Пот

...он смотрел на неё и не мог поверить своему сердцу: оно больше не ёрзало, не горячилось, разливало спокойную кровь по всему телу.
Он стоял перед крутым спуском, ведущим к речке, и не боялся его, как прежде, в детстве. Ноги сами повели его вниз, и он начал спускаться; с горки посыпался песок, оголивший пучки кое-как проросшей травы. Осознав, что бесшумно уже не спуститься, он преодолел опасный отрезок пути и побежал... Когда была исчерпана инерция склона, он остановился, чтобы немного отдышаться. Свежий воздух обволакивал его ноздри, изо рта шёл мягкий пар. Сорвав жёлтый, немного пыльный колосок, он обернулся: она шла за ним и словно повторяла его движения. Впереди виднелась узкая тропинка, которую с двух сторон облегал ночной и сказочный лес.
На расчищенном подходе к реке он услышал шорох в кустах. На секунду в его сознании задержалась мысль о возможной опасности, но тотчас же испарилась: он улыбнулся, представив себе одиноко блуждающего маленького котёнка, или зелёненького кузнечика, или лягушку... Даже обнаружив в кустах льва, он бы не шелохнулся, не перестал бы улыбаться. Ему не хотелось рыться в кустах; отогнав мрачные мысли, он посмотрел в сторону берега.
В воде преломлялось сияние жёлтых, ледяных, белоснежных звёзд; ветер шептал свои заклинания, чарующие гладь холодной воды, смешивающие краски природы. На другом берегу ива свесила жидкие кудри, щекотавшие речку. Август догорал - лето задыхалось, и в этом было что-то по-детски наивное и милое, что-то очень маленькое, что можно было положить в карман. Ему хотелось обнять всё это, бескрайнее и земное, к каждому стволу прикоснуться начинавшими зябнуть губами... Поэтому он обнял её, и впервые за долгое время почувствовал себя по-настоящему счастливым.
На том и закончилось маленькое, летнее приключение Паши. Тяжело было подниматься; на вершине его охватило безмолвие. И как чудесно было вновь спуститься, ощутить, как человека обдувают тысячи разных ветров, гонимых волей судьбы со всех концов света… Здесь-то и можно подождать чего-то по-настоящему великого, ради чего и стоит жить.
 
I
Лето - особенная пора для молодого человека. Для школьников и студентов - это каникулы, поздний подъем, бессонные ночи. Для людей уже трудящихся - это долгожданный отпуск, поездка на море, пляж и курортный роман. Для тех и других лето - это горячий асфальт, обжигающий спонтанно босые ступни, прохладительные напитки той или иной степени крепости, режущие глаз просторы голубого безоблачного неба и, конечно, девушки, особенно прекрасные в эту пору. Короткие юбки, тонкие ситцевые платья, босоножки, маечки, сарафаны - всё, так горячо любимое парнями, совершенно естественным образом достаётся из шкафа и становится необходимым атрибутом любой летней прогулки; невозможно оторваться от блеска гладких плеч и тонких ножек, отражающих приятно пахнущий свет.
В самом начале этой поры под крышей террасы летнего кафе Павел смаковал каждый глоток утреннего кофе. На его столике лежала раскрытая книга, с устремлённым вверх переплётом: она очень походила на своего хозяина - тот заложил руки за голову, вытянул ноги и получал наслаждение от всего происходящего вокруг. Мимо них пролетали лица, весёлые, украшенные белоснежными улыбками; официанты скользили по всему ресторану, разносили свежевыжатые соки и мороженое. За столиком, стоящим в дальнем углу террасы, сидела красивая пара: мужчина лет тридцати, с густой вьющейся бородой, угощал совсем молоденькую блондиночку. Он держал руку на спинке её стула, что-то шептал ей на ушко, и в ответ она смущённо похихикивала, отвлекаясь от своего десерта. Большой и красивый нос невольно тянулся к аромату её свежих русых волос, словно стремясь в них утонуть. Когда с десертом было покончено, она повернулась к мужчине; в его неподвижных глазах, полуспрятанных за коричневыми линзами, читалось какое-то странное ожидание. Что-то нежное и коротенькое сорвалось с губ блондиночки, явно удовлетворившее ожидание её партнёра, и тут же растворилось в свежем утреннем воздухе. Павлу, наблюдавшему за ними, казалось, что он отчётливо слышал момент поцелуя.
-Ая-яй, как... - он сделал паузу, пытаясь найти подходящее слово, -...хорошо. Да, хорошо...
Ему тоже захотелось чего-то воздушного, идеально подходящего для утра первого летнего дня. Он допил свой кофе, положил закладку на первых страницах книги и вышел из кафе.
Павел гулял, вглядывался в лица прохожих: среди них ему хотелось увидеть хоть одно подмигивавшее знакомое лицо. Он вдоль и поперёк исходил центральную часть города, наведывался в кафе, также заказывая чашечку кофе, читал там книжку и часто оглядывался.
Паше хотелось приключений, которые, как известно, едва ли можно спланировать. Они сами находят своих героев, подрывая обычное течение жизни.
Розовый купол накрыл крыши пустоватых домов, своим свечением выманивавший людей на улицу. Во дворах играла музыка, из баров доносились восторженные крики и звон бокалов, у входа в кинотеатр огромной гусеницей растянулась шумная очередь. Павел чувствовал себя немного лишним в этой суете, но знал, что преодолев невидимый внутренний барьер, он станет частью этого большого и красивого мира. Он получал удовольствие от одной только мысли о чём-то новом: всё шевелилось и ёрзало в области живота.
Когда на улице зажглись фонари, Павел был уже дома. На стенах комнаты кирпичного оттенка прыгал свет от настольной лампы, склонившейся перед страницами тяжёлой книги. Занавесок в комнате не было, и в окне мелькали фары проезжающих машин. Павлу было уютно и хорошо; он сидел за столом и поглаживал себя по волосатой груди, представляя рядом с собой горячее тело той блондиночки из кафе. Он страстно погрузился в чтение, и отвлекала его только густая чёлка, время от времени падавшая на его слипавшиеся глаза. Во втором часу ночи его тревога окончательно растворилась в бое настенных часов.
 
II
Размеренно проходили первые дни лета. Павел ходил в кафе, кино, много времени проводил на набережной за книгой, и всё не решался с кем-нибудь познакомится.
- Не умею я... А случай обязательно подвернётся, - рассуждал он.
Воздух нагревался, и девушки позволяли себе всё более и более откровенные обёртки, что не могло не горячить Павла: он чувствовал, как внутренний жар сливается с солнечным теплом, испарениями человеческого пота, духотой асфальтового одеяла. Из-за этого ему приходилось постоянно умываться холодной водой, чтобы хоть немного сбить красноту лица.
Павел мог и расплавиться в самом себе, как восковая свеча, брошенная на произвол судьбы, если бы не случай, которого он так ждал.
Телефонный звонок прервал мелодию ночного сопения. Павел немного поморщился от света шумящего телевизора, нащупал телефон, ответил на звонок и промычал : "Алллоо..."
- Алло, Паша? Разбудил тебя что ли? - голос собеседника был бодр и свеж.
- Агггаа, - промычал Павел.
- Тебе сорок лет что ли? По ночам дрыхнешь?
- Не сорок... - Павел пытался собраться с мыслями и что-то внятно ответить.
- Короче, слушай сюда. Завтра у меня день рождения, у себя народ хочу собрать. Ты придёшь?
- Завтра? Я думал, что в июле...
- Думать меньше надо. Приходи, если планов нет. Будут тёлки, пиво, всё по-людски. Адрес ты помнишь?
- Помню, конечно... Хорошо, хорошо... спасибо, Вань... Я...приду, обязательно... приду...
- Давай, кости разминай. Конец связи.
Улыбка пробежала по мятому лицу Павла. Он заложил руки за голову и любовался грязным неотделанным потолком, словно это было тёплое и звёздное небо.
Совсем недолго он тешил себя фантазиями о новом дне, жадно впиваясь в пожелтевшие страницы книги, после чего заснул императорским сном...
Накануне праздничной вечеринки Павел ничем не хотел заниматься . Слоняться по улицам ему было скучно, да и не нужно; солнце уже вошло во вкус, и днём было невыносимо жарко. Он заперся в комнате с бутылкой прохладной воды, пытался сконцентрироваться на чтении, но мысль уводила его в глубокие дебри фантазии. Павел прокручивал в голове и возможные сценарии грядущего дня, и вспоминал тот самый воздушный поцелуй в кафе, дразнящий своим волшебством, своей тайной природой... Только под вечер ему удалось обуздать это волнение.
Он специально пришёл несколько позже, чтобы не испытывать лишней неловкости при общении с другими трезвыми гостями. Павел уже слышал преломляющуюся мелодию знакомой песни, обрывки фраз, топот ног и звон столовых приборов. Он сделал глубокий вдох, как будто готовился к погружению в воду. Наконец решился и постучал в дверь.
За открывшейся дверью вырос высокий, статный человек, с сигаретой за ухом и умным лицом. Иван был рад вновь прибывшему гостю, он схватил его за локоть и затащил в пучину водоворота своего праздника. Павел немного смущённо улыбнулся в ответ, слегка дрожавшей рукой протянул подарок - бутылку виски. Они приобнялись, обменялись парой реплик:
-Давай, на кухню иди, а то бухла скоро не останется...
-Ну и тусня у тебя...
Павел поздоровался со всеми гостями и сел за стол.
Некоторое время он присматривался к публике, смакуя свой подарочный виски, развалившись на мягкой и удобной софе. Многие парни уже были заняты лучшими девушками, и Павлу не хотелось присоединяться к компании, играть роль одинокого неудачника.
Сквозь рассеивающуюся толпу Павел разглядел девушку, невысокую, с кудрявыми светлыми волосами. Она сидела на диване одна, поджав под себя тонкие ножки, облаченные в прозрачные колготки. В её руке душился бокал красного вина. Чёрное платье резонировало с цветом её воздушных волос, и в глаза бросалась каждая деталь её красивого сухого лица. Она повернула голову, и тут их взгляды пересеклись. Сначала Паша немного смутился, но девушка изобразила на лице мягкую и лёгкую улыбку, обозначавшую ненавязчивое отношение ко всему вокруг, в том числе и к самому Павлу, и так же ненавязчиво улыбнулась, схватив в глазах Павла нужную ей эмоцию. Девушка была необыкновенно спокойна и даже немного бледна, что выделяло её среди краснощёких, пьяно-весёлых людей. Павел сделал контрольный глоток виски, резкий выдох и подсел к ней.
- Ты не против...
Он не успел выговорить нужное слово, так как почувствовал, что его тела касается её маленькая гладкая ножка. Сердце забилось, и кровавые пятна проступили на его лице. Павел подвинулся в сторону.
- Познакомиться? Нет, конечно, - ответила она, словно не заметив его смущения.
- В таком случае, я Павел, - он протянул руку.
-Маша, - она нежно пожала предложенную руку, - очень приятно.
- Почему ты одна? Тебе скучно?
Диалог развивался в правильном ключе, в непринужденной обстановке. У неё было это особенное женское чутье, в ней жил тот самый человечек, который брал ответственность на себя и дёргал за ниточки, так что Маша выдавала именно то, что было нужно: когда Павел шутил - Маша смеялась, когда Павел рассуждал - Маша или подхватывала его мысль, или многозначительно молчала.
Вечерело, и в темноте им становилось лучше. Они курили на балконе, смотрели на небо и делились своими мечтами и прочими пустыми вещами, о которых так любят говорить молодые люди. 
- Я бы очень хотела узнать, что там... - она показала пальцем на луну и посмотрела на Павла, прикусив нижнюю губу и привстав на носочки.
- Давай покажу, - ответил Павел и посадил её на шею.
- Пусти, пусти, мерзавец... - она смеялась и дрыгала ножками.
Павел еще немного покривлялся и, взяв её под мышки, опустил на пол. Воспользовавшись моментом, он скользящим движением положил свою руку на её талию. Маша почувствовала это продолжительное и тёплое касание, повернула к своему собеседнику голову, поймала его взгляд, жадно-нежный. Она примерила его губы на своих, и ментально сообщила ему : "Да, ты можешь". Павел недолго колебался, рассматривал её застывшие веснушки, слово переспрашивал: "Точно, могу? Я тебя правильно понял?"
Он понял правильно. Они прочитали на лицах друг друга немое желание. Её губы дышали теплом, разливавшимся по рельефным венам молодого человека. Руки Павла кольцом сомкнулись вокруг тонкого, хрупкого стана девушки и стянули тела невидимой бечёвкой. Сияние луны растворило в себе этот воздушный летний поцелуй.
 
III
Единственное, что есть неудобного в таком очаровательном времени года, как лето - это ранние рассветы. Стоит только открыть глаза, а солнце уже разогрето и вовсю освещает заспанные улицы города. Лучики, не находящие препятствий в виде облаков, разливаются по всему небосводу, образуя одну светящуюся грань.
Проснувшись, Павел обнаружил себя под одним одеялом с кудрявым существом. Левая рука утонула в этих русых кудрях, и Павел мог разглядеть лишь кончики своих пальцев, выглядывавшие из-за дальнего плеча девушки. Перед сном или во сне Мария закинула на него свою безупречно нежную ножку, которую, казалось, можно было легко поранить грубой кожей молодого человека. В Паше играла кровь, бурлила, разливалась по стенкам прочных вен, и он улыбнулся сам себе, вперив взгляд в незнакомый потолок.
Он оглянулся, и всё в комнате лежало на своих местах: на полу, под правой его рукой, стояла бутылка вина, горизонт кровати был завален одеждой, на столе было аккуратно сложено содержимое его карманов, и радовали глаз элементы дамского туалета. Павел стал аккуратно разрушать хрупкую конструкцию, сложенную из двух молодых тел, стараясь не допустить пробуждения ещё спящего. Он вытягивал руку из-под тяжёлой и все еще хмельной головы, отодвигал гладкую ножку, словно солдат, оказавшийся в здании с растяжкой на каждом шагу. Взрыва не произошло; он оделся и на цыпочках пошёл на кухню.
Оказалось, что все, кроме Ивана, ещё спали. Хозяин квартиры, закинув ногу на ногу, курил и пил утренний кофе на тёплом балконе.
-А вот и герой вечера, - ухмыльнулся он, когда Павел зашёл на балкон, - как всё прошло?
-Насколько я помню, неплохо… 
-Неплохо? Да ты самую сочную себе забрал!
-А ты думал, что делиться стану? 
Друзья шутили, издевались друг над другом, и дыхание свежего ветра приносило с собой ощущение момента, оседавшее на их лицах. Павел не побрезгал чашечкой кофе, но всё же решил более не оставаться, желая оставить всё как есть. Он ещё раз вошёл в комнату, чтобы забрать свои вещи и взглянуть на спящую девушку. Она лежала на том же месте, словно из пазла вытащили одну деталь, которая уже собиралась сбежать. Довольный её крепким сном, он накинул рубашку и отправился на прогулку.   
Картина города рассыпалась на отдельные миниатюры, так что сложно было положить глаз на что-то одно. Люди спешили, задевали друг друга кожаными портфелями и сумками, завтракали в кафе, с самого утра шли с пакетами из магазинов. Павел заметил, как мужчина, лет сорока, с важной лысиной и в очках с квадратной оправой, обронил кошелёк, сунув его мимо кармана. Паша поднял кошелёк и догнал мужчину. Взрослый растяпа минуты две благодарил героя и энергично жал ему руку, предлагая небольшое вознаграждение. Павел не без довольства собой всё же сумел отказаться. Жизнь, такая разная и очаровательная во всех своих проявлениях, выходила из-за кулис табачной дымки и представала во всей своей красе.
Прогулявшись по набережной и проветрив свои несчастные лёгкие, Паша всё же решил пойти домой. Ему захотелось запереться дома, где есть холодный душ и его книга, тишина и уют, в которых можно расслабиться и подумать. Он думал и о Маше, о её чудесном теле, и мысли эти смешивались с лёгкой тревогой; Павлу нетрудно было их прогнать, но его интересовала природа этих мыслей, противоречащая действительности. 
Холодный душ многое прояснил; вернулось прежнее удовлетворение, с ощущением которого Павел проснулся. Его щёки были розоваты, по вискам стекали капли воды, и он ухмыльнулся своему отражению в зеркале, вышел из ванной и принялся за книгу.
После нескольких часов монотонного чтения ему стало грустно; слова прыгали по странице, но никак не собирались в предложения, не имели никакого смысла. Павел пытался продраться сквозь причудливые авторские замыслы, пытался отвлечь себя от посторонних явлений. Он запер окно, проводившее в его комнату шум улицы, но через полчаса стало душно и пришлось снова его открывать. Кофе также не давало никакого результата. Книга ему не поддавалась, и какая-то странная мыслишка упорно пыталась завладеть его умом. Взгляд Павла притягивал одиноко лежавший на столе телефон, сквозь чёрное молчание которого проявлялся силуэт Марии, образы будущей счастливой жизни. Искушение овладело его сердцем, расшевелило загадочно работавшие механизмы его тела, и он решился.
-Алло… - Павлу хотелось придать уверенность своему голосу, но лёгкая дрожь закралась в его звучание.
-Алло, кто это? - Мария, видимо, принимала ванну, так как слышен был плеск горячей воды.
-Я извиниться хотел вообще…
-За что? - спросила Маша после небольшой паузы.
-Ну, вообще за всё… За то, что ушёл по-английски… Да я же и не знаю, что у тебя в голове.
-Всё в порядке, правда. Спасибо.
-Хорошо…
Павел замолчал. Видимо, ему нужно было собрать мысли в слова.
-Ты что-то ещё хочешь сказать... - Маша интонационно дала понять, что это вопрос.
-Да… Ты, в общем, не хочешь ещё как-нибудь встретиться?
-Я не против.
-В воскресенье?
-Лучше в пятницу.
-Кафе?
-Легко.
Разговор был окончен. Павел выдохнул, положил телефон на стол и закинул руки за голову. Он снова улыбался, и в его улыбке появлялась какая-то новая, особенная черта. С чувством внутренней гордости и нетерпения он лёг спать.
 
IV
Не бывает дыма без огня. Человек что-говорит, потому что о чем-то думает; человек что-то делает, потому что чего-то хочет. Крепка эта связь внутреннего и внешнего, и порой не только в общей манере поведения, но и в отдельных жестах можно разглядеть истинные человеческие порывы. Каждый в той или иной мере, которая зависит от силы обстоятельств, выстраивает вокруг себя железный каркас, готовый исполнять приказы центрального управления этого механизма.  Опытный человек обращается к другому, минуя эти преграды; неопытный же впутывается в нити, плетущиеся по манию железной руки, принимает правила игры, по которым он заведомо может называться проигравшим.
Павел и Мария сидели под крышей террасы летнего кафе, болтали о чем-то, о чем обычно болтают молодые люди, красивые и свободные.  Павел сидел вполоборота; маркий стеклянный бокал, наполненный вечерней прохладой, словно прилипал к его руке. Он курил, вальяжно закинув локоть на лакированную спинку стула, и выдыхал дым через уголок рта, дальний от Марии. Ветер шептал свои молитвы, и деревья, высаженные в ряд, покачиванием своих верхушек уповали на них; и только человеческая гордость отражала эти порывы волнующим молчанием.
Пустое, беззвездное небо накрывало крыши домов. Ему были совершенно безразличны пьяные разговоры, ведущиеся в шумных ресторанных залах; с усмешкой оно следило за действием спиртного, медлительно отравляющего молодую и буйную кровь.
Павел делился с Марией своим впечатлением о прочитанной книге; это обстоятельство стало серьезным оружием в развенчивании скромности девушки. Он много острил, бросался впечатляющими цитатами, критиковал авторский слог, что в результате не могло остаться без внимания Маши. Она поддерживала разговор, но выступала скорее в роли статиста, вопросами наводящего героя на развитие мысли. Время от времени шум вечернего города вплетался в их речь, словно пытался что-то сказать, и они молчали, потупив глаза в тарелки, с застывшей улыбкой на лице. Растягивая бутылку вина, они синхронно приближались к моменту, когда обоим будет достаточно легко и хорошо. Павел, покрывшийся пятнистыми ожогами, часто прикладывал к горящим щекам холодный бокал; но кровь бурлила, кипела, и невозможно было остановить этот естественно-природный процесс. Когда с ужином было покончено, Павел, мило улыбнувшись официанту, над которым он ощущал явное превосходство, расплатился и помог Маше надеть ее легкую кожаную курточку.  Молодые люди вышли в город и, глубоко выдохнув, окунулись в его ночную жизнь.
-Ты любишь стихи? - задумчиво спросил он, заложив руки в карманы.
-Да, мне нравятся стихи... Но я их не очень понимаю.
-Их не нужно понимать... Точнее, не всегда нужно. Их надо переживать, ими надо жить.
 Павел вскинул голову к небу, пропустил через раздутые ноздри волны легкого воздуха.
- У Блока есть строчки:
“Пускай я умру под забором, как пёс,
Пусть жизнь меня в землю втоптала, —
Я верю: то Бог меня снегом занёс,
То вьюга меня целовала!”
-Красивые строчки, - Мария не отводила глаз от кривящегося в воздухе желтого диска.
-Потому что вымученные...
Девушка промолчала, намекая таким образом на желание сменить тему разговора.
Брусчатая набережная сводила их ноги, заставляла подпрыгивать на тяжелых округлых камнях. Под светом фонарей курилась дорожная пыль. Стоял уже поздний вечер, и стоило отойти от места скопления различных развлекательных заведений, как человек оказывался в другом мире, в какой-то неестественной тишине.
-Паш, я замерзла, - Мария наиграно опустила кончики своих нежных губ.
-Хочешь, чтобы я тебя проводил?
-Давай.
-Выпьем по дороге?
Маша задумалась и тихо ответила:
-Можем у меня выпить. Завалялась дома бутылка чего-то там.
-К вашим услугам!
Павел изобразил что-то джентльменское, и это очень развеселило его спутницу. В порыве смеха она хлопнула его по спине, показав таким образом направление к своему дому; они свернули в переулок.
Новая точка маршрута стояла на небольшом возвышении, и инерция склона подламывала тяжелые ноги молодых людей. Особенно доставалось Марии, решившей надеть красные лакированные лодочки: Павел подавал ей руку, когда встречался недружелюбный участок пути. Лишь звон ее каблуков разрушал царившую в округе тишину.
Что-то изменилось в их поведении: Маша смеялась, но реже, будто бы ввиду чистой формальности; Павел же скорее посмеивался. Смущение сковывало их движения, и они неосознанно ускоряли шаг.
Съемная квартира Маши была обставлена скромно и безвкусно: за стеклом стеллажа были заточены ее нелепые детские фотографии. На одной из них стояла девочка в костюме феи, на лице которой растекалась улыбка непонимания. Павел посмотрел на фотографию, керамические фигурки животных, несколько сувениров, привезенных с моря, ухмыльнулся и пошел на кухню, где хозяйка шумела и накрывала на стол.
-За молодость! - предложил тост Павел.
-И за любовь, - добавила Маша и протянула руку с наполненным густо-красной жидкостью сосудом.
Бокалы встретились; раздался чинный звон, утонувший в сказочно-пустынном летнем небе. Молодые люди пили, улыбались друг другу и сами себе, рассказывали веселые и грустные истории из собственной жизни. Иногда они просто молчали, переливая вино в бокале; Павел оглядывал кухню, еще плохо изученную.
-Извини, где у тебя уборная? - с наигранной уверенностью спросил Павел.
-Пойдем покажу.
Павел зашел в хорошо освещенную комнату. Увидев в зеркале свое отражение, он плеснул в лицо холодной водой, старательно растер ее по грубоватой коже. Тяжелая стена не пропускала звуков, и он находился наедине с самим собой, погруженный в свои мысли.
-Фух, давай... Ты все можешь, - пронеслось в его голове.
Павел, словно готовящийся к прыжку парашютист, набрался храбрости и надавил на роковую ручку двери.
Мария сидела на том же месте, и это слегка подбадривало Пашу. Она что-то смотрела в телефоне, поджав одну ногу под себя; выглядывавшая из-под платья ляжка ускорила сердцебиение молодого человека. Почувствовав, что к горлу подступает ком, он сглотнул невовремя подошедшее скопление слюны и сел на стул напротив. Их взгляды пересеклись; Паше казалось, что его сердце наполняло своей нервной мелодией всю комнату, будто все остальное молчало и вслушивалось в такт, пыталось поймать на ложной ноте. Павел приблизился к девушке и нежно положил свои руки на её шею, окунув пальцы в мягкую и теплую массу волос. Он медленно притягивал её к себе; голубые зрачки девушки тонули в собственном блеске и время от времени опускались на грубоватую линию его губ. Павел уже чувствовал её теплое прерывистое дыхание; Маша же была готова им поделиться. Скорость приближения делала своё дело.
Молодые люди чувствовали возбуждение, и каждое следующее их движение крепчало, становилось уверенней. Павел, немного дрожа, посадил девушку к себе на колени, локтем задел одиноко стоявшую на столе бутылку вина. Окровавленные осколки попадали на гладкую поверхность ламинированного пола; ни он, ни она не придали этому значения. Дыхание Марии учащалось и переходило в негромкое постанывание. За Пашиной спиной вскипел чайник, заявив об этом несуразным криком; Павел встал и, не отпуская от себя мягкое тело, кое-как нащупал конфорку. Чайник немного пошипел, словно ругаясь на нежелание людей пить чай, но все же почти сразу замолчал.
Люди, не желавшие пить чай, но желавшие провалиться всему свету, медленно перемещались в спальню, не выпуская друг друга из крепких объятий. Кружась в демоническом танце, они упали на жесткий диван, стали небрежно снимать друг с друга одежду. Павел жадно впился в девушку своим взглядом, словно перед ним лежала книга, и он хотел как можно скорее узнать её содержание, рассеять туман, окутавший страницы воображением пьяного волшебника. От былой нежности не осталось и следа: звериная, грубая сила владела сознанием Павла. Сгорбленная лампа неумело отбрасывала желтый свет на обнаженные тела, и книга, лежавшая на столе, с ревностью наблюдала за танцем прыгавших по стене теней...
V
Стоял жаркий июльский день. Все в городе молило хотя бы о капле дождя, но небо было ослепительно чистым, плескалось в солнечной лазури. По тротуарам бегали толстенькие мужчинки, на ходу промакивали платочком мыльные и красные лица; они семенили в обход выбравшихся на моцион девушек, которые и в такое пекло были неестественно привлекательны. Тонкая, нежная женская кожа - сущая загадка природы; солнышко не прожигает ее, не оставляет уродливых шрамов, но делится с этой материей своей энергией, растекающейся под ее складками; чем жарче, тем приятнее в девушках разливается тепло.
Павел вместе с Марией прогуливались по оживленному бульвару. Оба были в темных очках, Маша светилась в коротеньком ситцевом платье и тонкой вязаной шляпке. Было шумно, и в этом шуме чувствовалась какая-то праздность, от которой Паше было слегка не по себе.
Все было хорошо. По крайней мере, он пытался себя в этом убедить; но что-то постоянно цепляло его внимание, и раздражение захватывало дух. Вот пройдет мороженщик, и Павел обдаст его презрительным взглядом; вот заплачут дети, и мама неловко попытается их успокоить, крикнет что-то своему ленивому мужу - Павел отвернется; вот Мария скажет что-то неловкое, на что Паша промолчит, но подумает про себя ужасное.  Не мог себе этого объяснить Павел, да уже и не пытался.
Этот синдром появился в ту самую ночь, когда Паша остался ночевать у девушки. Тогда и опьянел он связью с этим нежным, милым существом; а что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Охваченный одной чувственностью, он говорил, что любит ее; эти слова обладали какой-то магической силой, разжигали в молодых людях огонь, единственно необходимый для поддержания человеческой жизни. На утро, любое воспоминание о прошедшей ночи обладало какой-то аурой, оболочкой неприкосновенности, как хороший и редкий сон. Чудными казались Павлу единичные поцелуи, слова, слетевшие с пылких уст, какие-то неуместные заигрывания, и от всего нового было хорошо на душе, но вместе с тем и возникали странные, мрачные вопросы.
Так и сейчас, в этот жаркий июльский день, молодой человек пытался отвлечь себя от посторонних мыслей, хотел хорошо провести время со своей возлюбленной. Они шли, держась за руки, поглядывая по сторонам, изучая странный внешний мир.
Маша рассказывала про какое-то платье, которое ей понравилось еще давно, и перечисляла целую тьму причин, мешавших ей его купить. Паша ощущал внутри безразличие ко всему, что так волновало его девушку. Выдавливая из себя слова, он пытался свести разговор к чему-то интересному, что немного бы наполнило смыслом общую атмосферу пустоты и безделья.
-Почитать сегодня надо… А то совсем себя запустил, - думал он.
Молодые люди проголодались, и потому направились в сторону ресторанных улочек. Они улыбались друг другу, все так же смеялись и шутили, но в поведении чувствовалось какая-то усталость, возникшая из-за излишнего доверия друг к другу: теперь не нужно было играть, и настоящие черты характера время от времени давали о себе знать.
Маша оказалась привередой: она не хотела идти в тот ресторан, в который они ходили в тот июньский вечер. Когда они проходили мимо, Паша увидел того самого мужчину лет тридцати; он был с другой девушкой, черненькой, фигуристой, с ярко-красными губами. Мужчина сбрил густую вьющуюся бородку, выглядел несколько моложе. Не изменился лишь его ястребиный взгляд: с еще большей жадностью, чем тогда, он смотрел на свою спутницу, опять чего-то ждал. Паша с удивлением рассматривал новую пару, и их взгляды пересеклись: мужчина, растянув по своему хитрому лицу коварную улыбку, подмигнул Паше. Этот жест был для юноши ударом молнии, на миг осветившим глухие просторы его души; отвращение овладело его сердцем, и выходило наружу сквозь горячие раздутые ноздри. В тот момент он почувствовал себя обманутым, надутым, и ему стало стыдно за свое “ая-яй, как хорошо”, за день рождения Ивана, за то, что был сейчас с этой Марией.
Капли пота выступили на его лице, все тело было сковано приливом тепла: новая светлая рубашка тонула во внезапном чувстве стыда. После того столкновения с подонком в возрасте Христа, после того озарения Павел стал молчаливее, задумчивее, чем прежде. Под густым слоем шевелюры мучительно росла мысль, билась об стенки черепной коробки, и молодой человек был погружен в собственное несчастье.
Мария делала вид, что не замечает перемены в поведении Паши. Но она, конечно, все замечала; зачем нужны все эти странные вопросы, все эти неприятные разговоры? Лишнее внимание и порождает пожары. Ведь можно и пройти мимо этой маленькой искорки, которая вот-вот потухнет…
Но в душе Паши уже был пожар. И молчание являлось письменной распиской о выкосе всего леса.

VI
К середине августа жаркие дни уже были редкостью. Все чаще небо затягивало неприветливой серостью, сквозь которую просачивались холодные слезы лета. Да, лето плакало - оно кончалось! Прятались в шкафы и легкие красочные сарафаны, и босоножки: джинсы и ботинки после небольшого отпуска вновь выходили на смены. Ветер своим свистом извещал о наступлении осени.
Чем дольше Паша носил в себе свои переживания, тем он становился слабее. Поблекшие краски природы лишний раз привлекали его к себе, и он в гордом одиночестве выходил на улицу. Ушла куда-то безмятежность, ушел авантюризм, непонятно на что тратилась его энергия…
Каждое утро было приглашением на казнь. Он поздно ложился, потому что ничего не ждал от нового дня; поздно вставал, проклиная ревущий будильник. Он проклинал ревущий будильник, проклинал горящую по вечерам лампу, и одно за другим проносилось в его голове проклятия. Ничто так не занимало его, как самоанализ; он пытался вычитать из книг рецепт спасения от своего несчастья, пытался прочь убрать все мрачные мысли.
Прошла неделя с момента расставания Марии и Павла. Не обошлось без чувственных сцен: оно и понятно. Физическая близость крепко связывает людей - чисто физически. Чужое тело - это наркотик, употребление которого может загнать в гроб и вещество, и самого наркомана.
“Я тебя не люблю…” - конечно, это был обман. Он любил ее, любит сейчас и будет любить всегда - но любовь эта делала его несчастным. Не был счастлив он и теперь - но что с того? У него есть выбор, его совесть чиста… Пока он не видит тех отдаленных берегов, к которым понесут его волны судьбы - но дайте Павлу время, и он прозреет, обязательно прозреет!
Но пока что он слеп. Он слеп от разом нахлынувших воспоминаний о Марии, ее нежных руках, в которых ему так хотелось бы сейчас утонуть… И вот он сидит на лестничной клетке, несчастный, с бутылкой водки, согревающей его дрожащее тело. Павел внимательно следит за тлением сигареты, и все его чувства поглощены этим зрелищем. Похоже, что-то опять вспомнилось: он плачет, и вместе с ним плачет звонкая лестничная клетка.
Странно, что он не помнит ее голоса.

VII
Одолеваемый тоской, Павел уехал в деревню. Может, свежий деревенский воздух, отдающий сыростью, приведет его в чувство? 
Было три часа ночи, и Паша не спал. Он сидел у камина, вслушивался в этот уютный тихий треск; в комнате приятно пахло горящей древесиной. Павел дочитывал последние страницы книги и испытывал чувство, каждому знакомое: вот-вот закончится что-то великое, вот-вот откроется какая-то истина! И, удовлетворенный, человек ставит книгу на полку, думая, что бы еще почитать.
Павел закрыл книгу, и ему отчего-то стало грустно. Закончилась еще одна история, оборвалась линия жизни вымышленного героя, с которым ему было так уютно: теперь же эти события превратились в воспоминания, а настоящее стало пустым.
Он провел рукой по засаленным волосам, с которых тотчас посыпались блестящие снежинки перхоти. Зажег спичку, потушил, зажег другую…
-Хорошо, что книгу можно и перечитать… - подумал он и вышел на улицу.
Его обдало ночной прохладой. Он направился к реке, и за ним, перепрыгивая с фонаря на фонарь, мерно шагала его тень...

Эпилог.

На том и закончилось маленькое, летнее приключение Паши. Тяжело было подниматься; на вершине его охватило безмолвие. И как чудесно было вновь спуститься, ощутить, как человека обдувают тысячи разных ветров, гонимых волей судьбы со всех концов света… Здесь-то и можно подождать чего-то по-настоящему великого, ради чего и стоит жить.