Ноль Овна. По ту сторону. 13

Глава 13. Речной король

Самому себе Григорий Алексеевич казался призраком. Для которого люди и мир как воспоминание – о прикосновении, вкусе, тепле. Жизнь словно проходила мимо него за стеклом – беззвучная и бестелесная. Как так вышло, Григорий Алексеевич не знал, но остро почувствовал разницу, оказавшись в Париже. Здесь будто распахнули перед ним окно, и он задохнулся от ветра. Который выбил слёзы из глаз, заставил наглотаться озонового запаха влажных улиц, пыльцы цветущих каштанов, сдобного воздуха парижских кофеен. Но главное – люди! Из экранных теней они стали живыми. Их недовольство, улыбки достигали теперь сердца, их случайное дыхание мурашками касалось кожи. Иногда они оказывались слишком напористы, слишком говорливы и горячи, слишком утомительны и даже тягостны, когда окатывали, просто идя навстречу, концентратом своей жизни. Это было необычно и возбуждающе, но всё равно было не то. Григорий Алексеевич не знал, чего он ждёт, но даже у этой новой версии реальности был пресный привкус компромисса.

Странно, что когда появился в его жизни особенный человек, Григорий Алексеевич этого не заметил. Поначалу казалось, что просто уютно рядом с соотечественником. Да ещё с таким тёплым, лёгким, деликатным, таким знающим, как Розанов-старший. И только безжалостное вмешательство Ли Вэя торкнуло в сердце – ты же этого ждал! Убедить себя в том, что именно Розанов замкнул цепь и пустил ток по нервам уже начавшей ржаветь телесной конструкции, было легко. Потому что слово «напоминает» оказалось удивительно точным. Григорий Алексеевич влюблённо таращился на мужчину, который был на пятнадцать лет старше него и узнавал – да, узнавал! – и взгляд этот, и профиль, и длиннопалые руки. А главное – неуловимый психический аромат, который убеждал, что ошибки нет, что присутствие именно этого человека включает в общую сеть тот самый кусок жизни, которого не хватало для полноты бытия.

Тинный запах пресной воды удивительно сочетался с Владимиром Розановым. Эта прогулка вдоль Сены походила на осмотр речным королём своих владений. В акварельных глазах его – голубых и прозрачных – плескались о серый камень парапета бутылочные воды. Улыбчивый солнечный взгляд речного повелителя был юн – особенно в лучистых морщинках этих, что скопились в углах глаз.

– Река, как жизнь… несущая меня… и мелкий мусор… корабли и мысли… чудовищ и бутылочные письма… и слёзы, что вливаются в моря… – декламировал Розанов своим тёплым и ласковым голосом.

Григорий Алексеевич счастливо вздыхал и жмурился. Со стороны казалось, что человек просто млеет от чудного тёплого вечера, а он таял от сладкой влюблённости.

– Я ничего не понимаю в стихах, – неловко спотыкался от смущения Киреев. И Владимир Сергеевич ловил его за локоть, смущая прикосновением ещё больше. – Но эти… хорошие.

– Голубчик вы мой, Григорий Алексеевич! – душевно приобнимал его Розанов за плечи. – Ну что значит, не понимаете? Это же на уровне инстинктов! Это телесная вещь! Вот ваше тело знает, когда ему хорошо, а ваше сердце, – он похлопал инженера ладонью по груди, – ваше сердце отзывается на подлинную поэзию. Запомните, настоящее чувствуют все. Даже те, у кого нет вкуса, образования и чуткости. Правда, это очень краткий момент. Когда мир останавливается, и ты слышишь тихое «дзынь» от той крупицы настоящего, что в тебе есть. Это бывает неприятно, поэтому люди стараются забыть, заесть дешёвым суррогатом вкус настоящего, вкус истины. Так что не наговаривайте на себя. Этак вы сейчас скажете, будто не знаете, зачем живёте!

– Я просто живу, – прошелестел в ответ Григорий Алексеевич. Он жутко сконфузился от своей никчёмности, ожидая, что Розанов сейчас окончательно разочаруется в нём. – Я… не знаю, зачем. Ну… в глобальном смысле…

Розанов остановился, прислонился спиной к парапету. Он был высок, и Киреев смотрел на него как на бога – снизу вверх. И это казалось ему таким правильным, таким… привычным.

– Да вы же просто никогда об этом не думали! Ну, признайтесь, что я прав, – добродушно пристыдил его Розанов.

– Не думал, да, – согласился Киреев, истекая внутри сиропом от сладкой благодарности за такое божественное снисхождение к себе. – Я просто всегда хотел быть полезным… людям. Но недавно один китаец…

– Ли Вэй?

– Да, Ли Вэй. Так вот, он сказал мне, что в прошлой жизни я любил… человека. Ради новой встречи с ним, я думаю, стоило жить.

Григорий Алексеевич потупился, полыхая ушами, понимая, что выдал себя сейчас с головой и Розанов сразу догадается, что речь идёт о нём самом.

– Голубчик вы мой, да вся наша жизнь это встречи, – всплеснул руками Владимир Сергеевич. – Череда встреч – и больше ничего. Только с кем-то мы идём рука об руку две минуты, а с кем-то годы, столетия и даже вечность. А что ещё сказал вам этот Ли Вэй? – слегка нахмурился он и за рукав подтянул инженера поближе, предлагая ему стать рядом и не мешать прохожим. – Он указал вам конкретного человека?

– Да. Вернее, он описал, и я сразу понял, кого. – Григорий Алексеевич набрался смелости и бросил короткий взгляд на чем-то недовольное розановское лицо. – Знаете, одно-единственное слово может поставить все детали на место, собрать картину воедино.

– И что же это за слово?

– «Напоминает». – Киреев произнёс волшебное слово вслух и сразу почувствовал, как глупо оно звучит. Поэтому поспешил добавить, – Ли Вэй сказал, что меня тянет к нему, потому что он мне кого-то напоминает.

– Отчего же сразу к «нему»? – помрачнел ещё больше Розанов. И тут же дунул ветер над рекой, сморщил поверхность воды. Киреев испытал что-то вроде священного ужаса и покосился на предмет своего обожания с опаской – вдруг тот и в самом деле обладает монаршим статусом и это больше не романтическая фантазия. – Григорий Алексеевич, Гриша, милый, – с непонятной тоской взмолился вдруг Розанов и опустил руку Кирееву на плечо, заглядывая с надеждой ему в глаза. – Ну, с чего вы взяли, что этот кто-то непременно мужчина? Почему вы не подумали о том, что в этой жизни он может оказаться женщиной?

– Какой женщиной? – искренне изумился Киреев.


***
Жан-Симон обожал комнатные растения. Они тянули свои листья изо всех углов его дома, хватали каждого проходящего, зазывали к себе, утягивали. Было что-то нечеловеческое в жирности, довольстве и холёности жан-симоновых зелёных питомцев. Как будто он поливал их магическим эликсиром роста. Сколько раз Розанов наблюдал, как, попав в руки Жан-Симона, любое, самое чахлое растеньице через некоторое время превращалось в буйное тропическое нечто. Сейчас он меланхолично наблюдал, как друг с маньяческой поглощённостью опрыскивает стоящий в его кабинете фикус.

– И мне вдруг расхотелось его разубеждать, – горько исповедовал Розанов другу своё внезапное бессилие. – Такой хороший мальчик, такой… простой. Я теперь очень хорошо понимаю, за что его можно любить!

– И за что же? – Жан-Симон вырос перед сидящим в кресле другом совершенно внезапно и слегка его напугал. Розанов не ожидал, что голос Жан-Симона раздастся прямо над его макушкой. Всё это время он гипнотизировал взглядом дальнюю ножку стола и не заметил, как тот подошёл ближе. Поэтому сейчас он вскинул голову и растерянно заморгал своими прозрачными голубыми глазами.

– За его сердце, – честно признался Владимир Сергеевич. – Ты не представляешь себе, Жан, как он умеет служить, сколько в нём преданности, отваги. Я почувствовал себя богом!

Жан-Симон понимающе покивал и сел в кресло напротив.

– Ты прекрасно знаешь, Вольдемар, – задумчиво оглаживая жёлтый пульверизатор, рассудительно изрёк он, – что план, с которым мы приходим сюда, всегда приблизительный. И самое интересное, когда кто-то начинается вести себя неожиданно, проявляет скрытые до сей поры свойства. Место Киреева в Ордене давно известно, но что будет, если он окажется ближе к солнцу, не знает никто. Фавориты меняются. Не каждый фаворит – эпоха, но каждый раскрывается рядом с королём. Дай мальчику шанс. Возможно, он вынесет из этой связи больше, чем ты. Обретёт себя. Кирееву давно пора стать твёрже, а где же закаляется сталь, как не в огне? Если дух его жаждет солнечных температур, то кто мы такие, чтобы мешать ему повторить опыт Икара? – И Жан-Симон игриво брызнул Розанову в лицо водой. Тот отшатнулся, утираясь, а Жан-Симон прицельно сбрызнул ему ещё и волосы. – Тебе больше идёт, когда волосы вьются, – подмигнул он укоризненно качающему головой Розанову.