Ошибка памяти

        Найзабек-ата отложил в сторону газету и задумался. Что-то нужно было делать. Куда-то идти, кому-то звонить. Только вот кому? Господу богу? Найзабек не верил в бога. И презирал лицемеров-перевертышей, вчерашних партократов, которые ныне хлынули в мечети, хвастали совершённым паломничеством, горделиво приклеивая к своим именам приставку «кажы» .
– Что скажешь? – Еркеш, прищурившись, сверлил его взглядом. – Противно? Нет? – Друг детства и дальний родственник Еркеш, собственно, и приволок сюда эту мерзкую газетенку. Специально приехал в город. А теперь с каким-то прямо-таки научно-исследовательским интересом наблюдал за реакцией оглушенного новостью Найзабека.
– Дело-то сделано. Что мы можем? Написать опровержение? Поехать, поговорить с автором статьи? Будет ли от этого толк?
– Ну да, она отбрешется, что писала со слов уважаемых людей. Внучка там его высказывается, заведующая районо. «Славный путь!», атаннын басы ….– Еркеш в ярости чуть не сплюнул на новенький ковер и, спохватившись, утерся большим носовым платком.
– Где же она, эта Разия, была, когда ее дед-алкаш под забором валялся? Что-то они все скромно промолчали о том, как закончился его «славный путь».
         
      Найзабек вдруг охнул. Слева в груди закололо. Рука привычно потянулась за корвалолом. Скоро девятый десяток пойдет, и верный моторчик начинает сдавать. Хотя в целом на здоровье он  не жаловался. Слух вот только подводит. Сказываются десятилетия дорожных работ среди шума и скрежета. Да, молодцы они, потомки этого мерзавца. Дождались, пока все свидетели перемрут или одряхлеют окончательно, и быстренько обтяпали свое гнусное дельце. Главное, как тихо всё провернули! Ведь, когда он три месяца назад был на поминках в родном Октябрьском, никто и не заикался о грядущих событиях. А теперь что? После драки, говорят, кулаками не  машут.
         Еркеш теребил в сильных ладонях старенький портсигар, постукивая по крышечке папироской. То и дело вставлял мундштук в губы, перегонял из одного уголка рта в другой. Были бы сейчас у него в Теренколе, вышли б на крыльцо. В сельском доме, каком-никаком, человек чувствует себя хозяином. А в городской квартире как в золоченой клетке. Чисто, красиво, навозом со двора не несёт, но разве это жизнь? Он с сожалением смотрел на понуро опущенные плечи друга. Пошевелил ноздрями, морща нос от назойливых лекарственных ароматов. Огляделся. Монотонно бубнил что-то с плоского экрана диктор новостей по «Хабару». За стеной в кухне ритмично пропищала и щелкнула дверцей микроволновка.

– А байбише  свою где прячешь? На даче?
– Пока шевелимся потихоньку, лето там проводим. Жаль, не построил я нам добротного дома. Брату помогал, племянникам. А для себя только дачный домик и осилил... Я-то тоже на денек всего приехал, есть кой-какие делишки в городе…Вентиль новый надо прикупить для бака, и шланги уже прохудились. И видишь, как удачно встретились. – Найзабек криво усмехнулся. – Да уж, суюнши  с меня за «радостную весть» причитается, Ереке….
– Эти, внуки-то его, школе компьютер подарили, я слышал. И ноутбук еще! – гость будто горячим буравчиком продолжал расковыривать только что нанесенную им рану. Старался говорить погромче, помня о том, что друг недослышит.
– Задобрили, значит?! Умаслили? – Найзабеку не сиделось на месте, он вскочил с дивана и нервно задвигался из угла в угол, меряя комнату большими шагами. Внезапно замер перед портретом отца и заскрипел зубами. Молодой Каиржан Бейсенов с красноармейским значком на гимнастерке бесстрастно взирал на убеленного сединами сына.
– Давай съездим в райцентр, с редактором побеседуем? – Еркеш суетливо заталкивал портсигар в тесноватый нагрудный карман. – Хорошо бы нам письмо написать да подписи хоть какие-то собрать.
– Чьи подписи?! Ты видел их всех? Кульпаш, алжыган кемпір?  Мейрамбек полупарализованный? Кто еще? Я, старый глухмень, да ты, старичок-бодрячок, Канбак-шал  из Теренколя? – Найзабек, когда хотел, мог быть весьма язвительным. Не зря, видно, «копьём» нарекли его родители . Подразумевалось, конечно, иное: суеверные казахи исстари давали детям подобные имена, дабы отпугнуть смерть. «Сабля», «Меч», «Кинжал», «Топор»... Разящее копьё своего острого языка худенький и невысокий Найзабек применял редко, но метко. По врожденной интеллигентности предпочитал он отмалчиваться, понапрасну никого не задевал. Всесторонне подкованный механизатор с техникумовским дипломом. Получше иных спецов с корочкой высшего образования разбирался в казахской литературе, истории. Любил на досуге померковать над собственными заметками в блокноте, собирал газетные и журнальные вырезки, регулярно прикупал новые книги и полжизни выписывал «Казак адебиеті». Быть бы ему ученым-архивистом, преподавателем или журналистом, да только не у всех судьба складывается легко и логично, как простенький пазл. Его собственная жизнь представлялась ему чем-то вроде не очень умело сработанного курак-корпе – лоскутного одеяла из бросовых остатков, обрезков и кусочков.
       
       С нескрываемой досадой  он покосился на друга. Статный, чертяка, несмотря на годы, и куртка в широченных плечах чуть не лопается, а проку от этой внешней мощи никакого. Кто к ним, старым и безвластным, прислушается? Кого этот деревенский пенсионер намерен призвать к совести?
         Еркеш обиженно сопел. Он любил свой Теренколь. Уютный поселок на берегу окруженного горами зеленоватого озера с естественным песчаным пляжем. Их с Найзабеком родной Октябрьский тоже живописное село, ничего не скажешь. Смешанный лес под боком, знаменитые грибные и ягодные места – лакомая приманка для горожан. Только озеро там далековато от аула. Соленое-пресоленое, исцеляющее своей водой любые хвори.

– Слушай, тебя самого-то не затошнило, когда ты впервые читал это? – Найзабек брезгливо кивнул на злополучный номер «Зари» и подцепил его двумя пальцами.
– Нет, у меня, знаешь, полголовы как будто заморозили. Хорошо, я хоть курю. Да и выпиваю. А ты вот, праведник....Тебе еще хуже.
– «Из года в год, преодолевая трудности, Мыржыкпай Мылжынбаев при поддержке ваших дедов и прадедов выводил колхоз Октябрьский в ряд экономически крепких хозяйств района....», – Найзабек картинно закашлялся и поправил съехавшие на нос очки. В комнату заглянула внучка, Адия. Бросила на деда вопросительный взгляд. Найзабек успокоительно помахал ей. – Сделай нам чай, айналайын . Что-то в горле пересохло.

– А как тебе фраза о школе? – Еркеш вырвал газетку из рук Найзабека, одновременно вытаскивая из кармана куртки лупу. – Где это? А, вот. «Именно первый председатель добился, чтобы в Октябрьском открыли школу – начальную, а потом семилетнюю и среднюю...». Здорово, да? Мозги у меня кипят, аппетита нет уже несколько дней. Ну как так-то?! Всё с ног на голову! Он же сам письма писал, убеждал начальство в том, что не нуждается его колхоз в средней школе! Учителей прижучивал! На кой они ему сдались, грамотеи? Да и работягами легче управлять, когда они едва писать-считать умеют. Не мог я не приехать, ты же понимаешь…Как подумаю про Байгожу, кожа на голове шевелиться начинает. – Еркеш заморгал набрякшими веками, опять полез за платком. – Смалодушничал я тогда, не вступился. Их ведь трое было, все взрослые мужики…– Шумно высморкался. Вздохнул.
         Воспоминание засвербело внутри незажившей царапиной. Среди мугалимов их аульной начальной школы Байгожа Серикбаев выделялся белой вороной. С высшим педагогическим образованием, приехал из Акмолинска по направлению. Ребятня за ним по пятам бегала, да и взрослые аульчане сразу зауважали молодого учителя. За советом к нему шли, с просьбами и сложными вопросами. Председателю он не понравился с первого взгляда. И когда стало ясно, что Мыржыкпай на фоне башковитого и речистого Байгожи смотрится паршивой дворняжкой, стал председатель нехорошо и тяжко задумываться. Дело было в конце пятидесятых. Еркешу недавно исполнилось восемнадцать. Летними сумерками однажды возвращался он домой, вдруг уловив неподалеку от школы шум уличной заварушки. Подкрался к забору, притаился, выглядывая из-за раскидистого тополя. Три размытых силуэта в палисаднике и Байгожа между ними. Тупые звуки наносимых ударов. Вскрики. Грязная ругань. Еркеш похолодел, узнав верных дружков и собутыльников председателя. Вжал голову в плечи и побрел прочь, не оглядываясь.
        Как и многие местные пареньки, чьи отцы не вернулись с фронта, Еркеш остро ощущал собственную уязвимость. Уверенности в себе таким полусиротам, увы, не прибавляли ни рост, ни физическая сила.
          Вскоре Байгожа уехал. Говорили, что получил выгодное предложение в городе. А Еркеш никому, кроме Найзабека, о том случае не рассказывал. Найзабек, тогда уже круглый сирота, учился в техникуме, в райцентре. Пути старых друзей разошлись, и встречались они с тех пор не часто. Еркеш несколько раз менял место жительства, стал связистом, работал то там, то сям, окопавшись, в конце концов, в Теренколе. В Кокшетау они с женой так и не перебрались. И район свой не покинули. До Октябрьского рукой подать. Потому-то он и был в курсе новостей, что по старой привычке выписывал районку с безыскусно-советским названием «Заря». Строй сменился четверть века назад, и страны той уже нет, но газету не переименовали. Да и стиль оставался примерно тем же. Вообще, в глубинке всё меняется гораздо медленнее, чем в больших городах. Но громкие новости и там иногда случаются.

– А Лейлу, Лейлу Мирзоеву помнишь? Как он к ней клинья-то подбивал,– Еркеш улыбнулся, прокуренным пальцем подправив усы. –…И так, и эдак крутился, пёс шелудивый, слюни распустил. Даже развестись со своей верной Перизат собирался.  Да кишка была тонка, не по зубам ему оказалась ингушская красавица. И замуж бы за него Лейлу не отдали, и так просто попользоваться было нельзя. Братья Мирзоевы разобрались бы с обидчиком по-своему. Это тебе не наши смирные казахи.
         Найзабек зажмурился и затряс головой....Ненависть, подзабытая и пригашенная годами, вновь заполыхала в сердце. Кобель этот, Мылжынбаев, всегда вольготно себя чувствовал, до предела раззадорившись в годы войны, когда почти все мужское население Октябрьского было мобилизовано. Некоторые аульчанки выносили под сердцем нежеланных детей, зачатых от председателя. Если бог прибирал новорожденных, считали это подарком свыше. Со страхом и надеждой ждали мужей, а уже овдовевшие солдатки из председательского «гарема» не просыхали от бессильных слёз…
        Отца Найзабека призвали осенью сорок первого. В сорок третьем пришла похоронка. Младший брат Каиржана, Ораз-ага, ушел на фронт в тот же год. Живым с войны вернулся лишь средний из трех братьев Бейсеновых, везунчик Амре. Найзабек всю жизнь любил его, как никого другого. Это был зов крови. Но в душе не затихала обида на судьбу. За отца и дядьку Ораза. И за мать. Труженица она была, из сил выбивалась, чтоб сыновей на ноги поставить. Лет на десять только пережила своего Каиржана. Найзабек недавно разыскал в областном архиве старый номер «Зари» с фотографией матери. Помнил с детства, что была у них дома такая вырезка из газеты за сорок восьмой, кажется, год. Мать тогда вышла в передовички. Фотокорреспондент-еврей долго крутился вокруг сакманщицы  Бейсеновой, выбирая ракурс. Пегий ягненок на руках матери извивался, стремясь избежать популярности. Майра смущенно улыбалась. Такой вот, со своей тихой застенчивой улыбкой, она и запечатлелась на этом давнем фото. И в памяти Найзабека. Он с содроганием вспоминает тот поздний вечер, когда председатель вдруг собственной персоной нагрянул в дом Бейсеновых. Он был уже изрядно выпивши. «Давай-ка отметим твой успех». Вынул из кармана задрипанного пиджачка полбутылки самогона, развалился за низеньким круглым столиком на промасленных подушках. Найзабек с братишкой Нурымом, завернувшись в одеяла, притворялись спящими. Багровея в тусклом свете керосинки расплывшимся лицом с отвисшими жирными губами, распалённый Мыржыкпай начал лапать их мать. Она слабо отбивалась, боясь потревожить детей. Найзабек вскочил, как ужаленный, замахнулся на председателя опустошенной бутылью. «Олтірем, онбаган!»  – его истошный вопль и бешеный взгляд отрезвили Мыржыкпая.
– Ну, щенок, еще пожалеешь. – Председатель грузно поднялся, покачиваясь. Выматерился, пинком распахнул хлипкую дверь и, сопровождаемый заливистым лаем их пса Каракулака, поковылял восвояси.
           Найзабек дрожал, как в припадке. Нурым слабо поскуливал. Мать, закрыв лицо, тряслась в беззвучном плаче.
         Это был лишь небольшой эпизод из далекого прошлого. Один из тех, что порой вспышкой загорались в мозгу, и тогда старик Бейсенов лишался сна. Майре вскоре повезло, встретился хороший человек. И из категории совсем беззащитных овдовевших жертв далёкой войны она опять перешла в статус замужней хозяйки семейного очага. Мыржыкпай к ней больше не приставал. Баб, что ли, мало. Любая скотница примет с радостью, когда ему захочется. Еще и за честь сочтет. Да и, по правде говоря, с годами похоть перестала терзать  его так остро. Жена, слабая здоровьем, измученная своими какими-то женскими болячками, и по молодости-то смотрела  на его похождения сквозь пальцы. Пусть бы к ней не лез лишний раз. И теперь, видя, что он обзавелся новой страстью, Перизат так же равнодушно махала рукой. Черт с ним. Что там он ставил на кон, шлепая сальными картами по зеленому сукну рабочего стола в своей председательской избушке, ее особо не волновало. А ставки, на самом деле, бывали нешуточные. После одной такой игры, когда в гостях у них был хозяин соседнего совхоза, проигравшийся в пух и прах Мыржыкпай впотьмах повел счастливчика-партнера на скотный двор. Единственного в хозяйстве одногорбого верблюда потом списали по документам, оформили как падеж от неизвестной болезни. И ничего, никто не подкопался. Всегда умел Мыржыкпай с начальством ладить, умел вовремя остановиться в попойках своих, да и подчиненных держал в кулаке. В прямом смысле. Если что было не по нём,  волосатый жирный кулак председателя щедро раздавал сокрушительные зуботычины. Мыржыкпай терпеть не мог шибко умных. Этот дохляк, Ораз Бейсенов, много возникал на аульных сходках. Всё что-то свое проталкивал, спорил, выскочка. Кашляет, бейшара , а туда же. Среднюю школу, говорит, пора открывать в Октябрьском. Не одобрили бы ни Ленин, ни Алтынсарин , мол, ее отсутствия в таком большом ауле с таким красивым названием. И где теперь он, тот Ораз? Ирма, заведующая медпунктом, не моргнув, вынесла свое заключение. Здоров товарищ Бейсенов и к строевой службе пригоден. Мыржыкпай ей и не угрожал вовсе. Так, вызвал к себе, побеседовал, напомнил о том, что депортированных немцев недавно опять шерстили в области. Да и то сказать, война в разгаре, а тут, понимаешь, этот всезнайка будет отсиживаться среди баб и детишек, мутить воду ненужными своими разговорами.

– Аташка, ты что-то сам на себя не похож, – Адия тихонько дотронулась до руки деда. Найзабек вздрогнул. Огляделся, будто стряхивая с себя наваждение.
– А Еркеш где? – Журнальный столик с двумя кесюшками , вазочка с вареньем, румяные бауырсаки указывали на недавнее чаепитие. На подлокотнике кресла белел позабытый другом платок.
– Велел тебя не беспокоить. А газету свою оставил. «Навечно в памяти потомков» – из-за этой статейки вы так тут раскричались?
– Эх-хе-хе.... – Найзабек вздохнул и закатал рукав рубашки. – Помнишь, ты интересовалась, что здесь за шрамы у меня? Это вот он, герой энциклопедии Чебачинского района, так развлекался. Папиросы тушил об мою руку. Хотел, чтоб я прощения у него попросил. За ту ночь, когда я, девятилетний пацан, не дал в обиду свою мать. Он долго на мне отыгрывался. На непосильные работы определял каждое лето, из колхоза не отпускал, справку не выписывал. И Еркеш тоже поплатился за дружбу со мной. Правый глаз у него до сих пор подергивается – заметила? И видит он им плоховато. Этот упырь чуть не лишил его зрения.
           Адия мягкими движениями поглаживала деда по худой, чуть согнутой спине.
– Ата, я тебе сейчас кое-что скажу. Ты только не волнуйся. Пока ты спал, я залезла на сайт «Зари». В общем, школа в Октябрьском сгорела. Дотла. Обстоятельства выясняются. Редакция выражает сожаление. Скорбит. Единственная и старейшая школа аула. Плюс мемориальная доска, совсем недавно и с такой помпой установленная.
           Старик рассеянно кивал, слушая внучку. Но упорно думал о своем. У Мыржыкпая много потомков. Кое-кто выбился в начальнички. И они сделают всё, чтобы сфабрикованная ими светлая память об этой собаке, сдохнувшей под чужим забором, не была потревожена никчемными воспоминаниями двух восьмидесятилетних старцев. Да, жизнь несправедлива. Он привык к этому и смирился. И много рассуждал – с того момента, как вышел на пенсию и перестал вариться в каждодневной рабочей круговерти. «Мертвых сон не тревожь ты...». Адиюшка, образованная такая, начитанная, так и шпарит цитатами. И красивая. А замуж не выходит. Не везёт ей. Нет достойных. Одни козлы на ее пути – почему так, за что? Очень она добрая, заботливая, спокойная. Но ведь не железная. Недавно слушала что-то страшное в своей комнате. На всю громкость, видать, включила. Так, что и Найзабеку с его "возрастными изменениями слуха" стало не по себе. «Дон-Жуан» Моцарта, оказывается. Сцена на кладбище. «Пусть прошлое хоронит своих мертвецов», – говорит Адия. Тоже, наверное, кто-то из великих сказал. Может, оно и правильно.

***
            Из личного блога Адии Бейсеновой.
            «Жил когда-то некий председатель колхоза О.
Грубый, недалекий. Тупая злая машина. Бил подопечных. Издевался над сиротами, над слабыми и беззащитными. Проиграл в карты колхозного верблюда. И это в те весёленькие годы, когда за пару колосков с колхозного поля иные получали по «десятке». Избавлялся по мере сил и возможностей от неугодных (тех, кто были грамотней его, и могли составить конкуренцию). И вот проходит время. Его уже нет. Как и нет большинства тех, над кем он вдоволь покуражился когда-то. Зато живы и бодры его потомки. В чьи головы приходит, в общем-то, далеко не оригинальная для нашего народа мысль. Увековечить своего предка. И вот они ваяют его ОБРАЗ. Честного, прекраснодушного, грамотного, неподкупного трудяги, благодаря которому колхоз О. вышел в передовые. Они легко договариваются с руководством местной школы о присвоении ей имени их Великого Пращура. Дарят школе ноутбук и планшет. И вешают мемориальную доску. Приглашают журналистку районной газеты и красочно рассказывают ей свою версию славного пути предка. Называют «соратниками» предка тех, кто по возрасту никак не мог ими быть. Материал идет на первую полосу «районки». Вот вам и история нашего края. Так рождаются легенды. Такая вот «ошибка памяти». Есть несколько тихих скромных аксакалов, которые могли бы порассказать кое-что очень некрасивое и правдивое об этом "деятеле". Но им под восемьдесят, живут они давным-давно за пределами родного колхоза О.  Узнали о сотворенном там кумире случайно. И собственный покой им дороже истины. Так бывает. А мне этот сюжет подарили на будущее. Жаль двоюродного прадедушку Ораза. У него тоже могли быть дети и внуки. Если бы эта увековеченная сволочь не отправила его, негодного по здоровью, на фронт. На верную погибель».


опубликовано здесь - http://zhurnal-prostor.kz/index.php?id=3437
________________________________________
[1] Кажы – человек, совершивший паломничество (хадж) в Мекку [2] Атанные басы - популярное ругательство [3] Байбише (каз.) – старшая жена (устар.), здесь – с юмористическим оттенком. [4] Суюнши – вознаграждение за радостную весть. [5] Выжившая из ума старуха (каз.) [6] Канбак-шал – старик Перекати-поле, персонаж народной сказки. [7] Найза (каз.) – копьё, пика. [8] Айналайын (каз.) – ласковое обращение [9] Сакманщица – работница, ухаживающая за ягнятами [10] «Убью, сволочь!» (каз.) [11] Бедолага (каз.) [12] Ибрай Алтынсарин – казахский просветитель, основоположник национальной педагогики. [13] Кесюшка - уменьшительное от «кесе» (каз.) - пиала