Она и Эля. Без любви

    За больничным окном было хмурое утро ноября. Безлистные силуэты деревьев тянулись своими тёмными ветками к низкому серому небу. На стекле виднелись капли то ли дождя, то ли растаявшего мокрого снега. Солнца не было.
    Эля сидела у Её кровати и оцепенело смотрела на Её бледное лицо, тусклые короткие волосы, тонкие поджатые и пересохшие губы,  никаких чувст не было. Была тупая усталость от полубессонной ночи, проведённой на неудобном стуле, от бесконечных охов и стонов, ужасно ломило спину. Мысли путались и только один вопрос как сигнальная лампа постоянно мерцал в сознании – Зачем она, Эля, здесь?
    Объяснение, конечно же, было – дочь дежурит у постели умирающей матери, объяснение понятное для всех, но только не для неё. Так надо, в очередной раз говорила себе Эля, но всё внутри как будто противилось этому – Надо? Кому? Тебе? Ей? А как же Другие дети?
    Другими детьми были брат и сёстры. Они, другие, были всегда лучше, добрее, милосерднее, они  любили Её, гордились Ей и всегда прислушивались к Её мнению и Её советам. И этим Она всегда попрекала Элю. Хорошо, что у меня есть другие дети - говорила Она. «Да, - отвечала про себя Эля. – Хорошо, что у Тебя есть и другие дети».
    Впервые, в сознательной, взрослой жизни Эли, Она появилась в 19лет, на Элиной свадьбе. Она всё время суетилась вокруг Эли и почему то называла её противным именем Эллоночка, которым ни до, ни после этого никто и никогда так не называл Элю. Подружки и однокурсницы хихикали, а потом ещё долго подшучивали: "Эллоночка!»
    На свадьбу Она приехала с новым мужем и «подарила» молодым столовый сервиз, которого никто так и не увидел, так же, впрочем, как и свекровкин ковёр. Муж был здоровенный весельчак, в отличие от субтильного и заумного интеллигента, Элиного отца, который после скоропалительного развода уехал во Львов к матери и остался там, практически «сведя на нет» все родственные и дружеские контакты.
    Очень довольные ролью матери и отца, они с мужем веселились, плясали, пели и развлекались как только могли. С Элиной свекровью они сразу нашли общий язык и всю ночь провели вместе на кухне, выпивая, и обсуждая, что Эля «какая-то не такая», потому что воспитывала её бабушка, а вот если бы Эля жила с Ней, то, конечно же была бы …. в общем как те, другие дети.
    Потом Она то появлялась, то пропадала из жизни Эли, но тема «Какая-то не такая» была всегда.
    К своим тридцати годам Эля успела разойтись, найти хорошую работу, купить квартиру и всё это время жила с сыном и уже старенькой бабушкой, бабулей.  Бабуля была в Элиной жизни всегда. Когда Эле было четыре года, и мать с отцом собрались «покорять целину» в степях Оренбурга, собираясь забрать с собой тогда ещё только двух дочек-погодок, бабушка воспротивилась – Элю не отдам, у ней и так горло слабое, а там на степных ветрах ей и подавно нечего делать. Так Эля и осталась с бабулей.
    В Оренбурге родился Элин брат, и через какое-то время семья, их семья, вернулась домой. Отцу дали квартиру в новом доме, но пожить там так и не удалось, вскоре родители разошлись, отец уехал, а мать вышла замуж. Другие дети стали называть нового мужа папой и у них образовалась уже своя, другая семья. Эля так и продолжала жить с бабушкой. С ней она закончила школу, потом институт, нашла работу, познакомилась с будущим мужем и вышла замуж. Теперь же, после развода, уже бабуля жила с ней.
   Очень хорошо Эле запомнился Её материнский визит «на новоселье». Войдя в только что отремонтированную и обставленную Элей гостиную, Она уселась в большое мягкое кресло, поджав пухлые ножки, обвела комнату взглядом и, поморщившись, произнесла: «Какие-то шторы татарские!». Татарскими, сколько себя помнила Эля, называли в их окружение всё, что выходило за рамки красивого, эстетичного, всё, что приравнивалось к безвкусице. Такая вот «народная месть» татаро-монгольскому игу. Это была Её оценка всех Элиных стараний, всех трудов и всех вложений в её, Элину, квартиру.
    После в их отношениях были периоды сближения и отчуждения. Одно время Она пыталась стать Эле подружкой, откровенно делясь горестями и радостями своей личной жизни, а попросту говоря – вываливала на неё всё, чем, наверное, должна была, но почему-то не хотела делиться с подругами. С возрастом и нездоровьем Она навязчиво пыталась заполучить её внимание и любовь через жалость, всем этим  вызывая только очередное неприятие со стороны Эли.
    Много лет Эле хотелось только одного – сесть и спокойно и откровенно поговорить с ма-мой. Просто и искренне рассказать о своих чувствах, обидах, о том, как всё это время она жила без её любви, без её заботы, и услышать в ответ: «Прости» и «Я тебя понимаю». Понимание и доверие – вот чего никогда не было между ними, и чего так не хватало Эле.
    Умом Эля понимала, что всё, что даётся нам в этой жизни, даётся по силам и для чего то. Понимала, что хотя бы сейчас, перед Её смертью, она должна как минимум принять Её вот такой, какая она есть, отнестись к ней с сочувствием и сожалением. Она взяла Её руку и, с трудом разжимая губы, произнесла – Прости меня, Мама, а про себя добавила – за то, что я так и не смогла тебя полюбить.