Глава Последний день Захара

А. Лютенко.
( Из романа Миллиард на двоих)

«Не зная, что такое жизнь, можно ли знать смерть?»
Конфуций.

 
Этот заброшенный среди болот и тайги лагерь напоминал большое мёртвое чудовище – с чёрными пустыми глазницами бараков и посыпанными гравием дорожками, сквозь которые пробивалась крапива и хилые ёлки.
Все эти покосившиеся вышки, бараки и глупо торчащая водокачка – вселяли в душу мрачные мысли о русской судьбе, что можно метко описать пословицей: «От сумы и от тюрьмы…» И так далее, по тексту.
Несмотря на усталость и то, что день клонился к вечеру, Николай Кузьмичёв дал команду двигаться дальше к посёлку, значившемуся на карте маленькой точкой. И действительно, через полчаса езды, колонна геологов выползла на высокий берег реки. А ещё чуть выше, на пригорке, начиналась улица –где виднелись деревянные почерневшие дома, без дверей и оконных рам.
Посёлок выглядел заброшенным, но чувствовалось, что люди ушли из него намного позже, чем закрылся лагерь. Отдельные дома, несмотря на то, что покосились, внешне выглядели вполне пригодными для ночлега.
Кузьмичёв, начальник геологической партии, вылез из кабины «Урала» и попытался пройтись, чтобы размять затёкшие ноги. Из машины, с большим куном вместо кузова, стали выпрыгивать рабочие: радостно смеясь, разбегаясь по кустам – справить нужду после долгой тряски в деревянной коробке с печкой буржуйкой.
Бригадир Петров и пара его помощников обходили дома, подбирая пригодные для ночёвки.

– Товарищ начальник, там человек в доме. Живой… – глаза Петрова, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Создавалось впечатление, что он увидел среди этого скопища брошенных домов живого динозавра.
Когда Николай подошёл к бригадиру, то действительно увидел идущего по пустой улице (или тому, что называли когда-то улицей) пожилого человека – опиравшегося на палку. Старик больше походил на лесного лешего из детской сказки: овчинный кафтан, почти без меха заячья шапка, солдатские стёртые штаны и стоптанные кирзовые сапоги. При этом – высокого роста, хотя и сильно сутулый. И абсолютно белый, как лунь.
 
Это был Захар, одиноко бытовавший в этом брошенном богом и людьми месте. Последние года три – а может и больше! – он совсем не видел людей. И не знал, что происходит там, в мире людей: ведь поговорить не с кем (кроме, разве что, с лохматыми ёлками да шумевшей реки). Он совсем обносился и одичал – это отражалось и в подозрительном взгляде, коим он сверлил прибывших.
– Доброго денька! – приветствовал его бригадир Петров.
– Кому как… – буркнул старик.
Прибывшие молчали. Ждали, что им скажет «местный».
– Геологи? – наконец спросил Захар, придирчиво рассматривая машины непрошеных гостей. – Или военные?
– Геологи, геологи… – успокоил старика Кузьмичёв.
Во взгляде «аборигена» читалось одновременно и любопытство, и недоверие.
– Николай Иванович, – протянул руку сердитому старику Николайя, – начальник геологической партии.
– Да вижу, что начальник! – буркнул старик, пожимая сухими как клещи пальцами протянутую ладонь. И, помолчав добавил: – А кто вас знает, опять может надумаете здесь лагерь развернуть. Людей мучить…
– Да не волнуйтесь: бурить не будем! – как бы оправдываясь, встрял в разговор бригадир Петров.
– Да бурите, если есть нужда! Мне то что? Я всё равно завтра умру, это вам –дальше жить.
Все замолчали – не зная, что ещё тут можно добавить.
– Вам ночевать надо? Так выбирайте любые дома! – старик стал тыкать палкой, поясняя, какие именно пригодны для ночлега, а какие – не очень (так как плотники, что их рубили, добротно строить не умели: вот и сгнили эти домишки и скособочились быстрей других).
– А ты, начальник, можешь у меня ночевать, места хватит! – Захар зазывающее махнул рукой. И, всё также опираясь на палку, побрёл по улице к своему дому, стоявшему на самом конце улицы.

…В небольшой комнате деревянного дома пахло жареным луком и салом. Запах шёл от большой сковородки, призывно шипящей на раскалённой печи. Бригадир Петров ловко резал белые картофельные клубни острым ножом и рассказывал смешные анекдоты. Во входную дверь просунулась голова помощника бригадира и что-то стала шептать бригадиру на ухо. Через минуту Петров перестал резать картошку и озабочено обратился к своему начальнику.
– Николай Иванович, у нас тут проблемка вырисовывается.
– Какая? – поинтересовался раскрасневшийся от тепла Кузьмичёв.
– Ну, у нас же молодая специалистка-геодезистка. Одна спать в пустом доме боится. А с мужиками – тем более. Что делать? Я всегда говорил, что бабам в геологии делать нечего: лезут, дуры, в институт. Насмотрятся телевизора, а потом страдают, дуры. Комсомолки чёртовы!
– Зовите сюда: пусть поест! А дальше – решим… – скомандовал Николай.
Бригадир Петров передал команду голове, всё также торчавшей в двери и не решавшейся войти.
– Вы не против? – обратился Николай к Захару.
– Да пусть. Мне то что? – пожал плечами старик – Мне бабы уже давно не нужны.
Все дружно засмеялись. И разлили по стаканам водку.

Минут через пятнадцать дверь скрипнула и на пороге показалась девушка, в тёплой геологической спецовке в синих джинсах, заправленных в резиновые сапоги. И, что странно, в кокетливой розовой вязаной шапочке. Руки старика задрожали, но этого никто не заметил, все весело приветствовали молодого специалиста Настю, бойко снявшую свою куртку, успев при этот поправить пышные волосы, подстриженные в стиле каре.
Она села на предложенный стул и не стала отказаться, когда ей предложили выпить сто грамм водки.
Захар молчал. Угрюмо зыркал сквозь брови, нависавшие на глаза, и старался успокоиться. Он видел не беззаботную геодезистку Настю, а свою Анну, только в молодости. Она, наверное, выглядела точно такой: с идеальной правильностью линий лица. Но эти глаза излучали уверенность и радость жизни, а у Анны – всегда лишь не проходящий страх и какая-то бескрайняя, буквально вселенская усталость. Но чувствовалось что-то неуловимо общее в этих лицах…
Может, он просто долго не видел женщин? И стал забывать, как они вообще выглядят?
Нет, не в этом дело. Эта беззаботная девочка излучала особую нежность – точно такую же, какую временами чувствовал Захар в Анне. Хотя это случалось и не часто – лишь временами, когда сознание возвращалось к ней. И она становилась женщиной, что любят и защищают от страшного грубого мира.
«У этой девочки, что так не умело пьёт из гранёного стакана, стараясь показаться взрослой – нет чувства опасности, она не боится людей. Видать, не пила из той горькой чаши, что испило предыдущее поколение. Ну и слава богу!» – думал Захар, глядя на молодую геодезистку Настю, что в поисках «большой романтики» сначала пошла учиться в геологический институт, а потом поехала сюда, в Сибирь. Гонимая любопытством и начитавшись советских книжек про первых комсомольцев, осваивавших для великой Советской Родины бескрайние сибирские просторы.
Откуда этой девочке знать, что этих первых комсомольцев селили в бараки, рядом с заключёнными? И они, бедолаги, приехавшие на великие стройки – тряслись по ночам, боясь, чтобы уголовная шпана не изнасиловали их на пару с охранниками, что мало чем отличались от этих самых уголовников.
– Дедушка, а вы почему не кушаете? – обратилась Настя к Захару, глядя на него большими голубыми глазами, с лёгкой смешинкой в глубине зрачков. – А вы похожи на домового, знаете?
– На злого? – переспросил Захар.
– Нет, на доброго, как из сказки!
Видно, девочка захмелела и ей захотелось поговорить.
– А давайте, я вас подстригу? – вдруг предложила Настя. – Я в школе, на уроках труда, прошла хорошую подготовку. Хотите?
И не спрашивая разрешения, поднялась и поставила посреди комнаты табурет.
– У вас есть ножницы и простынь?
Захар сначала хотел отказаться, но на него вдруг нахлынуло давно забытое тепло. Он чинно уселся на табурет, предварительно подав девушки всё, что она просила. Под разговоры и смех на дощатый пол стали падать клочья седых волос. Ножницы бегали то по голове Захара, то по его бороде – в каждом движении он чувствовал давно забытое волнение от близости человека, которого хочется погладить по голове…
Когда Настя закончила и смахнула остатки волос на пол, все сидящие за столом зааплодировали.
– У вас есть зеркало?
И, не спрашивая разрешения, она сняла пожелтевшее зеркало, закрытое полотенцем, с бревенчатой стены. Захар очень давно не видел своё отражение. На него смотрел какой-то совсем незнакомый человек: с глубокими морщинами и коротко обстриженной седой бородой.
 
…Утром на вездеход рабочие навешали мощный металлический отвал, превратив гусеничный вездеход в рабочий трактор. И преступили к расчистке старого вертолётного поля. К обеду подошла ещё одна колонна, доставив горючее, печки для тепла и самоходную полевую кухню. Жизнь потихоньку налаживалась… В третьей партии, что обещалась подойти через сутки, ожидали прибытие тяжёлых буровых установок. А также должна была подтянуться бригада взрывников для начала работ.
День ушёл в хлопотах. Николай, утвердив план работ и осмотрев новый участок, что обживали его геологи – судя по всему, ненадолго забежал в дом к Захару. Сообщить, что утром пребудет вертолёт, и он с группой геодезистов, включая Настю, покинет посёлок.
Захар сидел на крыльце и смотрел на проезжающие мимо огромные грузовики и людей, месивших грязь сапогами – что, судя по весёлому настрою и оживлённым разговорам, были вполне довольны своей жизнью.
Только вчера Захар узнал, что в стране новой властью объявлена какая-то странная «Перестройка». Что это такое – он не понимал, да и зачем ему это? Он давно не жил в ногу ни с каким государством. Там, за горами – царствовала их власть. А в этом доме, самолично построенном – его и только его! Захар мужицким чутьём понимал, что эти два мира не имеют между собой ничего общего. Ведь он кроме зла – от власти ничего другого и не видел. А потому – ничего и не ждал. Поэтому и не доверял ей, не замечая перемены, что внутри неё происходили.
Николай ему нравился: этот начальник, немногословный и не заносчивый, имел хороший, открытый взгляд. Такое крайне редко случается среди управленцев! Он, наверное, умел хранить тайну. И верность тем людям, кого любил. Кто знает, кто знает?..
Захар всю сознательную жизнь придерживался правила: «Не верь, не бойся, не проси!» Это написали кровью на серых стенах Гулага. Это передавалось из одного поколения «зеков» – в другое. Эти простые лагерные истины навязывались самой этой властью, что провозглашала одно, думала другое, а делало – третье.

…Этого последнего вечера могло и не быть, но он всё же состоялся. Николай пришёл в домик к старику попрощаться. Зачем? Что такого интересного он рассмотрел в этом старике, так нелепо обстриженном геодезистом Настей? Она явно не умела стричь: рваными кусками стрижка получилась… Или просто ржавые ножницы очень затупились? Но вид у Захара был действительно довольно смешной, хотя никто ему в глаза этого и не сказал бы. Да и кому какое дело до одинокого старика, живущего на этом белом свете непонятно где и как. А главное – зачем?
Николай распорядился, чтобы из запасов геологов деду выдали немного тушёнки и галет. Но старик, как доложил вездесущий бригадир Петров, наотрез отказался. Вот и сейчас – Кузьмичёв хотел просто перекинутся парой прощальных слов и пораньше залечь в новом сборном домике, что на скорую руку сварганили рабочие. Чтобы завтра, чуть заря, вылететь на опорную геологическую базу – и не терять рабочий день!
Но всё получилось по-другому…
Они сидели и говорили о вещах, что поначалу просто не умещались в голове Николая. Временами начальнику геологической партии казалось, что он общается с совершенно выжившем из ума стариком. Но почему он не поднялся и не прервал весь этот бред – про бесценные картины Рафаэля и итальянское Возрождение? Он, Николай Кузьмичёв, не верил ни единому слову этого полоумного старца: так не бывает! Да и не может быть!
Обычно все эти бывшие зеки, просившиеся к нему на работу в геологическую партию, рассказывали тысячи легенд – про то, кем они являлись до своей «посадки», какими крутыми делами воротили там, на свободе. Но этот старик говорил о вещах, что абсолютно не вязались с его бомжеватой одеждой с этим убогим покосившемся домом: о том мире, что Николай даже не мог представить в своём сознании.
Что удержало его не прервать весь этот бред? Только то, что сказал этот старик – но чего, сидя в этой глуши, никак не мог знать! Но, вот, каким-то невероятным образом знал…
Этим паролём и «секретным кодом», приковывавшем внимание Кузьмичёва, стал офицер Николай – восемь лет назад защитившим его от местных уголовников. За что и был убит поселковыми уголовниками-отморозками. После чего девушка, встречавшаяся с молодым офицером, покончила с собой. Звали того лейтенанта Николай Мазур. И сейчас этот старик, глядя прямо в глаза, заявлял то, чего, по идее, никак не мог знать. Мол, Николай Мазур жив. И жива Алёна…
Но самое удивительное – то, что он, Николай Кузьмичёв, получит в наследство от этого старика самое ценное в мире полотно, что стоит целый миллиард! Но этот миллиард он должен клятвенно пообещать разделить на двоих. Между собой и той далекой Алёной, что, как оказывается, жива и здравствует.
Это выглядело полной чушью. Если бы не одно обстоятельство. Четыре года назад, когда посёлок ещё не до конца обезлюдел, Николай случайно увидел человека в чёрном пальто, что ходил вдоль берега реки – именно в том месте, где, как все уверяли, и покончила с собой учительница рисования Алёна.
Николай тогда сразу в этом мужчине узнал своего спасителя, Николая Мазура. Но когда крикнул ему и помахал рукой – случилось нечто странное. Тот не просто не ответил, а ещё глубже спрятал голову в воротник пальто, быстро забрался в поджидающую его чёрную «Волгу» и спешно уехал. Николай тогда никому не сказал о произошедшей встрече. Но он не мог ошибиться! Он видел живым именно Николая Мазура, пусть и сильно изменившегося – которого народная молва давно уже похоронила. Но если так, то почему, как уверяет этот старикан, не может быть живой и Алёна?
И что это за такой спектакль, в духе Шекспира? Странно: этот старик… Он-то откуда знает все эти нюансы?

…Когда они закончили разговор, Захар положил перед Николаем пожелтевший листок с адресом и подробным описанием: как добраться до этой библиотеки, где и висит картина с изображением Ильича в Разливе. Но под слоем этой краски, судя из слов старика, скрывается шедевр самого Рафаэля! Дед объяснил, как снять краску, что он сам когда-то наносил поверх бессмертного полотна – только для того, чтобы сохранить этот шедевр.

Утром прилетел вертолёт и забрал Николая, молодую геодезистку и ещё четверых специалистов-геологов. Совсем рассвело.
Захар их не провожал – он сидел один за столом своего похолодевшего дома. Последняя нить, связывающая его с этим миром, окончательно оборвалась. Где-то через час он, не одевая своего тулупа и шапки, взял палку и пошёл к берегу реки.
Как раз недавно «пошёл лёд»: огромные льдины, налезая друг на друга и круша всё на своём пути – подхваченные серым потоком, устремлялись вниз по течению. И не существовало такой силы в природе, что могла бы встать на их пути! Большая льдина уткнулась в берег и, содрогаясь от бьющих в неё соседок, всё не могла найти своего места в общем потоке.
Захар по-своему истолковал этот знак. Он, покачиваясь, вступил на льдину и стал отталкиваться от берега палкой, с которой никогда в последние годы не расставался. С крутого берега раздались голоса людей. Они не понимали, что творит этот выживший с ума старик! И зачем подвергает свою жизнь смертельной опасности.
А Захар, напрягая остатки всех своих сил, оттолкнулся от берега и, стоя на льдине – подхваченный бурным течением, всё дальше и дальше уплывал в кипящей лавине ледокола.
О чём он думал? Никто этого никогда не узнает. Но в этот момент он чувствовал абсолютную свободу! Как, впрочем, всегда был свободен в этой жизни – несмотря на крики толпы и мощь государства, ломавшего и уничтожавшего его жизнь.
…Это его и только его решение: умереть, стоя на льдине! Что подхваченная чёрным бурлящим потоком – стремительно неслась к бездне.

Продолжение следует..