Запись сорок первая. Я хочу говорить...

25.01.2002 Героиня вечера Ольга Петосина. Стихи - чистой воды символизм, требуют напряженного внимания, интересны тем, что она очень явно уходит от рифм - вот идут строки ритмические и рифма просится подходящая, а она - раз в сторону, другое слово, созвучное, но не в рифму, и так постоянно, т.е. явно метод такой. 
Потом некий Сергей Абрамов (новенький, 50 лет, бывший лесной пожарник, коллега Коли Хоничева) почитал свои стихи. Поэтическое мышление просматривается, собственное видение, образы, связанные с его профессией (часто слова дым, пожар, даже цокот лошадиных копыт сравнивается с треском костра), но художественная палитра бедна, в зачаточном состоянии, чувствуется, что сам поэзию читает мало (если читает), рифмы слабые и размер какой угодно, совершенно не выдерживается - в общем, вечная беда самобытных поэтов.
Был ещё второй дядечка, ну тот - чистый валенок. Ходили бы хоть на «Томский Автограф», может, что путное и сотворили, но поздно!

Вот он - недостаток образования. Тянет к себе поэзия, что-то там, в глубине шевелится, а почва неудобная, не удобренная (мал запас слов, нет знаний правил элементарного стихосложения), а самое главное - мал запас художественных образов, который дает классическое образование, жизненный опыт, широкий кругозор. В пятьдесят лет опыт уже есть - а кругозор ограничен. Где был, кроме томских лесов? Что видел? С кем общался? Что слышал, читал? Без этого запаса, даже и с богатым даром в душе, ничего путного не создашь, или создашь пару-тройку из двухсот некчемных, так кто тебя воспримет, как творческую личность, если так беден выход чего-то стоящего? Понятно, не касается это разве безоговорочных поэтических гениев: им рифмы, образы и слова свыше "нашёптываются".
 
15.03.2002 …на "ТА" Александр Панов, редчайший гость. Его вечер был в самом начале существования «ТА», очень мне понравился тогда - ироничный, спокойный, по-умному добрый. Стихи очень хорошие, классные, на мой взгляд. Ничуть не хуже тех, что печатают в толстых столичных журналах. Он читал свои произведения и новые, и старые (последние посвятил женщинам - отзвук 8 марта), причем сделал игру, мол, заказывайте страницу и говорите, какой женщине посвящаете - были очень интересные совпадения.
Потом представились четыре новых посетителя со своими стихами, один очень хорошее прочел с философским подтекстом о времени и смысле жизни, но длинноватое. Остальные - шелупонь.

И вот что еще. В "Томском Вестнике" появилась статья об Ольге Беловой  (я не читала), а рядом была помещена Крюковская статья, которую Ольга Геннадьевна вслух зачитала. Статья на тему: как много появилось сборников с "шелупонью"; мол, меценаты, которые дают деньги на этот поэтический мусор, развращают публику - и "поэт", и его читатель полагает, что приобщились "поэзии", хотя содержание этих сборников - чистый графоманский бред, который даже литературой не назовешь. Это рифмованные реплики на скамейке у подъезда, иногда интересные лишь говорящему, но даже если содержание и может кого-то задеть, то форма - никуда не годится. Она может поразить невзыскательного читателя (как правило, родственника или знакомого этого поэта) "складностью", но человек с развитым вкусом к литературе, (а к поэзии - в особенности), прочтя первые строки, с досадой и сожалением о потерянном кем-то на написание и издание этой книжки и времени, и других затратах, положит книжку и уже никогда не потянется к полке за томиком с фамилией этого автора.
 
(Дома посмотрела Цветаевскую статью "Поэт о критике", там есть о том же: "плодить маленьких поэтов грех и вред. Плодить чистых ремесленников поэзии - плодить глухих музыкантов. Провозгласив поэзию ремеслом, вы втягиваете в нее круги, для нее не созданные, всех тех, кому не дано. "Раз ремесло - почему не я?" Читатель становится писателем, а настоящий читатель, одолеваемый бесчисленными именами и направлениями (чем меньше ценность, тем ярче вывеска), отчаявшись, совсем перестает читать»).

Ольга же Геннадьевна вступилась за таких "поэтов", рассказала свой случай. Её подростковое  увлечение  поэзией началось с Асадова, со стихов об утонувшей дворняге, которые она прочла в тетрадке соседа в троллейбусе. Она стала искать Асадовские стихи и первое время им "упивалась", но потом настала пора насыщения, и сейчас она поэзию Асадова не то, что не ставит на высокую ступень, а вообще: "Ну, какой это поэт? Зарифмованное морализаторство, декларации в стихотворной форме. Навряд ли можно предположить, что кто-то Асадову свыше диктует его строки, что у него есть какая-то муза, через которую он доносит до людей голос Высших сфер".
«Но, - продолжила далее Ольга Геннадьевна, - на своем примере я вижу, что и такие поэты нужны. Именно они будят первичный интерес у неискушенного читателя, у молодых людей - интерес к поэзии. Вот встретил такое стихотворение (простенькое, без изысков) влюбленный паренек, заучил его и прочел на свидании своей девочке. Как вы думаете, если у этой его подружки есть другие обожатели - кого она предпочтет? Конечно, этого, что обратился к ней с романтическими стихами, понятными ей. Пусть пишут все, кому что-то дано, даже если это и невысокого качества. У всякого произведения обязательно найдется свой читатель». А я себе мысленно добавила - даже, если читателей будет мало (в силу малого количества ознакомившихся - мал тираж, или его вовсе нет, человек пишет для себя, вот как я), но спустя годы эти записи (или стихотворения, сохранившиеся в рукописях) будут уже исторической ценностью. Пусть даже лишь для потомков.
 
У меня есть собственная гипотеза рождения таланта: из поколения в поколение переходит ген гениальности (а может, по Д.Андрееву, высшие силы готовят пришествие на Землю настоящего гения). И, наконец, в каком-нибудь десятом колене веточки, отростки которой слабо или сильнее пробовали себя в каком-то виде искусства или литературы, вдруг рождается могучий талант, в родословной которого обязательно исследователи творчества напишут - его бабка прекрасно пела и играла на фортепьяно, мать была известной пианисткой - и т.д. А завершилось все рождением, скажем, Святослава Рихтера.

Или стихи, проза, непритязательные и откровенно слабые (как у той же Беловой Ольги - Наташиной мамы) - они, сохранившись в библиотеках, будут свидетельствами времени - как сейчас мы читаем о восторженности, романтичности Ленского, цинизме Печорина (отъявленного негодяя, абсолютно свободного от выполнения заповеди "Возлюби ближнего, как самого себя", рассуждающего о погибели своей души, обвиняющего в  этой погибели "свет") и т.д. И мы постигаем, чем люди того времени отличались от нас или были схожи, и чем эти отличия объяснялись - средой или в силу каких-то внешних событий, короче, из нашего времени то время видится объемно, в связях с окружающим миром, и это благодаря искусству, литературе и свидетельствам "мелких" авторов.

***
Я уже не тушу
В тесной комнате лампочки свет,
Я смотрю по углам,
Там, где тени устало прижились,
И как будто я слышал
Уже чей-то тихий ответ,
И в момент тот все чувства
Мои, как ножи, обнажились.
Как понять мне открытую дверь
И разбитый косяк?
Как постигнуть проторенный путь,
Уходящий куда-то?
Почему только так?
Почему мы идем только так,
Как и все остальные,
Прошедшие так же, когда-то?
Почему я тянусь за колонною
В самом конце?
Я хочу говорить,
Но я вижу лишь спины и ноги.
Мне бы только глаза,
Мне б улыбку на тихом лице,
Что бы кто-то отстал
И послушал меня на дороге.

2003 г.