34 Новый Порядок

Родина.

У каждого должен быть клочок мира, где ему хорошо. То место, куда стремится он сквозь все тучи и вихри, то место, где не чувствует он себя не нужным, где не колет тупой раскаленной иглой в сердце отчаяние. Это и есть Родина. Для нас с Лукой таким местом был Клуб. Родина встречала блудных сыновей двумя новостями. Койота похоронили позавчера. Никто не знает, но его кто - то застрелил прямо на улице. Это первая. И Саныч запил. Запил хорошо. Еще неделю назад. Это вторая новость.
 
Все парни напились на поминках в сопли. И не просыхают до сих пор. Вся охрана в данный момент терзает караоке песней про безвременно почившем, но неупокоеном зомби баскетболисте. И, если мы нормально держимся на ногах, то было бы очень мило с нашей стороны встать хотя бы на главный вход, а то шляются тут разные. Без билетов. Это предложение, поступившее от временно исполняющего босса Хряпы, мы гордо и нецензурно отвергли. Нам тоже хотелось в караоке!!!

Нас приняли как космонавтов, вернувшихся с орбитальной вахты. Все были рады, и никто не задал лишних вопросов. Нас накормили пиццей и напоили коньяком. Мы хором орали в микрофон - Ай-яй-яй-яй - убили негра!!! Ни за что, ни про что, суки, замочили!!! - И получалось так проникновенно. Мне кажется, у меня катились слезы. Лука тоже плакал. Потом мы еще что-то пели. Кажется, что - то из ночных снайперов. А потом грянули хором Группу Крови и Черного Ворона……………………

Прощай, Куба.

Саныч каждый день выпивал пару бутылок коньяка. В качестве аперитива. При его массе тела и лютом азиатском метаболизме и аппетите при этом он считался трезвым. Он спокойно общался с новым ментовским начальством и бешено гонял свой геленваген в этом состоянии. Но иногда Саныч запивал. И это было страшно.
 
Вот и сейчас, в грязной майке и семейных труселях он сидел один в своей каптерке. Когда я открыл дверь и просунул голову в темную коморку он медленно поднял макаров и тщательно прицелился точно мне между глаз. Он был пьян в черный дым, но навык не пропьешь. Либо ты умеешь стрелять, либо нет. И Бивень из тех, кто умеет. Спуск выбрал, щелкнул боек.

- Сука, Бабай, ты везучий. Я просчитался. Думал еще патрон остался.

- Как поживаешь, команданте? - Я поставил второй стул и сел напротив. Это он врет. Пустой пистолет встает на задержку с раззявленным затвором, не заметит не возможно. Пугает, или шутит, что в принципе одно и то же.

- Как дела, команданте? – Спросил я, чтобы что-то спросить. – Как поживаешь?

- Как поживаю?! - Бивень рассеяно пожал плечами, выкинул магазин в широкую ладонь, положил пистолет на стол. Там же на столе взял пачку патронов, разорвал картон зубами и вытряхнул на ладонь полтора десятка маслянистых желтых патронов. - Нормально я поживаю. Регулярно и с удовольствием поживаю. Сам в ахуе, как я поживаю. - Саныч явно был не в духе. Да и с чего ему быть в духе?
 
Каптерка сильно изменись с тех пор как я там был. Она была разгромлена. По полу, как по палубе пиратского фрегата перекатывались пустые бутылки и гильзы. Всюду был разор. Даже чайник кто - то разбил о стену. По полу рассыпаны осколки большого зеркала. Многие осколки в крови. Видимо пьяному Бивню нравилось плясать босому на битом стекле. А может быть, он допился до того, что в зеркалах отражалось непереносимое.

Но, главное, с подоконника исчезли книга, их место занял пулемет Дегтярева. Такой, с диском, как в фильмах про войну. И, как в фильмах, рядом лежали несколько запасных дисков. Подоконник был мал пулемету, поэтому он, упертый прикладом в подоконник, закрывал собою окно. Ученический стол, накрытый скатертью, бывшей, когда-то кубинским флагом напоминал гроб погибшего борца за свободу. Видимо для Саныча прошло время поиска пути по книгам, и пришло время идти вперед. И Дегтярев тут ему был в помощь.
 
Саныч долго искал тару на заваленном пепельницами, тарелками и разорванными бумагами столе нашел кофейную кружку с гербом рухнувшей империи и щедро булькнул мне из бутылки.

- Помянем. - протянул он мне кружку. Держал он её положив свою толстую лопату ладони сверху. В его руках кружка выглядела наперстком. Я молча выпил. - Ну и хватит с него. Помер Максим, да и хрен с ним. - Видимо на этом поминки по Койоту закончились.

- И что дальше? Какие действия?

- Херассе?! А ты теперь стал меня спрашивать?! - Зло и с сарказмом, больше напоминающем урчание хищника. - А как же инициатива на местах?

- Саныч, ну хорош уже. Ты знаешь, и я знаю, что это был самый безопасный вариант. Его бы все равно вычислили и раскрутили. В ОБНОНе всем язык развязывают. И на твои звезды им конкретно пофигу. Все бы уже в камере были. Мусора за своих не прощают.

- Вот поэтому ты и жив еще, сволочь. - Санычь снарядил магазин, загнал его в макаров и дернул затвор. Так он и сидел, в правой заряженный макар, в левой литровая бутылка водки. Или виски, или хрен его знает, что он там пил.

- А еще ты везучий. И это очень полезное качество. Я в молодости тоже везучий был.  И бабы меня любили. В 87 году на Кубе служил. Сидел в танке каждую ночь. Американцы ночами там на катерах шастали, а мы в танках, на берегу. В капонирах, с мешками с песком. Ну у них же пулеметы, вдруг они нам танк поцарапают. Но они все равно шлялись как у себя дома. Т 10 старая машина, и пока у нее башня поворачивается в одну сторону, они уже обратно пилят, только волны по воде. А из КПВТ ты в катер в принципе не попадешь. Но мы, за каким - то хреном все равно сидели ночами в танке, с задраенными по-боевому люками. А они, за тем же хреном, шастали туда - сюда на 40 узлах. Кругом пальмы, птицы, море, благодать неимоверная. Живи и радуйся. А у нас дураков другого дела нет, как в друг дружку целиться. Америкосы такие же дятлы. Но у них хоть с ветерком, а ты сидишь в комбезе поверх трусов и в шлемофоне. Потеешь, воняешь, старишься. А днем вокруг рай, и в этом раю у тебя пайка тройная и от кормежки такой в организме все соком наливается.  А кругом такие девки, разноцветные, жопастые, ногастые, офигительные. И я там завел себе одну. А может это она меня завела. Худющая, сучка, швабра на голове из черной проволоки, но сиськи во - Саныч сжал кулак, показывая размеры сисек, и просунул кончик большого пальца между средним и указательным. Это и правда напоминало сосок. - Главное черная и блестящая, как в солидоле вся. Верткая такая вся, как ящерица. Трахались по кустам да по закоулкам. У меня же койка в общаге в комнате на четверых. Из них три замполита и три стукача. Некуда культурно девушку отдохнуть. А я, как семиклассник. Подумаю про неё и стояк сразу. Вот всю ночь со стояком и сидел в танке. А утром в город, а она уже тут как тут. Любовь у нас была. Даже сейчас вспомнить приятно. Хламидиозом меня наградила, сучка. И не меня одного.

Саныч пристроил макаров себе под задницу. Взял из коробки на столе сигару, и еще одну протянул мне. Мы быстро наполнили помещение дымом. Бивень, напоминающий шамана в облаке воскурений, наполнил кофейную кружку алкоголем и протянул мне. Я выпил. Он пил из горла. Мы не чокались. Формально это все еще были поминки. Мы еще обращали внимание на формальности. Сладко затянувшись, он вдруг сменил тему.

- Я же верил всем этим ****ям. На всю катушку верил. И глазом бы не моргнув, сгорел бы к херам в танке под Парижем, или под Вашингтоном, или под безымянным поселком на высоте двести семьдесят три точка четыре. И всю бы роту свою там заставил бы гореть. Да фигали роту, дивизию бы спалил.  К растакой то, мать её, победе коммунизма. Нас же таких миллионы были. Коммунисты. Но оказалось не все коммунисты такие уж коммунисты. Я яйца поджаривал на броне в тропиках, а они зассали, пидорасы. Все, что от них требовалось - на месячишко переехать из своих шикарных подмосковных дач в такие же фешенебельные бомбоубежища под Москвой. С чадами и домочадцами. С массажистами и медсестрами, с кошками, с шлюхами и со знаменем. И люки за собой закрыть. И дать нам команду фас. И телефон из штепсея выдернуть.  А там мы бы всех в блин раскатали. Хули нам? Мы же непобедимая и легендарная, наше дело правое. Ну, или нас. Но это было бы по правде. Честно. Лоб в лоб, две непримиримые экономические формации раз и навсегда разрешили все вопросы. Но, не случилось. Зря нас промариновали и сами сдохли эти кремлевские мечтатели без стыда и совести. Два поколения в сортир спустили. А могли бы в войне спалить.

Бивень был очень пьян. Но язык его не заплетался. Речь была понятна. И мысль ясна. Вот только зачем он говорит все это именно мне? Хотя, может быть каждому, даже если он огромный и злой, хочется выдавить из души капельку правды. Капельку обиды на этот мир? Его несло. Глаза горели, морда пылала, седые кудри на груди промокли от пота.
 
- А этим, новым гандонам я вовсе не верил никогда. Ни в чем. Ни капли. Потому что эти новые на поверку, те же старые, только костюмы да тачки дороже. Да брешут не так гладко, ибо нет у них базисной доктрины вранья. Нет у них ни хера идеологии. Вот я им и не верил. И всерьез не принимал. Думал, играют детишки в новую власть. А зря.  Они, как оказалось, в натуре власть.

Вот за этих новых гандонов я свой батальон и спалил. Весь. Два раза. И не хрена не под Парижем. Ладно, хоть танковый батальон, а не мотострелковый. Меньше похоронок пришлось писать. У нас же гуманные времена. Кроме официального бланка от части, надо еще письмо родителям от замполита батальона. Вот я их и писал. По шаблону, который в штабе выдали. Могли бы и вовсе распечатать, с пробелом для имени, но считается, что гуманнее от руки. Я и сейчас текст помню. Дословно. Могу написать с закрытыми глазами и левой рукой, так насобачился. Только толку с этого? Кому легче? Пацану, который в танке два дня с перебитыми ногами кишки свои руками придерживал и подыхал? Матери? Замполиту? Вот и все у них, у новых, так. Через жопу и совершенно без толку. За то, типа, гуманно. Хера ли? Что может быть гуманее бросить свои танки в жилой город? Одно слово, гандоны. Так что я даже рад, что их всех теперь сожрут. Туда им и дорога.

- Погоди, Саныч? - мне показалось что мы, наконец, дошли до главного в разговоре. Хотелось ясности. - О чем ты? Кто их сожрет? И почему теперь?

Санычь окинул меня ехидным взглядом.

- Ты в новогоднюю ночь телевизор смотрел?

- Нет, а что?

- Сука, Бабай?! Как же я тебе завидую. Хорошо быть пофигистом. И идиотом тоже не плохо. То есть ты новостей не знаешь?

- Что, война? Или еще одна деноминация? Или что?

- Власть в стране сменилась, не в курсе?

-В стране?! В стране, это пофиг. В ОБОНе начальник не поменялся?

Бивень расхохотался. Громко и коротко.

- Теперь все поменяются. Теперь совсем кирдык. Эти новые похлеще тех новых будут.
 
- Да ладно, хрен редьки не толще. Поменяли одних гандонов на других. Процесс то тот же. От перемены гандонов боль в жопе не изменяется. Особенно похрен, тому в чью жопу меняют гандоны.  Нам то, команданте, не все ли по барабану? Кто бы там, в Кремле не сидел, у нас тут своя движуха. Как отправляли в столицу оброк, так и будем отправлять. Раньше соболями, потом чугуном, а вот теперь тоже найдут, где с лохов шкуру содрать. А скорее всего, нам, вернее вам мусорам, это и поручат. А мне, что ни поп, то и батька.

- Ишь ты, какой философ выискался?! Мелкобуржуазно мыслишь. Правильно, но в рамках своего узкого круга жизненных интересов. И даже не мелколавочно. Мелкий лавочник, он потому и мелкий лавочник, что есть у него своя лавочка. Мелкая, но своя. И вот за нее он и держится. Двумя руками держится за лавку и еще и жопой в нее вгрызся. Но у тебя никакой своей лавочки нет. Жилье съемное, рабочая сила вольнонаемная. Ты пролетарий. Но, поскольку по профессии твоей ты избегаешь коллективов, то никакой классовой лавочки у тебя тоже нет. Ты люмпен - топливо любой революции. И, чем черт не шутит, возможно скоро сгоришь. - Макаров снова тускло блеснул в его толстых пальцах.

Я чувствовал, что Саныч ведет меня к какому - то определенному выводу. И понятно, что он рано или поздно своего добьется. Трудно переспорить полтора центнера мяса, в котором бесследно растворилось полтора литра спиртного. Даже без пистолета.  А еще было понятно, что Саныч взял длинный разгон. Очень медленно, как разгоняются грузовики в горах, он приводил себя в состояние, в котором он, наконец, готов будет выпалить в меня какой - то своей неотразимой как двухпудовая гиря, истиной.

- Так мне, люмпену рынка нелегального креатива, моя работа нравится. Еще бы денег побольше, и был бы я счастлив и доволен. И мне глубоко и искренне похрену весь мировой пожар революций. Я лучше с пивом на диване, чем искать на задницу незабываемых приключений. Ну её, к лешему, Саныч, революцию. Это не наши игрушки. Это для очкариков. Давай лучше выпьем.

Алкоголя в крови мне хватало. Если честно, то только лютая опасная интрига, исходившая из распаленных недр, мозгов Бивня, была мне нестерпимо интересно. Я просто надеялся несколько раззадорить его. И преуспел в этом.

- Выпьем! За Родину!! - Саныч налил мне в кофейную кружку чуть не до половины.
 Все-таки непонятно, что такое мы пьем? Вроде не водка. И цвет другой, и запах, и, что удивительно, вкус совершенно не водочный. Так я и не догадался, что мы употребляем. Над моей головой грохнул выстрел, брови ожгло дымом. Внезапно. Я даже не увидел, как Саныч вытащил макарова из-под своей объемной задницы, да еще и левой рукой.

- Пиф-паф!!!- глупо пошутил Бивень. - Хотел посмотреть, какие у тебя глаза, когда тебе страшно. А тебе, сука, не страшно.

- Страшно, конечно, просто я отвлекся.

- Отвлекся!? Ты совсем охренел? Я тут тебе сижу, а ты отвлекся? Даже обидно. - Саныч явно симулировал обиду. Он старался вогнать себя в нервное напряжение, как перед трудным делом. Чтобы ярость вогнала лошадиную дозу адреналина в мозг. И это было чревато. Я не думал, что он собирается меня убить. Если он не принял этого решения на моей квартире, и не пристрелил сразу, значит я ему зачем - то нужен. И мне очень любопытно, зачем. Наверное, я вел себя наивно как Аркаша у проруби, где-то в глубине души я все еще надеялся на что - то интересное в моей жизни.
Только эти надежды плоскими камбалами ползали на самой черной и холодной глубине.

Саныч уперся срезом ствола мне в переносицу. Странно. Метал должен холодить кожу. Но дуло упертое в твой череп всегда кажется раскаленным. Потом уперся в мой взгляд своим. Кривой край его рта расколола ухмылка. Может быть, мне показалось, может быть, он просто раскуривал сигару, может быть это была игра теней. Но вот напугала меня эта ухмылка до самого стылого ужаса. Нет, головой я все понимал. Незачем ему меня убивать сейчас. Но нутро шептало бешеной скороговоркой обращалось к создателю и на задние поверхности икр ног сам собой появился бешеный тремор.
 
- Надеюсь, так я достаточно привлек твое внимание? - Саныч сильнее надавил стволом. Я подался назад.

- А ведь не страшно тебе, Бабай? Помирать, конечно, не охота, да и кому оно понравится. Но, не страшно. А должно бы было быть. Или я не кажусь тебе достаточно опасным? А знаешь, почему тебе не страшно?

- Да вот хрен знает, Саныч, но не страшно. Может быть, оно и к лучшему, если ты сейчас пальнешь? А то чего - то так погано на душе. Муторно.

- Правильно. Вот поэтому и не страшно тебе умирать, что жизнь свою ты уже всю прожил. На войне не подох, а тут сам себя убиваешь. Жить тебе в тягость. Я вас, таких, мертвых уже, специально собрал в одну кучу. Живите, пока я не решу, как и когда вам сдохнуть. На вас же похоронки писать некому. Если и есть у вас матери, то вам на них, как и им на вас, пофигу.

Саныч еще несколько раз пустил сигарой дым, потом постучал мне по лбу пистолетом. Как глупцу стучат костяшками пальцев.

- Главное, Бабай, уясни. Все вы - мои люди. Я вам и папка и мамка. И царь, и Бог и воинский начальник.  Я вам и Моисей, и Колумб. И я решаю, кто и когда сдохнет. И как. Поэтому, запомни, больше никого из команды не убиваешь. Без команды. Только если я прикажу.  - Он устало отвалился на спинку стула. Макаров снова исчез под его массивной задницей.

- А я же не без команды. Ты тогда думал, кого из нас с запаленым стволом ментам подкинуть. Кандидатов было два. Но Лука меньше подходил. Другой бы команды просто не было. Всех же ты не перестрелял бы. Слишком большой кипеж по городу. Мог случайно попасть под облаву или бдительных свидетелей. Да и тела было некуда сразу столько загрузить. Нет, по всем раскладам Койота списывать надо было. А Луку прятать. Так все и получилось. Ты бы все равно дал команду.
Бивень откинулся на спинку стула и опять спрятал пистолет.

- Ну ты, стратег. В шахматишки не играешь? А, ты же не сидел еще. Ну, наиграешься, даст Бог. Тут же не в эффективности дело, а в субординации. Главный принцип любой организации - Не надо как лучше. Надо, как сказано. Власть так устроена. Власть — это информация. И чем ты выше забираешься, тем больше тебе позволяют знать. Те, кто еще выше. - Бивень ткнул сигарой вверх, видимо изображая вертикаль власти. - А у тех, верхних, есть свои верхние, а у тех - свои. Так что, если тебе кажется, что ты ситуацию просчитал лучше меня, то это потому, что ты чего - то не знаешь.
 
- То есть, Саныч, ты знал, что власть сменится?

- Этого не знал. Мне и не положено. Рылом не вышел. Пока не вышел. Но, что -то такое чуял. Уж слишком сильно шебуршали те, кто повыше. Что - то такое зрело.

- А кто это, те, кто повыше? Случайно, не Россель с компанией?

Санычь выпустил мне в лицо клуб сигарного дыма. Как танк, который почуял, что стал объектом не желательного внимания через прицел, и ставит дымзавесу.

- Дурак ты, Бабай. Потому что слишком умный. Это сильно укорачивает жизнь. Много лишнего знаешь. А тем, кто слишком много знает не дают состарится. Ты осторожней с вопросами. Иногда правильный вопрос важнее ответа. И не стоит задавать такие вопросы.
 
- Понял. Учту. Но ты же в курсе, что за такими делами смотрят люди в погонах совсем другого цвета. И от них ты хрен отмажешься, и меня не отмажешь. И как только они возьмут меня за жопу своими чистыми рукам я все им выложу. За измену Родине по голове гладят только прикладами.

Бивень еще раз ухмыльнулся. Не хорошо ухмыльнулся.

- Все-таки ты дурак. Сдаст он?! Да кому ты нужен? Кто тебя слушать будет? Или ты думаешь, они до сих пор не в курсе? В таких делах, чем выше игроки, тем теснее они общаются с людьми в погонах цвета неба. И в ходе этого общения происходит сотрудничество. А тут такой ты, на лихом коне. Знать ничего не знаю, но все расскажу. Кому? Кому ты это расскажешь? Ты уверен, что ты это расскажешь тому, кто об этом не знает? А вдруг он не только знает, но и сам ловит какую-то вкусную рыбку в мутной воде? Ведь каждому, кто не смог стать вторым в Риме свербит тронное место стать первым в деревне. Тем более, и деревенька то может получится не последняя.
 
Я понял, что Бивень пьян в лоскуты, и говорит он уже не со мной, а самим собой. Впрочем, все, что касалось меня мы давно обсудили. За убийство Койота я отделался устным предупреждением без занесения в личное дело. Наверное, в свете последних событий Санычу было плевать и на Койота и на меня. Его несло. Так бывает, когда в голове человека долго катается тяжелым свинцовым шаром мысль. Долго, не спеша, взвешенно. День за днем подталкивая к одному бесповоротному решению. К той точке не возврата, когда надо выбирать на чью баррикаду вставать. И с чьей стороны. Вот сейчас он и проговаривал всё, что давило на мозг.

- Родина, это хорошо. Особенно, когда она есть у тебя. Или, когда ей на тебя не пофиг. Веришь, сдохнуть за нее это такое сложное эротическо-патриотическое ощущение.  Не передать. Но если не выпала тебе фишка сдохнуть, то за нее надо просто жить. И вот тут то уже все по-другому. Без соплей, без романтики. Начинаешь понимать, что это не что-то религиозное, не возвышенное. Что это тупо страна. Такое сообщество людей на конкретной территории, объединившее усилия чтобы всем было чуточку лучше жить. А потом и вовсе понимаешь, что как лучше для всех решают далеко не все. Кучка людей решает, как жить остальным. Как им жить, чтобы лучше было. Не всем лучше, на всех всего не хватит, а тем, кто решает. И оказывается - Родина не мать тебе, и не возлюбленная. Оказывается, она тебе никто. И ты ей посторонний.

Бивень внезапно шлепнул толстой пятерней по лицу, но я успел увидеть в глазах его слезы. Пьяные слезы от безответной любви к Родине. От любви к Родине, которую собираешься предать одним пониманием того, что её нет. Мне стало чуточку жалко этого здорового, сильного, умного, но потерявшегося навсегда в запутанных лабиринтах моральных норм, придуманных для него теми, кто решает, как будет лучше.

Не отнимая ладонь от лица команданте булькнул мне в кружку и сам присосался к горлышку бутылки. Потом долго шарил по столу, но так и не нашел блюдечка с конфетами. Вкус алкоголя он заглушил дымом потухшей уже было сигары. Потом откинулся на спинку стула и долго глядел в потолок.

- По году рождения ты вполне мог оказаться в моем батальоне. И сгореть там. И еще сгоришь. Всем вам, так или иначе, копец. Ничего с этим не сделать. Просто такое время. Ни на что более вы не пригодитесь. Не нужны больше вы ни зачем. Все поголовно не нужны. Я думал, уляжется, утрясется, пошумит страна родная, да за ум возьмется. Ну не может же быть по-другому?! Нельзя такой большой стране жить, и ни хрена не строить, не созидать?! Скоро все поделят и начнут работать. Пусть капитализм, хрен с ним, но будете вы работать. Что-то полезное делать. Но теперь все. Просрали мы Родину вместе. И она положила на всех. И на твое поколение, и на мое.
 
Он снова приложился к бутылке и опустошил её. Швырнул пустую тару в стену. Осколки разлетелись по всей каптерке, но ему уже на все было плевать. Он продолжил.

- Теперь нам всем писец. Понимаешь, так устроено государство, что ему нужны спецслужбы. Очень нужны. Для многого. И чем больше они могут, тем государству лучше. Пока государство сильное и здоровое. Пока оно им ставит правильные задачи. Это такой же полезный инструмент власти, как министерство транспорта или казначейство. А хорошие спецслужбы должны, в том числе, уметь менять власть в чужих странах. Ну или так их брать за горло, всех этих чужих королей, президентов, вождей, чтобы пищали, но не рыпались. И пока они это делают в чужих странах, это конкретно ништяк. Но вот когда они это сделали со своей страной, то это полный капец. Потому что с этого момента не государство ставит задачи спецслужбам, а они ему. И получается, что спецслужбы ставят задачи сами себе. И сами проверяют исполнение. А это тупик. Поскольку, у спецслужб нет таких же задач, как у государства. Их же не даром зовут - органы. Они орган государства. Но орган не может быть организмом. Не может залупа или нога управлять всем организмом. Потому что у залупы свой горизонт, и свой взгляд на вещи. И мозга у залупы нет, и не надо.
Это, как наша ситуация с Койотом. Тебе показалось, что ты просчитал ситуацию, с твоей безмозглой залупьей точки зрения. Вот это со страной и случилось. Вот я и запил. Со страху. У нас и раньше хрен пойми, что страной рулило, а теперь и вовсе... Все, тушите свет, сливайте воду, нервных и беременных просят отойти от края. Теперь у меня задача спасти свою личную жопу. И дорог у меня две. Либо сваливать на хрен из этого лютого бардака. Денег на безбедную жизнь где ни будь в европейском захолустье я найду легко, и домишко в Болгарии недавно в картишки выиграл. Сиди себе тихо, и смотри, как вы тут с ума сходите. Либо попытаться спасти себя. А это значит и тебя, дурака, и Родину, суку. Потому что и ты, падаль, тоже Родина, и я. Все мы это она и есть. Но всю её мне не спасти. И Росселю не спасти её всю. Значит будем спасать хотя бы родной огород. Так что, с этой самой минуты считай себя мобилизованным на спасение куска отечества. И дембеля не будет, пока жив. Вопросы есть? - и не дав себя перебить тут же ответил за меня- Вопросов нет. Вот и ладно. А теперь пошёл вон отсюда. Я плакать буду. Тяжело на старости лет становится предателем. И распорядись пусть мне еще литр рому пришлют. И патронов...
Оказывается, мы пили ром. Никогда я раньше его не пробовал. И надеюсь, не попробую больше. Страшно стало от пьяной ереси команданте. Я не поверил не единому его слову. Вернее, не принял ничего из сказанного им. Все это было для меня не важно. И все же...

Я шел пешком через сосновую аллею укутанные в липкий снег, к ближайшей остановке транспорта. Там стояли газетные ларьки, и они должны были скоро открыться. Мне нужно было купить свежую газету с объявлениями о сдаче жилья. Никакая сила не могла заставить меня вернутся на ту квартиру. Мои вещи должен был подвезти потом Аркаша.

Серый рыхлый снег сыпал за ворот, облеплял брови и не бритую рожу.  Снег висел на троллейбусных проводах и рассыпался светом под редкими фонарями. Я был совершенно один на улицах Города. Тишина забила окна и двери домов и казалось Город наконец потерял сознание и впал в летаргию. Где-то там, за темными окнами были люди, они все ждали чего-то еще, ждали конца зимы, или ждали, когда Город покинет Черная Бубонная Чума. И не верилось, что все они в основном еще живы. В редких окнах видны были остатки света. Праздновали Рождество. Они праздновали день рожденья убитого ими бога, не понимая, что у мертвого не удастся вымолить прощения. Праздновали в траурном молчании. Не было ни звука. Казалось, серый снег налипает даже на звуковые волны и прижимает их к асфальту. Даже шаги мои не создавали звуков.

И только в пьяной голове звучали страшные слова Бивня. Нам всем копец. На месте Бивня, я бы, пожалуй, застрелился. По-другому никак не решить эту подлую логическую загадку прошлого века, как честно соблюдать правила, придуманные теми, кто сам плевать хотел на правила. Искренне верящий в идеалы коммунизма замполит, так же безумен, как искренне уверовавший священник. Как будто, работая с опасными идеологическими ядами допустил халатность, отравился или словили передоз. И погиб под нагромождениями идеологической лжи. Только проломив височную кость девяти миллиметровой маслиной можно расчистить в черепе место, чтобы утрамбовать новую мораль нашего нового мира поверх злокачественных образований и залежей старой. Хотя вся эта новая мораль, проста как кирпич Шредингера.

И ни хрена у него не получится, кого - то спасти. И сам он не спасется. Спасти эту землю может только Бог. А Бог не знает прощения без раскаяния. Но никто не покается, и никто никого не простит. Да и Бог давно убит нами. Так что и некому нас простить.

Интро
Мой Вавилон.

Я очень люблю свой Город. С первого взгляда и всем сердцем. Пусть там снег никогда не бывает белого цвета. Пусть на подъезде к городу черное облако дымов видно километров с 30. А мне свободно дышится в его индустриальном смраде. Мне сладко спится под грохот металлургических комбинатов в механизированной Гоморре. Я эндемичный представитель этой странной экосистемы. Горький плод технической эволюции. Кровь от крови. Я хитрая крыса, процветающая в подшерстке тропического леса заводских труб и длинных каньонов между многоэтажками. Есть в этом Городе свой особенный ритм, его нельзя не почувствовать и не поддаться ему. В этом городе тягучее копченое время течет по кругу своим чередом, не обращая внимания на вращение солнца, на смену времен года, света и тьмы. Тут все подчиняется ритму дыхания доменных печей и огненному метаболизму коксовых батарей. Эшелоны горящего каменного угля творят ночь из дня и наоборот, по своему расписанию, а из леток и ковшей, вместе с расплавленным металлом вырывается ярче солнечного свет. Тут даже час пик три раза в день. Первая, вторая и третья смена. Это город-завод, и все его существование имеет четкий смысл, легко поддающийся пересчету в тонны сортового проката, арматуры, гомогенизированной стали, пересчету в штуки тракторов, танков, портовых кранов, в кубометры выработки бетонанососов. Я запомнил его таким много лет назад, когда осколки декадентских стихов еще не сточились в абразивную алмазную пыль в закутках моего сознания.
 
Прошло его время. Мой Вавилон, утратил величие свое. Новое Время. Стабильность. Новый порядок. И нашим Городом теперь правят из далекой Столицы не известные никому люди. Они не живут в этом Городе и ничего не хотят про него знать, кроме цифр прибыли. Это они посчитали, что очистные сооружения - непозволительная роскошь, и отключили их, на всех заводах. А этих заводов сотни. Но этого мало, чтобы я сдох. Хрен меня возьмешь. В третьем поколении устойчивый иммунитет к вдыханию раскаленной графитовой пыли чего - то да стоит. Если кто и умирает, то в основном это дети, и в основном очень медленно. От астмы и прочих легочных заболеваний, связанных с удушьем. Очень трудно смотреть, как гуманно, медленно и не спеша, душат детей. Но всегда можно отвлечься и смотреть в другую сторону. Тем более, что долгая мучительная смерть не бывает зрелищной. А если и сдохнет кто, то только те, кто и так был обречен на онкозаболевание. Хотя, каждый из нас обречен по праву рождения.

Мой любимый Город Вавилон медленно умирает. От экологии, от нищеты, от, как это не смешно звучит, от безработицы. Все вместе сплавляется в тяжелый купол беспросветности. Этот купол давит на плечи, он просто не дает распрямить спину и поднять голову вверх. Город медленно опускается в трясину безнадеги. А из безнадеги нет выхода. Те, кто глупы - удушают себя кредитами и ипотеками, во тщетах пытаясь предать неизбежному финалу оттенки благополучия и достатка. Те, кто поумнее по-черному пьют, курят, колются или нюхают.  Для тех, кто хочет обставить свой личный суицид позитивными эмоциями и радостными галлюцинациями сейчас легко и не дорого купить химическую смерть в рассрочку. Невидимая для неподкупных правоохранителей рука рынка щедро сыпет горстями наркотики на любой кошелек и вкус в каждую алчущую пасть...

Мой Город умирает. А, может быть, умирает и вся моя страна. И я не вижу выхода из этого черного леса. И, похоже, те, кто по долгу службы должны искать этот выход, давно отпустили удила и забили на все. И несет мою страну в светлое будущее, без руля и без паруса.

Впрочем, даже если бы они пытались, все равно нет силы, способной обратить вспять период полураспада империи. Всему сущему на свете приходит свой срок. Все умирает и распадается на составляющие. А уж тем более такая сложная вещь, как империя.  И если в её изначальных составляющих числились сила и счастье, то превратятся они в тот же тлен, что и прочие её составляющие. И если в начале взлета империи нужен был каждый, то ныне так же каждый не нужен её.

В гибели моего Города никто не виноват. Никто лично. Просто течение времени и исторических процессов, развитие прогресса, все это безжалостно уничтожает необходимость Городов-заводов, и империй размером с континент. И это колесо сансары либо смелет мой Город в пыль, как стерло в пыль осколки декадентских стихов, либо он должен переродится, во что-то новое. Но, чтобы переродится нужно, сначала, умереть. Возможно, это единственный путь к спасению.

Больше ни как я не смогу выразить любовь свою к моему Городу. Ни как иначе я не помогу в нем никому и не спасу. И нет мне места ни в завтра, ни в послезавтра. Я помогу ему, наконец, умереть. Ведь самая стабильная Стабильность наступит только тогда.
 
В умирающем городе можно любить только мертвых девушек………………………………………………………

Продолжение http://proza.ru/2020/04/14/1496