Дар божий

Борис Нисневич
Дар Божий

Эта странная женщина появилась невесть откуда на окраине города, превращенного в село разведённым здесь скотом и большими огородами. Что привело её в бывшую Восточную Пруссию, никто здесь не знал. Мало того, что лицо и острый нос выдавали типичную еврейку, так ещё и имя у неё было многим неприятное, немецкое - Герта. И знакомясь, она говорила: «Можете звать меня Гертруда. Гертруда Штерн».
Не было у неё в этом городе ни родных, ни друзей. Привела её сюда случайная встреча с однополчанином старшего брата, от которого узнала , что единственный родной ей человек, дошедший с боями почти до конца войны, там похоронен - в самом центре. Не лучшее время тогда было для поездки к известной братской могиле, но у неё сразу возникло решение остаться на  земле, где вечный покой обрёл её самый любимый родственник – старший лейтенант Иосиф Штерн.
Она поселилась в заброшенном кирпичном домике, до которого по чистой случайности не дошли руки тех, кто уже всё деревянное и кирпичное разобрал и пристроил в своём хозяйстве. Весь её скарб состоял из случайно найденных вещей, тёплая одежда - из фуфайки на вате.
Она никого ни о чём не просила, хотя нуждалась во всём, что ни вспомни - от вилки, ложки, до топора и лопаты. Но выжившим в войну здешним людям делиться последним было привычно. И вскоре одинокая женщина, по навыкам не чужая земле, завела огород, где всё у неё росло из семян соседей, превосходя их урожай дивным качеством и количеством. Они допытывались у неё - чем удобряет, что подсыпает - ведь семена одни и те же.
- И что тут удивляться, вовсе нечему, - говорила Герта, - это же всё, что потом из земли растёт, живое. Семена меня слышат, когда я каждое держу в руках, когда каждому желаю здоровья.
Ну, конечно, не всё в порядке с головой у этой странной женщины, считали трезвомыслящие соседи. Кому на ум придёт с семенами перед посадкой разговаривать? И глаза у неё иногда застывали, глядя в одну точку, и смеялась она с каким-то звуком, похожим на рыдание. Что-то свихнуло её в войну, думали с сочувствием, подружившиеся с ней женщины. И однажды, когда им удалось расслабить её самогоном, она рассказала свою историю, которую пересказывать больно. Разве что описать без деталей. 
Перед загоном в гетто всех евреев белорусского городка, где жила Герта, местный полицай её предупредил, что всё это закончится расстрелом - надо бежать пока не поздно, куда глаза глядят, лучше в леса. Она попробовала уговорить сестру и мать, те не поверили в страшный исход и попытались её остановить. Но Герта решила податься в лес и прибиться к партизанам, если повезёт их найти. Где их искать она понятия не имела. Шла наугад, пока не наткнулась на немецких солдат, притаившихся у просёлочной дороги, видно, разведывавших подход к партизанскому стану.
Герта и вскрикнуть не успела, как один фриц охватил её мёртвой хваткой сзади, а другой сунул кляп в рот. Потом, оттащив в высокие заросли, они поочерёдно её насиловали. Улавливая схожие с идиш немецкие слова, она поняла - они советуются, что дальше с ней делать. Жить ей – еврейке - не положено. Но стрелять нельзя: партизаны могут их обнаружить. Можно убить ножом - один из них уже вытащил было из ножен блестящий кинжал. Но его остановили. Увидев тело, партизаны начнут искать их. Поручили самому молодому оттащить её к оврагу, там прикончить и сбросить вниз. Он потащил Герту волоком, но убивать не стал, столкнул вниз ногой.
Неизвестно, сколько бы она пролежала в этом безлюдном месте с кляпом во рту и связанными за спиной руками, если бы не случайность. Возвращавшийся из разведки партизан, уходя от преследования, спустился на дно оврага, где она лежала без признаков жизни. Он решил, что наткнулся на труп, прошёл мимо. Но, услышав слабый стон, обернулся. Так к ней вернулась жизнь.
Однако, не всё было просто и гуманно в отряде, куда её доставил партизан Михась. Покалеченную, истерзанную, Герту положили рядом с ранеными в шалаш. Командир отчитал Михася:
- Ты зачем это чудо сюда приволок? У тебя какое было задание? Я тебе, что приказывал - всех пострадавших в лес к нам тащить? – срывался он на крик. До Герты долетали его слова сквозь боль и шум в голове,
- Ночью нам сниматься, своих бы унести!
- Ну, не мог я живого человека помереть оставить, - оправдывался Михась, - сам её дальше потащу.
Соседки, слушая Герту, слезу на клеёнку роняли и запивали сострадание большими глотками самогона. В этот вечер они узнали о ней всё, что хотели знать. Что родом она из бедной многодетной семьи борисовского сапожника. Образование недополучила, рано пришлось пойти работать. Многое про жизнь узнала из книжек, но ещё больше - от бабки-знахарки, которая привязала её к себе и всё своё волшебство и умение передавала ей, считая, что Бог дал Герту ей в наследницы. Эта баба Фрося не только травами лечила и заговорами всякими, у неё ещё связь была с небесными силами. Силы эти, как поведала она Герте, приходят к ней, когда она хочет помочь человеку избавиться от боли. И достаточно ей просто приблизиться, сесть рядом, читая без звука даже, а только губами шевеля, молитву. Но чаще лечат руки, кружа над больными местами, или прикладываясь к ним.
- И ты можешь? И тебе это передалось? - полюбопытствовала тёзка знахарки, соседка Фрося.
- Не передалось. Это у меня от рождения было. Только баба Фрося свои руки ко мне приложила, сразу сказала: «Бьёт из тебя небесная сила, даже мои ладони пронзает!»
- Так ты мою голову поправь! Гудит она и звенит до противности, - попросила немедленной помощи другая соседка - Марья.
- Пить будешь меньше - гул и звон пройдёт, - твёрдо сказал Герта, - да я и сама выпивши все способности теряю. Только пью редко. Можно сказать - вообще не пью.
Она пошатнулась, поднимаясь со скамейки - хмель с непривычки ударил в ноги, сказала:
- Ну, спасибо подружки - собутыльницы, надо до дома добираться.
- Спасибу на хлеб не намажешь. Вот, если  когда нас полечить - это да! - отозвалась Фрося.
Соседями были они не близкими, не теми, что живут через стенку, а за полверсты: дом-то её стоял на отшибе. По необъяснимому совпадению первыми знакомыми Герты стали Фрося - тёзка бабы – знахарки и её муж Михась - тёзка партизана-спасителя. Наверное, правильная эта русская традиция не такая уж и дурная, думала Герта на следующий день о выпивке с соседями, теперь они меня не будут считать придурочной, смотреть на меня, как раньше, презрительно.
Однако, в городе репутация Герты осталась неизменной - странная, чудаковатая женщина. На центральной улице она появлялась нечасто, разве, когда шла к могиле брата или на рынок. Это было явление необычной моды народу. И смотрел на неё народ, разинув рот. На ней была шляпа с широкими полями, украшенная перьями, а лицо прикрывала чёрная вуаль. Она ею защищалась от солнца, вызывавшего у неё цветение пигментных пятен. Но кому об этом скажешь? Шею прикрывал газовый шарф, сколотый большой янтарной брошью, так она закрывала следы укусов насильника. В любую погоду ходила она в яркой цыганской юбке до пят - другой не было.Нет - нет, да из какой-нибудь подворотни выскакивали пацаны с выкриками: «Чудо-юдо! Чудо-юдо!» Так они отражали мнение взрослых о странной женщине.
Но с теми, кто узнал её поближе, стали складываться дружеские отношения. Герта лечила всех, кто ни обращался, собранными в окрестностях и ближайшем лесу травами. Особое чудодейство, говорили друг другу соседи, творят её руки, головную боль снимают враз. Немного поводит ими вокруг башки - и всё болезное улетает, восхищалась Фрося. Правда, сетовала она, не всё Герта может излечить. Вот боль с зубов своей волшебной рукой сняла, а потом на зуб посмотрела, сказала:
- Там у него внутри всё надо чистить. Мои руки на это не действуют - нужен врач с машиной, что зубы сверлит.
А тут беда пришла в дом Михася, заболел шестилетний сын Вовчик страшной хворью – менингитом. В городе уже двоих детей похоронили. У детской врачихи после осмотра ребёнка, лицо стало встревоженным, заметила Фрося и расплакалась. Одна надежда была на Герту. «Но не Бог она», - усомнился Михась, отправляясь за ней.
- Не Бог я, - ошарашила она его с порога, то ли совпадением мыслей, то ли чертовской способностью слышать, что говорят за версту, - но всё, что смогу, сделаю.
Она, войдя в комнату Вовчика, сразу сняла с окна одеяло, бросив Фросе:
-Чего надумала, мальца света божьего лишить. Если слепит - отвернётся.
Потом переставила ближе к нему иконку девы Марии. Будет помогать нам, сказала она про себя. Сама-то она не была православной, но верила, что исповедующим эту религию, молитвы и иконы помогают.
Вовчик всхлипывал и рыдал в подушку. Умный мальчик сдерживался от вскриков, когда боль заступала иглами пронзая голову: не хотел причинять страдания близким.
Герта дала ему горький отвар своих травок и он послушно их выпил.
- Дело к вечеру идёт, а ночь у нас будет очень трудная, - сказала она Фросе.
- Ты мне что-нибудь постели возле его кровати: мне нельзя от него отходить. А сейчас оставь нас…нам пошептаться надо.
Она приподняла Вовчика, подложила ему под спину большую подушку, велела набраться терпения, приподнять голову. Потом стала что-то нашёптывать, приговаривать, водить вокруг его головки руками, унося из неё боль и выдёргивая иголки, жалившие от затылка до лба.
- Мне легчает, тётя Герта, легчает, - слабым голосом сказал мальчик.
Но она не спешила радоваться.
- Сейчас он немного поспит, а потом посмотрим, как всё пойдёт, - сказала она Михасю и Фросе, сидевшим на кухне у самовара.
Она прикорнула на матрасе, принесенном Фросей, прикрывшись солдатским зелёным одеялом. Спала недолго и чутко, поэтому сразу встрепенулась, услышав слабый стон. Мальчик был горячим, красным, в поту. Она обтёрла его влажным полотенцем и, охладив его, приложила ко лбу. Дала глотнуть своей травки. Вышла на кухню, где бодрствовали Михась и Фрося, деликатно не мешавшие ей врачевать
Она понимала, как их волнует – что же она делает? Поэтому решила рассказать им о своих действиях, в которых никакой тайны не видела. Да и надо было что-то проговаривать, чтоб не считали её свихнутой.
- Пойду во двор, - ответила она на вопросительный взгляд Михася, - надо мне сейчас возвысить руки и постоять так, как можно дольше, чтобы набраться небесной силы. Так меня бабка учила, так правильно - я давно в этом убедилась.
Михась согласно кивнул головой, хотя не очень-то верил, что это правильно. Какие-то понятия о материализме у него были от лекций партийных пропагандистов, но ни в Бога, ни в коммунизм он не верил. А сейчас он готов был поверить в любые невероятности, только бы это помогло его Вовуле.
Герта долго стояла, воздев к небу руки с распростёртыми пальцами. Благо, уже было темно, и никто не видел ещё одну её причуду. Потом она прошла мимо Фроси, глянувшей на неё с надеждой красными заплаканными глазами. С надеждой смотрел на неё и Вовчик, которому не давали уснуть возобновившиеся боли.
Герта поднесла к его голове обе руки и они наполнились подёргивающимися импульсами, стали быстро тяжелеть от воспринимаемой чужой боли. Как учила баба Фрося, она периодически стряхивала тяжесть боли с рук в сторону, где полыхал воображаемый огонь. И так, с перерывами на два-три часа, продолжала всю ночь.
Утром Вовчик звонким голосом позвал маму и попросил у неё поесть. Герта завтракать отказалась, поспешила к себе, поливать грядки, пока не раскочегарилось солнце. Днём пришла детская врачиха. Она нашла обречённого, на её  прежний взгляд, мальца почти здоровым.
- Вот, видите, мои таблетки помогли, - сказала она, не заметив, что они лежат нетронутыми на прикроватной тумбочке.
- Как бы не так, - съязвил было Михась, но спохватился - чего обижать человека, - так-так, именно ваши таблетки и помогли!
На следующий день он приволок тачку с красной черепицей к дому Герты. Давно надо было заделать прорехи в крыше, где места порушенной черепицы были залатаны тем, что Герте под руку попадалось - лишь бы не протекало, не до виду, жить бы в сухости. И не всё женщине под силу, даже такой умелой, как она.
Михась рад был возможности отблагодарить спасительницу его сына. Денег она никогда ни у кого не брала, а на простой человеческий отклик реагировала с пониманием, потому что всегда сама была готова поделиться тем, что у неё есть и тем, что может для других сделать. А черепичку он давно присмотрел на одной заброшенной немецкой ферме. Сбил две лестницы, чтобы достать до неудобных мест на крыше и за два вечера всё было готово, будто и не было там никакого уродства.
После выздоровления Вовчика семья Михася числила Герту в своей родне, к ним она тоже стала испытывать родственное чувство из-за полюбившегося ей славного мальчика.
Так, до поры тихо - мирно, добрососедски всё складывалось, пока не пришёл с моря рыбак Фёдор Захаркин - муж дальней соседки Герты ревнивой Марии.
Жарким летом, зная, что почти за версту из чужих окон её огород не виден, а мимо её дома на отшибе никто не ходит, Герта смело с себя всё снимала, оставаясь в подаренных Фросей немецких трусиках. В советских парашютах с резинками у колен упаришься в знойный день. Лифчики она вообще не носила - природа наградила её грудью Венеры, не требующей поддержки.
И надо было Фёдору прихватить бинокль при уходе с судна в отгул. Стал он разглядывать окрестности и обмер, увидев среди цветов такой цветок, от которого у него губа отвалилась и затрещала ширинка брюк. «Какая женщина!», - восхищённо воскликнул он, ни к кому не обращаясь и, потому, что рядом никого не было, смог смело высказаться вслух. Он невольно сравнил с увиденным - фигурой, как гитарой, ядреными ягодицами, точёными, как бутылочки ногами и грудью, как на скульптурах, обвисший зад и тесто груди жены своей сварливой.
И тут, в самый подходящий момент, заглянул Михась. Фёдор сунул ему бинокль: - Глянь вот в тот огород. Видишь, какая там женщина выросла?
- Вижу. Очень красивая сзаду. Ну очень… А откуда она взялась?
- Так там она и всегда была. Герта это!
- Скажешь! У Герты ни фигуры, ни груди - всё плоско, бесфигурная она.
- Гляди, не спеши, повернётся - прибалдеешь от плоской груди, Фроську забудешь.
- Да, дела! Вот чё под балахоном, под длинной юбкой таилось, - удивился Михась, когда Герта повернулась в его сторону лицом.
И пошёл у них мужской разговор с бабским уклоном - стали обсуждать, осуждать своих супружниц вдоль и поперёк.
Поутру Фёдор стал расспрашивать Марью, не хворали ли в его отсутствие? Знал хитрый рыбак, что, наверняка её лечила Герта. Так оно и было.
- Надо Герте в благодарность рыбацкий гостинец передать, балычок мой, в море вяленый, - предложил он, как бы невзначай.
- Давай, я занесу, - охотно отозвалась Мария.
- Так я Михасю последний хвост отдал. Вот завтра буду на пароходе, прихвачу другую рыбку - балтийского лососика - нам на закусь и ей по дороге занесу.
Фёдор, уж если что задумывал, то просчитывал ходы наперёд. Вот уже клюнула недогадливая Маша на благодарность Герте. Следующий шаг, если всё пойдёт как надо, отправить её к тёще в Рязань, а то она совсем забыла, что мамочка хворает. Это боцман Иванов думает о Захаркине, что он не всё просекает в палубных делах. Сама-то фамилия Иванов от Иванушки – дурака, сказки ему читать надо, считал, будучи себе на уме, Фёдор. Он всегда, когда халявил, включал дурака. А боцман, как Машка в тельняшке, не врубался. Вот он ими и крутит - тупыми кнехтами.
К Герте он вошёл, разулыбавшись так, что почувствовал, как уши зашевелились от радости этой встречи. Он развернул свой деликатесный гостинец – розоватую, сочную, в море заделанную лососину. Герта приняла подарок с благодарностью и пригласила Фёдора попить чайку из полезных травок. Они сели за стол и она его попросила рассказать о морской его работе. Очень интересно, как там, где берегов не видно, где большие волны и штормы.
Захаркин стал вспоминать о пережитом самим, об услышанном от друзей. Как его однажды с сетью за борт утащило, как мину вместе с рыбой поймали… Раздухарился, красноречие пришло книжное от прочитанных ещё пацаном морских рассказов.
Герта слушала его, приоткрыв рот, и он отметил – губы пухлые, алые, чуть подрагивают, будто предчувствуя поцелуй. Говорил-то он об одном, а думал о другом совсем, особенно в паузах, когда она отлучалась подогреть чай. Лицо у неё, отметил он, оценивая её теперь уже вблизи, обычное, симпатичное и ум, это точно видно по глазам, отражает. А вот грудь не обозначается под кофтой - видно, размер небольшой, но зато форма красивая и, должно быть, вся она гладкая, упругая, нежная, представлял в мыслях Фёдор. И почувствовал он прилив страсти, когда вспомнил её ядреные ягодицы, округлые, так и зовущие схватить руками и потянуть их обладательницу на себя.
Герта перехватила этот плотоядный взгляд и быстро его притушила:
- Ты не смотри на меня, Федя, как на женщину. У тебя есть Мария - ты с нею Богом венчан в церкви, она мне говорила. А мы с тобою друзья, добрые соседи.
Из друзей тоже получаются хорошие любовники, подумал Фёдор, представляя, как раздевает Герту. Наконец, успокоившись, он резко поднялся, сказал:
- Пора мне честь знать. Завтра приду тебе забор поправить, сеть небольшую рыбацкую принесу для растений, что вьются.
От первого визита уверенности в соблазнении Герты у него поубавилось. Огорчение своё он залил водкой. Начал с одного стаканчика, увлекся, перебрал. Остаток возбуждения своего решил отдать жене, да стал в экстазе звать её Гертой. Утром, когда он стал собирать инструменты, набирать гвозди, отрезать кусок мелкоячеистой дели, Марья сообразила, куда он собрался, заскандалила:
- Ты что на мне ночью кричал, подлый изменщик? Ты, небось, к ней засобирался?
- К ней собрался, к ней, - спокойным тоном на взвизгнувшую в вопросе Машу отреагировал Фёдор, - Не знаешь, что ли, как по пьяни имена путаются? Нашла к кому ревновать - там ни кожи, ни рожи! А помочь по-человечески ей надо. Она тут вам всем помогает.
- Ладно, иди. Мозги ты мне запудрил, считай, поверила тебе. Но, если приворожит тебя, я ей патлы паскудлачу - ты меня, Федя, знаешь!
- Знаю, - согласился он, - Дурочка ты у меня, Маша.
Прихватив с собой пилку и связку штакетника, оставшегося у них от нового забора, Фёдор, навьюченный этой поклажей, добрёл до Герты. Она встретила его приветливо, тепло благодарила за заботу, нежно платочком вытерла пот с его лба, посетовала:
-Ну, что-ж ты, так нагрузился. Сказал бы, я бы сама к вам подошла, помогла.
Фёдор сноровисто стал расправляться с порушенными секциями забора, снял рубаху и заиграли мускулы на его загорелом теле. Герта, окучивая картошку, посматривала на него. Его мощный корпус притягивал, вызывал никогда раньше не испытываемое ею волнение от вида мужчины. А солнце палило нещадно. Пришло время прервать труды, пообедать.
- Пройдём, Федя, к сараю, там лейка, я тебя водой окачу, - предложила Герта, - можешь штаны снять, чтоб сильно не замочить.
Он быстро выскочил из брюк, отбросив ремень с якорем на бляхе, и подставил спину под душ из большой лейки, которую Герта едва удерживала навесу двумя руками. Потом она принесла полотенце и приложила к его груди. Глаза их встретились, заискрились, Фёдор обронил полотенце и обеими руками проскользнул под резинкой на юбке, вцепившись пальцами в вожделенные ягодицы. Губы его взасос впились в её шею.
- Нет! Нет! – резко оттолкнув его, вскричала Герта. Он даже не почувствовал боли от впившегося в затылок гвоздя, торчавшего из стенки сарая, а только увидел расширенные от ужаса её глаза и искажённое от страха лицо.
Фёдор весь сжался, обмяк и опустился обессиленно на траву. По спине его струйкой до лопаток стекала кровь. Герта, обеспокоенно стала искать на его голове рану, подобрав полотенце, вытерла на спине следы крови, чем-то дезинфицирующим смочила рану.
Он оделся, и они прошли на кухню, где была заранее приготовлена холодная окрошка. Фёдор смотрел на Герту с недоумением, она на него - виноватыми глазами. Он нисколько не сомневался - ещё несколько минут назад эти глаза светились желанием - его никогда не подводило чутьё самца… И что за бес в неё вселился?
- Ты меня извини, Федя, - приглушённым голосом, с оттенком задушевности, произнесла Герта, - ты хороший человек… Но я тебе должна кое-что объяснить, чтобы ты не посчитал то, что произошло, ещё одним проявлением моей чудаковатости. Тебе, наверное, Мария говорила о том, как меня изнасиловали во время войны. Так вот, это отразилось не только на моём теле, но и засело, видно, в мозгу, как образ зверя в мужчине. Может, подойди ты ко мне иначе - ласковей, не спеша… А ты набросился на меня точно фашистский насильник - так же грубо, больно схватил меня и впился в шрамы, оставленные им на шее.
- Понял, всё понял - чай не тупой. Просто я уже больной тобой, - услышал Фёдор, будто со стороны, свой проникновенный голос.
За день он с забором не управился. А к вечеру неожиданно появился второй, очарованный формами Герты, мужчина - Михась Луньков. На тачке привёз он кафель необычайной красоты. Отрыл он его в той же развалке, где добыл черепицу.
- Буду тебе грубку выкладывать, печку такую, как были у немцев. Я ещё в Мозыре этому научился, - сказал он, поглядывая то на Фёдора, то на Герту - интересно было у них что, или не было, - крутился попутно у него в голове вопрос. - До зимы потихоньку тебе её выложу. Кирпичи натаскаю, колосники и дверцы у меня давно есть, хорошо, не сдал их на металлолом.
Ну, хитрюга этакий, надолго решил тут пристроиться, помыслил по ходу речи соседа Фёдор. И сразу ревностью затомился. Вот найдёт он к ней подход - и никакой Михась ему дорожку не перебежит. А пока, не подав виду, что почувствовал рядом соперника, помог разгрузить кафель. Попили они вместе чайку и пошлёпали восвояси.
На следующий день приговорила Мария Фёдора к домашним работам. Сослать её к тёще ему так и не удалось Работа «вынеси-принеси» – его раздражала и он периодически посылал Машу к такой-то маме, злясь что и к этой она не докатится.
Был полдень, когда она, наконец, от него отвязалась. Он взял бинокль и, почувствовав себя в рубке, навёл его на долгожданный берег. А там сказочной русалкой из алых роз вышла Герта.
Блаженствовал он недолго. Марья вырвала у него из рук бинокль, заподозрив в его постоянных наблюдениях, что-то неладное. И пошарив биноклем вокруг, увидела красоту, что застит глаза её мужу.
- Вот оно, что ты в огороде Герты высмотрел, онанист хренов! Кого там  она приютила с такой фигурою? Ба! Да это-ж она сама! Так и есть - она! - кровью негодования налилось лицо Марии. - Ах, ты сука-соблазнительница, курва - знахарка, я тебе за Федьку все телеса поуродую!
- Не дури, Маша, - спокойно, чтобы сбить с неё пыл, сказал Фёдор, - сто лет я ей не нужен. Ей вообще мужики не нужны. Ты же знаешь - перепуганная она в войну. Дружба у нас с ней завязалась…и только.
- Так я тебе поверила - кобель флотский. Так ты завяжешь своего угря, глядя на её сиськи. Я с ней немедля разберусь, - пригрозила в ответ ему жена. И он понял - натворит она бед.
Дура-то она дура, но что по глупости своей может натворить он не мог догадаться.
Но она как будто успокоилась - может переварила то, о чём он говорил. Вышла, вернулась, сказала: «Пойду, козу прогуляю». Какие вдруг прогулки с козой? Наверное, хочет успокоиться, решил Фёдор и снова заглянул в огород Герты - не пасётся ли там Михась?
Засмотрелся он, конечно, оторваться никаких не было сил. Вот пошла Герта в тот злосчастный сарай, у которого так неловко он на неё набросился, что фрица напомнил. А вот она ту самую лейку берёт, идёт крутыми бёдрами играя… Что же теперь делать? Не потерпит Маша их дружбу, будет скандалить, вредничать. Бросить её к чёртовой матери! Детей нет… И тут ход его мыслей прервался. У калитки Герты появилась Мария, привязала козу к заборному столбику и прошла во двор.
Фёдор видел, как Герта, переодевшись, вышла ей навстречу, с дружелюбной улыбкой, потом её лицо помрачнело и в глазах появился опасный, как ему показалось, блеск.
Но вот что он не мог слышать, хотя многое бы отдал за то, чтобы в его уши попал этот разговор:
- Я пришла к тебе с запретом на дружбу с моим Фёдором, - выпалила Мария грозным голосом.
- А ты согласовала с ним такое решение? Он подписался под ним? - спокойно спросила Герта, - Фёдор человек самостоятельный, сам способен решать с кем ему дружить, не дитё же.
- Ах, ты курва, знахарка - соблазнительница, - взорвалась Мария, возмущённая её рассудительностью и выдала такой мат, какой Герта никогда от пьяных мужиков не слышала. Затем она так хлопнула калиткой, что та отвалилась. Потянула за собой упирающуюся козу, пройдя несколько шагов обернулась, встретилась глазами с Гертой, сразу споткнулась на ровном месте и почувствовав боль в ноге. Доковыляла до дома своего, опираясь на козу. Оказалась нога переломанной, потом на неё наложили гипс.
- Я к ней с добром пришла - поговорить по-дружески, - жаловалась лукавая Марья Фёдору, - уходя повернулася на притяжение её. А она как зыркнула, аж коза меня дёрнула и нога покалечилась тут же. Возьми, Федя, большую кастрюлю, подои нашу козочку, ты хорошо доишь своими сильными пальцами, тебе она больше чем мне молока даёт.
Он вернулся, громыхнув пустой кастрюлей:
- Не дала она молока ни капельки, соски у неё пустые, как презервативы висят. Видно приболела.
- Конечно, заболела после того… Порчу на неё навела Герта. Ты в курятник заглядывал? Нет там яичек?
- Нет.
- Вот! Это второй нам от Герты привет.
- Может быть, - согласился про себя Фёдор, но вслух об этом не сказал. Он знал от Луньковых о связи Герты с небесными силами, проверенной спасением Вовчика. И не удивительно, если её сильно обидеть она для наказания эти силы употребит. Правда, он знал по рассказам, что они приходят к ней в руки, а тут история другая, тут она подействовала глазами. Они у неё, Фёдор давно заметил, чего только не могут выражать, многое он и понять не может.
Бинокль Фёдор, на всякий случай, перепрятал, уходя утром на вахту. На самом деле его смена начиналась вечером и шёл он не на свой пароход, а к Герте в огород, забор доделывать. Она ему ничего не стала говорить про выходку Марии. Узнав про перелом, передала ей настой успокоительных трав. Фёдор взял с благодарностью, хотя знал, Маша пить не станет, скажет, что знахарка хочет её отравить.
Герта показала ему несколько книг - старых, в кожаных переплётах. Она их купила задёшево на барахолке после того, как удачно продала свои овощи. Одну книжку со стихами Жуковского дала ему почитать на вахте, где он обычно томится от безделья.
Не успели они распрощаться, как появился Михась с тачкой кирпича, на которой красовались и дверцы для печки – какие-то необыкновенные, с львиными мордами. Где же он всё это выкапывает – вот ведь загадка.
- Ну, тут я вахту сдал, - сказал с грустным юмором Фёдор, - пойду приму другую.
На вахте он пытался читать стихи Жуковского, но они в него не проникали. Спотыкался на букве «ять», на незнакомых словах, недоумевал, вспомнив, что говорилось в школе, как это Пушкин мог любить такое? Не сознается он Герте в своём непонимании стихов прежних поэтов, обрадует только найденным в книжке штампом библиотеки кёнигсбергского университета.
Между тем, сарафанное радио разносило информацию о еврейке знахарке и потянулась к её дому народная тропа. Денег она у людей так и не брала, гостинцы, дарёные от души, принимала. Кое-кто, благодарный за исцеление, всё же незаметно деньги оставлял, и они для неё оказывались нелишними. Она смогла, наконец, прилично одеться, по своему вкусу - от природы он у неё был художественным, ей с детства жаждалось рисовать, да никакой возможности не было. Ничего яркого она себе не приобрела, но новый её облик в одежде по фигуре привёл в восторг Фёдора и Михася и вызвал негодование у Маруси и Фроси. 
Фёдор, закончив восстановление забора, занялся сооружением курятника - цыплят жёлтеньких, забавных он, по случаю купил в дороге к Герте. Михась лепил печку больше месяца, всякий раз выходя из дома под ругань Фроси. Она, побывав как то у Марии, увидела кино в бинокле и сразу связала благодарственные действия мужа с обыкновенным кобеляжем, о чём прямо заявила ему. Михась - мужик упёртый. Если чего не хочет слышать, мимо ушей пропускает.
-Что я Герте обещал сделать - сделаю. Она меня за язык не тянула обещать. И ты мне тут поросячий визг по этому поводу не устраивай! Ходил к ней и буду ходить, - припечатал последними словами свою позицию Михась.
Не то, чтобы он чувствовал влюблённость в Герту - тянуло его к ней, особенно после исцеления Вовчика. Необыкновенный она человек, у неё дар Божий, думал о ней Михась. И нежданно, заземлила его возвышенные мысли её земная красота. Она не отвлекла его от Фроси, но натолкнула на невольные сравнения. По уму и по телу они оказались не в пользу его жены. Всё чаще он стал от неё отворачиваться в постели.
Фрося поделилась своими переживаниями о ставшем холодным муже и встретила полное понимание подруги с такой же историей. Мария предупредила её, чтоб не вздумала разбираться с Гертой - наведёт порчу, как было с ней.
- Надо бы ей какую-нибудь гадость сделать. Вот уже люди говорят, что Федя мой и Михась твой - её полюбовники. План у меня есть. Вот заживет нога, мы эту жидовскую ведьму на костре сожжём! - пригрозила Мария.
На исходе лета в огороде втроём обмывали кафельную печку-красавицу. Фёдор потом ушёл к себе на пароход, за Михасём пришёл Вовчик - Фросе он срочно понадобился.
В эту ночь полыхнул дом Герты. Михася как что-то приподняло с кровати и он увидел зарево в окне.
Прибежал, схватил обёрнутую в простынь Герту и отнёс её к себе в дом. Пожарные тушили огонь, как могли, но до их приезда почти всё сгорело.
Фёдор по дороге домой услышал страшную весть по сарафанному радио, вещавшему голосом тёток в магазине: еврейку - знахарку сожгли.
Он сразу же пошёл к Михасю и, встретив там Герту, обрадовался несказанно.
- Живая! Слава Богу! Есть он, есть, - выкрикивал Фёдор, ликуя, - мы тебя к себе заберём, у нас места больше, комната свободная есть. Я пойду всё подготовлю.
Войдя в сенцы своего дома, Фёдор почувствовал запах керосина. Это сразу насторожило его. Примус они давно забросили в сарай, всё на плите готовили. Он решил проверить канистру, в которой должно было быть около десяти литров керосина, она оказалась пустой. Он всё понял. Зашёл в спальню к притаившейся Марии. Он готов был удавить её, разбить её голову о стенку. Преодолев прилив гнева, на мгновение помутивший голову, Фёдор твёрдо сказал:
- Даю тебе сука - поджигательница час, на сбор своего шмотья. Собирайся и вали отсюда в Рязань, Казань, а лучше к чёрту на рога. Задержишься - сдам милиции, сядешь надолго. Поняла?
- Поняла, - тихо ответила она, - спасибо, Федя.
Дом Герты сгорел дотла. Только печка уцелела и Михась сказал, что разберёт её и перенесёт в дом Фёдора - где Герта будет жить.
Фёдор готовил всё к её приходу.
Он чувствовал в себе какую-то перемену:- Куда-то не в ту сторону у меня повернулись мозги, - сказал он Михасю, - всё только и думаю, чего бы для неё сделать, как о родственнице о ней думаю… Забываю, что видел, от чего балдел.
- Оно очень понятно. Мне тем более понятно, - раздумчиво растянул слова Михась, - ей надо помочь отойти от ужаса. Боюсь, что он глубоко в ней засел. Когда я увидел на пожаре её глазищи полные страху, а в них и сам огонь увидел - меня самого от испуга заколотило. А она говорит мне: «Смотри, Михась, смотри, что огонь творит. Вот, видишь, какие огненные руки он возвысил в небо! Может это мои руки горят?» Я вспомнил, как она набиралась небесных сил, когда спасала моего Вовчика и сильно забеспокоился… 
Герта, словно окаменелая, часами могла смотреть в одну точку в тягостном раздумье о своей судьбе. Жизнь только стала налаживаться: свой дом, уют, сад-огород… И вот - она – погорелица - отдана на милость людям. Знать, не прижиться ей на этой чужой земле, не прирасти, не прорасти… Не принимает она её, всё оплакивает непрерывными дождями выселенных отсюда хозяев, думалось Герте..
Она с опаской отнеслась к предложению пожить у Захаркина - кто знает, что у него на уме? Но семью Михася стеснять не хотелось, а Фёдор, как ей сказали, Марусю выгнал, живёт один. В последнее время, ещё до пожара, он проявил себя заботливым другом, а теперь стал особо внимательным к ней, старается во всём угадать её желания.
Поселившись в его доме, Герта сразу определила, где нужны заботливые женские руки. От жалости к себе она отвлекалась любым делом, не впала в уныние - на заботу о ней Фёдора и Михася откликалась, чем могла. В уцелевшем её сарайчике сохранились травы и настои. Она лечила забеременевшую Фросю, почувствовавшую угрозу выкидыша. Приходили и другие соседи - до знахарки было ближе, чем до поликлиники.
Фёдор правдами-неправдами уклонялся от выхода в рейс и обрадовался назначению на ремонтируемое судно с запоротым главным двигателем. Это будет долгая песня, понимал он. И вахта - сутки через двое - очень его устраивала.
В его доме всё выглядело посвежевшим, хотя оставались все те же предметы и ему не удавалось осмыслить, где и что преображается и за счёт чего. Фёдор предоставил Герте спальню. Кровать, пояснил он, избавлена от духа сучки-поджигательницы, матрас он заменил на новый, старый сжёг. Герте он, ещё накануне её прихода в дом рассказал о своём изобличении Марии в поджоге и её наказании.
- Надо её простить, - последовал совет.
- Бог её простит, когда придёт к нему, - отрезал Федя - неверующий, как иногда его называла отвергнутая им навсегда Маня.
Он перенёс в  спальню из комнаты, которую они называли «залой», этажерку для всяких женских штучек, надаренных Фросей, и поместил там на большой полке красивую книжку Жуковского, уцелевшую потому, что была на его пароходе. Себе определил спальное место на диване в этой зале.
Герта в свою спальню дверь не закрывала. Говорила, когда Фёдор дома, ей надо ощущать его присутствие, тогда страхи от неё уходят. Иногда вечером она его просила сесть рядом с кроватью и рассказать какую-нибудь морскую историю. Он охотно это делал, пересказывал расхожие флотские байки и забавные подначки. А когда иссяк запас историй, он обнаружил в себе способность придумывать новые. Так, то, что он хорошо знал из учений по борьбе за живучесть, он представлял, как свой опыт, хотя на практике ему пробоины заделывать не приходилось, на рифы наскакивать не довелось. Но рассказывал так, что самому страшно становилось, и у Герты на лбу пот проступал. Он успокоительно поглаживал её по лицу и плечу, сам удивляясь появляющейся нежности в своих пальцах. Она его осторожным ласкам не противилась. Однажды придержала его руку и поцеловала в ладонь.
После этого он долго не мог уснуть. Он снова представил себя с биноклем у окна, выходящего на цветник с нимфой Гертой - почти обнажённой. От этих воспоминаний всколыхнулась его плоть и одеяло стало шатром на одной опоре.
После очередной суточной вахты Герта встретила его словами: «Я уже успела соскучиться!»
Он травил свои байки, для моряков уже бородатые, а для неё смешные и остроумные. Как салаги бегают в машину с бутылочкой за смекалкой, осаживают кнехты, конопатят трап. Она смеялась заливисто, как ребёнок, удивлялась его серьёзному виду при рассказе таких забавных историй.
Он старался быть сдержанным, но уже не мог сдержать свою, рвущуюся в бой плоть. Сформулировать свои ощущения он не мог, а только сам заметил, как пальцы его, недавно излучавшие нежность, стали нетерпеливо подрагивать, когда он касался её плеча и как будто нечаянно приближаться к груди.
Наконец, это свершилось. Она сказала: «Приляг рядом, мне холодно что-то». Он прижал её к себе, стараясь быть нежным, не допустить грубых движений – он хорошо помнил тот ужас в её глазах, когда первый раз на неё посягнул. Она обвила его своими руками и прислонилась к щеке. Его руки тут же достигли её ягодиц. Ах, эти вожделенные ягодицы - цель желаний его! Упругие, нежные, расслабившиеся в его пальцах. Так ему открылись ворота в мир сладострастья.
Он предложил ей: «Давай поженимся». Она сказала: «Не спеши. Сходишь в рейс, подумаешь». Но для него всё было яснее ясного. Он подал на развод с Марией до отхода в Северную Атлантику. После трёх месяцев на промысле ничего в его решении не изменилось. Правда, неожиданно разболелся, появились боли в голове. Герта попробовала его лечить руками. После пожара она врачевала травами - не было причин применять небесные силы. И тут она с ужасом обнаружила, что руки её чужую боль не чувствуют. К воздетым к небу рукам, отзвука с высот не пришло.…
- Всё, Федя, покинули меня силы небесные, всё, - упавшим голосом сказала Герта.
- И ничего не всё. Бог, говорила мне бабушка, если что отберёт, то воздаст другим, может лучшим, - подбодрил её Фёдор.
- Уже воздал, имя-то твоё – Фёдор означает дар Божий, искорка счастья блеснула в глазах Герты, - и во мне растёт новый Федот, или Фрося… ребёнок у нас зачался!
- Ты же моя кудесница! Воскликнул Фёдор, - а Машка говорила, что у меня пустое семя… И не надо нам небесных сил. Своими силами со всем справимся... Хочешь, съедем с этой чужбины вглубь материка?
-Нет, Федя, уже тут не чужбина,- она притянула его руку к своему животу,- природнимся мы к  этой земле новой жизнью, что здесь растёт. И скажем спасибо моим небесам за этот дар божий.