Поговори со мною, мама...

     Я — дитя послевоенного времени, но мама много рассказывала нам о войне. Иногда мне кажется, будто я вместе с нею прожила ее детство и юность. Мамино детство, голодное, полураздетое, в темной избе, где еще шестеро, кроме нее, было все-таки веселым, шумным. А вот юность...

     Ей исполнилось семнадцать, когда началась война. Незадолго до этого ее отца, моего дедушку, арестовали за то, что не отдал в колхоз корову. А как ее отдашь, когда семеро по лавкам? Голодали, перебивались как придется, с воды на чай. Зимой одни валенки на семерых (надевали по очереди) да еще самодельные лапти. Как только появлялись первые проталинки — с кочки на кочку босиком, и никакая простуда не брала. А летом какая обувь!

     Отец вернулся за месяц до начала войны. Но не успел даже крышу на доме перекрыть, как опять ушел. От него не получили ни одной весточки. Лишь бумага, что Изот Яковлевич Сеньков пропал без вести в первый же месяц войны. За неделю до начала войны из города в гости приехала старшая мамина сестра Тася с мужем  и маленьким сынишкой Вовой. Муж ее 23 июня 1941 года ушел на фронт.

     В первую же неделю их Дубки бомбили. Когда началась бомбежка, дома были две соседские девчонки да мама с сестрами. Сразу же все кинулись прятаться в подпол. Маленький же Вовка, не привыкший по земле босиком ходить, запротивился. Тася бросилась за сандаликами для сынишки. В этот-то момент в их хату и угодила бомба.
Когда все закончилось, девчата разгребли лаз и стали потихоньку выбираться наружу. Моя мама вылезла первая, следом — соседская Наташка, затем старшая сестра Маруся, младшая Нина, соседская Галя... А Таси все нет и нет. И тут мама увидела, как та бежит по полю, а следом за ней по земле тянутся куски не кожи даже, а шкуры. Мама догнала сестру и хотела оборвать их. «Тонь, больно», — отвела ее руки Тася.

      Обгоревшую сестру сумели отправить в госпиталь, а сами они с остальным деревенским населением неделю прятались на болоте — в Дубках уже орудовали немцы. По вечерам тайком моя бабушка ходила в деревню доить оставшуюся там корову. На болоте жили тихо, боялись не то что костер разжечь, но даже громко разговаривать. Ели ягоды, траву, пили болотную воду (как не заболели?!).
 
     Когда немцы ушли из деревни, селяне вернулись домой. Везде дымились обгоревшие избы. Ни кур, ни свиней не было — все поели фрицы. От их хаты остались лишь обуглившиеся бревна. Разворошив груду еще дымившихся кирпичей, нашли несколько косточек маленького Вовочки, которые похоронили на деревенском кладбище, завернув в какую-то тряпицу. С трудом мама с бабушкой отыскали госпиталь, в котором была Тася. Там вспомнили о молодой обгоревшей женщине, которая от ожогов раздулась, как бочка, и умерла в страшных муках. Где похоронили? Да кто ж знает. Где-то в общей яме. Разве было до могил тогда? Муж Таси, лейтенант военной авиации Яков Петрович Васильев, пропал без вести в июле 1941-го.

     Долгих два года Смоленщина была «под немцем». Фашисты периодически занимали деревню, расселяясь по уцелевшим избам. Чувствуя себя хозяевами, заставляли на них работать. Обстирывать, готовить… Жила в Дубках очень красивая девушка, которая, чтобы уберечься от фашистских приставаний, изуродовала себе лицо кислотой.  «Мы были такие истощенные, плохо одетые, - вспоминала мама, - да еще специально нахлобучим платок, чтобы фрицы не зарились». Их семья жила сначала в землянке. Потом над ними сжалился дальний родственник и пустил в маленькую баньку.

     Младшая сестра Валя застудила ушки, потеряла на всю жизнь слух. Ребенок на войне — обуза. И если бы не моя мама, оберегавшая сестренку как могла, то, может, тетя Валя и не выжила бы. Как питались? Собирали по полю остатки гнилой картошки, из которой пекли лепешки, из лебеды и крапивы варили похлебку. Из одежды было то, в чем успели выскочить из-под бомбежки. На чудом сохранившейся после пожара старенькой швейной машинке «Зингер» (она, кстати, до сих пор цела) мама обшивала деревенских женщин, которые в плату за это давали кто кусок хлеба, кто — материи.

     Однажды высокий не по возрасту мамин младший  четырнадцатилетний брат нашел где-то красноармейскую пилотку и надел на голову. Фашист наставил на подростка автомат: «Партизан?» — «Нет! Нет!» — подбежала бабушка. Но, не обращая внимания на ее мольбы, эсэсовец с удовольствием разрядил в «партизана» весь рожок. Спустя годы мы узнали, что Коля в самом деле был связным партизанского отряда «Дедушка».
    
     Хотя не все фашисты зверствовали. У маминого родственника на постое тоже жил немец, который иногда даже подкармливал их семью. И рассказывал, что на войну не хотел идти. Дома, мол, у него остались четверо детей. Однажды мама зашла в хату, а фриц сидит перед висящим на стене плакатом с изображением Гитлера и с наслаждением штыком колет тому глаза, повторяя: «Гитлер капут! Гитлер капут!»

     Осенью 1942-го всех молодых ребят и девчат из окрестных деревень согнали толпой и полураздетых, кто в чем был, погнали в Оршу. В эту толпу попал и мамин 15-летний брат Василий. Там за колючей проволокой они пробыли зиму, а потом тех, кто выжил, отправили в Германию в концлагерь. В 1945-м их освободили. И "как предателей" повезли в товарняке на Дальний Восток. Брат сумел отправить на какой-то станции уже за Уралом письмо домой. Так родные узнали, что он жив. Работал на шахте, в деревню вернулся лишь в 1948 году.

     Незадолго до того, как немцы покинули деревню, все население как-то вечером согнали на  окраину. Не дав взять с собой ни еды, ни одежды. У тех же,  кто успел захватить узелки, их выхватывали и бросали в огонь. Выстроив людей в шеренгу, немецкий солдат по известному ему одному принципу рассортировал всех на две группы. Мама попала в ту, которую поставили на краю оврага. Она поняла: сейчас их будут расстреливать. Заплакав, к ней в колонну перебежала Валюшка. И как ни пыталась мама вернуть сестренку в «свою» колонну, та намертво вцепилась в ее подол.

     Светило предзакатное солнце. Щебетали птицы. Было тихо-тихо. Мама на всю жизнь запомнила ту тишину. И в самый последний момент вдруг прискакал на лошади немецкий офицер. Он что-то долго кричал, размахивая руками. После чего всех отпустили. Кто вмешался в их судьбу в лице того немецкого офицера? Бог? Провидение? До сих пор остается только догадываться об этом.

     Потом было тяжелое послевоенное время. Но это уже другая история. Ни мамы, ни отца (который прошел Финскую и Отечественную, дошел до Берлина) уже нет в живых. Мне горько и стыдно, что многое из их рассказов моя беззаботная юношеская память не сохранила. Сейчас бы вернуться в то время. Когда родители были живы. Наговориться с ними досыта. Вслушиваясь в каждое словечко. Вглядываясь в любимые родные лица…