Чёрная змея

Густой туман обволакивал реку, укрывая невесомым одеялом.
Тихо было на рассвете, спокойно. Птицы, просыпающиеся в своих гнёздах, ещё молчали. Ждали первых лучей солнца.

Дарье ждать было некогда. Она ложилась спать затемно. Просыпалась засветло. Целый день спину не разгибала, а дел меньше не становилось. Да и где же их станет меньше, когда скотина требует ежедневного ухода. И трава на огороде выходных не берёт. А ещё пшеницу надо на днях жать, а потом и лён подоспеет.

Ванятка то уже сидит, всё же легче. Она возьмёт его на закорки, привяжет, он и сидит, как галчонок в разные стороны смотрит, с матерью на своём языке переговаривается.
- Ах ты мой сыночек ненаглядный. Ах ты моя кровиночка синеокая,- говорит Дарья, окучивая картошку.
- Агууууу,- отвечает ей Ванятка, пуская слюни.

Вот так и справлялась Дарья и с хозяйством, и с сыном. Муж то, Михей, на заработки в Сибирь уехал. Все мужики в их деревне уезжали. Засеют огороды, жён и детей обнимут, и до самой осени их не жди. А что делать, жизнь такая.

Сегодня великий праздник, Рождество Иоанна Предтечи. Батюшка Серафим в соседнем селе в колокола звонит, аж здесь слышно.
Дарья перекрестилась и поцеловала
нательный крестик.
- Прости меня грешную,- прошептала она, увязывая в узелок кувшин молока да каравай хлеба.

Ещё бабка, покойница, в детстве говорила, что большой грех в праздники работать. Боженька накажет, говорила она.
Как, могла Дарья соблюдала, этот завет. Но в последнее время совсем грешной стала. Не получалось  отдыхать когда положено. Не справлялась она.

Вот и сегодня, попросив у Бога прощения, Дарья привязала к спине Ванятку, узелок с провизией взяла в одну руку, серп - в другую, и пошла пшеницу жать.

Работа у Дарьи спорилась. Была она баба шустрая и работящая.
Ванятка сидит поодаль, деревянной колотушкой играет, слушает, как мать поёт.
А голос у Дарьи звонкий был, певучий, за две версты слышно:

"Жну я, молода, жну я, тороплюся,
Да назад поглядаю, да назад поглядаю:
Много ли нажала, много ли нажала?
А придешь домой ни к татке, ни к мамке,
К свекору, к свекрови, к свекору, к свекрови.
Не пытают: болит ли середина,
Ломят ли белы рученьки, ломят ли белы рученьки?
А спытают: много ли нажала,
Далеко прогнала, далеко прогнала?"

Разогнула Дарья спину, чтобы на Ванятку поглядеть, да пот со лба утереть. Смотрит, а по меже старуха в чёрном одеянии идёт.
- Работаешь, девка?- спрашивает она, поравнявшись с Дарьей.
- Работаю, бабушка,- отвечает Дарья улыбаясь.
Старуха сверкнула злыми глазами, опустила голову, и ничего не сказав заторопилась прочь.

Некогда Дарье было о старухе думать. Покормила она Ванятку, сама хлеба пожевала, да и дальше пошла работать.
А после обеда старуха опять появилась.
- Работаешь, девка?
- Работаю, бабушка.
- А ведь грех сегодня работать. Быть несчастью.
И опять опустив голову старуха заспешила прочь.

Дарья перекрестилась, поцеловала нательный крестик, и взмахнув серпом скосила пучок пшеницы. Взмахнула опять, и услышала хрип Ванятки.

Даже жаворонок перестал петь свою песню от страшного крика Дарьи. Она держала на руках бьющегося в агонии сына и кричала от бессилия и страха.
А чёрный хвост змеи скрылся между несжатыми колосьями.

- Ой ты, горе горькое. Ой беда чёрная.
Ты зачем Ванятку нашего забрала? Ты зачем у матери жизни свет отняла?- голосила старая соседка Дарьи.
А мать, почерневшая от горя, сидела у гробика сына, и не было у нее сил даже заплакать.

После похорон привели Дарью под белы рученьки домой, уложили на кровать, как куклу безучастную. Для порядка пару часов посидели, пошептались, да к вечеру оставили её одну.
А оставшись одна Дарья поднялась. Подошла к красному углу, посмотрела на горящую лампадку, да сорвав нательный крестик бросила на пол и растоптала.

А на утро нашли тело Дарьи в сарае, висящее под потолком.
Когда хоронили её, то видели чёрную старуху. Она стояла в стороне и сверкая злыми глазами что-то шептала.