Самоизоляция

В самоизоляции был не раз, разница с сегодняшней ситуацией в том, что я всегда мог ее прервать. Обычно это проходило, как и сейчас в апреле, в деревне, на весенней охоте.  Деревня не так уж далека от Москвы, но дороги нет, когда-то, в советские времена ее кое-как поддерживал колхоз, но потом главными хозяевами стали бобры, а у них оказалось другое мнение  по поводу колеи, петлявшей вдоль реки – настроили плотин и затопили ее. Остался только пеший путь через лес.
Весной на заросших полях токуют тетерева. На апрельских разливах и лужах плавают селезни с изумрудными головами и почти невидимые на сухой траве утки.
Вечерами тянут вальдшнепы, это птица совсем неизвестна не охотникам, зато охотники ее хорошо знают. Традиционная русская охота на вальдшнепиной тяге. Любили ее писатели  - Толстой и Чехов, художники - Левитан и Коровин. На Западе  весенняя охота не разрешена, и они всячески лоббируют запрет у нас, чтобы  в период гнездования не беспокоить птиц.  В Италии и Франции за зиму добывают по несколько миллионов птиц. В России все гораздо скромнее, и добычливость, да и  охота кратковременна – 10 дней.
Самцы в сумерках облетают леса в поисках подруг, сидящих на земле, те коротким взлетом дают о себе знать, а потому вальдшнепа можно подозвать, бросив шапку, когда совсем темно он может даже сесть рядом – длинноносый кулик цвета палой листвы,  размером с голубя.
Вся эта птичья активность только на зорях  утренних и вечерних, довольно кратковременно.
Целый день приходится проводить в доме. Деревня и так-то почти брошенная, но в это время нет никого вовсе. Дома, многие как черепа; черный провал вынесенной  двери -  рот, глазницы – разбитые окна. Только богатые кружевные наличники напоминают о былом изяществе.
Ходить мимо руин невесело, антропологическая пустыня, места, брошенные людьми. Уже давно кабаны хозяйничают на заросших огородах. Сороки вьют гнезда в непроходимых зарослях разросшегося терновника. Однажды наглая лиса забралась на крышу разрушающегося дома, так и не знаю, как у нее получилось. Поведение ее было странным для диких мест, встречала меня у порога, склонив по-собачьи голову вбок, выжидательно глядела на меня светлыми бежевыми глазами с пронзительно черными зрачками. Раз, когда я копался в огороде, она влезла в сени, пришлось выгонять.
Кроме меня эту лису не видел никто и теперь я уже сомневаюсь – уж не причудилось ли?
Разговаривать с собой начинаешь быстро, мне кажется на второй день – ты объясняешь себе, что должен сделать, что происходит вокруг:
- Надо помыть посуду, куда я дел таз для этого, черт возьми, зачем я положил в него рассаду. Столько грязи в дом натащил, надо бы снимать сапоги, да не охота ковыряться каждый раз. Солнце садится….
Видимо этот монолог человек  беспрерывно ведет с собой, но тут он выползает наружу и выглядит как озвученный поток сознания. Мало того, что сознание не терпит тишины, но и человеческое пространство ее не любит, вот и бормочешь.
В тенях у сарая еще таится снег, вода в лужах отстоялась и полевая трава на  дне кажется морскими водорослями, но лужи быстро мельчают, земля забирает воду.
Когда днем пытаешься поднять слежавшуюся землю грядок, прислушиваешься, да и вообще делаешь это почти все время. Слушаешь и оглядываешься. В этих пустынных местах трудно привыкнуть; ждешь чего-то, а чего – неясно. То ли  с надеждой – друзей, то ли с тревогой – врагов. Помнишь, что защищаться придется в одиночестве.
Я читал, что летчики истребители во время войны стирали себе шею о меховой воротник, крутя головой во все стороны. Ну, шею я не стирал, но с тревогой подметил необычную привычку.
Днем высоко в синем небе идут шумные гусиные клинья, слышно их издалека, когда небо угасает, летят низко, почти над лесом.  А ночами их слышно среди созвездий, и уже непонятно на какой высоте они летят. Но иногда  они задевают крыльями звезды, и те огненными прочерками срываются к земле.