Все главы вместе
1
Перед глазами Вилли кружились стройные березки. А в их зеленые ветви с молодыми зелеными листочками вплетались длинные косы русских красавиц в кокошниках и нарядных сарафанах. Все вокруг кружилось, как хоровод: голубое небо, белые облака... Вилли слегка приоткрыл глаза. Он не любил просыпаться в столовой на кухонной кушетке. Этот роскошный резной потолок в старинном родовом имении Швамбек в цветах голубого неба и белых облаков пугал его спросонья всегда. Однако, в этот раз Вилли не хотел открывать глаза. Он жадно вглядывался в это голубое небо и никак не хотел просыпаться. От этого зажмуривал глаза еще сильнее и сильнее. Стройные березы, тополя врезались острыми кронами в небо. В то самое голубое небо, в которое он никак не мог наглядеться во сне, с большими белыми облаками из далекого-предалекого детства.
Во дворе роскошного поместья Швамбек, больше похожего на маленький уютный дворец с черепичной крышей, горела изысканная иллюминация. В которую никак не вписывались простенькие революционные плакаты на белом ватмане. Красной краской из баллончика размашисто повсюду были выведены лозунги Pe-re-stroj-ka! Glas-nosty! Gor-ba-tschov! Прислуга убирала посуду со столов. В глубине двора берайтор Отто выводил лошадей на прогулку. Подтянутый, сухощавый, в форменной жокейской одежде, давнишний друг семьи.
- Гутен морген, хэрр Штальц, - по-военному, кивком Отто поприветствовал Вилли.
- Да-да... Морген, морген... Гутен морген, - запричитал Вилли, как бы давая всем понять, что он прибывает в хорошем расположении духа.
На вчерашнем прощальном банкете был весь бомонд Баден-Вютемберга и почти все шишки из Землячества Гумбиннен. Абсолютно все пришли поддержать Вилли. Особенно отличились длинными тостами и не менее длинными речами функционеры из благотворительного фонда Землячества. Никто из них со времен войны не бывал на родине, в старой доброй Пруссии. А тут такое событие! Отпрыск самого Штальца едет на родину в Восточную Пруссию, в свое родовое имение Буйлин.
Вилли был любезен как никогда. Даже когда он уезжал в Австралию разводить бройлеров, ни даже когда он вдруг рванул в Штаты воплощать проект с выращиванием бычков Ангусов, - он и тогда не был так любезен. В этот раз Штальц-младший был абсолютно уверен в успех. Его глаза не то чтобы блестели, они излучали уверенность и удачу. Он смеялся, улыбался, отпускал роскошные комплименты. Члены Землячества Гумбиннен платили ему еще большей благодарностью. Подносы с пожертвованиями, чеками и пухлыми конвертами не успевали относить в рабочий кабинет Вилли. Фрау фон Шеффер отозвала Вилли в сторону и дрожащим голосом, слегка подергивая головой, пыталась серьезно напутствовать любимого отпрыска Штальцей. Тот пытался вырваться от настойчивой старушки, но безуспешно.
- Вилли, голубчик, задержись. Мне нужно с тобой еще раз все серьезно обсудить. - фрау фон Шеффер говорила тоном не требующим возражений, - вот фамильный перстень моего покойного супруга...
-Ну фрау фон Шеффер... - попытался возразить Вилли. - Мы ведь уже все сто раз обговорили. Под Вальтерсдорфом, в ста метрах от вашего дома, в огороде под дубом..
-Нет-нет, Вилли, ты все опять напутал. Сейчас у русских поселок называется Ольт-ко-ватка... и не сто метров, а 250... Ближе к кладбищу, под липой...
-Да-да, Оль-кховатка, вы как всегда правы, фрау фон Шеффер, - пытался оправдаться Вилли, выговаривая название деревни по-русски. - Это у старины Фритьёфа во дворе под раскидистым дубом. Там его фамильный фарфор и серебро закопаны. Вот видите, все помню. Да у меня это все записано в нотиц-блоке. И Вилли кивнул на пухлую записную книжку из которой торчало множество разрозненных листов с записками от членов Землячества.
-Я не об этом, - перебила его фрау фон Шеффер. - Будь осторожен..
-Фрау фон Шеффер, все прекрасно помню, - пытался отшутиться Шталць-младший. - Есть в мире дамасская шталь, а есть еще «польская диб-шталь»(игра слов в немецком языке Stahl-сталь и Dibstahl-воровство)... Помню-помню, тот забавный анекдот вашего покойного супруга, которым он всегда подтрунивал моего отца, когда тот увлекался рассказами про Россию, про их сельскохозяйственную ферму в концессии Круппа на Маныче, про Кремлевские интриги и чистки, про коварных КГБ-мэнеров...
-Нет, Вилли, все гораздо опаснее, чем ты можешь себе представить, - у фрау фон Шеффер на глазах навернулись слезы. Она протянула вместе с перстнем потертый кожаный ежедневник с золотым замочком-застежкой и отошла к окну. - Здесь дневник твоего отца. Перед смертью он принес его моему мужу в издательство и попросил распорядиться по своему усмотрению. Ханс не хотел печатать при жизни и велел издать после его смерти, если придет время. Но мой муж тоже не смог, не дождался лучших времен. Здесь подробные заметки о России, о жизни Ханса с твоей мамой... В этой ужасной, бескрайней российской степи... Ну и да, о московских интригах, а точнее - чистках. Ты же знаешь, это были сложные годы и у нас в Германии тоже. К тому же от дружбы твоего благородного отца с этим безродным выскочкой Генрихом Гетцем я никогда не была в восторге. И он так подло использовал его в темную, для своих грязных целей...
-Так уж и в темную..
-Тш-тш, тише-тише со своими дурацкими шуточками, Вилли. После войны на нас еще долго косо поглядывали соседи из-за этого Гетца и его друзей из Гелена. Возьми дневник с собой. Тем более сейчас, когда ты едешь в Россию...
-Ну фрау Шеффер, полно вам.. Да и причем тут этот Гетц, он тоже уже, наверное ... Да и какие сейчас времена. Пе-рэ-строй-ка... и Глас-ность. В России сейчас все по другому, - Вилли поймал строгий взгляд тётушки Шеффер и как послушный мальчик присел на кушетку у окна.
-Вилли, Вилли! Гетц жив и сейчас в России. Именно потому, что в России сейчас такие времена Гетц опять там. Конечно, он уже не в своем черном мундире, как пятьдесят лет назад. Возможно даже изменил внешность. Ему удалось избежать послевоенных преследований. В Патагонии с помощью новых хозяев он выправил себе новые документы. Под предлогом поисков Янтарной комнаты он морочит русским голову. Как представитель немецкого общества Дружбы городов побратимов Киль-Калининград Генрих Гетц теперь вхож в высокие кабинеты даже в Кремле. Там он показывает какие-то архивные секретные документы своего бывшего ведомства и спокойно разъезжает по всей области беспрепятственно. Ельцинские демократы дали ему такие полномочия, что он вхож в воинские части, и они оказывают ему содействие.
-Но откуда эти страшные подробности, тётушка Шеффер... Неужели русские настолько беспечны, что готовы пустить первого встречного. А уж тем более с таким военным прошлым, да еще и наделить полномочиями...
-Я точно не уверена... Но в сюжете о Кильской неделе, в новостях говорили, что большая делегация общества Дружбы Киль-Калининград отбыла в Особую экономическую зону «Янтарь». А глава делегации, кажется, Берг...
-Неужели Берг, как наш берейтор, старина Берг?..
-Не перебивай, Вилли... Он в конце интервью бросил фразу «...мы всегда об этом помнить, но никогда не говорили в слух». Immer daran dencken – nie davon sprechen. И меня это насторожило. Такая присказка была у Гетца, когда он перед войной колесил по Восточной Пруссии. Якобы в поисках духовной энергии, корней и вербовал единомышленников.
-Ну и что он там найдет этот Гетц, или как его там теперь величать?..
-Калининградская область, оторвана от России. Это очень непростой, особенный регион...
-Да-да, тетушка, регион напичканный ракетами Сатана, КГБистами... Особый-преособый регион, бла-бла-бла. Но все их секретные, даже сверхсекретные карты, с расположением ядерных установок, помощник Ельцина по обороне Баталкин, давно уже выложил на стол американцам. Янки за это заваливают Россию ножками Буша. Помилуйте, в этой ситуации что там делать бывшим подручным овчаркам Гетца или даже ему самому, в этой Свободной от всего экономической зоне Калининград. Там рады сейчас любому инвестору, главное не упустить время и вовремя застолбить колышек в нужном месте...
-Вот и я про это же... Главное - застолбить колышек. Гетц в этом деле мастер. У него есть секретная информация от наших МИДовских архивных кротов. Вилли, в узких кругах уже давно ходят разговоры, что есть какие-то соглашения на счет Калининградской области. Гриф секретности будет снят только через 50 лет... Да-да, в 1995 году, осенью...
У Вилли заблестели глаза. Он чуть не взлетел с кушетки, если бы не сжимал руку своей любимой тетушки, но строгая фрау фон Шеффер невозмутимо продолжала:
- Осталось два года. Как бы там ни было, постарайся не повторить своих ошибок американских и австралийских бизнес-похождений. Тогда за три года ты растранжирил состояние моей покойной сестры Эммы, а австралийских бройлеров и американской мраморной говядины от чистопородных Ангусов так никто в Баден-Вюртемберге и не отведал.
-Тётушка Эмма меня очень любила, и только она верила в мой успех. Дала денег на трехмесячные сельскохозяйственные курсы, а потом и на проекты в Австралии и Америке. Просто не повезло. Кризис перепроизводства в Штатах. Ну а в Австралии эти долбаные.., простите. Эти вездесущие экологи из партии Зеленых! Эти долбанутые, простите, вездесущие Гринписовцы с их лозунгами "За чистую Австралию" и "Бройлеров без уколов и анаболиков"... Бред!
-Вечно у тебя кто-то виноват!.. Так вот, помни обо всем, что я тебе сказала. Обустрой фамильную усадьбу твоего отца и деда в Буйлине..
-Сейчас это Дуб-ра-ва, тётушка...
-Не перебивай меня! Займись усадьбой. Обустрой в заброшенной школе гостевой дом, заведи хозяйство и жди. Главное - репутация. Не поддавайся на авантюры немецких инвесторов, которые сейчас повалят на наши родные земли... И не связывайся с Гетцем, он погубит не только твою репутацию, но... - фрау фон Шеффер не договорила. Посоветовала прочитать мемуары Штальца-старшего, чтобы быть готовым к любым неожиданностям в России. Еще раз посмотрела в голубые глаза внучатого племянника Вилли и, покачивая головой, вышла из кабинета к другим членам Землячества.
Штальц-младший так и остался стоять. Стоял обалдевший, не то от будущей поездки в Россию, не то от рассказов тётушки Шеффер и наказов других членов Землячества Гумбиннен. Вилли хорошо помнил послевоенные сборища Землячества, на которые его всегда водил отец. Иногда после таких ферзамлунгов на обратном пути к дому они, вдруг, сворачивали на железнодорожный вокзал. Отец подолгу стоял как будто потерянный посреди зала ожидания у центральной тумбы с расписанием поездов. Маленький Вилли видел это лицо отца Ханса только здесь. Очень задумчивое, будто он с грустью вглядывался не в строгие буквы расписания поездов, а в самого себя. Временами шаффнер (Schaffner-контролер кондуктор, проводник) что-то менял, передвигал цифры в громоздком расписании, вставлял новые дощечки. Но одна дощечка снизу постоянно оставалась неизменной: «Штутгарт-Данциг-Кёнигсберг временно отменен».
А еще отец рассказывал Вилли о счастливых годах из его далекой молодости. Воодушевленный Веймарской республикой, Октябрьской Революцией, индустриализацией и НЭПом Штальц-старший в 20-е годы прошлого века работал в России, на Маныче. Вместе с молодой социалистической республикой помогал осваивать степные районы юга России.
Вилли всегда помнил эти глаза своего героического отца, когда тот рассказывал ему про Россию. Жаль, Ханс Штальц-старший не дожил до того дня, когда шаффнер поменял таблику на ж/д вокзале Штутгарта. Поезд на Кёнигсберг теперь регулярно курсировал с лета 1993 года раз в неделю по пятницам. Точнее сказать, это был всего один спальный прицепной вагон к поезду до Варшавы. Там его цепляли к дизель-электропоезду до Калининграда. Это была излюбленная дизельная электричка у «челноков», «спортовцев».
2
На громадном стадионе в Варшаве, где в коммунистические времена партийные функционеры наслаждались успехами польских футболистов теперь был гигантский вещевой рынок. «Челноки-спортсмены» с клетчатыми баулами съезжались сюда со всей Польши. Калининградские челноки-спортовцы тащили сюда цветные телевизоры, бытовую технику, дешевое курево, водку, а назад загружались продуктами: сахаром, макаронами, диковинным баночным пивом, заграничными сигаретами. Некоторые просто меняли злотувки на доллары и тащили их в свободную экономическую зону. Кто пускал их опять в дело, кто просто жил от случая к случаю, от поездки до поездки. Таков был круговорот сигарет и долларов в природе.
Обо все этом Вилли знал и по сему решил лететь самолетом. Из аэропорта Штутгарт в аэропорт Киртимай, что в Вильнюсе. Самолеты в Калининград еще не летали. Знакомый турист из Мюнхена, на одной Рождественской вечеринке, посоветовал ему этот безопасный маршрут. К тому же в Вильнюсе всегда было полно таксистов из фирмы Кайнер&Майнер. Проверенные ребята, для перестраховки платили и бандитам, и полиции. Два акробата, репатрианты новой волны, вовремя сориентировались и основали турфирму для Восточно-Прусских ностальгических туристов. Оба акробата были членами землячества Гумбиннен, но уже из переселенцев начала 90-х. Волга-дойче, российские немцы... Вилли ухмыльнулся от такого оксюморона, но потом погрустнел. Где-то он уже слышал нечто подобное о переселенцах в Германию, репатриантах, о фолькс-дойче и т. д. Правы, все же, были классики марксизма... Все развивается по спирали. Правда, тогда, этот коридор с переселенцами через Польшу и Данциг оказался... Короче, полвека назад все закончилось печально.
С этими экскурсами в историю Восточной Пруссии, извечными проблемами с Польшей и Данцигским коридором, с мыслями о России и об отце Вилли оставил гостей и прошел на кухню. По рассказам его молоденькой учительницы русского языка он знал, что русские очень любят сидеть на кухне. На кухне русские могут читать и общаться по душам, а могут и праздновать большой шумной компанией. Он взял потертый кожаный таге-бух своего отца с золотистым замочком-защелкой и уединился на кушетки в столовой с резным голубым потолком и белыми облаками.
Вилли перелистывал пожелтевшие странички дневника с крупным размашистым почерком. Временами, где отец мельчил и писал убористо, почерк был похож на его собственный, только аккуратнее. Вилли любил рассказы отца про Россию. Многое ему было знакомо. Он быстро пролистал несколько страниц и остановился на воспоминаниях отца о Пруссии. Особенно ему хотелось почитать про его родной Буйлин. Тот Буйлин, в котором, после своего рождения, он еще ни разу не был. Буйлин, о котором отец мечтал на вокзале, задумчиво вглядываясь в расписание «Штутгарт-Кёнигсберг временно отменен». Он жадно вглядывался в отцовские строки. За окнами столовой сверкала и мигала иллюминация. Как фонари за окнами купированного вагона на перроне проходящей станции. Вилли листал страницы, как будто подгонял часы до отлета все быстрее и быстрее. Пока не уснул...
3
Майским утром Аэробус из Штутгарта приземлился в Вильнюсе. Витька Сараев на своей девятке уже был в аэропорту с табличкой выведенной фломастером «Herr Stahlz». Моложавый, чуть лысеющий дядька, слегка взъерошенный, больше похожий на американского фермера шел к нему и широко улыбался. Сараев никак не дал бы ему полтинник, от силы чуть больше сорока. Коричневые джинсы, ботинки на толстой рифлёной подошве, из-под синего пуловера торчала белая дорогая рубашка.
- Сдра-ствуйте господин перевотчик – приветствовал Сараева Штальц.
- О, гутен таг, хэр Штальц. Вы хорошо говорите по-русски, - удивился Виктор.
- Нет это все, что я знаю, а ещё «Шчи да каша, пишча наша», пытаюсь читать некоторые ваши лозунги и транспаранты. Вот и все. Перед отъездом из Штутгарта взял пару уроков русского языка у одной студентки из Питера. Ничего, неплохо позанимались, миленькая девчушка. Ладно, поболтаем по дороге в Гусев, а сейчас, давай-ка в ресторан. Вчера были бурные проводы, хорошо посидели, надо подкрепиться. Да и, как у вас говорят, здоровье не мешало бы поправить.
Сараев знал только один бар-ресторан за валюту в Вильнюсе, и они поехали в "Интурист". Громадный дорожный чемодан Штальца еле поместился в девятку, пришлось даже разложить заднее сидение. Обед в "Интуристе" был шикарный. На удивление официанта Штальц попросил плеснуть в бокал с пивом немного яблочного сока. И тот переспросил, правильно ли он все понял.
Да уж, странный народ эти немецкие миллионеры, подумал Сараев. Вместо водки с похмелья пиво пьют с соком, да еще марки свои к нам везут, а не вывозят, как наши олигархи. Вот уж воистину, что немцу хорошо, то русскому смерть.
По пути в Гусев Штальц рассказал, что фермерствует он неслучайно. Сараев слушал Штальца и кивал из вежливости, не особо вникая в суть. Надо было следить за дорогой, да и после работы учителем немецкого языка в школе он давно не практиковался и привык слушать через слово. Только с наплывом ностальгического туризма в начале девяностых у него появилась возможность заняться любимым делом. Времена, когда он с неугомонными детьми, учениками с видами и ВОЗ(с задержкой в развитии) долбил «das, des, dem, das – нынче праздник у нас», были в прошлом. Благодаря местным переселенцам из фирмы Кайнер&Майнер он работал с немцами на своей машине и зарабатывал в день школьную месячную ставку учителя. Жена перестала его пилить, даже прощала загулы с редактором местной оппозиционной газеты, одноклассником Ванькой-писателем.
Водить экскурсии привлек его бывший учитель истории Мамлин. Николай Александрович был классным историком-краеведом. Ходил с учениками в походы, проводил археологические раскопки. После таких походов Сараев с мальчишками перекапывали все дворы и скверы в поисках немецкой утвари, монет и прочих артефактов Второй Мировой. Благодаря учителю Витька стал крутым переводчиком. Да и Мамлин, хоть и водил экскурсии, но не был уже учителем. В разгул демократии 90-х Мамлина выбрали в депутаты, а потом и Председателем Горсовета. Вот такие парадоксы времен перемен.
Тем временем Штальц, закончил перечисление всех своих родственников, которые раньше проживали тут же, в Восточной Пруссии. И потом заметил, что ещё в 20-е годы его отец, Ганс Штальц, работал на Маныче. Штальц-старший вместе с другими немецкими специалистами помогал тогда осваивать бескрайние ростовские, калмыцкие степи и вел подробный дневник. Дневник тот перед поездкой в Свободную экономическую зону Янтарь, передала ему любимая тетушка.
4
Два дня, отведенные Хансу Штальцу на визит к невесте в Буйлин(Buylien Дубрава) пролетели чрезвычайно быстро. И уже во вторник, 19 января 1926 года, с некоторым чувством тяжести в душе и на сердце он распрощался с родными. У него из головы не выходила неожиданная встреча накануне отъезда с приятелем Генрихом Гетцем. В Мюнхенской сельскохозяйственной школе одногрупники звали его агроном-кадет Генри. За его желание стать служакой, юношескую увлеченность религиозными мифами и всевозможными оккультными странностями. Мистическими идеями Гетц был одержим не на шутку. Поселения древних ариев в Адыгеи, священная вода из глубин озера Рица и т. д. и т. п. Агроном-кадет Генри не только искренне верил, но и в доказательство был готов перелить воду из озера Рица себе в кровь, для укрепления духовной энергии.
Вот и в этот раз, в Кёнигсберге Генрих Гетц был в связи с оккультной группой славянских эмигрантов Грюне Айхе. Так во всяком случае тот сказал Хансу. В Гумбиннене Ханс сел в поезд до Эйдкунена(Eydtkuhnen Нестеров), чтобы там встретиться со своими будущими коллегами по Концессии и уже вместе отправиться в неведомое шестидневное путешествие в Россию. Кадет Генри пришел проводить Ханса на вокзал и попросил передать связку книг по оккультизму для приятеля в Ковно. Гетц восторженно завидовал этой поездке и напутствовал Ханса цитатами из своего дневника, который вел с детства. Полезные советы агроном-кадет Гетц сопровождал рассказами о мифических персонажах из Русской истории, о её сказочных лесах, долах и горах, хранящих многочисленные оккультные тайны и что-то еще про загадочную русскую душу.
Вдохновленный рассказами Генриха, Ханс и не заметил, как от Эйдкунена, минуя паспортный и таможенный контроль, они двинулись по Литве, которая управлялась тогдашним правительством в Ковно(Каунас). В Ковно, за связкой книг пришел Йоахим Кляйн. Интеллигентного вида представитель немецкой транспортной компании в Литве. Кляйн мимоходом поинтересовался про «Сумрачное Солнце» или силы. И хотя Ханс вежливо кивнул, но не сразу сообразил, что речь об оккультных делах его друга кадета-Генри. Далее поезд шел через Латвию, с её старой рыцарской курляндской столицей Ригой и потом до самой Москвы.
Глядя в окно, Ханс представлял бескрайние степи, Сибирские леса, полноводные реки. Тем временем, минуя станцию Себеш концессионеры пересекли латышско-русскую границу. Напряженный момент и вопрос самим себе "Как все сложится дальше?" остался у каждого без ответа.
Группа немецких концессионеров была одной из немногих среди пассажиров, направляющихся из Восточной Пруссии в Москву. Вооруженные особыми бумагами членов Концессии они были удостоены вежливого, без излишних придирок, обхождения со стороны советского персонала границы. Между тем рассвело, и при дневном свете Ханс попытался опробовать свои познания в языке. Почитав крупные буквы названий русских станций, он с ужасом обнаружил, что это выглядело вовсе не так понятно, как в учебнике. Но ничего, все спутники, среди которых и предшественник Ханса, специалист по растениеводству доктор Файштритцер из Австрии, были по-дружески весьма милы к удивленному новичку.
В субботу, 23 января 1926 года концессионеры прибыли в Москву, на Рижский вокзал. Здесь Ханс имел возможность познакомиться с колоритными носильщиками и извозчиками на легких дрожках, другими русскими людьми, которые точно жили еще в те царские, как они говорили «старые добрые времена». Для Ханса было большим удовольствием торговаться за услуги этих носиль-шчикоф и исвос-шчикоф.
Так ни без труда и приключений концессионеры добрались до гостиницы Selekt. От добрых людей все знали, что путешествующие иностранные постояльцы здесь всегда под пристальным вниманием ГПУ. Кадет Генри тоже рассказывал пугающие страсти о зловещих ГПУшниках. Но Ханс, как всегда, отмахивался. Самая престижная гостиница на тот момент была полностью занята, так как на следующий день, 24 января 1926 года, была вторая годовщина со дня смерти Ленина.
На площади вокруг Кремля народа было немного. Ханс предположил, что это из-за лютого холода, а может по причине бедноватой теплой одежды и её фактического недостатка. Из любопытства Хансу удалось побывать и на Лубянке, тогдашней резиденции ГПУ, наследнице революционной ЧК, пользовавшейся дурной славой. Впрочем ГПУ впоследствии оказалось ничем не лучше и не хуже своих последователей и предшественников.
Конечный пункт концессионеров был Ростов, нужно было приобрести билеты на поезд Москва-Ростов Дон. По существующему правилу любой пассажир того времени кроме проездного билета должен покупать и плацкарту. Без этих двух документов в поезд никого не пускали. К удивлению Ханса, в поездах дальнего следования было два типа вагонов: мягкий и жесткий. Все с верхними полками второго яруса. В вагоне концессионеров было одно существенное преимущество, проводник подавал кипяток и чай.
-Чшай с сахаром и по-возможности Чшай с лимон, - пытался говорить по-русски Ханс. В первые годы его пребывания раздобыть лимоны еще удавалось, они росли в ограниченном количестве на побережье Черного моря. В дальнейшем эта культура была абсолютным дефицитом, даже несмотря на ограниченный импорт.
Это была первая поездка вглубь европейской части России. До Ростова она длилась, как минимум часов 36 и проходила по городам: Тула, Орел, Курск, Харьков, Таганрог на Азовском море. На этих больших станциях пассажиры могли посетить буфет в здании вокзала. Тут же на перроне селянки, одетые в ватник прямо на холоде предлагали свои продукты. Прежде всего, это были яйца, подмёрзлое молоко, сметана, сливки и жареный кусочками гусь. Подобную картину можно было наблюдать не долго. От силы года через два все это прекратилось, и если ты сам не позаботился о провизии, то можно было совершенно изголодаться в дороге.
Всем этим премудростям иностранцам приходилось учиться во время пребывания в России. По настоянию агроном-кадета Генри, Ханс начал вести подробный дневник. Таким образом, ты не только узнаешь и сохраняешь много нового о, но и разгоняешь скуку. Кроме того, существенно облегчаешь жизнь себе, а в дальнейшем и своим коллегам. Скажем, звенит Фтарой Сванок, на вокзале это означает, что через пять минут твой поезд отправится и следует поторопиться, чтобы не отстать.
В Ростове на вокзале концессионеров всегда встречали тамошние русские представители. В этот раз, это был Руднев. Справный царский офицер, хороший наездник, служивший в русской и Красной Армии. В революционные времена гражданской войны Ростов переходил несколько раз от белых к красным и назад. По этой причине город встретил концессионеров полностью, либо частично разрушенными зданиями. Из-за недостатка средств и стройматериалов их восстановление двигалось очень и очень медленно. Тем не менее, единственный в городе гранд-отель «Москва», расположенный на главной улице, кажется Садовой, был приведен в божеский вид и был пригоден для проживания. Напротив располагался не очень большой, но от этого еще более прекрасный парк, как это впоследствии смог оценить Ханс летом. При регулярном поливе его цветочный наряд был просто замечательный.
5
Витька Сараев проснулся в вытрезвителе утром. Мало приветливый надзиратель выгонял всех местных алкашей на построение. Сараев судорожно перебирал в голове обрывки вчерашнего дня. Точнее его бурного завершения. Встреча немецкого инвестора в аэропорту, потом обсуждали в баре план на завтра. Потом уточнили время встречи в Администрации в Озерске и... Его тщетные мыслительные потуги прервал бравый голос начальника вытрезвителя.
- Ну ты Витёк и дал вчера, павлин-мавлин, – пытался шутить знакомый старлей. – Ты просто вывалился из УАЗика, когда гаишники тебя остановили.
- Да ты не ехал, а пилотировал по площади, - подхватил разговор сержант-гаишник. – Алешин попросил тебя не выпускать до его прихода. Что-то ты ему должен, так что сиди в камере, отсыпайся.
- С какого перепугу я его тут держать буду, павлин-мавлин, - возмутился начальник трезвяка. – Да и уматал твой Алёшин куда-то. Много вас тут начальников, павлин-мавлин.
Тут Сараев в миг протрезвел. В голове, как от выстрела все вдруг прояснилось. Встреча немецкого фермера в аэропорту, гостиница, ресторан и... И потом, черт его дернул заехать в редакцию. Захотел выручить друга и подкинул в местную газету сенсацию про немецкого инвестора. С друганом, Ванькой-писателем, мать-его, вечно так. Он краев не знает. И, наверное, как всегда поперлись на его редакционном желтом УАЗике за водкой в ночной чепок «Подлипки». Ну, а кто же в округе не знает этот ментовского цвета редакционный УАЗик. На нем Сараев с главным редактором местной газеты, одноклассником Ванькой-писателем, не раз попадали в разные передряги. Но все обходилось, газете верили, как раньше Левитану. Одноклассник Иван Рябышев выводил на чистую воду зарвавшихся чинуш, взяточников и волокитчиков... Перестройка! Гласность! Мать-её... Вот и в этот раз, Ванька, как всегда, сверкнул своими красными корочками и был таков, оставив Сараева откупаться без прессы и лишних глаз...
- Нельзя мне тут сидеть. - заныл Сараев. - У меня переговоры важные в администрации в Озерске, мне ж переводить надо. Будут подписывать договор аренды земли на 50 лет с миллионером из Германии.
- Ладно трепать, Сараев, какие миллионеры из Германии, да еще в Озёрске, павлин-мавлин. Чего они там забыли? Ты еще скажи, запчасти для своих Мэрсов будут производить... - и начальник трезвяка заржал во всю глотку.
- Да говорю тебе. Приехал один фермер, немец. Он жил до войны в Дубраве, у них большое хозяйство там было. Видать, потянуло к родным местам. Ностальгия. Вон сколько их тут в город понаехало. И важные шишки из их Землячества Гумбиннен, и из фонда какого-то благотворительного тоже. Да, выпускай же!..
- То-то я смотрю они вокруг отдела крутятся фотографируют наши старые гусевские развалины на Московской.
- Вот-вот, а этот в родную деревню махнул. Да отпусти ты меня Вован, некогда мне, говорю же, переводить надо. Машину редактора Рябушева ещё забирать...
- Машину без Алёшина не отдам, - вмешался сержант-гаишник. - Да и про наш медвытрезвитель давно газета не писала. Про то, как мы с пьянством боремся и... Короче, не отдам. Пусть твой друган из редакции сам за ней приходит и не проси!
- Не отдавай, на такси поеду. Вызови таксиста, Серёгу-армяна. Только отпусти... Ну выпускай же!
- Да я тебя не держу, мне в трезвяке ты не нужен, павлин-мавлин. С тебя бильярд и пиво, как обычно, а с Алёшиным сам рассчитаешься.
- Заметано, Володя, я ж никогда не подводил, ты меня знаешь…
-Да уж знаем, павлин-мавлин, - и начальник с гаишником опять заржали вспоминая былые похождения Сараева в «Спартаке», и в бане... Витька и сам хотел посмеяться, но в голове опять переклинило, и голова затряслась как-то нервно. Не то от смеха, не то от хорошего бодуна.
Выпроваживая Сараева начальник трезвяка хитро ухмыльнулся, а про себя подумал. Надо бы сообщить майору Молчи-молчи про заезжего немца в Озерске. Местный гэбист Щипитюк давно обещал пристроить старлея из ментовки к себе в контору, за что тот платил ему дружескими услугами.
Вяло махнув рукой на прощание, Сараев затрусил на площадь к таксистам. Быстро умыться, побриться и в администрацию на переговоры. Серега Заргарян ждал его на своем Жигуленке у подъезда. Улыбался во все свои белые зубы и почему-то приговаривал одну и ту же фразу.
-Форзихьшт, битте. Форзихьшт!
Сараев ни сразу смекнул, что это Заргарян не по-армянски, а по-немецки пытается болтать. В начале сезона Сараев за две недели обучил всех местных таксистов расхожим фразам на ускоренных курсах немецкого языка, по просьбе фирмы Кайнер&Майнер. К слову сказать Заргарян был самым старательным. Но дальше Форзихьшт дело так и не пошло. По дороге в Озерск он сумел даже кимарнуть в такси и вчерашний день промелькнул в подробностях, как в кино. Благо Заргарян болтал без умолку, как радио.
6
С утра, не дождавшись Витьку Сараева, Штальц прогуливался по центральной площади Озерска, фотографировал старые немецкие здания, присматривался к нехитрому скарбу в торговых рядах тут же на площади. Неожиданно появившийся из неоткуда Сараев даже напугал Шталльца.
-О-оу-уф! Это дёше-ва, - пролепетал Штальц вместо приветствия и потащил Сараева к торговым рядам.
-Куда вы, господин Штальц?! Нам в мэрию надо,.. там уже все собрались... нас ждут уже, - тщетно пытался остановить немецкого фермера Сараев. Но Штальц был непреклонен. До умопомрачения торговался с дородной тётей за совковую лопату и оцинкованную лейку с ситечком для дизтоплива. Когда тётя все же уступила 20 дореформенных рублей никчемному немчику, никак не хотевшему понимать, что этот черенок на лопату еще её покойный муж сам строгал, а ситечко сам припаивал, Штальц довольный достал пять марок и сказал:
-Сдача ненада...
-От бестолочь нерусская, что же ты мне голову морочил. За двадцатку чуть мозг не выклевал - причитала тётя засовывая марки в лифчик.
Несмотря на уговоры Сараева, гордый своим первым самостоятельным приобретением Штальц так и заявился в кабинет к Оковатому с лопатой и лейкой на судьбоносную встречу аппаратчиков с немецким инвестором. Глядя на недоуменных чиновников немецкий фермер тыкал пальцем в окно, восхищался зарождающимся рыночным хозяйством под окнами администрации. На что начальник местного ЖКХ тут же отрапортовал, что завтра же уберем это безобразие... Как профсоюзный оратор с трибуны, ни на кого не обращая внимания, Штальц продолжал толковать о гигантских мировых концернах, которые придут на смену партийному руководству. Уверял нафуфыренных барышень администрации, что не пройдет и два года, как откроют границы и мы все без виз поедем в Польшу, Германию...
Возможно кто-то из заозерских дам и повелся на скорые вояжи в Польшу, но глава администрации сдвинул брови и призадумался. Сараев понял, что если дело так и дальше пойдет, то не видать немецкому мечтателю папашиных земель в аренду не то что на год, а и на день. Лёгкий фуршет в кабинете начальника Агропромкомитета несколько разрядил ситуацию. В непринужденной обстановке Штальц охотно рассказывал о себе, о своем имении под Штутгартом, о том как разводил бычков в Штатах, занимался бройлерами в Австралии. Живописал про своего легендарного отца Ханса Штальца, фермерствовавшего в далекие двадцатые-тридцатые годы в Ростовских степях на Маныче. Что сам он родом из Буйлина, нынешнего поселка Дубрава, Озерского района. Тут же до конца войны и хозяйствовал его отец на нынешних Озерских землях. Однако всех интересовал один и тот же вопрос, чего он хочет?
Даже глава администрации Оковатый подошел к Сараеву и попросил в двух словах обрисовать планы неизвестно откуда свалившегося на его голову инвестора. Да оно и понятно, наверху уже давно планировали присоединить отстающий Озерский сельхозрайон к соседнему. Вот только без указки сверху даже в области не решались к какому присоединять - соседнему Гусеву или все же к Черняховску. А тут на тебе, немецкий инвестор хочет взять землю в аренду на 50 лет. После путча и перестроечных передряг кто хочешь нахмурится, не только такой тертый калач как Оковатый. Да и кто его знает, как там отреагируют на подобную инициативу.
Сараев передал просьбу Оковатого Штальцу. Кроме того, через знакомого журналиста порекомендовал организовать нечто вроде сенсационного репортажа в областной газете и посоветовал для пользы дела накрыть поляну, чем поставил немецкого инвестора в тупик.
-Што сначит покрыть по-льяну?!.. - залепетал по-русски немчик.
-Не покрыть, а накрыть, - как нерадивого ученика, поправил по старой учительской привычке немецкого инвестора Сараев. Поймав себя на мысли, что менторские замашки не пропьешь и как мог пояснил. Точнее растолковал всю важность такого шага с «поляной» в решении вопроса с арендой заветных отцовских земель. Штальц хитро кивнул, давая понять, что знаком с этой русской традицией. Только добавил, что накрывать поляну будем в Дубраве, там и земли заодно посмотрим. Чиновники, уже привыкшие к перестроечным веяниям тоже охотно согласились с выездом на место. Какого же было удивление руководство района, приехавшего на фуршет. Штальц накрыл поляну не для аппаратного междусобойчика, а для всего поселка. Обошел и пригласил лично каждого жителя Дубравы. Мужики весь день колотили столы, лавки, мастерили рядом непонятные кормушки на уровне груди. И как не пытался Штальц убедить, что это не кормушки, а нечто в роде барных стоек, за которыми можно стоять, непринужденно беседовать, обсуждать вопросы, выпивать, никто из мужиков так и не мог взять в толк - почему все это нельзя делать за столом. А по сему, в отличие от крепких столов, вкапывали столбы с кормушками весьма неохотно и тяп-ляп. Тем не менее, «покрытие поляны» сплотило мужиков в деле аренды немчиком отцовских земель.
Обслуживать этот непривычный по озерским меркам банкет Штальц поручил директору комбикормового завода. Его столовая для рабочих славилась добротной кормежкой. Мясо со своего подсобного хозяйства, зелень, огурцы из своих теплиц. Таким образом, накрывая поляну в Дубраве Штальц перезнакомился со всеми с кем ему придется работать в будущем: с руководителями соседних хозяйств, с механизаторами, переработчиками. Ничто так не сближает, как коллективная подготовка торжества. В итоге, накрытая поляна превратилась в выездное заседание партхозактива, а тосты - в одобрительные речи за предоставление земли в аренду немецкому фермеру. Причем проходило это на виду у всей деревни. Так сказать совместное заседание партхозактива и трудового коллектива, что вполне в духе последних веяний в стране.
Хитрый расчет Штальца сработал. К назначенному на следующий день заседанию малого Совета в Озерске вышла и статья в областной газете. Постарался одноклассник Сараева, редактор районной газеты Иван Васильевич. Как ни крути, обратной дороги у чиновников просто не было. Да и Штальц пришел на Совет с ящиком диковинного в Озерских краях датского баночного безалкогольного пива. Несмотря на предупреждения Сараева больше не живописать о прожектах в конце Штальц всё же не удержался. Да и желание на арендованных землях выращивать не просто овес для местных озерских лошадей, пшеницу для людей, а и ячмень для Железнодорожного пивзавода хоть и из соседнего Правдинского района, подкупила всех. Железнодорожное пиво любили все в округе, этот пиар-ход подсказал Сараеву все тот же одноклассник-журналист. Решение малого Совета было единогласным, его и скрепили ячменным напитком, зерно для которого и будет выращивать Штальц.
К слову сказать, ячменя соседи так и не дождались. Нет-нет, фермерствовал Штальц неплохо. Да только, через два года другие немецкие инвесторы, совладельцы Калининградского пивзавода, остановили конкурентный им и всенародно любимый Железнодорожный пивзавод. Жутко серчал Штальц на такое рыночное хазяйствование и в тайне недолюбливал всех этих немецких инвесторов. Кричал шайзе, бул-шит, аршлёхер(грубые немецкие ругательства) и еще что-то в этом роде. Чего Сараев никак не мог взять в толк. Не в смысле ругательств, а ппереживания шефа. Ну что ему до них, до этих буржуев-капиталистов?! Нечто Штальц лично привел их в область?! Так, нет же. Он их и знать, не знал, а подишь ты стыдился. Да и как не стыдится, если по пути из Калининграда сам стоял с трехлитровой банкой в чепке на вокзале в Черняховске за самым вкусным пивом в области - Железнодорожным жигулевским. Знал бы он, что в 90-е годы за бесценок половину предприятий продали и никому за это стыдно не было.
7
Концессия фирмы Крупп под названием «Маныч» располагалась к юго-востоку от Ростова и в ту сторону вели две дороги. Одна, что южнее, в две колеи, Кавказская железная дорога на Баку и Тифлис. И чуть севернее, местная одноколейка через Сальск. Прямо до нужной станции Великокняжеская, ныне Пролетарская, переименованная так по понятным политическим причинам. Сделал запись в дневнике Ханс Штальц. На этом участке курсировал только один пассажирский поезд. Он отправлялся из Ростова в 23.00 и концессионеры впоследствии пользовались им чаще всего. При движении на поездах дальнего следования, проходящих в направлении Баку, выходить приходилось на станции Тихорецкой. Это узловая станция в направлении порт Новороссийск к Черному морю и к Сталинграду, бывшему Царицыну, расположенному на Волге. На этом участке и располагались Сальск, Пролетарская. Центр Концессии Круппа «Маныч» был в 17 километрах от Пролетарской.
«В своих записях мне бы хотелось подробней остановиться на Концессии и описать, как фирма Фридриха Круппа из Эссена пришла к идее её создания». - так напишет Ханс в своих мемуарах спустя полвека. - «Политика мирного диктата западных союзников казалась унизительной для великой Германии. Особенно неукоснительное соблюдение всех условий репараций по Версальскому договору. И только Советское правительство после опустошающей гражданской войны нашло возможность уже к 1921 году войти в контакт с индустриально более развитой Германской империей. Тем более, что и в отношении России Версальские соглашения не решили её проблем. Таким образом, стала возможной встреча немецкого министра иностранных дел с русской делегацией под руководством Чичерина в Рапалло.
Русское правительство выстраивало свои международные связи, опираясь на контракты с известными немецкими фирмами, или заключало концессионные соглашения, тем самым повышая свой авторитет на международной арене. Именно по этим соображениям было обращено внимание на Акционерное общество Круппа, которое еще двумя годами ранее, существенно помогало с поставками так необходимых локомотивов для русской широкой железнодорожной колеи. Заключать подобные соглашения для Германии было очень выгодно, так как Россия платила даже не «наличными купюрами», а «наличными слитками». Вспоминается фото того времени, обошедшее все мировые издания. Немецкий представитель на фоне локомотива принимает громадный поднос с золотыми монетами.
Этим представителем был небезызвестный Бамбергер, преуспевший на службе в кавалерии во времена Кайзеровской Германии, позже немецко-русский торговый агент в Оренбургской губернии. А в те времена, руководитель представительства Круппа в Берлине. Бамбергер был выдающимся коммерсантом. Он хорошо говорил по-русски. В последствии для Ханса было большим удовольствием работать с ним и его шефом доктором Фридрихом Янценом из Эссена. В качестве маленького отступления Ханс так писал в своих мемуарах:
«...хочу упомянуть о его дальнейшей судьбе. Бамбергер быстро сообразил о возможных последствиях для судеб десятков тысяч евреев Германии и в нужное время, при поддержке Круппа, принял руководство представительством фирмы в Стокгольме. Последний раз мы виделись с ним в 1956 году, в том же Стокгольме, во время конно-спортивных соревнований XVI Олимпиады».
И так, после Рапалло внешнеэкономическое ведомство Германии рекомендовало фирме Крупп заключить договор концессии с русскими. Крупп, вынужденный отойти от военно-промышленного бизнеса, которым до Первой мировой войны были заняты более половины его мощностей, решает задействовать их для создания сельскохозяйственной техники, к тому же этого требовали и Версальские соглашения. С одной стороны стоял выбор, договор концессии или не менее заманчивое предложение русских принять Путиловский завод в Петербурге. По причине наметившейся коммунистической линии на индустриализацию, концессия в сельском хозяйстве была для Круппа менее рискованным и более безопасным предложением, чем эта Путиловская глыба.
Крупп настаивал, чтобы ему выделили государственные земли в концессию, а не разрозненные участки экспроприированные у бывших частных землевладельцев. Таким образом фирма получила от русской стороны громадные площади лишь на Северном Кавказе. Ранее эти степи использовались преимущественно в коневодстве для поставок лошадей для армейских нужд. Арендаторами таких коневодческих земель были кулаки. Советское правительство собрало эти участки в большой район площадью 33000 гектаров и предложило Круппу организовать центральное концессионное подворье для занятия пахотным земледелием.
«Эти мечтательные фантазии и легли в основу договора концессии, что с самого начала было ошибкой, - так скептически пишет Ханс в своих мемуарах, но с надеждой продолжает. - Почему все так вышло, я надеюсь пояснить в дальнейшем».
8
Как бы там ни было, на юго-восток кавказских степей первые представители Круппа прибыли из Эссена уже в 1923 году. Тогда, агроном-кадет Генри только закончил Мюнхенскую сельскохозяйственную школу. Но из-за своих мифических, религиозных, полуоккультных взглядов не попал в ряды концессионеров. По причине бедного сословия родителей, дипломированный агроном Генрих Гетц, напористый и задорный кадет Генри, мнивший себя потомком Саксонских королей, вынужден был прозябать мелким клерком в заштатной транспортной конторе, куда его устроил знакомый по обществу «Сумрачное Солнце». Контора бралась за доставку самых мелких грузов: посылок для любимых, книг для друзей и всего-всего, чего угодно.
Руководил первой группой концессионеров, владевший русским языком и большой любитель Жигулевского пива, бывший оберстлейтенант (подполковник) Клетте. Это, именно его насторожил мифический задор молодого агронома Гетца. И хотя Клетте не верил в оккультные чудеса Генри, но он искренне полагал, что именно такие громадные земельные участки Ростовских степей, как раз и подходят для этого не менее фантастического предприятия. Без тени сомнения он нашел несколько сотрудников, подходящих для воплощения в жизнь этой мечты. Но рвавшегося в бой на русские просторы разночинца Гетца он отклонил, направив его в командировку в Кёнигсберг.
Среди отобранных в команду концессионеров числился прибалтийский барон фон Каппфер, который должен был заниматься лесопосадками в этих степях. Помимо знаний лесного хозяйства, барон оказался неплохим писателем. И через два года вышла в свет его книга, подробно описывающая развитие этих событий в северокавказских степях. А называлась книга «Ферма авантюристов».
В 1924 году в России степным земледелием уже занимался доктор Файштрицер совместно с известным семеноводческим товариществом Peragis. Это он в 1924\25 годах создавал своеобразный фундамент семеноводства, который Ханс Штальц и перенял от него. В концессии занимались выведением в степи подходящих сортов пшеницы, ячменя, овса, ржи, наблюдали за ростом сои, кукурузы, африканской степной травы и других растений.
В то время у Круппа было уже порядка 5-6 тысяч гектаров, возделанных степных земель. Частично при помощи буксиров, тракторов и различных немецких навесных агрегатов и даже двух привезенных паровых машин для вспашки. Однако большая часть земель пока что обрабатывалась местными крестьянами на быках, которые не давали достаточно глубокой вспашки. Все это для немецкого фермера, было очень интересно и необычно. До этого Ханс работал лишь в достаточно влажных областях Германии, где выпадение осадков происходило с относительной регулярностью. Подобный экстремальный земледельческий опыт работы в особых почво-климатических условиях был необычайно полезен.
К сожалению, у Ханса не было подходящей немецкой литературы в этой области. Большинство книг по засушливому земледелию были американские, одна из них «Dry Farming». Поэтому в обмен на его подробные дневниковые записи о ходе работы концессии и в целом о жизни в советской России агроном-кадет Генрих регулярно снабжал его связками американской переводной сельскохозяйственной литературы. Ханс очень радовался этим аккуратным связкам книг с фирменным узлом Гетца, похожим на тот, что был на связке для Йоахима Кляйна в Ковно. К тому времени Генрих Гетц включился в активную политическую жизнь Германии. Как и в мистику, так и в политику Гетц окунулся с головой. Но, несмотря на это, он все же имел выходы на весьма влиятельные круги в этой специфической области сельского хозяйства и научные эксперименты с полиплоидием.
После принятия дел и прочих семеноводческих документов, заботливо упорядоченных доктором Файштрицером, Ханс занялся чтением научной литературы, коротая таким образом длинные зимние вечера на концессии. С немецкой точностью Ханс по два часа в день штудировал засушливое земледелие по американской книжке и около 6-8 часов зубрил русский. В изучении русского языка ему помогали дочка Руднева, Елизавета Платоновна, работавшая секретарём в концессии и ещё землемер Хаккер, вынужденно бездельничавший по причине холодов и мерзлой почвы.
Землемер Хаккер из Мекленбурга до Первой мировой войны года два-три работал в России. Хорошо говорил по-русски и перемерил вдоль и поперек громадные земли между Уралом и Германией. В итоге, к началу посевных работ в апреле 1926 года, Ханс с уверенностью мог общаться со всеми работниками в поле, которые естественно говорили только по-русски. Тогда Ханс с удивлением заметил, что владеет и диалектами, так сказать литературным языком и просторечным. Большей частью «по-хохляцки».
На просторечье разговаривало большинство простых работников, при этом у них были свои наименования общепринятых терминов. Скажем, вместо «мешок», говорили «чувал», а прилагательное «плохо» звучало, как «погано». Множество других слов были очень близки по звучанию, как «хлеб» и «хлиб». Все это существенно осложняло изучение литературного языка. Впрочем, в деле обустройства местного земледелия на немецкий манер никаких препятствий в общении с русским персоналом у Ханса не было. Люди были исполнительны, аккуратны и на них во всем можно было положиться.
К удовлетворению проверяющих все посевы на опытном участке произрастали без отклонений и выглядели вполне привычно. Но к недоумению Ханса, при проверках и инспекциях из Ростова или Кубани первым вопросом почему-то всегда был:
- Кто ваш заместитель или помощник?
Видимо эти русские инспектирующие считали невозможным, чтобы начальник мог работать самостоятельно, без помощи заместителя. В таких случаях Ханс пожимал плечами и отвечал, что на это нет средств, да и вовсе не обязательно это.
-Я имел ввиду, что простые русские рабочие и немецкие организаторы хорошо ладили и это было превосходно.- сделал Ханс по этому поводу запись в своем дневнике.
Позже, Сараев перечитывая страницы пожелтевшего дневника Ханса удивлялся, как похожи и какие разные их судьбы. Отец и сын, что привлекало их в России? Что заставляло возвращаться в Россию вновь и вновь? Хотя, большинство страниц про эксперименты с полиплоидием и степным экстремальным земледелием Сараев и пропускал. Он все же уловил неподдельный интерес немцев к нашим высокоурожайным эксперементам. Еще больше Сараев хотел докопаться до загадочного агроном-кадета Генри. До его транспортной конторы, до сотрудников коммерческого отдела фирмы Крупп с офицерской выправкой и хорошим знанием русского языка, как Клетте. Неужели, это тот самый Клетте, любитель Жигулевского пива? За которым еще до революции охотилась царская охранка и военная разведка. А Генрих? Не он ли идейный вдохновитель полуоккультной Аненербе?! Неужели уже в 30-е годы Генрих Гетц совершал вояжи под Кёнигсберг, инспектируя своих медиумов из «Сумрачного Солнца» и разработчиков ГЛОККЕ (считается что именно в Восточной Пруссии в конце 30-х годов проходили испытания антигравитационных двигателей, прообразов космолетов Глокке ).
9
В этом суровом степном климате вегетативный период для посевов сокращался до 2-3 месяцев. Это нужно было учитывать при наблюдениях как на опытных участках, так и в своем подворье. Кроме того, по настоянию Генри Гетца, Ханс счел необходимым установить связи еще с 3-4 русскими опытными станциями. Что для работы концессии было очень ценным, а для изучения языка имелся дополнительный стимул. Кроме того Штальц передавал приятелям Гетца в России нужные им для работы книги и техническую литературу. Во время таких визитов Ханс имел возможность общаться с весьма образованными специалистами, некоторые из которых немного говорили по-немецки. Под таким предлогом Ханс свободно передвигался по всей России без какого-то особого разрешения. В подобных поездках он доезжал до Волги, Воронежа и Липецка.
Однажды Штальц заметил группу немецких военных на ж/д вокзале в Липецке, хотя они и были одеты в штатское. На некоторые из них одежда сидела, как-то мешковато, и они тихо перешептывались между собой по-немецки. Он попытался заговорить с ними по-немецки, но они тут же замолчали и удалились. Сомнениями он поделился в письме с Гетцем, на что тот был хоть и чрезвычайно раздосадован, но пытался отшучиваться. Штальц так и не понял, чем был недоволен Гетц. Несколькими годами позже Ханс узнал, что под Липецком находился немецкий секретный танковый полигон и немецкий учебный аэродром. Сотрудничество между военными Министерствами двух стран в 20-е годы курировали представители Зондергруппы Р.
Побывал Ханс и на Кубани, и в Краснодарском крае. Там, член Российской Академии наук Вавилов имел обширную опытную станцию. Здесь были собраны лучшие образцы семян и растений со всего света, которые могли быть важны для сельского хозяйства России. К радости Штальца их можно было изучать как в поле, так и в лаборатории. Для начинающего немецкого селекционера-практика было большой честью соприкоснуться с такой выдающейся личностью. Тем более, Ханс смог без опаски использовать для работы Концессии необходимые драгоценнейшие материалы исследования и районированный посевной материал. Через какое-то время личные исследования вегетативного периода, соотношения климатических условий и почвы в районе, называемом Сальские степи, позволили Хансу разделить сомнения других коллег и экспертов о возможности длительного устойчивого земледелия в этом степном районе в принципе.
Сальские степи, часть которых входила в состав республики Калмыкия, миллионы лет назад были дном моря, располагавшегося между Черным и Каспийским морями. Это обстоятельство и обуславливало большое содержание соли в почве. Местность называли солончаками, где росли скудные травы для овец, пахучие целебные травы, роскошные дикие тюльпаны. Среди этих растений можно было видеть и весьма своеобразную ползучую траву – солерос. Многие десятилетия спустя, уже после войны, Ханс с удивлением обнаружил тот самый высоко устойчивый вавиловский сорт солероса в Германии. На побережье Северного моря, где вавиловский солерос успешно укреплял дюны, и его с удовольствием поедали овцы. Образцы солероса и некоторых опытных Вавиловских семян ржи Ханс тогда по случаю переправил с почтой Гетца. Снабдив необходимыми комментариями и рекомендациями.
Примерно две трети площадей Концессии были поражены солончаками и, в лучшем случае, их можно было использовать для выращивания травы на сено. Наш землемер разбил концессионные земли на квадраты по 100 гектаров, границы которых обозначались бороздами. На юге Концессия граничила с низменной поймой Маныча, местами сухими, местами сильно увлажненными рукавами, большим количеством камыша, где для водоплавающей дичи, уток, гусей, вальдшнепов было настоящее Эльдорадо. Впрочем, как и для нас, заядлых охотников. Эту идиллию портили лишь тучи комаров.
С точки зрения качества почвы северные кварталы земель Концессии были заметно лучше степных. Это были коричневые, каштановые почвы. Типичные для юга России переходные к чернозему почвы, суглинистые с высоким содержанием гумуса. Эти земли были бы очень ценными для растениеводства при благоприятном вегетативном периоде в сочетании с достаточным количеством осадков, которых, к сожалению, было не всегда много.
Как же русские возделывали эти земли раньше? Оказалось весьма простым способом. Целинную степь пахали не более трех лет плоским плугом на быках не глубже 10-14 сантиметров, с очень примитивным севооборотом. Для начала сажали рожь(её называли запалом), которая высыпалась и прорастала на другой год, на третий сажали ячмень. После чего зерно больше не сеяли, а земли отдавали под пастбища или сено и уже не называли их целинными. Ханс Штальц часто тогда задавал себе вопрос, а как бы американцы вели сельское хозяйства на подобных землях?
Какого же было мое удивление, - писал Ханс в своем дневнике, - когда через сорок лет, в 1969 году, во время моей первой поездки в Америку я узнал ответ. Оказывается, американцы поступали точно так же, как и русские в двадцатые годы. Они давали земле просто отдохнуть, чтобы через несколько лет вновь возделывать зерновые культуры.
И все же, почему с экономической точки зрения невозможно постоянное земледелие на таких площадях? Американцы поняли это гораздо раньше русских благодаря более развитой механизации и понесенным убыткам. Смогли существенно шагнуть в снабжении населения продуктами питания, используя недооцененные русскими достижения репрессированных ученых в полиплоидии.
В этих полузасушливых климатических зонах из-за недостатка воды практически невозможно пахотное земледелие. И даже слабый ветер вызывает настоящие пыльные бури. Стоит вспомнить, что в начале тридцатых кандидат президентской гонки Рузвельт построил на этом свою агитационную компанию, пообещав североамериканским фермерам существенную помощь в ветрозащите.
К чему привела кампанейщина по механизации сельского хозяйства в аналогичных климатических областях Советского Союза, мы прекрасно знаем. Результат мне удалось наблюдать уже через несколько лет, в апреле 1931 года. Во время последней поездки на Концессию из Москвы на поезде, в направлении Сталинграда. Состав попросту остановился, как в первую зиму моего пребывания. Только на этот раз колеса скользили из-за коричневой пыли, а не мороза и снега. В восьмидесяти километрах от нас на участке площадью в 200 тысяч гектаров для целей постоянного пахотного(исключительно тракторами) земледелия по указке из Москвы сельхозуправление русских организовало громадное механизированное зернохозяйство. Раз или два в год я по просьбе Гетца возил немецких журналистов из Москвы в это хозяйство, которое окрестили «Гигант». Не возможно было скрыть, что русские несли значительные убытки, а всю эту затею с иронией не иначе, как «гигантоманией» и не называли.
Когда во время войны я в 1942 году, по хозяйственным делам возвращаясь в Ставрополь, оказался в этих краях, то меня, естественно, интересовал один вопрос, что же стало с «Гигантом»? Вполне объяснимо, что дефицит воды принудил русских уйти от возделывания монокультур на распаханных гигантских площадях. Они вернулись к смешанному типу хозяйств в 30-40тыс.гектаров, зерно- и животноводческого направления. Припомнился и разговор с «красным директором» в 1930 году о механизации сельского хозяйства и монокультурах. Тогда, на мое замечание о том, что в отличие от быков их изношенные и полностью разбитые трактора нельзя есть, он на все гордо отвечал: «Мы коммунисты, повелеваем природой». Да и как иначе, если всех несогласных с партийной линией и её главным идеологом поправляло ГПУ.
10
Не дожидаясь окончательного завершения бумажных формальностей с арендой земли, Штальц насел на Сараева с поиском механизаторов для вспашки и будущего сева. Сам же Штальц вплотную занялся домом. Точнее сказать восстановлением заброшенного довоенного здания бывшей сельской школы в Дубраве. Крепкое здание красного кирпича немецкой кладки нужно было только капитально отремонтировать, настелить полы, вставить рамы, провести заново все коммуникации. Его инвестор и присмотрел для себя. Почему-то Штальцу это показалось простым и быстрым занятием, но уже через неделю стройка грозила затянуться не на один год. А потому, Штальц спихнул её на юриста районной администрации.
Юрист районной администрации Сварский, как зитц-председатель Фунт, появился неожиданно и вовремя. Еще на фуршете в Агропромкомитете Веня Сварский понял, что копаться в архивной пыли ему осталось совсем не долго. Не то, что бы он был сильно недоволен, не такой уж пыльной работой юриста администрации... Нет, у Вени была заветная мечта. Он мечтал о белом Мэрсе с легкой, почти дымчатой тонировкой боковых стекол, никелированными молдингами и бампером, мягким салоном с отделкой под полировку.
Поэтому, когда немец Штальц вошел в здание администрации, Веня знал, это его шанс. Юрист Сварский быстро убедил Штальца в том, что он без особых проблем уладит формальности с регистрацией сельхозпредприятия с символическим названием «Буйлин-Дубрава», а заодно и с регистрацией арендованных земель. И, что окончательно сразило Штальца, Веня в качестве дополнительного бонуса брал на себя заботы по капремонту дома. С довольным видом человека, свалившего с плеч огромадную глыбу проблем, Штальц появился у Сараева, чтобы вплотную заняться полевыми работами и севом.
К тому времени Сараев уже третий день ломал голову, кто из хозяйств даст в горячую страдную пору технику для вспашки и на посев яровых. При том, что от ходоков-алкашей, желавших наняться на работу к немецкому фермеру не было отбоя даже ночью. По слухам, только в Зеленых Дубках была свободная бэушная американская сельхозтехника. Её притянули в область по гуманитарным каналам еще в начале 90-х какие-то американо-немецкие инвесторы с мутным прошлым.
Это сообщил ему одноклассник Ванька-писатель, редактор местной независимой газеты. По своим каналам через знакомого кгэбиста майора Щипитюка, тот разузнал, что иностранные аграрии сплошь юристы в возрасте под 60 и их молодые помощники, тоже аграрии до 30-40 лет. Совместно с немецкими переселенцами из Кургистана новоявленные инвесторы организовали удобную крышу - сельхозпредприятие «ГТСП». А заправлял там бодрый старичок Отто Берг, представитель какой-то американской сельскохозяйственной компании, юрист с немецкими корнями.
По поселку тут же поползли слухи. Среди самих переселенцев новой волны начался раздрай. Большинство российских немцев хотело перебраться на родину в Германию и Свободная экономическая зона «Янтарь» для некоторых из них была лишь трамплином. Да и что греха таить, в 90-е годы об этом мечтала половина той самой янтарной Зоны, а может и полстраны. Другие обрусевшие немцы все же клюнули на щедрые посулы Берга. И в месте с членами «ГТСП» они наоборот хотели остаться здесь. "Восточная Пруссия - та же историческая родина", - вещал им Берг. А самое главное, они здесь тот самый коренной народ, русские-немцы.
Внутренне Сараев не очень понимал таких «понаехавших». Всё им было не так. Справку в миграционной службе неделями не дают, в очереди сутками стоять надо - так это из-за того, что они переселенцы. Детям в яслях и в детсаду мест нет, опять притеснения по национальному признаку. Немецкий язык Сараев знал лучше любого переселенца и область считал своей родиной, пусть и с немецкими корнями. А опасность оказаться на родной земле человеком второго сорта замаячил в девяностые вполне по-взрослому. За эту землю воевали его деды ростовские и ставропольские казаки. Вот поэтому Сараев и не рвался за техникой в Зеленые Дубки. Народ зря болтать не будет, думал Витёк.
Штальц, ни раз уже поражавший Сараева ходом своих мыслей, на сей раз его просто ошарашил. Вместо бизнес-плана или договора о проекте намерений заморский инвестор вдруг попросил договориться о встрече с партхозактивом района из близлежащих к Дубраве хозяйств соседей. От неожиданной методе вести инвестиционные дела Витёк запыхтел, засопел... Но Штальц не давал ему опомниться.
-Пусть это будет нечто вроде научно-практического семинара в актовом зале сельхозтехникума, - выпалил Штальц и довольный потащил Сараева на обед в совдеповского вида кафе Аэлита, которую с иронией гордо величал рес-та-рант Кай-сер-хоф. Где еще долго восторгался своим тактическим планом.
К назначенному времени в актовом зале сельхозтехникума собрались руководители всех колхозов и совхозов района, ведущие специалисты Агропромкомитета, ответственные чиновники из исполкома. У входа красочный плакат с анонсом лекции доктора Штальца. Все, кроме Сараева, в приподнятом настроении. Штальц, как мог, приободрял Витька.
-Ты справишься, Виктор!.. Всего час на моё короткое выступление, потом несколько вопросов и ответов, как это у вас говорят... по те-куш-чий момент, - выдал Шталь по-русски и довольный собой захохотал, похлопывая Сараева по плечу.
Слово Штальц сдержал. Как и обещал, был краток, если не считать экскурса в историю про своего отца с Концессией Круппа на Маныче. Закончил призывами к миру и дружбе между народами, о совместном сотрудничестве, с приглашением студентов сельхозтехникума проходить практику на его арендованных полях, которые возделывал еще его легендарный отец. Сараева тоже распирала радость от хитроумного хода патрона. Теперь уж ему не придется ломать голову по поводу поиска незанятых в посевную механизаторов. На вопрос-сомнение студента-агронома, а только ли механизаторов ждет на практику немецкий фермер, инвестора понесло...
Штальц быстро нарисовал картину сотрудничества. Этакое монументальное полотно по связке советской теоретической сельхознауки с немецкой практикой на арендованных полях в совместном предприятии «Буйлин-Дубрава». Именно там немецкому инвестору виделось место для студентов-агрономов, -животноводов, -механизаторов и т. д. Рядом сияет огнями сельский клуб, где отдыхают русские и немецкие студенты-практиканты, в райповском магазине продают Колу. Пообещал даже женить своего сына на невесте из Дубравы, как когда-то его отец взял и женился в двадцатые годы на девушке из этой же деревни. Это обещание вызвало неописуемый восторг у партхоз-элиты. На миг они даже позабыли, что когда предок Штальца женился на девушки из Дубравы, то дубрава была вовсе не Дубравой.
В доказательство своих слов и серьезности планов Штальц ткнул пальцем в обшарпанную стену с панно «Ум, честь и совесть...» и предложил собраться через год в этом же зале. Где будет красоваться самая большая в Европе, великолепная фреска в технике средневековых мастеров. После лекции студенты бросились к опешившим наставникам записываться на практику к Штальцу. А председатель Агропромкомитета Соколов с долей сомнения в голосе заметил немецкому инвестору:
-Идея с практикой современная, в духе времени, так сказать... Вот с фреской по-моему перебор, фантазия... Панно с видами массовой уборочной страды, вот это в духе времени...
Штальц ухмыльнулся и пригласил директора техникума и председателя Агропромкомитета за трибуну. Аккуратно поковырял обшарпанную стену с панно «Ум, честь и совесть...». От удивления на лысине директора техникума проступила испарина. Соколов сдернул очки и уткнулся носом в стену. Под ядовито зеленой краской панно красовались бледные, желто-синие цвета старой фрески.
От изумления у Сараева отвисла челюсть. Он забыл о переводе, о немецком инвесторе и вообще обо всем. В это время Витёк, как и все, готов был уже поверить во что угодно... Даже в то, что в Дубраву придет концерн Coca-Cola. А Штальц, не моргнув глазом, продолжал рассказывать очередную историю уже про своего родного брата, руководителя аппарата правительства и Бундесминистре. Тот учился в этом самом зале мужской гимназии еще до войны и любовался этой шикарной, самой большой во всей Пруссии фреской во всю стену. По причине переводческого ступора у Сараева, никто тогда так об этом толком ничего и не понял. Однако восхищались открытием инвестора по всему району и за его пределами.
К слову сказать, спустя несколько месяцев, в этом же зале с величественной фреской те же чиновники, шишки из областной администрации рукоплескали уже Бергу. Его проект был не такой фантастический. Менее рискованный и не столь затратный, как инвестиции в сельское хозяйство. Подручные пропагандисты Отто Берга надеялись совсем на другие всходы. За победу в конкурсе под броским и весьма спорным названием «Твоя родина и моя родина» ученики из всех школ города, студенты техникума и колледжа получали вполне реальные немецкие марки. Наиболее талантливым обещали престижную учебу в Германии. Или и того круче, обучающие курсы в центре Европейской демократии от фонда Сороса в Варшаве.
Отто Берг(до мая 1945 Генрих Гетц) вот уже целый год орудовал в Особой Экономической зоне «Янтарь», как у себя дома. Правительство младодемократов весьма благосклонно относилось к консультантам по грантам в области культуры, образования. По легенде Берг помогал немецким инвесторам, готовил аналитические справки по бизнесу в сельском хозяйстве Калининградской области, курировал транспортно-логистические компании. До войны Генрих Гетц, используя транспортные компании ведущих концернов Германии, осуществлял бесперебойную передачу разведданных по всей Европе. В Восточной Пруссии находился мозговой центр законспирированной разведывательной сети и опытно-конструкторская база Глокке, для испытания антигравитационных двигателей будущих космолетов.
Одновременно с официальной легендой, Берг любил поиграть в мецената, организовывал гуманитарную помощь по линии благотворительного фонда Ионитен, Красного Креста и т. п. Основной фишкой были тренинги для культработников, журналистов, учителей иностранного языка и истории. Подручные Берга учили бюджетников по всей Калининградской области как зарабатывать деньги в рыночных условиях. Как выживать на крохи из бюджетного финансирования и даже без него. В 90-е годы это была очень актуальная тема. По той же причине Берг был желанным гостем во всех муниципалитетах и особенно сельских Советах области.
В конце двадцатых годов Герман Гетц курировал подготовку агентуры под Кёнигсбергом. Для этих целей и был обустроен гостевой дом «Бальга». Абвер переоборудовал молодежный хостел гитлерюгенд под разведшколу для восточного направления. С помощью спасенной от ГПУ сотрудницы Маныч-Крупп Гетц убедил руководство открыть женское отделение Абверштелле Ост под Кёнигсбергом. С благословения бывших стран Антанты, Англии и Франции, в Восточной Пруссии готовили специальные малочисленные группы под видом семейных пар, родственников(отец и дочь\племянница\сестра).
При отступлении архив Абвера, а конкретно досье на всех агентов и находившихся в разработке государственных деятелей и чиновников Прибалтийских республик, вывести не удалось. С ними пропали и доказательства сепаратных переговоров по Восточной Пруссии в разрез с уже принятыми Ялтинскими соглашениями. Вопреки приказам Гетца все досье с фотографиями и точными данными, инструкции на период после войны со всеми оперативными псевдонимами, явками на случай разморозки контактов закопали в Буйлинском лесу. Не надеясь заполучить архив, замазанные в связях с фашистами прибалты обеляли шествия своих профашистски настроенных ветеранов, якобы освободительных батальонов.
Вспомнил Берг об утраченном архиве Абвера благодаря встречи с Вольфгангом Леманном, сыном Елизаветы Платоновны Рудневой, секретарши на концессии Маныч-Крупп. Ханс Штальц помог ему во время войны, не дал умереть от голодной смерти. После отступления немцев переправил в Буйлин. В день восемнадцатилетия Владимира Руднева мобилизовали на фронт, на Французский участок военных действий. На призывном пункте он взял фамилию отчима. Там же, на призывном пункте Владимир Руднев и стал Вольфгангом Леманном. Он взял фамилию своего отчима и не подозревая, что Леманн-старший работал на советскую разведку. Он же спас Ханса Штальца от преследования НКВД. Леманну удалось убедить оперуполномоченного Черникса в том, что коварный Генрих Гетц нагло использовал селикционера-романтика Штальца в тёмную, воспользовавшись их давней дружбой.
До выяснения личности и всей подноготной новоявленного бравого солдата вермахта Вольфганга Леманна (В.Руднева) направили на французский фронт. Генрих Гетц посчитал, что это не случайность, что пасынок разоблаченного шпиона Леманна появляется в Восточной Пруссии в разгар войны. Это по приказу Гетца Руднева-Леманна направляют на фронт для проверки. Убедившись в том, что Руднев-Леманн не шпион, Гетц решает подготовить его для послевоенной работы в Восточной Пруссии. Он скрыл от Руднева информацию и о его матери, якобы бросившей его ради немца. В конце войны Руднев вновь возвращается на французский фронт. Через него Гетц и расчитывал вступить в контакт с американскими спецслужбами.
Под Арденом Вольфганг Леманн был ранен и попал в плен. Как и задумывал Гетц, американские контрразведчики направили его на территорию Восточной Пруссии, которая должна была отойти СССР. Так, в начале апреля 1945 года выписавшийся из полкового госпиталя по ранению сержант Владимир Руднев(Вольфганг Леманн) направлялся домой. По легенде его семья погибла в оккупации, а по сему возвращаться ему было некуда. Так, демобилизованный по ранению боевой пехотный сержант из саперного взвода Владимир Руднев и осел в Зеленых Дубках, недалеко от Буйлинского леса. Благо работы для опытного сапера от Гумбиннена до Кёнигсберга было предостаточно.
После окончания войны Руднев устроился егерем в Буйлинское лесничество. Работал добросовестно, без нареканий. Начальство было довольно. Егерь Руднев практически не выходил из леса, отлично знал весь свой участок и соседние с ним. Никогда не отказывал партийному и послевоенному начальству области. Надо поохотиться - всегда пожалуйста. Порыбачить - тоже без проблем. В его владениях живность себя чувствовала вольготно, как и сам Руднев. Период массовых проверок переселенцев он пересидел в лесу. Особисты если и появлялись у него на заимке, так тоже чтобы порыбачить. Или того лучше. К самому опытному егерю обращались за помощью в поимке беглеца, «лесных братьев», прочей, осевшей в Калининградской области после войны нечести. Вроде фашистских прихвостней, полицаев, не успевших уйти со своими бывшими хозяевами. И только оперуполномоченный Черникс. Тот самый Черникс из далеких приманычских степей, так и не выходил с ним на связь. Никак не давал о себе знать. Ни намека, ни весточки. Ничего из того, о чем они договорились тогда в оккупированном Ростове. По каналам внешней разведки Черникс знал, что друг Штальца Генрих Гетц занимается не только оккультными медиумами из «Сумрачного Солнца»(СС), но и курировал секретные испытания антигравитационных летательных аппаратов на побережье Балтийского моря под Кёнигсбергом по проекту Глокке.
11
В своих ежемесячных письменных технических отчетах начальству по производству в компании Круппа, Ханс считал необходимым не ограничиваться только лишь описанием хода семеноводческой работы. По врожденному для бюргеров внутреннему убеждению Хансу казалось правильным отразить и полит-экономическое положение в тогдашней России. Тем более, что это интересовало и агроном-кадета Генри. К тому времени Гетц продвинулся по военно-партийной линии. Его медиумы из «Сумрачного Солнца» стали влиятельной, наводящей оторопь организацией. Но однокашника агроном-кадет не забывал и снабжал нужной научной сельхозлитературой и новыми советами по работе.
Своими взглядами на «деликатную природу вещей» Ханс спокойно мог делиться, в том числе и через посольство Германии в Москве. До конца 1928 года им руководил замечательный дипломат, закаменелый холостяк, граф Брокдорф-Рантцау, которому в 1919 году выпала печальная участь подписать Версальский мирный договор. Его визави Советский Министр иностранных дел Чичерин, тоже был далеко не пролетарского происхождения, а дворянских кровей, что не помешало ему своевременно найти дорогу к группе соратников Ленина.
Поговаривают, что для своих внешнеполитических дебатов пара дипломатов выбирала исключительно ночные часы. Для большего взаимопонимания с бутылочкой хорошего Бургундского, добытой без труда из старых царских винных погребов, Брокдорф-Чичерин довольно близко сходились друг с другом, что было вполне разумно для ведомства внешних сношений. Однако и другие иностранцы с твердой валютой, знавшие о слабостях министров, могли отведать из винных запасов. Время от времени и Ханс прикупал бутылочку другую Бордо или Бургундского, в том числе в подарок своему тестю в Буйлин(Дубрава).
За два месяца до смерти оба дипломата вынуждены были расстаться, так как Брокдорф знал, что неизлечимо болен и вернулся к себе на родину под Шлезвиг. Позже я узнал, что Чичерина не миновала партийная чистка, а все назначенные им сотрудники МИДа были репрессированы, предположительно в связи с заговором Тухачесвкого и были ликвидированы. Его приемником на посту Наркома иностранных дел стал поляк еврейского происхождения Литвинов (настоящее имя Меер-Генох Моисеевич Ва;ллах (Баллах), с которым Ханс познакомился на одном из приемов в немецком посольстве в 1930 году. Литвинов очень хорошо говорил по-немецки, но с типичным прононсом, который Ханс часто слышал в Кройцбурге от пересекающих границу евреев. По линии внешнеполитического ведомства дела концессии стал курировать некий Борис Штейн, который во многих отношениях был похож на своего начальника.
Приемником графа Брокдорфа на посту посла стал фон Дирксен. Сын известной восточно-германской фамилии. По настоятельной просьбе агроном-кадета Гетца, с матерью фон Дирксена, по вопросам дипломатии, впоследствии советовался сам Гитлер. Поговаривали, что госпожа фон Дирксен учила фюрера и благородным манерам, и светскому этикету. Со своей стороны фюрер обеспечивал ей покровительство и защиту, несмотря на то, что она и не была членом партии. Эти подробности стали известны Хансу благодаря дружбе Генриха со сводным братом господина фон Дирксена, ротмистром Палеске. Во время Первой Мировой войны он служил под началом Генриха. Так он и узнавал, что происходило в этих кругах.
Возвращаясь к лету 1926 года хочу вспомнить, что фирма Крупп прислала небольшую экспертную группу, дабы убедиться, какие экономические шаги необходимо предпринять для того, чтобы концессия не превратилась в бездонную бочку. В эту группу входили члены наблюдательного совета фирмы, сам фон Боллен и барон Тило фон Вильмовский, швагер и зять Круппа, ответственные работники Имперской железной дороги Райнхардт, Бургвербен, известный саксонский фермер Мейер и Фридебург, чьи заслуги в немецком овцеводстве были общепризнанными.
Вот перед таким ученым советом Хансу и предстояло выразить свои соображения, несмотря на молодость и менее чем полугодичное пребывание в России. А они, основывались на том, что из-за почвенно-климатических условий земледелие в объеме, предусмотренном первым концессионным договором 1922-23 годов, попросту невозможно. Уважаемым господам это давало право на переговорах в Москве поставить вопрос перед концессионным комитетом об изменении первоначальных условий договора. И как следствие, уже весной 1927 года, в Россию доставили 2000 голов овец-мериносов для тонкорунного и мясного овцеводства.
Транспортно-экспедиционную фирму Шенкер и Ко посоветовал Гетц. Хотя Штальц и сомневался в логистических способностях Генри, но весь груз был доставлен без потерь. Впрочем, как и очередные посылки для медиумов и прочих друзей Гетца в России. На что Штальц уже не обращал внимание, т.к. этим же транспортом были доставлены лошади Тракененской породы и породистый жеребец. Среди лошадей была и одна трехлетняя лошадка Лора, которую Гансу подарил агроном-кадет Генрих, и которая впоследствии доставила массу радостных моментов его жене Энрике.
Этот же комитет повлиял и на нашего прежнего уполномоченного подполковника Клетте, который тут же попросился на покой по состоянию здоровья. Его приемником стал настоящий практик. Немец из Риги, Вильгельм Юльевич Герман, который до первой мировой войны управлял поместьями Гута и Тростянец, что в 30-40 км. от Харькова. Эти поместья принадлежали братьям фон Кёниг, младший из которых был профессором орнитологии, чьим именем был назван основанный им музей птиц в Бонне. Оба хозяйства Ханс посетил вместе с Германом в 1927 году и искренне позавидовал чернозему и прочим условиям сельхозпроизводства в этой части Украины.
К 1927 году дела между Круппом и русскими в области тяжелой промышленности шли на столько хорошо, что по делам сельхозконцессии стало возможным уладить спорные вопросы не опасаясь последствий для промышленного бизнеса. В 1928 году Концессионный комитет принял решение об увеличении долевого участия российского правительства до 51 процента акций в сельхозконцесии Круппа. Предприятие стало называться «Русско-немецкое товарищество Маныч-Крупп» и 1 апреля 1929 года полностью переняло работу концессии.
Поскольку немецкий персонал мог продолжать работу только с одобрения российских партнеров, а оплата в твердой валюте не гарантировалась, Ханс поспешил разорвать контракт. И зимой 1928\29 года он провел недельку у родителей будущей жены в Буйлине(Дубрава) и у своих родителей, которые к тому времени вышли на пенсию и обосновались в десяти километрах от Штутгарта. В «тихой гавани» Воорде (ныне Флинтбек). К слову сказать, отпуска причитались по договору каждую зиму. Так зимой 1926\27 года была первая поездка Ханса в Буйлин, под Губинненом(Гусев). Тогда Энрика Хоттоп и стала его невестой, а отпуск после помолвки они провели вместе в баварских Альпах. Да и к тому же однокашник Генрих Гетц звал его к себе в Мюнхен, там у него уже были громадные перспективы в новом партийном движении.
12
Да, тема отпусков, действительно, заслуживает отдельного разговора. И она находит подробное описание в дневнике и отчетах Ханса Штальца. Сараев перелистывал страницы дневника и уже не был так восторжен наивностью Штальца. Неужели он, действительно, ничего не знал о своем однокашнике агроном-кадете Генрихе Гетце. Или, просто не хотел знать. Мол, его это не касается - «Сумрачное Солнце». Он всего лишь добропорядочный бюргер. Временами Витёк был просто зол на Штальца-старшего. С другой стороны, как было не поверить, когда он так точно и подробно описывает жизнь в России в те годы. Помогал простым людям избежать репрессий, подвергая себя смертельной опасности.
Самый изумительный отпускной маршрут до Германии предложил в своем письме всё тот же агроном-кадет Генри. И проходил он по Черному морю. Он же порекомендовал и двух попутчиков. Чтобы добраться из Ростова до черноморской гавани Батум, нужно было ехать через весь Кавказ по военно-грузинской дороге аж до Тифлиса. Однако, для начала необходимо было добраться поездом до Владикавказа, по уже известной железнодорожной ветке Ростов-Баку. Грузинский участок Ханс с сыном арендатора большого поместья из провинции Позен Генрихом Клюгом, собирались пересечь не на автобусе, а на такси. Компанию им составил русский инженер, тоже желавший добраться до Тифлиса. Для путешествия подвернулся трехлетний Форд Т9. В то время это была самая продаваемая модель автомобиля в мире. Впоследствии только Фольксваген-Жук смог побить этот рекорд продаж.
Самой высокой точкой двухсот километрового пути был перевал у подножия Кавказского хребта. Замечательный вид на седые вершины Эльбруса, горные рододендроны. Всем этим великолепием путешествия по горам попутчики наслаждались всякий раз, когда водитель начинал возиться то с рукояткой переключения скоростей, то с тормозами. Ханс в это время без тряски и суеты, делал пометки в дневнике по просьбе агроном-кадета Генри.
До Тифлиса оставалось еще километров восемьдесят, и они сопровождались криками горцев, погонявших овец, а также и нашими удивленными возгласами. Таких отар нам ранее не доводилось встречать. Шерсть этих овец была грубой и непомерно большой, подстать дикой природе горных лесов и высоте вершин. Именно из такой шерсти ткали знаменитые кавказские ковры.
Ближе к вечеру, но еще засветло, Ханс и Генрих добрались до Тифлиса. На улицах грузинской столицы было настоящее смешение народов и становилось ясно, это Кавказ, с его уличными торговцами и продавцами ковров. Попутчикам удалось остановиться в лучшей гостинице города «Восток», прилично сохранившейся еще с царских времен. В знаменитой Тифлисской опере давали самую красочную постановку «Риголетто», с великолепными декорациями и роскошными голосами.
По понятным причинам Ханс и Генрих не искали самой короткой дороги до Батума, которая вела вдоль шумящей Куры, а хотели побывать на известных минеральных ваннах и попробовать Баржома, который составлял существенную конкуренцию северокавказскому Нарзану. Мы наблюдали великолепные леса, террасы с персиковыми садами, любовались искусной, филигранной работой изделий из серебра в местечке Абастуман по дороге на Ереван. Были много наслышаны о диких курдских племенах, которые в свою очередь мало слышали о мире и дружбе между народами.
В Батуме они остановились в пансионе, где обычно можно встретить путешествующих немцев. Из двух компаний итальянской и французской, чьи корабли курсировали до Батума они выбрали последнюю, так как маршрут по Средиземному морю до Марселя подходил нам больше всего. Омываемый теплым морем и закрытый от него лесами, Батум располагал мягким климатом благоприятным для выращивания цитрусовых, хлопка, чая и других тропических растений. Еще одна неповторимая достопримечательность – Ботанический сад. Казалось, он то спадал с крутых скал необыкновенными тропическими растениями, то вонзался в море. Будучи знатоком тропической растительности, могу со всей ответственностью сказать, что этот парк на мысе Селены можно причислить к числу самых красивых в мире.
В этот раз, из-за недостатка времени, друзья не посетили не менее известные пляжи Сочи и вечером третьего дня, предварительно окунувшись в море, все же покинули Батум. Среди дюжины пассажиров, было трое русских, которые ехали к родственникам в Грецию и оказались весьма интересными собеседниками. Впрочем, как и направлявшиеся в Константинополь немцы, профессор геологии доктор Харбордт и инженер фирмы Сименс. В то время Харбордт был уже всемирно известный геолог, прославившийся открытием залежей алмазов в бывших южно-африканских колониях Германии. А спустя четыре недели после знакомства Ханс узнал из немецких газет, что он заразился смертельной тропической болезнью, против которой в 1927 году еще не было прививок.
Пароходы того время перевозили не только пассажиров, но и грузы, и порой полдня или даже день они стояли под разгрузкой. Так однажды, продолжительной стоянкой в Трапезунде, были вознаграждены его семилетние мучения по древнегреческому языку и штудированию прочих исторических манускриптов древности. Когда взору эллинов открылась наконец водная гладь, они издали восторженный крик Таллата! Таллата! («Море! Море!») - их утомительный и сопряжённый с опасностями переход подошёл к концу. Так описал Ксенофонт отступление десяти тысяч греческих наёмников из Месопотамии на север к Трапезу после злополучной для них битвы при Кунаксе.
Далее путь лежал через Босфор в Константинополь. Трехдневное пребывание совпало с первой турецкой переписью, которую благословил отец всех турок, основатель современной Турции великий Ататюрк. Представитель фирмы Крупп в Константинополе организовал для них обзорную экскурсию. Ханс и Генрих получили неописуемое удовольствие от знакомства с культурными и архитектурными османскими памятниками, а также промышленными и хозяйственными объектами.
- Поскольку приехали мы из России, то нам было хорошо известно, что не один десяток русских семей в изгнании нашли после революции пристанище на берегах Босфора. И не посетить старый ресторанчик на улице Пера, этаком «Кузнецком мосту» Константинополя, в котором заправляли представители из знатных русских семей, они никак не могли. Спустившись с небес на землю, эти люди сохранили гордость, но не казались надменными, а напротив, вели себя подчеркнуто вежливо, - вспоминал Ханс.
Покинув Константинополь, они двинулись на юг через пролив Дарданеллы, вдоль полуострова Галиполи, где в 1915 году развернулась кровавая бойня с войсками Антанты. Об этом свидетельствовали останки затонувших военных кораблей и транспортных судов, которые можно было наблюдать при входе в пролив. Эти атаки немецких подлодок были полной неожиданностью для Антанты.
Между тем, на следующее утро два товарища достигли Афин и высадились в гавани Пирей. К сожалению, на все памятники и достопримечательности эллинской культуры в их распоряжении был всего день. Вечером, на греческом судне по каналу мы отправлялись из Коринфа на Корфу. С легкой руки в порту подвернулся говорящий на немецком сопровождающий. Он не оставил им никакого выбора и за небывалый гонорар в 10 долларов(40 рейхсмарок) Ханс и Генрих получили Афины, с её великолепными историческими местами и конечно же Акрополем. До города они добрались по электрической железной дороге. За все время экскурсии знания Ханса греческого так и не понадобились.
13
После, наделавшего фурор, выступления Штальца в сельхозтехникуме у Сараева не было отбоя от кандидатов, желающих пахать на полях в Дубраве. Мастера обрывали телефоны, студенты не давали покоя наставникам. Штальц попросил договориться о горячем питании и дело пошло. Немецкий фермер стал диковинкой в Озерском районе. Многочисленные ностальгические туристы мечтали побывать в Дубраве. Сараеву даже пришлось вести ежедневник с графиком запланированных экскурсий. Со свойственной инвесторской хваткой этот, неожиданно возникший, не праздный интерес Штальц тут же поставил на поток.
Часовая обзорная пешая экскурсия по арендованным полям, сохранившимся немецким сельхозпостройкам, по хоздвору с конюшнями и амбарами -это раз. На транспорте -это два. За неимением лошадей Штальц попросил тракториста Серёгу сколотить лавки и поставить их в три ряда в кузов большущего Кировца. Всего за 10 марок с носа немецкие фрау и бюргеры забирались по стремянке в кузов серегиного трактора рассаживались на лавках, и он катал эту веселую компанию по округе. На живописной поляне Штальц накрывал фуршет с рюмкой чисто русской водки и деревенским салом. После чего рассказывал о своих проектах, для реализации которых пока не хватает средств. По версии Штальца он не может инвестировать свои миллионы, не отремонтировав дома селян, не обустроив церковь, не наладив регулярную торговлю в сельском магазине, а не раз-два в неделю, как сейчас. Так, тонкими струйками начинал пробиваться фонтанчик благотворительных пожертвований на восстановление богом забытого поселка.
Группы туристов уезжали, а в Дубраву тянулись караваны гуманитарной помощи и не только с вещами. Это был новый сельскохозяйственный инвентарь, посевной материал с семенами элитной кукурузы, сортового картофеля. Активисты гуманитарных организаций по замерам Штальца привозили диковенные пластиковые окна, ремонтировали крыши. Аккуратно складывали старую немецкую черепицу и покрывали раскрашенной металлической. В кепках, футболках известных сельскохозяйственных и строительных брендов красовались не только рабочие Штальца, но и члены их семей, близкие и дальние родственники, друзья и друзья друзей, просто знакомые.
Слава о чудаковатом немецком инвесторе, который пришел не за дешевой рабсилой и продажей продукции втридорога за бугор, распространялось по всей области и за её пределами. Через знакомого журналиста Сараев регулярно подбрасывал информацию о производственных и гуманитарных успехах Штальца не только в областные издания, но и журнал «Огонёк». Сараев однажды чуть не окаменел, когда в телефонной трубке услышал голос Юрия Черниченко. Так мол и так, хочет познакомиться, сделать сюжет для всероссийской программы «Сельский час». Все Витькины соседи глаза проглядели с утра, когда Юрий Дмитриевич подъехал к его пятиэтажке на проспекте Ленина. Даже губернатора никто в районе «афганских» домов не ждал так, как в то воскресное утро Черниченко. После перестройки известным журналистам верили гораздо больше, чем известным политикам. Их популярность в глубинке была сродни космонавтам.
Несмотря на это, в назначенный день Штальц ждал Черниченко без особого энтузиазма. Заварил чай, открыл пачку печенья. Стол накрыл на кухне. Вилли считал это русской традицией, принимать гостей на кухне. Разговор был деловой. Съемочная группа Черниченко не скрывала расстройства по поводу скромного угощения. Узнав, что Черниченко хочет организовать свою сельскохозяйственную партию, Штальц оживился. Сараев, привыкший к разного рода авантюрам своего заморского боса, опешил от восторга. Он и представить себе не мог, как взлетит после выхода сюжета на центральном телевидении их совместное предприятие Буйлин-Дубрава. Да и кто откажет немецкому инвестору, первому почетному иностранному члену сельхозпартии самого Черниченко.
После обмена заявлениями и членскими взносами на год вперед, однопартийцы решили прогуляться по Дубраве и окрестностям, а заодно доснять несколько живых сюжетов для будущей программы. После захода на базу с отремонтированными амбарами, конюшням, прочими хозпостройками, дали небольшого кругаля вдоль полей. И тут Штальц повернул в глухой проулок. Сараев даже не сразу сообразил, чего это их туда понесло, разве что снять покосившиеся дома селян. Оказалось, местный пасечник праздновал день рождения дочери и знакомство с родителями жениха. Что-то вроде помолвки на русский лад, а посему две семьи с кучей родственников гуляли широко, прямо во дворе с песнями и музыкой, столы ломились от угощений.
Завидя коренастую фигуру Черниченко мужики аж привстали. Вдруг, лишившись дара речи, они, как немые, размахивали руками и бормотали только междометиями. Общий шум и приглашающие жесты в миг прогнали тоску с лиц съемочной группы. Ребята заметно оживились, дело было к обеду, точнее к «рабочему полднику». Первой от встречи с человеком из телевизора пришла в себя мать жениха, поволжская немка, Софа.
-Проходьте, гости дорогие... Сидайте-сидайте, просим-просим... - не веря глазам своим, Софа по-родственному тыкнула ладонью Штальцу в грудь и развела руками, глядя на Черниченко.
-Ка-а-ка радость хэр Штальц, ка-ка радость... - Причитала нараспев Софа, почему-то с одесским акцентом, не сводя глаз с Черниченко.
Деловая встреча получила достойное завершение в духе инвестора Штальца. На прощание немецкий инвестор посетовал сенатору на отсутствие доступных кредитов для предприятий сельхозпроизводственного профиля в Свободной экономической зоне «Янтарь». Он был мастер на такие трюки. Съемочная группа и человек из телевизора уехали необычайно довольными и веселыми. Обещали сообщить, когда выйдет сюжет с программой о немецком инвесторе по центральному телевидению в весьма популярной передаче «Сельский час».
Не все знакомства и авантюры Штальца заканчивались так безобидно. Чего стоит приезд мутного доктора с фурой гуманитарных лекарств. Как ему тогда удалось отвертеться от кагэбэшников Сараев так и не понял. Да и ребята из «ГТСП» предпочитали наведываться к Штальцу в отсутствии Витька в Дубраве. Слухи про влиятельного Берга, перед которым были открыты все двери, тоже распространялись по округе быстро.
14
По договоренности с руководством концессии в 1928 году Ханс существенно расширил свои задачи. Под предлогом исследовательской деятельности севооборота и обработки почвы он посещал русские селекционные станции, заметно расширяя географию и цели своих поездок.
Так, в начале лета 1928 года Ханс оказался в автономной республике Поволжских немцев. Как и все республики, она подчинялась Москве, писал он в своем отчете Генриху, и весьма успешно развивалась в направлении светлого коммунистического будущего. В противовес украинским и русским функционерам поволжские старались скрывать свою немецкую самобытность и серьезно побаивались прибывшего к ним капиталистического собрата.
Путь в Саратов Ханс начал поездом до Царицына, который уже назывался Сталинградом, а оттуда прямиком пароходом по Волге. В начале июля могучая река была достаточно полноводной, так как в питавших ее истоки северных областях, удаленных на тысячи километров, уже закончилось обильное таяние снегов. Фарватер проходил по западному, более скалистому, берегу этого стремительного потока. Из-за необычайной ширены водной глади, пологий восточный берег был едва различим. Да и то, благодаря лишь дикорастущим вдалеке ивам. Сталинград в 1928 году был в начале своего индустриального развития, а о прославленном тракторном заводе вообще еще ничего не было слышно.
Выбранный для поездки Волжский пароход с местом в кабине третьего класса, хорошо сохранился с царских времен. Хотя Хансу и удалось перебраться от кучи людей с баулами в первый класс, но и там он не вел общеполитических или военных разговоров, как его постоянно просил в своих письмах беспечный агроном-кадет Генри. Ханс опасался проблем с полицией.
Главная задача в Саратове наладить отношения с семеноводческими и исследовательскими станциями и посетить концессию в его окрестностях. Она возникла практически одновременно с Круппом на Маныче. Для ее создания были объединены усилия растениеводческих поместий по возделыванию ржи из провинции Позен и пивоваренного ячменя из Нижней Баварии, фон Райнбадена и Ирлбаха. Впрочем, как выяснилось позже, к 1928 году из-за недостатка инвестиционных средств их концессия находилась в стадии банкротства. Напротив исследования Саратовской опытной станции оказались для Ханса куда более интересными и важными.
Как и предполагал агроном-кадет Генри, мы хорошо поладили с её директором поволжским немцем профессором Майстером. Его большая селекционная работа и непомерные усилия по изменению сортов привели к своеобразным мутациям ржи и пшеницы. В итоге в России был выведен весьма интересный злак, нечто среднее, но с идеально сочетающимися качествами более твердой озимой ржи и мягкой пшеницы. Что могло бы очень быстро решить вопрос со вспышками голода в России. С позволения директора Майстера Ханс с удовольствием взял несколько экспериментальных сортов, якобы для концессии на Маныче. В конце концов, эти эксперименты с полиплоидием положительно сказались на развитии сельского хозяйства всей Германии. Благодаря этим зернышкам Германия сделала огромный шаг вперед по увеличению урожайности зерновых культур. За эти сведения Генрих Гетц необычайно отблагодарил Штальца парой отменных скакунов Тракененской и Гольштынской породы. А российского-немца, профессора Майстера, за его ценные научные изыскания репрессировали за связь с врагом. Его труды на долгие годы были преданы забвению. Но это отдельная история.
Обратная трехдневная дорога из немецкой Поволжской республики была не такая комфортная, как туда в каюте первого класса. В первый, и, слава богу, в последний раз, Ханс решил поехать в жестком общем вагоне. О чем тоже сделал запись в своем дневнике:
«Мне удалось занять место на нижней полке, а по сему, все и вся непременно сваливалось на меня сверху. Однако, больше всего мне запомнились жизненные разговоры с попутчиками, совершенно простыми людьми. Дорога до Ростова прошла интересно, тем более, что до последнего я старался тщательно скрывать, что я иностранец. Какого же было удивление попутчиков, когда они распознавали во мне иностранца».
Между тем, переговоры в Москве по поводу изменения концессионного договора изменили профессиональную стезю Ханса. Совет директоров фирмы Крупп предложил Хансу стать уполномоченным в совместном немецко-российском предприятии и представлять там интересы фирмы в связи с измененными условиями договора. Своё согласие Ханс увязывал с предстоящей женитьбой, а также возможностью взять жену к новому месту работы. Планы профессионального карьерного роста одобрил и будущий тесть, посчитавший риск поездки своей дочери в Россию не столь значительным.
В итоге 1 марта 1929 года Ханс сочетался законным браком, а двумя днями позже обвенчался в церкви в Буйлине. Туда же приехал и его приятель по Мюнхенской сельскохозяйственной школе Генрих Гетц. К тому времени он уже не был неугомонным агроном-кадетом. От религиозных мифов Генри качнуло в партийное строительство. Единственное, что его связывало с агрономическим прошлым, так это книга «Крестьянство как источник жизни...» и что-то там такое еще. С ней он не расставался в Буйлине. Впрочем, как и не расстался с оккультными делами, по которым и приезжал в Восточную Пруссию, несмотря на морозы.
Эти мартовские дни стали аномальными в столетнем календаре всей Восточной Пруссии. Впереди у Ханса с женой Энрикой было 14 прекрасных дней в горах Гарца, в отеле «Князь Штольберг», куда их любезно сопроводил Гетц на роскошном черном лимузине.
Счастливые деньки свадебного путешествия пролетали незаметно и вот Ханс уже должен ехать в Мерзебург, на предприятие Беринг-Верке. Перед отъездом в Россию необходимо было провести переговоры по поводу недавно открытой вакцины против странной болезни тонкорунных овец мериносов, которой страдало практически все поголовье поставляемое из Германии в Россию. Беринг-Верке должно было поставить несколько тысяч литров этой вакцины, к тому же русские заказали еще тысячу овцематок мериносов.
На Кубани в гораздо более выгодных почвенно-климатических условиях была еще одна немецкая концессия «Друсаг» с десятью тысячами гектаров земли. В царские времена, ареал этой концессии принадлежал шести помещикам. Управлял концессией дипломированный агроном доктор Диттлофф, чье первое знакомство с Россией началось с Астраханской области еще в 1917 году. Правда, в качестве военнопленного. По новому договору его концессия активно использовало право свободной продажи своей продукции. Хотя к 1927 году бедственное положение со снабжением продовольствием в России действительно усилилось. Наряду с карточным распределением продуктов появлялась и свободная торговля. Поскольку большую часть продукции «Друсаг» продавал за наличные, то они попадали в настоящий водоворот бумажной наличности, которую в прямом смысле складировали в корзинах, как белье в прачечной. В этом Ханс мог убедиться сам при редких посещениях коллеги Диттлоффа пару раз в год.
Для описания продовольственного рынка того времени Ханс делает множественные записи в своем дневнике. Его особо заинтересовало такое понятие как НЭП – новая экономическая политика. Для него было очевидным, что НЭП, после угрозы страшного голода, Ленин вынужденно ввел в 1922 году и добился больших успехов. Крестьяне-единоличники получили большой стимул, но это быстро вошло в противоречие с коммунистическими принципами планового коллективного хозяйства.
Уже в 1925 году истинные ленинцы во главе с кавказцем Сталиным энергично свернули новую экономическую политику на рельсы насильственной коллективизации, как это уже было в революционные годы, когда не всем крупным экспроприированным помещикам удалось найти прибежище за границей. Тогда большинство из них были беспощадно ликвидированы как класс.
Следующим «подрезанным» классом землевладельцев оказались кулаки. Их наделы урезали до 100 десятин, т.е. не более 110 гектаров. После революции нетронутыми оставались лишь середняки, ну и естественно бедняки. Особенной травле в подконтрольной коммунистической прессе подвергались кулаки и середняки. Процесс сгона кулаков с их земель назывался раскулачиванием, их принуждали отказываться не только от излишних земельных наделов, но и скота. Все это принуждало не сильно удаляться от беднейшего крестьянства и ходить, засунув руки в пустые карманы. В память Ханса врезалась карикатура того времени, где крестьянин в шерсти своего тулупа ищет последнюю вошь.
Рука об руку с раскулачиванием шло истребление поповства, священнослужителей и церкви. Практически во всех крупных деревнях были церкви и их передавали под зернохранилища, мастерские, МТС. В домах культуры и школах искоренялось все церковное. Повсеместно на вокзалах, почтамте, зданиях администрации, досках объявлений висели плакаты «Религия яд - Береги ребят».
-Береги ребят, яд, ребят, яд... - оперуполномоченный Черникс пытался неуклюже рифмовать. Это было первое серьезное дело Черникса, после Всероссийских курсов НКВД. Откладывая в сторону плакат, у которого задержался Штальц на вокзале, Черникс взял массивный дырокол. В пухлой папке за номером 1941/ ДШ было много вырезок из газет, всевозможных листочков с пометками и записями, сделанными рукой Ханса. От Черникса не ускользал ни один документ на который обращал внимание Ханс Штальц, ведущий сотрудник концессии Маныч-Крупп.
15
В конце марта-начале апреля 1929 года вместе с женой Энрикой Ханс предпринял свое новое путешествие в концессию на Маныч. На несколько дней молодожены остановились в Москве. Ханс сделал это не только для фактического засвидетельствования своих полномочий управляющего и генерального директора в тресте овцеводства, который являлся вышестоящей организацией для концессии, но и для того, чтобы ввести Энрику в столичный бомонд, в круг знакомых немецких журналистов, аккредитованных в Москве. Среди них - такие как Пауль Шеффер из «Берлинер Тагеблатт» и представитель «Кёльнской газеты» господин Х.В.Юст с женой Ильзой. Образно говоря, Пауль Шеффер был в расстрельном списке русских за свои объективные статьи о русской политике и экономическом планировании, которые очень не нравились коммунистическому руководству страны. Вдобавок ко всему Шеффер еще был и женат на русской из очень знатного дворянского рода.
Юст, напротив, не так долго работал в стране и поэтому держался более осторожно, что в последствии и позволило ему проработать в России еще несколько лет. Его жена была весьма любима и уважаема в немецких деловых кругах, среди прибывающих в Москву бизнесменов. По информации Генриха Гетца, славились её кофейные рауты, во второй половине дня по субботам. Причем попасть на них можно было без записи, что называется запросто. Ильза приняла Энрику весьма сердечно и они отправились в небольшую экскурсию по Москве.
После короткой остановки в Москве, беглого знакомства со столичной жизнью их путь лежал на юг, до станции Пролетарской. Мимо живописных ландшафтов и беспокойного Ростова, прямо в гостеприимные объятия живущего там советского немца Янцена. Благодаря резвой легковушке уже в обед Ханс показывал Энрике их четырехкомнатный домик на центральном подворье Концессии. Построенный тремя годами ранее, как гостевой дом со скромной мебелью, он хорошо отапливался. Предусмотрительно обложенный ракушечником, спасался и от летней жары.
Дом сразу же понравился Энрике. К тому же вместе с недвижимостью Энрика получила и подмогу, в лице своей ровесницы немецкоговорящей секретарши концессии Елизаветы Петровны Леманн. Елизавета происходила из семьи с немецкими корнями. До революции её отец служил в Петербурге младшим статским советником в царском министерстве транспорта. В Санкт-Петербурге девушки её круга были воспитанницами Смольного института благородных девиц, где она, кроме немецкого, хорошо изучила французский и немного английский. Позже Елизавета Петровна вышла замуж во второй раз за немецкого представителя концессии «Друсаг» и таким образом приехала в Германию, где их дружба с Энрикой возобновилась. Она часто и подолгу гостила в их доме. Но это было позже, а пока, несмотря ни на что, весна была в самом разгаре, природа бушевала.
- Тюльпаны цветут! Тюльпаны цветут! – разносилось по дворам и долам концессии. Это были самые прекрасные дни в году. А поскольку у нас на концессии была маленькая конюшня с тракененскими лошадьми, то утренние поездки верхом были для нас с Энрикой настоящим чудом. Воодушевленные впечатлениями мы делились и наслаждались ими еще и за завтраком.
Во время утренних поездок верхом мы часто встречали подрастающие стада овец и коров. С их пастухами, добрыми пожилыми людьми, я все время беседовал не только на житейские темы, но и по поводу наблюдений за природой и климатом. По мере приближения тепла и первой жары увеличивалась и опасность степных пожаров. Они возникали, порой, из-за неосторожности движущихся повозок, при подогреве еды, курении, внезапно возникшей искры или молнии.
-По-о-джар! Стьепь-стьепь го-о-рит! – эти крики, к сожалению, раздавались почти ежемесячно. Что тут можно было поделать?! При слабом ветре еще можно было затушить водой, сбивать пламя мокрыми мешками и песком, а порой просто прибивая огонь широкими лопатами. При сильном восточном ветре, большие пожары опахивали плугами по кругу. Таким образом, спасая не только зерно, но и сено в скирдах. Из противопожарных соображений опахивались на достаточное расстояние и овечьи кошары с загонами для крупно-рогатого скота, чтобы огонь не мог перекинуться.
16
С партийным содиректором концессии у Ханса сложились корректные и весьма честные отношения. Он пришел из школы красных директоров, так называемой, кузницы кадров новых советских руководителей куда принимались коммунисты проявившие себя в период революции и гражданской войны. Его звали Иван Ни-ки-ты-тш Буров. До концессии он был руководителем среднего звена под Новороссийском, на бывших царских виноградниках Абрау Дюрсо. В этой связи проблемы зернового хозяйства и животноводства были для него новы. И что уж совсем было невозможным, к моему сожалению, так это научные дискуссии с ним. Во первых, из-за слабости его базовых знаний, а во-вторых, из-за необычайной силы партийных доктрин. Тем не менее, я от всей души старался как можно лучше выстроить нашу совместную работу.
Вместе с Иваном Никитичем они объезжали уже заколосившиеся, но еще зеленевшие поля с зерновыми. И с большим оптимизмом в голосе он обращался к Хансу на русский манер и спрашивал:
- Ханс Альфредович, урожай будет?
- Как бог даст.
- Вы еще верите в бога? Мы, коммунисты, уже не верим в догмы, а придет время - станем повелевать природой!
По мере созревания колоса, усиления жары голос Никитича был уже не столь оптимистичным. В этих областях уборка зерновых всякий раз оказывалась под угрозой из-за суховеев. Случалось, что за несколько дней эти горячие ветра на половину высушивали колос, так и не достигший достаточной молочной спелости. Тут уж кто угодно поверит в оккультные бредни Генриха про гнилые огненные места на Маныче, вспыхивающие из-за проклятий, извергающихся огнем из земли Сальских степей.
За годы пребывания в России Ханс заметил, как стремительно в стране развивалась уборочная техника. Ранее, в степи только лишь косилками на быках, называемыми «лобогрейками», заготавливали сено. Кроме бычьей тяги сидел еще мужик и отваливал в сторону скошенную траву. Но был еще и второй, который сгребал сено граблями и подавал его на платформу. Вот его-то видимо и звали ласковым именем, «лобогрей». Среди немецких машин не было ничего подходящего для сенокоса в степных условиях.
В первое время «лобогрейками» косили и зерновые. На несколько дней их собирали в копны и потом, с одной такой копны намолачивали от одного до двух центнеров зерна. Готовые к обмолоту копны подтягивали к установленным поблизости молотилкам. Кроме немецких были и современные американские сельхозмашины Advance Rumely, имевшие цепной привод к барабану и потому более экономичные.
К 1927 году русские полностью перешли на сотрудничество с американскими производителями сельхозмашин. Для своего «Гиганта» они закупили под урожай 1928 года уже 240 комбайнов. Конечно, с монокомбайнами в нынешнем понимании, на раздельной тяге и приводом, их не сравнить. Тем не менее, выстроенные в ряд на уборке серебристо-красные машины производили захватывающее впечатление. С другой стороны понемногу развивалось русское сельскохозяйственное машиностроение. Крупнейший завод находился в Нахичеванском Ростове, недалеко от опытной станции, с которой у нас были связи еще в 1926 году. Для организации производства были привезены самые современные станки из Германии и Америки, большей частью электрические. Было радостно смотреть на столь современные производственные цеха.
Когда впоследствии уже в 1930 году в Эссене, на сельхозпроизводстве Круппа Ханс бросил взгляд на цех, перепутанный всевозможными трансмиссионными блоками и ременными приводами, и сказал себе: «Бедный Крупп, как ты отстал!». Но это отставание, стремительно развивающаяся свободная рыночная экономика Германии, быстро преодолела.
17
Сараев приехал в Дубраву, когда разгрузка фуры с лекарствами была в самом разгаре. На чердак по цепочке народ слаженно передавал коробки. Ремонтные работы по дому были приостановлены. Штукатуры, моляры и местные калдыри толпились у входа в дом. В еще не отремонтированной до конца кухне какой-то перец в джинсах и вытянутом пуловере один, без переводчика, вел прием больных.
-Что за цирк, - поинтересовался Сараев в недоумении у Штальца.
-Это наш профессор хэр-доктор Принц, из Зеленых Дубков, - не без тени смущения отрапортовал Штальц. -Тут много лекарств, нам надо разобраться. Выбери себе, что нужно. Посмотри, там много от простуды для твоих детей. Как закончишь, можешь быть свободен.
-Меня рекомендовал вашему патрону давний друг семьи, господин Бэрг, - уже увереннее, даже по-военному отрапортовал доктор Принц и тут же добавил, - я нэ мно-га гова-рью по руски...
Хотя Сараев и недолюбливал Берга и его компанию, но все же с облегчением вздохнул. Торчать до ночи на приеме врача ему никак не климатило. Да и сам Штальц был наигранно игрив и вежлив. Что в отношении к друзьям Берга раньше тоже не водилось. Видать, задумал какую-то козу, подумал Сараев.
Весть о заезжем докторе и дармовых лекарствах быстро разлетелась по поселку. К старому зданию школы потянулись даже не ходячие старушки. Витек уже собирался уезжать, как на дороге его перехватила бабулька.
-Сынок, ну-ка глянь, что тут доктор мне прописал, - и старушка протянула Витьку коробочку с ушными каплями. - Я ему русским языком полчаса толковала, что вижу плохо... Чтоб капли мне дал хорошие для глаз... Глаза у меня болят сильно. Я сразу не посмотрела, пришла домой, а коробочка желтенькая оказалась. А мои коробочки для глаз все синенькие. Надела очки, а на коробочке вроде как ухо нарисовано. Сынок, ты глянь их хоть в нос можно капать?! А то у меня насморк бывает так прихватит, что не дыхнуть...
Витёк посмотрел коробочку и посоветовал выбросить. Ушные капли оказались с просроченным сроком годности. Бабулька не унималась.
-Ну так что сынок, в нос то можно хоть капать?..
-Лучше выбрось, бабуля. Не стоит рисковать.
-Как же выбросить, лекарство же. У нас тут таких отродясь не бывало. Положу за печку, пусть дочка приедет. Она у меня санитаркой в больнице работает.
Сараев махнул рукой и уехал. А медицинский клоун напомнил о себе осенью. Штальц тогда был в отъезде, по делам о разводе с женой. Не захотела она покидать его родовое имение Швамбек и переезжать в отремонтированные хоромы старой немецкой школы. Видать, не по душе пришёлся ей инвестиционный порыв супруга. Не для того она выходила за местного латифундиста, обустраивала его фамильный замок, чтобы тащиться в глушь на Прусьщину, в Дубраву. К слову сказать, со временем, вместе со своим берейтером она полностью отжала у Штальца его фамильный замок.
Доктор Приинц покрутился тогда полдня с лекарствами по деревням. Так ничего особенного, без напрягов, но заплатил очень хорошо. Попросил передать небольшую коробку с очень сильными обезболивающими, для какого-то неизвестного больного. То ли он сам заедет, то ли доктор потом перезвонит на счет адреса, или Берг передаст указания лично. Сараев не захотел связываться, а тем более с Бергом, и отказался. Берг хоть и был вхож во все властные структуры, но Ванька-писатель предупредил его еще давно. За Бергом тянулся мутный шлейф, а в его взгляде было что-то зловеще холодное. По приезде Штальц еще долго оправдывался. Всё толковал про какого-то тяжело больного. А Берга, мол знал еще его отец, Штальц-старший. Они там где-то вместе учились в Мюнхенской сельскохозяйственной школе. Ни дать ни взять, закадычные аграрии и агрономы.
-Да что я тебе все объясняю, - залепетал Штальц, протягивая Витьку потертый кожаный ежедневник с золотым замочком-застежкой- вот возьми дневник отца и сам все поймешь. Это очень подробные записи моего отца. Там про Берга есть все.
-Ладно, забудь, не парься, - небрежно бросил Сараев по-панибратски Штальцу. Внутренне Сараев недолюбливал ни этот холодный взгляд Берга, ни голубоглазых немецких юристов под семьдесят лет, хотя и из американской фирмы.
-Што сна-чит не пар-ся, - недоуменно переспросил Штальц по-русски.
-Проехали, значит бос, про-еэ-ха-ли, -отшутился Витёк.
Куда пое-ха ли... - не унимался Вилли.
-Да, забей, Бос! - куражился Сараев, вводя своего немецкого шефа в лингвистический ступор.
Мутный доктор более не появлялся в Дубраве. Зато среди механиков всё чаще стал крутиться Перегуд. Сараев не раз обращался к нему и не только с ремонтом машины. Классный дизелист, автомеханик. Все бэушные мэрсы и бэхи местных шишек ремонтировать умел только он. Сараев не мог и представить, есть ли на белом свете хоть кто-нибудь из влиятельных людей, кого Толян не знал. К кому бы он не мог обратиться с просьбой при случае. Он же выручал Сараева с правами, всякими заморочками с ментами, прочими засадами, куда Витёк, когда стал работать на немчика, вляпывался с завидным постоянством.
Значит и взаправду доктор был мутный. Хотя Сараев и недолюбливал гэбэшников, но ничего не сказал Штальцу. Перегуда тоже расспрашивать ни о чем не стал. Однако в Дубраве, к большой радости жены и детей, старался показываться с каждым разом все меньше. Штальц особо не настаивал, приглашал его только на важные переговоры или на мероприятия, которые друг Сараева должен был осветить в областной прессе. Позже из газет Витёк узнал и про Мунье, неорадикала новой немецкой волны, обосновавшегося в Зеленых Дубках. Тогда многие переселенцы из «ГТСП» оказались замазаны. Ванька-писатель такую статью с фотками из ZDF вшарашил. Один заголовок чего стоил «Темные лошадки Тракенена».
Ну так, а кто же их разберет?! Тем более, что и местные начальники с ними ручкаются. А в наших газетах про то ничего не писали. Тем более о том, что они у себя по телевизору на немецком буровят «... мы всегда об этом помнили, но никогда не говорили в слух». Immer davon dencken – nie davon sprechen. Да и индульгенции Бергу со всеми полномочиями выдавали не в Дубраве, а на самом верху. Тут кто хочешь поверит в секретные послевоенные бумаги и Кёнигсбергскую немецкую республику в составе России, ну или в пилотный регион с особым статусом.
18
С тех самых перестроечных времен Майор Щипитюк перестал любить газеты. Всю эту новоявленную свободную прессу, а заодно и журналистов тоже. Да и то верно, за что любить эти газеты. Под предлогом гласности вывалили на народ всю правду, как из ушата, и радуются. За два года от Управления КГБ по Буйлинскому району не осталось и следа. Кого отправили на пенсию, кого сократили, а вывески на здании устал менять даже завхоз. И вот новое сообщение об упразднении Агентства Федеральной Безопасности и образовании нового Министерства.
Майор швырнул газету и закурил. Тут уж даже самые стойкие чекисты-ленинцы, как Шипитюк, поневоле дрогнут. К тому же занозой у Щипитюка торчал местный оппозиционный редактор газеты «ПульсТВ». Завалил население программами самых стрёмных немецких, польских, литовских каналов, которые вещают все подряд. Благо граница рядом и телевизор берет заморские каналы даже на комнатную антенну. Местные умельцы для этих целей даже пустые банки из под пива приспособили. Может без программы народ и не смотрел эти заморские каналы. А тут, на те вам!? Программа и наземного и спутникового ТВ, да еще с выделенными анонсами.
Бывшие коллеги из радио-электронной разведки туда же. Мать-их, негодовал Щипитюк и нервно курил. Оборотни! Уволились со службы и заколачивают за неделю месячный майорский оклад с двадцатилетней выслугой. Кооператоры хреновы. Организовали кооператив и устанавливают тарелки повсюду. На любой, даже самой занюханой даче и в огороде торчат пивные банки-антенны на наземные дециметровые каналы.
На днях, местный редактор притаранил Щипитюку запись документального фильма. Его сняли немецкие телевизионщики канала ZDF. К ужасу Щипитюка, даже название было с подковыркой - «Темные лошадки Тракенена». Буд-то бы намекают, что у него под носом - Темные лошадки. Да еще, этот неугомонный борзописец и статейку тиснул в свою газету. По этой причине Щипитюк орал на редактора еще больше.
-Что ты мне принес? Что ты мне тут тычешь? - не унимался майор - Ты чем думал, когда об этом писал...
-Я же разоблачил этих бывших фашистов... Они же вам мозги пудрили. Всё начальство купили за бэушные мэрсы и гуманитарку. Председатель исполкома Ксенафонов и тот повелся, стал гуманитаркой торговать. Председатель райсовета Мамлин экскурсии по городу водит для немцев. Ну куда это годится?! Наша независимая пресса хотя бы открыла людям глаза на ваших заморских благодетелей.
-Да, не годится это никуда! И твои художества тоже, никуда не годятся. Мы этого Берга и так взяли бы, а теперь он заляжет на дно. Кто там смотрит это заморское ZDF, если бы не твоя дурацкая программа. Никто бы и не знал про этих инвесторов в Зеленых Дубках. Глаза он открыл. Я тебе скажу, что ты там открыл. Таскали бы гуманитарку по школам и исполкомам, помогали бы через свое ГТСП бывшим колхозам и совхозам. Кроме них то и некому сегодня помогать селянам, очередь не стоит из желающих помочь разорившимся хозяйствам. Ну и мы бы по-тихому за ними приглядывали.
-Все у вас, по-тихоньку. Майор молчи-молчи... Я, между прочим, вашу работу сделал. Разоблачил...
-Да не надо нашу работу делать. Мы же не делаем твою, а мог ли бы. И тебя могли закрыть...
-За что это?! - не унимался редактор.
-Да хоть за вредительство. За подрыв национальных интересов!
-Каких еще национальных...
-А ты как думал, напакостил и рад. Ты что ли теперь развалившийся совхоз в Дубках поднимать будешь?! Ты трактора фермерам дашь задарма в посевную страду. Молчишь?! Насрал и молчит. Писатель хренов. Раньше молчать надо было. Вот, теперь в камере посидишь и подумаешь, как ты теперь дальше молчать будешь.
-Так он же поддерживает создание Балтийской республики. Говорит, что есть секретные документы по Калининградской области. Срок давности истекает через 50 лет после подписания Потсдамского соглашения...
Майор Щипитюк не дал договорить редактору и запустил в него принесенной ему видео-кассетой. Тот еле увернулся и нырнул под дубовый стол.
-Ты-то хоть заткнись. И не повторяй эти бредни, которые америкосы тебе же, дураку, и подбрасывают про секретные документы. Не вздумай про это еще написать в своей газетенке. Программу печатаешь!? Вот и печатай, а разоблачать шпионов не суйся! - Майор, так шарахнул кулаком по столу, что Ванька-писатель чуть не оглох. Его как будто контузило.
Остальное Иван Васильевич слушал как шальной. Щипитюк сыпал угрозы в адрес его закадычного дружка-собутыльника, переводчика Витька Сараева. Про его шефа немчика Штальца из Дубравы. Звук в ушах перемешался с гулом и временами пропадал.
-...и чтобы оба держались подальше от Зеленых Дубков. Засели в Дубраве и дальше Буйлинского леса никуда не совались. Пока я отмашку не дам. - Щипитюк вытащил редактора из под стола и выставил из кабинета, хлопнув дверью.
Грохот массивной кгбэшной двери вернул слух Ивану Васильевичу. Вот уж действительно, клин-клином вышибают. Редактор, так и не понял почему так раздосадовался КГБшный майор, которому он выложил «волшебный клубок» в Зеленых Дубках прямо на блюдечке. Однако, мысль засесть в Дубраве ему понравилась и он покатил к Сараеву, предвкушая хорошие выходные.
После ухода редактора Щипитюк собрал своих сотрудников и попросил доложить об изменении плана по разработке Берга. Прикомандированный на время проведения операции Дубки молодой перспективный лейтенант Свирко рапортовал четко и по делу.
Со слов лейтенанта стало ясно, что под предлогом поисков Янтарной комнаты Берг ищет архив Абвера. Современные Прибалтийские политики готовы хорошо заплатить за досье, которое никогда не должно увидеть свет. Кроме того, вместе с архивом Абвера перевозили и секретные документы по разработке антигравитационных двигателей по программе космолетов Глокке. Не исключено, что в некоторых контейнерах были и промышленные золотые слитки использовавшиеся при испытании космолетов.
Свирко закончил доклад и предложил взять в разработку охотоведа Руднева. Руднев-Леманн единственный в Буйлинском лесничестве, кто остался на территории области с послевоенных времен. Начинал помощником егеря, да так и проработал с одной единственной записью в трудовой до самой пенсии.
-Поручите нашему внештатнику Перегуду, пусть присмотрит за Штальцем. Видимо борзописец редактор прав. Есть что-то в папашином дневнике, что не дает покоя Бергу. Возможно он попытается выкрасть дневник. В работе с Рудневым нужно использовать информацию о том, как его отчим Леманн по предложению Штальца-старшего спас его мать. Она не бросила его и её не замучили в концлагере в годы репрессий, как ему вещал Берг.
-Слушаюсь, товарищ майор. Уже работаем. Перегуда определим пока в мехмастерские. А на выходные вместе с другими механизаторами и трактористами он и заявится к Штальцу подкалымить. И еще.. - замялся лейтенант.
-Ну не тяни, что еще, - подбодрил запнувшегося лейтенанта майор Щипитюк.
-У меня в Пролетарске, под Ростовом, знакомый историк-одноклассник, в местном Архиве материал про концессии для диссертации собирает. Я попросил его материал по репрессированным собрать. Ну кого из концессии это затронуло. Не вяжется тут что-то... Да и для серьезного разговора с Рудневым пригодится. Чувствую, он мужик со стержнем.
-Добро, обо всем мне докладывать незамедлительно. Вы свободны, лейтенант. - и Щипитюк опять закурил, пуская клубы синего дыма от дешевого табака.
19
«В годы совместной работы русская сторона принуждала концессионеров продавать зерно, мясо, шерсть, все продукты по твердым ценам, которые не покрывали наши расходы, хотя зарплата в концессии была установлена выше, чем в совхозах. Ежегодно мы с Иваном Никитичем ездили в Москву для переговоров по тарифному договору на закупку продукции. Эта сторона российского планового хозяйствования меня очень занимала. Хотя чего тут было разводить переговоры, если установленный порог цен нельзя было переступить, а о повышении этого порога и мечтать было нечего». В своих сообщениях в Германию Ханс всякий раз указывал на эти расхождения, но это ни для кого не было новостью. Ради промышленного сотрудничество с Россией стоило бы отказаться от обременений в области сельского хозяйства.
Осенью 1930 года Ханса вместе с Фридрихом Янценом вновь направили в Москву с целью убедить русских в течение нескольких лет компенсировать в процентном отношении инвестированный капитал. По настоятельной просьбе Ханса их принял тогдашний председатель комитета по делам концессий Каменев. Это был почтенный господин, старый коммунист с острой бородкой, которого по сведениям тоже расстреляли за измену по приказу Сталина.
Этой участи удостоились многие соратники Ленина. Самым большим противником был Троцкий, Бронштейн по происхождению, умнейшая голова с множеством антисталинских взглядов, идей и теорий. Один из организаторов и создателей Красной Армии, нарком по военным делам и председатель Реввоенсовета. Но несмотря на революционные заслуги, Сталин не мог долго терпеть Троцкого, впрочем и убрать его не представлялось возможным. Тем не менее, выход был найден. Троцкого выслали из страны и он осел в Мексике. А у русского народа надолго осталось в памяти выражение «троцкизм». Под флагом борьбы с троцкизмом было уничтожено и репрессировано много людей в России. Если бы не происхождение Троцкого кадет Генри точно восхищался бы им. Сам Троцкий был убит в Мексике агентами НКВД в начале Второй Мировой войны.
Во время визита к Каменеву Янцен отказался от переводчика, посчитав мои знания русского языка вполне сносными для этой встречи без протокола. Фигура Каменева была также известна в большевистских кругах. Вместе с Лениным в Лондоне, в 1903 году, он основал социалистическую партию Большевиков, ставшей прародительницей нынешней Коммунистической партии в России. Беседа с Каменевым проходила по-деловому вежливо. Он выслушал нас и сообщил, что решение по данному вопросу принимает не он лично, а Совнарком. Фирма Крупп может представить свои письменные соображения по изменению условий договора концессии.
С полным пониманием дальнейшего развития проблемы концессии Ханс возвращался на Маныч, а Янцен в Эссен. Ход развития событий Ханса вполне устраивал, так как он был в полном неведении, что партийные функционеры на Северном Кавказе уже хотели взять его за воротник по политическим мотивам. С их стороны все было состряпано очень умно. Сначала, по настоянию оперуполномоченного Черникса, к Ивану Никитичу приставили сотрудника ГПУ. Для этого откуда-то выкопали венгерского коммуниста, который впоследствии должен был стать красным директором. Его звали Гулачи. Он унаследовал определенную репутацию, будучи соратником коммуниста №1 Венгрии Белакуна.
В дневнике Ханса не так уж много эпизодов о его злоключениях с «кровожадными» ГПУшниками, о которых его предусмотрительно предупреждал агроном-кадет Генри. Больше всего Штальц опасался, что ГПУ дознается о его интересе к экспериментам с полиплоидием. И уж тем более о том, что взятые им под Саратова экспериментальные семена, дают всходы на немецких полях в Германии, а не на Маныче.
"Спустя месяц после появления прикомандированного, не без участия ГПУ Гулачи, я предпринял с утра объезд земель концессии, о чем громко объявил в конторе. Однако через несколько минут был вынужден вернуться за забытыми документами. Какого же было мое удивление, когда я застал Гулачи обыскивающего мой письменный стол. Был такой страшный скандал, что Иван Никитичу тоже было неловко за произошедшее. Через несколько дней Гулачи откомандировали для выполнения других заданий.
На этом можно было бы поставить точку в истории с ГПУ, но этот случай дал понять, что мне нужно быть начеку. И следующий шаг не заставил себя долго ждать. Рабочего столярной мастерской объявили в организации саботажа. Саботажником оказался немец из Германии Лопенс, который совершенствовал свои профессиональные навыки еще в русском плену после Первой мировой и возможно даже заразился там коммунистическими идеями. Теперь он держался нейтральных взглядов и мы, его соотечественники, определенно считали его исцеленным от коммунизма. Со своей стороны, мы были убеждены, обвинения в саботаже бездоказательны. Это какая-то злая шутка" - с надеждой отмечал Ханс в своем дневнике. Точно так, как верили члены семей всех репрессированных. Там разберутся... Там же не дураки... И продолжали писать письма во все инстанции, и верили.
Тем не менее, оперуполномоченный Черникс вызвал и меня на допрос в прокуратуру. Мне было интересно познакомиться с прокурорским функционером. И кто же предстал перед ним?! Некий молодой оперуполномоченный НКВД с плохими манерами и при этом непрерывно жестикулирующий. Ханс совершенно спокойно ответил на все его вопросы, что раздосадовало его еще больше и он быстро отпустил меня. Прошло не так много времени и оперуполномоченный НКВД Черникс вновь прицепился ко мне. Поводом послужил случай на опытном участке.
Молодой прыщавый паренек перепутал таблички. Увидев это, он шуточным образом наказал себя перед Хансом, так сказать, сделал себе ата-та. Все бы ничего, но смешную сценку кто-то заметил и накатал донос Черниксу. Тот тут же возбудил дело по статье 147, уголовного кодекса, неоправданное насилие в отношении советского гражданина. Такими же методами действовали и в отношении немецких техников, инженеров в Донецком угольном бассейне. Так называемый, Донецкий процесс, который широко освещался в мировой прессе.
Ханс не стал дожидаться пока его привлекут по сфабрикованному делу Лопенса и этого прыщавого паренька, и решил сам проинформировать начальство в Москве о том, что твориться здесь, на местах. С этой целью он забронировал билет на ночной поезд до Москвы. И это оказалось весьма кстати. «Проводить» его пришел тот самый Черникс. Возможно, он хотел арестовать Ханса тут же на вокзале, но тот опередил его. В разговоре вполне безобидно Ханс заметил, что едет в Москву для переговоров в правительстве. В этой ситуации он так и не рискнул провести задержание. Решил дождаться его возвращения.
В Москве, о случившемся Ханс доложил, как в Министерстве сельского хозяйства, так и в комитете по концессиям. Везде отреагировали приблизительно одинаково, мол, не сходи с ума. Ханс же настаивал на отъезде в Берлин или Эссен в фирму Крупп, чтобы однажды утром они там не прочитали в немецких газетах такие заголовки: «Местные коммунисты открыли процесс против представителя фирмы Крупп». В этом он был убежден, так как знал, что в деле Лопенса фигурировала признательная формулировочка, «был под влиянием доктора Штальца». Только оказавшись в Германии он узнал из телеграммы Леманна, что в суде Лопенса оправдали, а «дело в отношении Штальца не возбуждали». По этому поводу приятель Генрих долго смеялся, как Ханс поспешно драпал из России.
Все эти восемь дней его неожиданного заезда в Германию Энрика была с ним еще и потому, чтобы показать русским, что он с чистой совестью может вернуться. Хнс же вернулся на концессию не только потому, чтобы посетить коллегу Дитлофа в «Друсаге», но и для встречи Рождества и Нового года, которые он хотел провести на Концессии в ожидании нового назначения.
20
В начале января 1931 года пришла телеграмма из Берлина. Вскоре Ханс должен был прибыть для переговоров, но к его удивлению, отнюдь не по делам Концессии. Господин фон Вильмовски желал, чтобы он предстал перед тогдашним министром продовольствия Шилле, собиравшимся предложить ему должность сельхозатташе при посольстве Германии в Москве.
"В приемной министра я встретил моего хорошего знакомого Отто Шиллера, который после возвращения из России еще года два-три изучал национальную экономику Германии и вот теперь тоже претендовал на должность атташе. Я знал, что он протеже Генриха и дружески похлопал его по плечу и тут же заметил, что меня он может исключить из числа конкурентов в Москву, в связи с тем, что имею другие намерения, о чем сообщу министру и своему начальству. Так «бескровно» прошла эта встреча, что в последствии благородно оценил др.Шиллер общаясь со мной по работе.
Перед моим отъездом из Берлина фон Вильмовски сообщил, что мне предстоит вернуться не в Концессию, а в Москву для подготовки документов нашему представителю господину фон Швайковски и для переговоров с российским правительством. Отправляясь в Москву я и не предполагал, что задержусь там еще на четверть года, чтобы дождаться окончательных решений от российского правительства".
Задержаться в Москве Ханса просил и однокашник Гетц, для какого-то важного поручения. По приезде в Москву Ханса расквартировали во втором по уровню отеле столицы «Метрополе», в котором проживали не только иностранцы, но и русские функционеры. С гостиничным портье Рингелем, российским немцем из Риги, они были знакомы давно и чинно обменивались любезностями.
В подготовительный период до приезда Швайковски он посещал различные правительственные учреждения. Однако большей частью уже не встречал тех служащих и чиновников, с которыми приходилось встречаться и вести переговоры ранее. А на вопрос, где он или они, зачастую слышал ответ: «Его взяли», «Его сослали в Сибирь» или «Его расстреляли». Если же судьба была еще неизвестна, то говорили: «Он сидит». Как видим, у сталинского режима было масса выражений для устранения тех людей, которые были неугодны, т.к. страна переживала «большую чистку».
С приездом фон Швайковски в Москву переговоры перешли на более высокий уровень. Он происходил из польско-русских кругов, в совершенстве владел немецким, польским и русским и еще в первую мировую привлекался немецкой стороной в качестве посредника. Швайковски сумел завоевать расположение господина Мейснера, ставшего впоследствии госсекретарем, кроме того и Рабетгисы были с ним знакомы.
На одном из заседаний совнаркома должно было рассматриваться, подготовленное Хансом и отшлифованное Швайковским, предложение по изменению договора Круппа с русскими. Заседания под председательством Молотова проходили в Кремле по вечерам каждую среду. Однако до сих пор решение не было принято и каждый четверг после обеда Ханс звонил в наркомсель(сельскохозяйственный комиссариат) товарищу Маркову, от которого слышал один и тот же ответ:
- Ешчё не решили.
Так Ханс проводил в Москве время без особой работы до конца марта 1931 года, пока по неофициальным каналам не получил подтверждение, что изменения наконец-то одобрены совнаркомом. Тут резонно спросить, чем же занимался Ханс Штальц все это время. Только благодаря связям Генриха в немецком посольстве, среди юристов, с немецким военным атташе и его сотрудниками, а также с домом Юста все это время он не скучал. Как он сам пишет в своем дневнике, он интересовался политикой, ходил в театр, оперу, смотрел балет или посещал театр Качалова, знакомился со многими известными персонами.
21
По просьбе Гетца господин Юст помог Хансу воочию понаблюдать за открытием Съезда ВКПБ, большевиков. Он дал свою карточку прессы и письменное подтверждение, что его уполномочили присутствовать на съезде. Штальц и не предполагал, что у Гетца были далеко идущие планы.
Этот всероссийский конгресс коммунистов, проходил в концертном зале Большого театра. Высшие члены правительства со Сталиным посредине заседали за двумя длинными столами на главной сцене в свете прожекторов. Пресса могла наблюдать эту сцену из оркестровой ямы.
"Я, конечно же, много думал, как пройду в это помещение через многочисленные кордоны. Оказалось все очень просто. Предъявив карточку прессы от Юста, в которую даже не вклеивалась фотография. В простом прогулочном комбинезоне, с полным портфелем, минуя два поста я попал в оркестровую яму.
В последствии, я много думал, как такое может быть в чекистской России? При столь поверхностном контроле в портфеле могла оказаться взрывчатка с часовым механизмом (по аналогии с графом Штауфенбергом в бункере фюрера 20 июля 1944 года). Что бы было, если бы владелец такого портфеля оказался в 3-6 метрах от правительственного стола? Трудно себе представить, какой хаос в мире наделал бы этот взрыв" - вспоминал Штальц.
Когда Ханс рассказал приятелю Генриху об этом случае тот долго молчал и, казалось, смотрел внутрь себя через круглые стекла своих очков. Что-то еще раз переспросил на счет портфеля и Юста, который должен был что-то ещё передать перед съездом.
Бесконечные приветственные речи длились весь вечер, тысячи делегатов от Новгорода до Владивостока прибыли со всей России. Но это были не те свободные собрания депутатов западных парламентов, к которым привык Ханс. Делегаты выслушивали заявления народных комиссаров, а потом единодушно голосовали «за». В этот вечер Сталин не выступал. Главными докладчиками были его кавказский земляк Орджоникидзе и наркомобороны Ворошилов. (Скорее всего автор путает событие с VI Съездом Советов 17 марта 1931г., а выступавшего с Енукидзе. Повестка дня: 1) Доклад пр-ва СССР (докладчик В. М. Молотов); 2) Доклад Наркомзема СССР, Зернотреста и животноводч. совхозных трестов о совхозном строительстве; 3) Доклад Наркомзема СССР, Колхозцентра и Трактороцентра о колх. строительстве; 4) Вопросы Конституции СССР (докладчик А.С. Енукидзе); 5) Образование ЦИК СССР. Съезд полностью одобрил внеш. и внутр. политику Сов. пр-ва. Съезд поручил Сов. пр-ву неуклонно продолжать политику мира и укрепления взаимоотношений с др. гос-вами и вместе с тем, учитывая рост воен. опасности, всемерно укреплять обороноспособность страны. Большое внимание съезд уделил вопросам социалистич. перестройки с. х-ва. В постановлении "О совхозном строительстве" подчеркивалось значение совхозов как образцовых крупных х-в, от к-рых колхозы получают разностороннюю помощь. В постановлении "О колхозном строительстве" были обобщены осн. итоги массового развертывания колх. движения за период 1929-30 и обращено серьезное внимание на ликвидацию недостатков в орг-ции и работе колхозов. Съезд Советов отметил, что "основной формой колхозного движения на данной стадии развития является с.-х. артель". Съезд одобрил, решение пр-ва о ликвидации округов и об укреплении района как осн. звена работы по социалистич. реконструкции деревни. Прим.переводчика)
Подобные съезды делегатов проходили раз в два или три года в Москве, и как известно из прессы до сих пор в этом ничего не изменилось. С той лишь разницей, что для этих целей больше не используется Большой театр, а специально возведенное здание в Кремле. Кремль Хансу удалось посетить однажды. Русское общество культуры по связям с заграницей(ВОКС) организовало для него карточку посетителя.
Вторым значимым событием, которое Штальцу при помощи немецких журналистов удалось наблюдать в Москве воочию, был показательный судебный процесс с участием прокурора Крыленко против высокопоставленных чиновников и дипломатов. (Весной 1931 года в Москве начался очередной публичный процесс. На этот раз на скамье подсудимых оказались 14 человек из «Союзного бюро ЦК меньшевиков». С 1 по 9 марта 1931 года они выслушали набор стандартных обвинений: от развала советской экономики до установления связи с правительствами империалистических держав. Среди тех, кто проходил по этому процессу, оказались член Приезидиума Госплана В.Г.Громан, известный экономист и журналист Н.И.Суханов, член правления Госбанка СССР В.В.Шер. Все они «признали» себя виновными и получили от 3 до 10 лет лишения свободы. Прим.переводчика) В последствии, сопоставляя факты, Ханс находил много общего в процессах 1944 год с участием генерального прокурора Фрайслера. Сталин в начале тридцатых годов через ГПУ, Крыленко провел на плаху почти всех своих оппозиционных противников. По всей стране была организована «чистка». Поначалу показательные процессы Крыленко проходили в богато украшенном орнаментом зале Московского торгового представительства.
Нередко Ханс получал приглашения и от немецкого посла. В качестве подарка для его жены из цветов в Москве можно было достать только гортензии. К обеду или завтраку у посла фон Дирксена накрывали стол на 12-14 персон из деловых людей, писателей, журналистов и т.д. Так Штальц смог познакомиться с известной писательницей Вики Баум, с первым секретарем французского посольства и его фантастической красавицей женой из Эльзаса, ещё с венским журналистом Бассихе, который женился на весьма оригинальной жизнерадостной москвичке. Пару раз на приемах была молодая прима балерина из Большого, но потом адъютант военного атташе Герстенберг, приятель небезызвестного Мартина фон Рихтхофена, пояснил, что её больше не будет. Сталин не одобрил.
На Пасху, госпожа Юст попросила Ханса проводить её в Храм Христа Спасителя на праздничный молебен. Это самая большая церковь, которая была возведена в благодарность, в честь победы в войне над Наполеоном. Штальц конечно же согласился, но этот шаг был весьма опрометчивым. Партийные функционеры приказали своим комсомольцам помешать верующим. Во время крестного хода они мешали выходу верующих из храма и Хансу пришлось спасать фрау Юст от удушья. Вскоре после этого Храм был взорван, а на его месте собирались построить дворец съездов. (Дворец Съездов так и не был построе. На его месте был открытый бассейн. В 1994 правительство Москвы по согласованию с Моск.Патриархией приняло постановление о начале восстановления Храма Христа Спасителя Прим.переводчика).
22
Кроме политической жизни, дневниковые записи Штальца изобиловали подробным описанием быта и культурного досуга в столице. По субботам в гранд-отеле были танцы. Это единственное место в Москве, где на западный манер играл оркестрик и можно было встретить немцев из Германии. Там Ханс и встретил доктора Амщлера. Давнего знакомого по учебе в Мюнхене и по работе ассистентом на кафедре животноводства. В Москве Амшлер оказался по пути домой после двухлетнего чтения лекций в Новосибирском университете, столице громаднейшей области Сибири. Он мог часами говорить о гигантских планах по индустриализации территории далеко за Уралом и по всей Сибири, где богатейшие залежи угля, а теперь необходима грандиозная электрификация для развития тяжелой промышленности. Все это называлось Кузбасом и наравне с Донбасом должно стать полностью самодостаточным индустриальным центром.
Для реализации этих планов нужны были люди, а их в лагерях было в избытке. Об этом своем предложении он рассказал и старине Генриху Гетцу. При той сталинской политики, «обвиняемых» год от года не становилось меньше. Поскольку курс на индустриализацию требовал большого количества самых простых продуктов питания, то по времени он совпал с коллективизацией в сельском хозяйстве. Эти глобальные проблемы российской экономики Ханса интересовали особенно. Однако, по его глубокому убеждению, несмотря на нужду и небогатый уровень жизни основной массы людей, серьезного возмущения народа это не могло вызвать. Мало-мальски возможная оппозиция была задушена волной арестов и репрессий, а другой духовной или идейной силы просто не было. Поэтому все экономические эксперименты коммунистического планового хозяйствования и их ошибки целиком ложились на плечи простого народа, чей жизненный уровень и так был не высок. Другого выхода в этой ситуации просто не было.
Эту трагедию русского народа Ханс наблюдал всякий раз по пути из Москвы на концессию практически на каждой станции. Масштабы попрошайничества нищающего народа были просто ужасающими. Вдоль железнодорожных линий, на вокзалах множество маленьких беспризорников, которые заполоняли даже крыши вагонов. Правоохранительные органы и вокзальные службы не в силах были бороться с хулиганскими выходками таких воровских шаек. Это продолжалось долго, пока правительственное начальство всерьез не озаботилось этой проблемой.
До середины мая 1931 года Ханс занимался ликвидацией своей службы в качестве уполномоченного. "Все свое имущество и нехитрый скарб я переправлял в Москву. На концессии оставалось еще два немца на руководящих должностях, но и они понимали, что дни их сочтены. Русская сторона могла им оплачивать в валюте лишь небольшую часть зарплаты. Двумя годами позже так и случилось. К власти в Германии торжественно пришел Гитлер, а советское правительство едва ли хотело иметь экономические отношения с этим режимом. Мой друг Гетц тоже существенно продвинулся по служебной лестнице благодаря этим переменам".
Обратный путь с концессии до Москвы, по просьбе Гетца, Штальц проложил через Сталинград к Волге, затем на Воронеж и в столицу. Весна в этой местности была в самом разгаре и внешне цветущая страна производила вполне благоприятное впечатление. На станциях с большими остановками, у открытого окна купе в свой походный граммофон «His Master’s Voice» он устанавливал немецкие музыкальные пластинки и уже через минуту окно было полностью оккупировано и каждый спрашивал:
- Продаете? Сколько стоит?
Предлагали даже неимоверно высокие цены в рублях. Ханс, конечно, же отказывался и впоследствии подарил аппарат русским немцам, которые часто помогали ему делать письменные работы и переводы. Их радостные лица по поводу столь необычного подарка он помнит до сих пор.
Его расставание с русскими кабинетами власти и главной таможней прошли вполне корректно, очень вежливо. Без всякого огорчения Штальц переступил российскую границу у Себеша в Латвию. Только после завершения отчета для фирмы Крупп в Берлине для него, наконец-то, закончилась глава Россия в его дневнике. Однако, через год Россия приятным способом неожиданно напомнила о себе. Привет из России, в качестве денежного перевода весьма солидной суммы, поступил на его счет через фирму Крупп.
23
К настойчивому поручению местного кэгэбиста майора Щипитюка, заполучить под любым предлогом и старательно проштудировать дневниковые записи Штальца-старшего, Сараев отнесся с неохотой. Поэтому, сразу не признался Щипитюку, что его бос сам уже давным-давно отдал ему этот дневник. А посему, для виду, клянчить у немчика дневник Штальца-старшего Витёк наотрез отказался.
Сараева никогда не смущало, что люди ему врали или что-то утаивали. Значит человеку зачем-то это надо. Врал и он, но штудировать чужой дневник, даже под каким-то благовидным предлогом... Витьку показалось это, как будто без спроса залезть в квартиру к хорошему знакомому. Не то чтобы очень противно, но отчего-то жутко интересно. Вот и соврал Витёк Щипитюку. Эту деликатную миссию майор Молчи-молчи решил перепоручить Перегуду.
Штальц тоже предполагал, что дневник отца Сараев или Перегуд тут же переправят в КГБ, но виду не подавал. Вилли без отговорок разрешил Толяну полистать записи отца на досуге, а потом и вовсе взять с собой. Видимо, у Штальца был расчет. Он надеялся, что кэгэбэшники выудят что надо из отцовского дневника и догадаются, кем на самом деле был Отто Бэрг. Фрау фон Шеффер предупреждала Вилли, что он не тот, за кого себя выдает и может быть очень опасен. А дневник теперь представлял настоящую опасность для Штальца-младшего, и он предусмотрительно от него избавился. Так коллеги Щипитюка узнали и о Рудневе
С появлением в Дубраве Перегуда однообразная жизнь немецкого инвестора заметно разнообразилась. Тем более, что основные переговоры по земле уже были позади. Юрист Сварский улаживал формальности с бумагами совместного предприятия. Ремонт дома близился к завершению. На полях сновали трактора со студентами. Отчего же и не расслабиться. В Дубраву зачастили веселые компании, а вместе с ними и рубаха-парни в штатском, якобы по служебной надобности. Один кэгэбист приезжал даже с женой друга Сараева, когда тот был на дежурстве в трезвяке. Да так и завис на все выходные. Штальц понимал эту «секретную» надобность и входил в положение... Благо комнат в доме оказалось множество, даже на чердаке. Да и бесплатная охрана, в сложившейся ситуации с Бергом, ему не была лишней. Подручным Отто Берга подставить Вилли не составляло труда, а уж тем более отправить в далекую Сибирь. Один доктор Принц чего стоил.
Что там хотел нарыть в дневнике майор Молчи-молчи Сараев не знал. Да его это мало интересовало, как и сам дневник Штальцевского папаши. Витёк листал странички, бегло записывая перевод и удивлялся размашистому, но весьма разборчивому тексту. Сальские степи, полиплоидие, известкование и раскисление почв... Не самое занимательное чтиво. Хотя читать из первых рук про НКВД-шников и репрессии было очень интересно, но... Тут взгляд Сараева вдруг остановился на строчках о начале войны.
К началу третьей декады июня 1941 года во все береговые зенитно-артиллерийские подразделения, куда и был прикомандирован капитан-лейтенант Ханс Штальц, пришел запрет на отпуска. А чуть позже, 21 июня, во время штабных командных учений, поступил приказ вскрыть секретные конверты с кодовым словом «die Bombe Russland». Их содержание нужно было довести до личного состава, что в принципе означало нападение на Россию и начало войны.
До конца июля морской береговой офицер Штальц тщетно строчил рапорты командованию, членам Военной администрации Вермахта. Ханс наивно полагал, что являясь специалистом по России, он мог быть гораздо полезнее в аналитическом отделе Вермахта по Восточному фронту и югу России. Однако, морское командование в упор не хотело замечать капитан-лейтенанта Штальца. Посему, как командир батареи, он так и торчал среди этих грозных пушек и прочих зенитных орудий, в которых абсолютно ничего не понимал.
И тут Ханс вспомнил про своего давнего приятеля агроном-кадета Генри. Хотя какой он там кадет. Все однокашники уже давно побаивались его так называть. Генри вовремя сориентировался, в 1923 году вступил в партию, а уже через два года пробрался в руководство Штурмовых отрядов и в «Сумрачное Солнце». Тогда на свадьбе в Буйлине Гетц и предложил Хансу перебраться под его крыло. Но Штальц наотрез отказался заниматься оккультными делами. Черная форма и кожаный черный плащ не привлекали Ханса. Космолеты и прочая антигравитационная мистика его не интересовали, хотя Герни и предлагал съездить на стартовую площадку для Глокке под Кёнигсбергом.
В России Штальца ждала его давняя мечта воплотить в жизнь идеи коллег о рискованном земледелии, эксперименты с полиплоидием. Концессия Маныч-Крупп в бескрайних российских степях никак не хотела его отпускать. Да и Энрика мечтала побывать в России.
Вот и сейчас, береговой офицер Штальц не нашел ничего лучше, чем обратиться напрямую, к самому Генри Гетцу с личным письмом. И не просто с письмом, а с безумной просьбой определить его в корветтен-капитаны, в плавсостав. Ни больше, ни меньше. Для солидности добавил, что имеет опыт морских походов. Будучи студентами Мюнхенской сельскохозяйственной школы они вместе с агроном-кадетом Генри катали подружек на яхте Штальца-старшего по Боденскому озеру.
Ханс уже представлял, как рассмеётся Генрих от его безумной идеи, но ему уже было все равно, только бы не береговая зенитная артиллерия. Расчет Штальца оправдался. Конечно, не совсем то, что хотел настоящий специалист по югу России. Но ему все же нашлось место под Дрезденом, в Службе военной администрации, Kriegsverwaltung. К сожалению, на восточном направлении от Балтийского до Черного моря все места для Шпинат-майоров, как называли интендантов в простонародье, были уже укомплектованы. Впоследствии, после ошеломляющих успехов на Украине, его определили в формировавшуюся хозяйственную инспекцию по Кавказу. Данное подразделение занималась тремя направлениями. 1.Подбор немецких кадров на должности оставленные русскими специалистами. 2.Отдел производства. 3.Учет и регистрация.
24
"Вновь образованная инспекция подчинялась Имперскому Комиссариату по Украине(RKU, ИКБ) под командованием Эриха Коха. Между собой, служивый люд расшифровывал эту аббревиатуру, как Империя Коха Безгранична. К концу 1941 года, по мере затухания наступательной активности войск, нас переориентировали в направлении Юг. Впрочем и тут, в ближайшее время, не предвиделось ощутимых успехов и мы маялись от безделья. В поисках хоть какой-нибудь радиостанции я наткнулся в эфире на сообщение об успешном нападении Японии на Гавайях. Это событие дало нам надежду на скорейшее окончание войны. Впрочем, тогда мы и не подозревали к каким последствиям это приведет. Ответные атаки на Берлин не заставили себя долго ждать. «Летающие крепости» прорывали небо над Берлином смертоносными, разрушительными зажигательными бомбами" - вспоминал Ханс.
В начале 1942 года из группы командования Хельмута Кёрна пришел приказ перебросить нас на север. Так Ханс впервые и оказался на войне. По территории, это был громадный треугольник непроходимых лесов, болот и рек между Ригой-Ленинградом-Москвой. Настоящий партизанский Рейх с его опасностями, неприятностями и курьезами. Под Орлом, вместе с партизанами, они по очереди пользовались одной единственной на всем участке фронта мельницей, пекарней.
Вскоре им стало ясно, что Япония не откроет фронт в Восточной Сибири, как они надеялись раньше. Это позволило русскому командованию перебросить войска с Дальнего Востока на участок боевых действий против немецко-румынских-венгерских войск. Театр военных действий сместился на юго-восток, в сторону Волги, Кавказа. Так, в начале лета 1942 года, после взятия Ростова, Штальц и оказался под Таганрогом. В последний раз на Азовском море он был 11 лет назад.
Несмотря на серьезные бои, Ростов можно было узнать. И Ханс, довольно быстро оказался в центре города на берегу Дона. "Удивительно, но при отступлении русские не разрушили железнодорожный мост Ростов-Батайск. Мост на южный берег Дона. А дальше, открывался путь на Кавказ, в направлении Краснодар-Батум. Да это при том, что наши Штуки (пикирущие бомбардировщики Юнкерс Ю-87 Sturmkampfflugzeug – прим.Переводчика), тоже усиленно утюжили подъездные пути не давая уйти эшелонам с грузами. Многие разбомбленные вагоны, так и валялись вдоль насыпи.
Мне хотелось отыскать тот самый дом, о котором я писал в первой части своего пребывания в России. Там жила Елизавета Платоновна Руднева, секретарь концессии. Наверняка, кто-то из жильцов помнил её и мог рассказать о её сыне? Как они... узнают ли меня, помнят ли еще саму Елизавету? Что с её подругой, русской-немкой Ольгой Ивановной Гутман? А сын, как же сын Елизаветы? Кажется, его звали Владимир, Вова... Ему, наверное, уже лет 16-17 должно быть. Совсем взрослый мальчуган. Жив ли он, что случилось с ним после отъезда матери в Германию, с новым мужем Леманом? Тогда, этот фиктивный брак был единственной возможностью вырваться из лап НКВД" - отмечал Штальц.
Никого из знакомых Ханс так и не застал. Жильцы рассказали, что в самом начале войны Ольгу Гутман, вместе с остальными немцами по национальности переправили за Волгу. К счастью, сын Елизаветы жив и здоров. Владимир пошел в город , на рынок, обменять кое-что из оставшихся еще вещей на продукты.
Без особой надежды Ханс оставил ему записку с адресом квартиры, где он остановился в Ростове. Какого же было его удивление, когда часа через два-три в дверь постучали. На пороге стоял высокий, белокурый, крепкий паренек.
"Владимир молча выслушал мой рассказ о матери, но вопросов почти не задавал. Я как будто почувствовал его немой укор, что во времена чисток НКВД мы так и не смогли переправить его к матери, Елизавете Платоновне, в Германию. Но я был рад, что его, как ребенка не коснулись репрессии. Все же Черникс сдержал слово и мальчишку не тронули. В качестве извинения, я устроил Владимира переводчиком в нашу группу, где он и проработал до начала 1943, пока мы не оставили Кавказ" - вспоминал Ханс.
Впоследствии, ему удалось переправить Володю в Буйлин, т. к. оставаться в Ростове ему было теперь небезопасно. По иронии судьбы, все его усилия оказались напрасны. По достижении 18 лет Володю мобилизовали на фронт, во Францию, где он и пропал без вести в Арденском котле.
25
В качестве места дислокации Группы начальника штаба хозяйственной инспекции Кавказ был выбран губернский город Ставрополь. Здесь же располагалось и командование армии фон Клейста. Сам Ставрополь находился в открытой котловине, прикрытой невысокими вершинами предгорья Кавказского хребта. Климат здесь был весьма благоприятный, да и разрушений здесь было не так много. По этой причине в августе 1942 года Штальц нашел здесь достаточное количество жилых квартир и помещений для бюро. Оказывается, русские переименовали Ставрополь в Ворошиловск, в честь советского военачальника. В Восточной Пруссии, перед войной, тоже большинство литовских названий населенных пунктов были переименованы в немецкие. Родной Буйлин Ханса теперь назывался на немецкий манер Шульценвальде.
Среди сохранившихся зданий нетронутым оказалось и помещение Сельхозуправления Ставропольской губернии. С самого начала Ханс взял себе за правило, по возможности, работать только с русскими специалистами. Из своего опыта Штальц знал, что население южных зажиточных областей было по большей части политически нейтральным, если конечно так можно сказать. Одним словом, после ухода коммунистов слез особо никто не лил.
- Я попросил разыскать и оповестить всех бывших сотрудников Сельхозуправления, чтобы они выходили на работу. Какого же было мое удивление, когда через день практически на всех рабочих местах были люди. Лишь некоторые стулья были свободны. Со всеми сотрудниками я познакомился лично, представился по-русски и расспросил о должностных обязанностях. В последнем кабинете со мной заговорила одна пожилая женщина. Так во всяком случае она выглядела - подчеркнул Ханс Штальц.
-Извините, пожалуйста... вы, случайно, не господин Штальц? - спросила она волнуясь. Не без доли удивления Ханс ответил утвердительно и они разговорились. В этой пожилого вида женщине, он с большим трудом узнал молодую, целеустремленную студентку Татьяну. В 1927 году она во время практики с большим усердием работала в концессии Манч-Крупп. Жизнь матери-одиночки в советской России её сильно потрепала. Татьяна рано выскочила замуж, развелась, на двух работах тянула детей-двойняшек. Вот так рано и постарела.
Когда в Группе начальника штаба хозяйственной инспекции Кавказ «все устаканилось», так во всяком случае говорили русские специалисты, «шпинат-майор» Штальц активизировал свои поездки по Северному Кавказу. В первую очередь Ханс рвался на Маныч в родную Концессию.
Двор правления, где располагалась концессия Маныч-Крупп, что в 17 километрах от станции Пролетарская, предстал перед глазами Штальца практически без изменений. Первым, с кем встретился Ханс был его бывший начальник склада Бодня. После отъезда Штальца, в начале 1931 года, Бодня отморозил себе ноги. Ханс помнил эти суровые зимние снежные степные вьюги. Каждый раз в такие снежные заносы у них случались несчастные случаи.
Бодня сидел за столом, то и дело стучал по деревянной культе, много курил и рассказывал Штальцу про «концессионеров». Про уборщицу Надю, которая не только убирала в комнатах немецкого персонала, но и накрывала в столовой. Ханс расспрашивал Бодню про племенных мериносов, овец тонкорунной породы. А еще про элитных тракененских жеребцов, которых по настоянию тестя завезли из Буйлина на концессию. К сожалению, отступающие русские войска не оставили ни одного.
-Да, что же мы так сидим, - вдруг встрепенулся Бодня и потянулся к шкафчику за бутылкой мутной самогонки.
-Нет, я не буду, - возразил Штальц, - и стал расспрашивать Бондню дальше, который нет-нет да и прикладывался к штофчику. Так они и проболтали почти до полуночи.
-Может, тогда на охоту, как раньше? На Утиное озеро... Как, не возражаете, хэр Штальц? - поинтересовался Бодня, занюхивая стопочку головкой лука.
У Ханса заблестели глаза. Он помнил эти их вылазки на охоту... Живописное озеро, камыши и стаи диких уток. Так что, в Ставрополь, Штальц возвращался с полудюжиной упитанных уток. В октябре 1942 года возобновил работу Ставропольский сельхозинститут.
«К сожалению, стоит признать, что некоторым успехам с полиплоидием мы обязаны именно войне. Так бывает в жизни, наука и военные идут рядом. С помощью русских профессионалов мы наладили не только снабжение войск, но и всю повседневную жизнь гражданского населения. Возможно именно поэтому, Ставрополье оставалось относительно свободным от партизан. Временами проходили праздники с песнопениями и танцами горских народов в Пятигорске и Нальчике. Не было и дефицита в хорошем виноградном вине. Запасы его были просто огромны», - вспоминал Ханс.
На одном из таких праздников Штальц разговорился с одним из виноделов. Ему было интересно, не знал ли он Ивана Никитича Бурова. Оказалось, что его собеседник знал Бурова с царских времен и еще некоторых общих знакомых из Абрау-Дюрсо. К сожалению, многих из них, как и десятки других специалистов, расстреляли в тридцатые годы. Кого за связь с врагом, кого за участие в заговоре Тухачевского. Много интеллигентных и очень образованных специалистов, толковых руководителей пострадало за годы репрессий.
К концу осени 1942 годы вскрылись слабые места по линии фронта в районе Донца, где наряду с немецкими армейскими подразделениями воевали румынские и венгерские части, чьи боевые качества были не столь высоки. К тому же Советам удалось собрать достаточно свежих сил севернее и южнее Сталинграда, что в конце концов и привело к окружению 6 Армии. Назревавшую на северо-востоке катастрофу нельзя было скрыть от местного населения даже здесь, в Ставрополе. Тем не менее наши отношения не были столь напряженными, как под Сталинградом. С некоторыми они даже вместе отпраздновали Новогодние праздники.
Однако, чтобы не получить еще один котел, теперь уже под Ставрополем, пришлось отступить. В этот период Ханс встретил давнего знакомого из Восточной Пруссии. Капитан второго ранга Рудигер занимался транспортом, в том числе и морским, в группе армии фон Клейста. Он передал Штальцу письмо от Генриха Гетца, с полномочиями присоединиться к группе Аненэрбе, в Приэльбрусье. Несмотря на высокий пост, старина Гетц все еще был одержим оккультными проектами, теперь и в России. Генрих рассчитывал, что мои знания Кавказа и особенно маршрута через перевал по военно-грузинской дороге будут весьма полезными. Ханс припомнил, что в один из отпусков, этот замечательный маршрут по живописным горам Кавказа сам Гетц и порекомендовал. И с досадой добавил тогда, что все завоеватели России с упорством идут на Москву через Смоленск и недооценивают Кавказ.
Однако, сейчас было не до воспоминаний. К середине января они вновь маршировали по другому, знакомому маршруту. Железнодорожный Мост Батайск-Ростов был все еще цел и предстал перед нами во всей величественной красе. Нашу группу вновь расквартировали в Таганроге, а потом перевели в Мариуполь. Откуда впоследствии стартовали последние продовольственные вылеты в Сталинградский котел. А их группа снабжения прямым ходом отправилась через Днепропетровск на запад. Теперь уже из России, только на запад.
26
Сараев отложил дневник в сторону. Вот, как бывает. Хочешь сделать человеку лучше, а получается все наоборот. Отправили парня в Буйлин, как репатрианта, а его там забрили на фронт. На Европейский театр военных действий, под Арден, где он и пропал без вести. Сараев что-то слышал про этого мальчишку с Дона. Штальц-младший рассказывал про этого Владимира Руднева, Лемана по отчиму. Руднев был родом из тех самых мест, где казаковали и его же деды и прадеды. Северский Донец, великолепные места, необычайный простор радует глаз и бередит душу.
Витёк перелистнул еще несколько страниц и под обложкой дневника заметил вложенные пожелтевшие странички. Это была, какая-то старая книжица вложенная в дневник. Точнее отдельные страницы, касающиеся Восточной Пруссии. Зачем Шпинат-майору это довоенное издание о Первой Мировой, о сражениях Русской Армии в 1914 году. Сараев даже не сразу их и заметил. Меньше десятка пожелтевших страниц готического шрифта почти без обложки. Так тоньше картонки, с простенькой надписью на первой странице - Schlactfelder in Ostpreusen - «Сражения в Восточной Пруссии». Даже не вся книга, точнее сказать, вступительная статья какого-то военного чина и несколько глав о боях Русской Армии времен Первой Мировой войны и рукописные карты с пометками.
У нас о Первой мировой вообще ничего толком не найти, а тут целая книга. Писали военные спецы, то-то краевед Мамлин обрадуется. Реальные участники событий того времени, не историки, настоящие служаки. Витька читал и ничего не понимал. Почему, несмотря на настоятельные поучения историков и философов, никто так ничему и не научился, на ошибках той самой истории. Сто лет уж прошло, а все наступают на те же грабли...
Витька с детства поражали заброшенные старые кладбища с немецкими и русскими крестами. Павших в Первую мировую русских воинов немцы хоронили с почестями вместе со своими солдатами, а у нас эти кладбища приходили в упадок. Сараева поразил слог нехитрого повествования. Кто мог так просто рассказать о Мировой войне, только живые участники. В простеньком повествовании не было ни тени ненависти к врагу. Участники боев Первой мировой будто о чем-то предостерегали.
Нечто подобное Сараев видел на встрече ветеранов в Добровольске(нем.-Шлосберг). Два дедка вместе выпивали, закусывали, а потом пошли по поселку. Один показывал, как они яростно наступали. Другой, с немецкой педантичностью, осматривал позиции где смертельными очередями строчили шмайсеры. Глядя в глаза друг другу они вспоминали, как воевали на этом Добровольском пяточке, а потом обнимались и плакали, вспоминая своих павших товарищей. Кляли войну и Гитлера...
«Мы поставили задачу - предать перу сражения в Восточной Пруссии. Перед нами чисто военно-историческое произведение. И по сему, будут весьма разочарованы архивные исследователи всевозможных причин, следствий и взаимосвязи событий. Также и критики, выискивающие правду в необычайной точности воспроизведения всего и вся, могут отложить сей труд в сторону.
Это книга тех, для кого единственной правдой считаются святые слова: «Лишь тот достоин наивысшей любви и чести, кто жизнь свою за друзей без размышления отдаст». Эта книга вместе с нами поведет вас по тем местам, где царило настоящее мужество и проявлялись невероятные чудеса героизма. Каждый клочок земли, лес, холмы и долины, реки и озера говорят нам об этом. И именно они порой придавали сражению своеобразный образ и существенные особенности, а порой становились их активными участниками, даже в большей степени, чем это можно было представить.
Имеющий уши, да услышит бряцание средневековых доспехов, свист картечи и залпы мушкетов. Имеющий глаза, да узрит, а возможно и по новому взглянет на сошедшихся в ближнем бою рыцарей в латах, разрывающиеся артиллерийскими залпами редуты и наконец сможет заглянуть в глаза человека, сраженного в современном бою пулеметной очередью или пушечным выстрелом.
И тот, кто сегодня проходит по тем местам, где шла в атаку первая шеренга, кто видит многочисленные кресты на могилах павших, их сердца переполняет чувство благодарности от осознания того, какой дорогой ценой дается Победа: Вы сделали это для меня! Без вас я бы здесь не стоял!
Кто прошел по полям сражений, которые вновь цветут и благоухают, кто маршировал по разбитым городам и сожженным деревням, которые теперь вновь возрождаются в своей красоте, тот знает почему эта земля на веки вечные должна оставаться нашей.
Надеюсь, этот вопрос вас не удивит, но неужели закончилась длинная череда войн в Восточной Пруссии? Никто не сможет с уверенность ответить на этот вопрос, как и утверждать обратное. Но он, как и всякий защитник родной земли, точно знает, что если час пробьет, то его долг перед Родиной, найти этот путь к Победе».
Сараев отложил дневник в сторону и полез на шкаф, к антресолям. Где-то там среди книг был дедовский альбом с фотографиями послевоенной поры. Один дед Витька дошел до Берлина и с эшелоном трофейных станков вернулся домой. С родней по материнской линии все не так счастливо. Родной дед пропал без вести не то в боях за Кавказ, не то под Сталинградом. Дядьку матери Витек искал под Витебском, а оказалось, похоронен здесь рядом, в Косме. Воевал в Восточной Пруссии. Уже будучи Героем Советского Союза капитан Дьяков пал в неравном бою в небе под Кёнигсбергом.
Фотографию Деда-Ивана в Бессмертный полк Витёк хотел увеличить давно. Всё руки как-то не доходили. Пожелтевшее фото фронтовика, ростовского казака Ивана Сараева, нравилась всем родственникам. Каким-то домашним был на ней Иван Иванович несмотря на гимнастерку с наградами и лейтенантскими погонами.
Всегда об этом помнить...
© Copyright: Александр Феликс, 2020
Свидетельство о публикации №220041300808
Свидетельство о публикации №220041300808
Рецензии
Интересно и познавательно. Учитывая, что после перестройки нам опять пытаются переврать историю, рисуя те времена только в чёрных красках, вполне полезная информация о том, что делалось в РСФСР в первые годы после революции.
Об активном немецком участии в Советской экономике в послереволюционные годы я не читала, но после прочтения Вашего рассказа захотелось узнать побольше про иностранные коммерческие предприятия (концессии) с 20-ых г., ещё при Ленине для привлечения иностранных инвестиций для восстановления экономики.
Вообще это интересная тема, как в 17-ом году в РСФСР конфисковали всё имущество и бизнес у иностранных и своих буржуев (заводы, фабрики и тд) и после «разрухи» и гражданской войны новое правительство пыталось восстановить экономику страны, в условиях бойкота России другими странами, привлекая тех же буржуев, но на других условиях. Интересно, что получится, если опять у наших новых буржуев всё конфисковать и дать им поуправлять на новых условиях в пользу государства и народа? :))
В 17 главе посмеялась современному сленгу, мало понятному любому иностранцу. Не вполне уверена, что в те времена такой использовали, но настроение подняли:)
Последняя глава очень тронула.
Немец и русский «обнимались и плакали, вспоминая своих павших товарищей.. и кляли войну и Гитлера»
Надо было мне прежде прочитать предисловие «Как закалялся Шталь» и др. по порядку. А то сначала кое-где запуталась немного в тексте с датами и прямой речью, не сразу поняла, где были выдержки из дневника.
Если выложить отдельно по главам, читателю будет легче и рецензии можно будет писать после каждой главы.
А так, язык лёгкий, читала с удовольствием
Успехов Александр
Олеся Лес 10.02.2021 14:45 • Заявить о нарушении
Об активном немецком участии в Советской экономике в послереволюционные годы я не читала, но после прочтения Вашего рассказа захотелось узнать побольше про иностранные коммерческие предприятия (концессии) с 20-ых г., ещё при Ленине для привлечения иностранных инвестиций для восстановления экономики.
Вообще это интересная тема, как в 17-ом году в РСФСР конфисковали всё имущество и бизнес у иностранных и своих буржуев (заводы, фабрики и тд) и после «разрухи» и гражданской войны новое правительство пыталось восстановить экономику страны, в условиях бойкота России другими странами, привлекая тех же буржуев, но на других условиях. Интересно, что получится, если опять у наших новых буржуев всё конфисковать и дать им поуправлять на новых условиях в пользу государства и народа? :))
В 17 главе посмеялась современному сленгу, мало понятному любому иностранцу. Не вполне уверена, что в те времена такой использовали, но настроение подняли:)
Последняя глава очень тронула.
Немец и русский «обнимались и плакали, вспоминая своих павших товарищей.. и кляли войну и Гитлера»
Надо было мне прежде прочитать предисловие «Как закалялся Шталь» и др. по порядку. А то сначала кое-где запуталась немного в тексте с датами и прямой речью, не сразу поняла, где были выдержки из дневника.
Если выложить отдельно по главам, читателю будет легче и рецензии можно будет писать после каждой главы.
А так, язык лёгкий, читала с удовольствием
Успехов Александр
Олеся Лес 10.02.2021 14:45 • Заявить о нарушении
спасибо за терпение и отклик!
вот и я тоже никак не могу определиться, а посему так и существует два варианта. Целиком все вместе и раздельно по 10 глав современность и отдельно олитературенные страницы из дневника. Оригинал куда-то исчез(электронная версия), перебирать лень, а определить где мой вымысел сходу уже не смогу. Сцена с двумя ветеранами(нашим и немцем) отдельная история. Я и подзабыл её. Перечитаю, может её надо подработать. Вообще, если бы не корона, то к юбилею Победы могла бы получиться сильная документальная история. Но сколько воды утекло...
Что касается ностальгического туризма 90-х это забавная тема. Братались с немцами наши ветераны и целовались в засос. Казалось так будет теперь всегда. Был даже "Пилотный регион", всем нам тут обещали шенгенские Райзе-Паспорта.
Ну а 17 глава как глава... Я еще и не так мог загнуть. Правда "идёт" и "идиот" сильно задалбывало объяснять, что это разные слова. Хотя, может этот пассаж я и пропустил в своей повести. Надо перечитать, может еще что всплывёт.
Предложение "отобрать и победить" действительно хорошее. В конце-концов гордится же правительство "бескровной" приватизацией 90-х. Вот вам и выход из Корона-Кризиса...
Александр Феликс 10.02.2021 17:16 Заявить о нарушении
вот и я тоже никак не могу определиться, а посему так и существует два варианта. Целиком все вместе и раздельно по 10 глав современность и отдельно олитературенные страницы из дневника. Оригинал куда-то исчез(электронная версия), перебирать лень, а определить где мой вымысел сходу уже не смогу. Сцена с двумя ветеранами(нашим и немцем) отдельная история. Я и подзабыл её. Перечитаю, может её надо подработать. Вообще, если бы не корона, то к юбилею Победы могла бы получиться сильная документальная история. Но сколько воды утекло...
Что касается ностальгического туризма 90-х это забавная тема. Братались с немцами наши ветераны и целовались в засос. Казалось так будет теперь всегда. Был даже "Пилотный регион", всем нам тут обещали шенгенские Райзе-Паспорта.
Ну а 17 глава как глава... Я еще и не так мог загнуть. Правда "идёт" и "идиот" сильно задалбывало объяснять, что это разные слова. Хотя, может этот пассаж я и пропустил в своей повести. Надо перечитать, может еще что всплывёт.
Предложение "отобрать и победить" действительно хорошее. В конце-концов гордится же правительство "бескровной" приватизацией 90-х. Вот вам и выход из Корона-Кризиса...
Александр Феликс 10.02.2021 17:16 Заявить о нарушении
Вы для начала опубликуйте этот текст по главам. В начале предисловие, где коротко описано о чём речь. Кажется оно у Вас уже есть в другом тексте. А потом мелочи можно откорректировать. Пометить, если из дневника, даты добавить...
Другой вариант я еще не прочитала.
Олеся Лес 10.02.2021 19:46 Заявить о нарушении
Другой вариант я еще не прочитала.
Олеся Лес 10.02.2021 19:46 Заявить о нарушении