КАМЕШЕК в твоей стороне будет ощущаться знакомым и родным, - удивительное, ни с чем несравнимое счастье. Об этом и думаю, и пишу. Ведь всякая сосна своему бору шумит.