Шлак

               

       Ничто не предвещало моего появления среди сибирских степей, где из века в век пасли свой скот дикие кочевники и осваивали целинные земли русские переселенцы, когда неумолимое развитие цивилизации сделало моё рождение неизбежным.

       Я был зачат во время столыпинской реформы царским указом и министром дорог. Локомотивное депо - именовали меня во младенчестве. Смешными паровозиками на пару развлекали меня чумазые машинисты и похожие на чертей кочегары. Бородатые каменщики, пахнущие чесноком и махоркой, растили моё тело, бережно возводя добротные стены мастерских и цехов. Ни в чём я не знал тогда нужды, досыта питаясь чугуном и сталью. Но миновали счастливые годы. Свергли самого главного машиниста, разбежались по домам работяги и надолго воцарились разруха и голод. Вместо железного изобилия остался лишь скудный паёк из ржавых рельс и гнилых шпал, а на смену бородатым пестователям явились тощие и злые работяги, зато в изобилии был кумач и орущие во всю мочь люди в кожанках.

       Потом надолго пришла война. Одни люди с ружьями охотились на других, больно колупая рытвинами пуль моё кирпичное тело, а то и вырывая целые куски плоти минами и снарядами. Впрочем, и это время прошло.

       Настали мои отроческие годы. Голод сменился изобилием. Набежало видимо-невидимо работяг с тачками и кирками. Я рос бурно, могуче. С десяток глубочайших котлованов, вырытых вручную, за несколько лет превратились в огромные цеха. Ну и что же, что эти глупые муравьи с тачками мёрли как мухи, ведь они всего лишь моя кровь. Зато я рос не по дням, а по часам, чувствуя заботу усатого хозяина, вливающего в мои вены живительную влагу. Наивкуснейшей питательной сталью потчевал он меня с избытком, балуя на десерт изысканными блюдами из меди, никеля и даже серебра.

       Вступив в совершеннолетие, я начал рождать во чреве гигантских цехов чудо-машины, могущие передвигаться не только по рельсам, но и по бездорожью. Ревущие и лязгающие словно десяток локомотивов и пробивающие из пушек толстенные листы из стали - как бумагу. Меня хорошо кормили и я исправно рожал и рожал этих монстров, а кладбище за моей спиной всё росло и росло, на веки упокаивая от непосильного труда и голода рабочих. Хотя, для меня они были только отработанной кровью, шлаком...

       Впрочем, и это изобилие закончилось. Грянула страшная война. Как я понял из подслушанного разговора, на заводской планёрке - с крепким врагом, у которого таких молодцев как я, куда поболее, чем у моего усатого благодетеля. Еды явно поубавилось. Опять, как в голодном детстве, пошли в ход ржавые рельсы и гнилые шпалы. Куда-то запропастились круглые сутки снующие между цехами трудяги. Почти никто не выходил из меня, и даже умерших хоронили тут же, за цехами. (Теперь правда никто и не вспомнит, где). Но и эту недостачу заменили низкорослыми, тощими работниками, еле достающими до рычагов токарного станка - хилая, бледная кровь.

       Несмотря на скудное питание, дурноту и малокровие, я исправно производил на свет танки, танки, танки, не смея огорчить своего хозяина. Состав за составом отгружался в моих недрах и отправлялся на запад, в тщетной попытке накормить ненасытного молоха войны. Обратно изо дня в день прибывала искромсанная, оплавленная в безумных пожарах техника, реже диковинные, мудрёные станки и истомлённые, обескровленные, с чемоданами и баулами - люди, толпы таких людей. Новые котлованы и цеха утучнили мою плоть. Десятки труб день и ночь изрыгали дым моего дыхания, жизнь кишела в моих жилах и я стал велик как никогда. Хотя у одного очкастого инженера в мерлушковой шапке я выведал, что где-то в недалеке есть другие промышленные глыбищи, порождающие на свет, как и я, ползающие и даже летающие и плавающие машины смерти, легионы таких машин. Досадно только, что я больше никогда не встречал этого инженера. Были конечно заводики и поменьше, прислуживающие мне и моим собратьям, но не о презренных холопах сейчас мой рассказ.

       С радостным упоением вспоминаю тот день, когда среди бела дня раздались заводские гудки и тысячи людей высыпали из цехов, крича и обнимая друг друга и волнуя мне кровь. Среди шума я расслышал, что тысячи моих детищ доползли таки до самого логова врага, раздавив гниду и что скоро станет всем легче и не надо будет плодить столько техники, но как же они все тогда ошибались. Почти неделю продолжались веселье и пьянка, дурманящие меня сивушными парами, пиликание гармошки и пляс, перекрывшие своим шумом и гамом лязг и скрежет моих членов.

      Ещё долгие годы сотни составов возвращались с той войны, доставляя искорёженные груды металла, отдалённо напоминающие моих детищ, трофейную технику и тысячи одноруких, колченогих людей в зеленоватой форме. А я всё рос, мужал и становился шире в плечах, к пятидесяти годам превратившись в огромный завод. Жаль только, что умер горячо обожаемый мною усатый хозяин и благодетель, неустанно заботившийся обо мне все эти годы и даже висевший в курилке каждого из цехов. Сутки ревел тогда заводской гудок, оглашая окрестности траурными завываниями и смешиваясь с причитаниями и плачем понурых рабочих.

       Но жизнь неумолимо двигалась вперёд. Приходили и исчезали высосанные тяжким трудом люди, питая мою горячую кровь и плоть. Сотни тысяч тонн стали и кокса плавились и сгорали в моих недрах, отравляя на десятки километров всё вокруг; горы шлака, за колючей проволокой моих заборов росли всё выше, закрывая солнце; тысячи новейших танков сходили с конвейров, отправляясь на неведомые, далёкие битвы, и новый хозяин убеждал заводской люд, намекая на недавнюю войну - крепить мир-трудом.

       Подошла к концу и эта эпоха. Состарились отцы-чекисты, отправившись на пенсию, а кто и в могилу, ссохлись их портупеи, а те кто встал после них были уже совсем не те. Жадные до денег и барахла, они только делали вид, что продолжали дело усатого вождя, на самом же деле исподволь разваливая стены моего тела, построенные непосильным трудом и тяжкими лишениями.

       Подкралась и моя старость, незаметно схлынул поток рабочих, превратившихся в шлак; оскудели цеха, ещё не так давно набитые станками и сталью; посыпались вековые мои стены; негодяи сбросили с просторных крыш цехов транспоранты и красные флаги; бесстыжее начальство растащило всё моё оборудование и металл - продав недавним врагам. Никому стали не нужны мои танки, да и я сам, немощный и обескровленный, стал никому не нужен.

       Ещё долго умирало это огромное столетнее тело, напоминая алчным потомкам о величии сгинувших поколений. Ветшали и рушились от времени заброшенные цеха; всё гуще зарастали вены - дороги, да и те, что не покрылись деревьями, стали дряблыми из-за множества рытвин и ям; безобразные свалки сгнившего оборудования и промышленного мусора, как язвы, покрыли моё тело; остыли жаркие печи и почти не вырывалось моё дыхание из пары уцелевших труб. Лишь в нескольких цехах ещё шевелились остатки жизни, но редкие рабочие, вялые и безразличные, производящие ширпотреб, уже не горячили мою остывшую кровь. Только Т-34(танк) на постаменте у центральной проходной, выцветший транспорант и главная артерия, выложенная листами бронированной стали, напоминали о славных деньках моей молодости, оживляя счастливые воспоминания, да иногда по утру оглашал мерзость запустения весёлый свист локомотива, на миг радуя старика.

      Новый хозяин, правда, пытался поправить моё пошатнувшееся здоровье, возведя пару новых цехов, но вряд ли меня, дряхлого старца, это бы спасло, уже давно не чувствующего своих омертвелых членов и еле перекачивающего по дряблым венам холодную кровь. Скоро, видимо, и мне суждено превратиться в шлак, уйдя в небытие, как и десяткам тысяч славных рабочих, положивших на меня свои жизни, освободив место для возведения новой, великой идеи, которая родится в светлых умах будущих поколений.
         Виталий Сирин
         февраль 2018г