Зараза

Рассказ-катастрофа

Дед Прокопий крепок и жилист. У деда сад. Сад требовал постоянной заботы, но этот труд Прокопию в радость. Дети разъехались, внуки выучились. Все оказались далеко. Остался дед один на один, с третьей женой.

Прокопий сварлив, но добр. Третья жена Алевтина, продолжала работать учительницей. А тут коронавирус, а тут карантин. Алевтина настроила удаленную работу по интернету. А избушка у деда и бабки маленькая. Ведёт урок Алевтина дистанционный урок, а позади дед Прокопий корзину плетёт.
Интернет виснет, дети тормозят. Достало это деда, подошел он к Алевтине и из-за ее спины сказал в монитор:
-Дети вы заипипипи, идите, читайте учебники. А кто не хочет, вам не надо!


Алевтина выгнала деда в изоляцию. В погреб во дворе.

Хороший погреб. Просторный. Дед сам копал, сам заливал. Когда еще мог. Прямо как знал, что придется здесь изолироваться. В погребе была железная печь, чтобы сырость выгонять, две стены с полками, а одна, дальняя, пустая, цементная, и четвертая – с дверью.

Алевтина деда заперла, знала, Прокопий может еще раз прийти и чего-нибудь перед детьми учудить. Ну, а чё, старый дурак, что с него возьмёшь?

А дед не в обиде. Всё равно весна. Сад еще не ожил.
Жаль телевизора  в погребе нет, зато банок со всякими соленьями полно. Алевтина заготавливает, а есть некому.

Дед бы запил да язва, и не с кем. Стоп! Язва-то была давно, лечили у Прокопия язву-то, помнил он то время с неимоверным количеством таблеток по графику, помнил и название заразы - хеликобактер пилори. Запретили тогда деду пить. А потом и не хотелось. Не с кем, друзья-то померли, Алевтина – не охотница, работающая учительница! В её годы век назад на печи лежали, да молитвы читали. А эта детей учит! Чему ты их научишь? Как ревматизм лечить?

Дед не пил, но каждый год, регулярно, ставил брагу, делал плодовое вину. Особенно выходило грушевое. Из разных сортов. А куда было еще груши-то девать? Сколько по соседям не раздавай, сколько в детский сад не носи, всё равно, падают, гниют, пропадают.  Эх, зубы уже не те! Плакал дед над урожаем, очень уж жаль ему было груши, как к птенцам желторотым к ним относился. А потом придумал вино делать. Зато пить запретили, падлы. Но это когда было! Три? Пять лет назад? У кого бы памяти занять?

Ах, ты ж, у меня же на бутылках всё написано, - подумал дед, - каждый урожай. Вот придёт полная пневмония всему, а я так вина своего и не попробую, - переживал Прокопий. Отчего же, - возражал он сам себе, - вот возьму и устрою дегустацию, всё равно делать нечего.

Не судите строго, отрыл Прокопий домашнюю тушёнку, поддел ножичком (он всегда с собой таскал небольшой складень, чтобы, если что, в саду чего поделать) темные волокна (эх, черного бы хлеба). Замер. Поставил всё обратно на полку. Открыл пыльную бутыль. Понюхал. Лето и молодость ворвались в ноздри Прокопия Анисимовича, весна и детство, после смачного кряка,  упали освежающим водопадом в желудок деда, пугая призрак хеликобактеры.

После второй ноги перестали ныть, глаза слезиться. После четвертой в сердце полыхнул огонь. Захотелось чего-нибудь эдакого, не то касу марсу, не то Марфу-красу;. Да где их в погребе взять? Тут только плесень.

В железной печи гудел огонь. Деду вспомнился прошлый век. Как его тринадцатилетнего положили спать на полу рядом с девицой Серафимой. Приехали дальние родственники, а спальных мест в доме не хватило. Тут молодые, как всегда, в пролёте. Справа на диване ее родители, слева его, дед на тахте, бабка на раскладушке, чтоб до  ветра выйти надо изогнуться не хуже Кетрин Зеты-Джонс в «Ограблении».

Как они тогда с Серафимой переплелись! Как змеи в клубке на Воздвиженье. Просекорапифима получилась. Не целовались даже, потому что страшно было чмокнуть на всю комнату, а только стремились вжаться, перетечь друг в друга, но кожа не позволяла, тугая, пряно пахнущая кожа мешала, а до трусов дотронуться было страшно. Гул внутри стоял, и жар, как в этой печи. Мокрые от пота и слипшиеся, совершенно без сил заснули. Спасибо коту пришел, разбудил, стал по голове Прокопия топтаться, а то бы неизвестно чем всё закончилось, проснись родители раньше.
А утром - ничего,  как будто не было ночи, вела себя Симка.

Дед поставил очередную черту ножом на бетонной стене. Он вел счёт выпитому, в нем была научная жилка. Он вообще хотел в космос. Но через мединститут. Там ведь врачи нужны. А в их захолустье мединститутом и не пахло. А вот в городе Серафимы – пожалуйста, мединститут, или биохим в университете. И родственники добро помнили, обещали абитуриента приютить, обогреть, накормить.

Только беда одна, уезжают в отпуск в Таиланд на две недели, отменить нельзя, да не надо переживать, Симка-то дома, у нее практика в библиотеке, примет, да еще и дорогу в мединститут покажет.

Симка встретила его «Ну, наконец-то», вместо здрасте. Она торопилась на дачу к какому-то франту. Быстро объяснила, что где лежит. Только Прокопий не слушал, он млел, как свечка у радиатора. Он умирал от этой девичей красоты. А девица упорхнула. Прокопий распаковался, сел за учебники.

В три часа ночи заявилась Серафима. Злая и пьяная. Потом весь день хандрила. Потом предложила выпить. Называла всех мужиков капрахиркусами. А потом они пошли спать.

Но спать было невозможно. Горячий июль. Духота перед грозой. Окна открыты. Машины во дворе словно переговаривались, поочередно включая сигнализацию. Сима зашла в его комнату и легла с ним рядом. Не спится, Прокопий? А почему у тебя такое странное имя? А девушка у тебя есть? А ты знаешь, что делают девушка и юноша, когда остаются одни?

Каждый вечер простыни становились влажные, а к утру высыхали. Словно раненые звери скользили они по этим простыням, запутывались в них, как в коконе, вылезали из них, как из старой кожи. Плыли будто две рыбы по бесконечному океану. Время струилось, заменяя пространство. Они кормили плотью своей друг друга как кормят птицы птенцов. Забирались в друг друга как в цветы с нежностью майских жуков и пчел, пили нектар, хохотали, словно девчонки, попавшие под холодный водопад, скрипели, как два старых ствола на ветру, хлестали друг друга, как ветви на ветру, щёлкали как кашалоты, чмокали, словно трясина втягивающая, обволакивающая, всасывающая и с трудом отпускающая ногу путника, хлопали, словно моржи ластами о песок, пищали комарами, тыкались хоботками и лапками, кусали до крови, ревели, вопили, кричали, и даже квакали и присвистывали. Говорили мало, в  основном ультразвуком.

В общем, дед не поступил. Вернулись родители Серафимы. Сима вернулась к своему парню. Дед вернулся домой. Статус кво.

Стало жарко. А может температура? Вирус? Прокопий разделся до исподнего. Когда количество насечек на стене перевалило за второй десяток, на стене открылся экран. Прямо на бетонной стене.

Старый друг Харитон спросил с экрана: «Пьёшь?» Прокопий отрицательно покачал головой: «Ни в коем случае. Это ради науки. Эксперимент».  Харитон сказал, улыбаясь: «Ну, ну». И вышел к Прокопию из стены. Сел на скамью. Прокопий налил другу. Харитон поднял стакан: «Ну, за тебя, Прокопий». Дед поддержал: «За тебя, Харитон. Тогда не чокаясь, сказал Харитон,  я же умер».

-А как же ты тогда тут? – спросил Прокопий.
-А это, Прокопий, - сказал Харитон, у тебя грушовка волшебная, она людей оживляет.
-Как это? – удивился дед.
-А вот так! Земля, она живая, а деревья её дети, как и мы. Собака, вон, для человека всё готова сделать, потому что друг. А деревья ещё  преданнее. Вот ты, всю жизнь за своими грушами ухаживаешь. Как не поступил в мед, так стал садовником, сначала в совхоз-заводе,  а потом частником. Любят тебя деревья. А вот эта груша, из которой это вино, особенно. И за твою службу-дружбу, решила она тебя отблагодарить, вот и сделал тебе груши не простые, а молодильные.
-Это как это? - тупил Прокопий.
-Ну, вино это молодит и оживляет.

-Так ты же на кладбище похоронен? Как же ты ожил? Я тебя вином не поил.
-А твое вино еще круче, оно оживляет по твоим воспоминаниям.
-Ты при жизни заливал, как суп хлебал, а после смерти врёшь, как воду льёшь, - сказал Прокопий.
-Ну-ну, скоро ты поймешь, как хорошо, что меня оживил, - сказал Харитон.
-Это ты о чём? – нахмурился Прокопий.
-Ты сейчас где? – спросил Харитон.
-В погребе.
-А, ну это пространственное, а, вообще, по жизни?
-В жо…
-В самоизоляции ты, Прокопий! А в связи?
-С эпидемией.
-А эпидемия почему случилась?
-Ну, китаец какой-то летучую мышь съел.
-Ты себя-то слышишь? Я тебе сказал, Земля - живой организм. Всё неспроста. И вот, представь, ты остался на Земле один.
-Чего?
-Один, говорю, ты остался. На Земле.
-Врёшь! – Прокопий вскочил. Ему стало холодно. Он подошел к двери, толкнул, дверь не поддавалась.

-Хочешь выйти? – участливо спросил Харитон, - Пожалуйста.
-Харитон отвел дверь и часть бетонной стены, как занавеску. Сделал приглашающий жест. Прокопий вышел в сад. Внизу, раскинулся город. Ночь, а светло как днем. Город горел. Высоко от пожарищ летели искры, клубился густой дым. Горели высотки, дома попроще, автомобили. И не было видно ни военных, ни пожарных, ни полиции. Вдали светлело багровое небо – пожары ближайших сел. Прямо «Ад» Босха.

Участок Прокопия с садом, чудесным образом уцелел. Прокопий забежал в дом. Звал Алевтину, искал. Нашел на столе записку: «Прощай, Прокопий! Улетаю. Будь счастлив». Прокопий обернулся. За спиной стоял Харитон.
-Да, они улетели.
-Куда? Почему? – дед сел на стул.
-Куда? В космос. Почему? Земля должна была погибнуть. Вспыхнуть должна была сверхновая неподалеку звезда, и гамма-всплеск достиг бы нашей планеты и сжег бы озоновый слой, Об этом узнали правительства ведущих стран. И стали придумывать план спасения. На Луне строили огромные двигатели, и подземные города. Луна стала космическим кораблем человечества, его спасательным ковчегом. Только вот, места мало в подземных лунных городах. Поэтом и придумали эту изоляцию. Кто выдержит сто дней в карантине, того перебрасывали на Луну. Значит и в тесных подземельях спутника справиться со скученностью, малым пространством.

-А остальные?
-А остальные погибли.
-А я почему не погиб?
-А тебя спас грушевый эликсир, Прокопий. Эх, жаль, не узнали люди про его секрет. Вот что бы тебе его немного раньше бы не попробовать?
-Да не мог я, язва у меня была, зараза. – Прокопий заплакал.
-Эх, люди могли спастись! Но не вини себя, как случилось, так случилось. Но не время тужить, у тебя теперь миссия – возродить человечество из умерших, с помощью своих воспоминаний и грушевого вина. Пойдем в погреб.

Прокопий и Харитон вышли из дома. Воздух был наполнен гарью и пеплом. Стало трудно дышать. Зато из погреба вышла девушка. Прокопий узнал Серафиму.
-Ты что умерла? – спросил Прокопий.
-Да, умерла, а теперь, благодаря тебе воскресла, молодой, какой ты меня помнишь, - улыбнулась Серафима. Она была прекрасна как Джованна Торнабуони с картины Гирландайо. Сима протянула руки, чтобы обнять деда, который тоже помолодел. Но тут порыв ветра донес до них едкий дым. Дед закашлял. Неужели грушевое вино не помогло, и он заболел пневмонией? Дед упал, всё больше и страшнее кашляя и задыхаясь.

Очнулся Прокопий, а вокруг день. Из погреба валит густой дым. Дед полулежал у холмику на травке. А перед ним панорама невредимого города. Рядом  стоит перепачканная сажей Алевтина, заслоняет солнце. Третья жена.
-Ты совсем сдурел, старый пень, печку в погребе топить?! Ей в обед сколько тебе лет. И труба землей завалена. Угорел почти.

Другой бы обрадовался спасению, жене, солнцу, живым людям, а на деда навалилась тяжелая, тягучая, но сладка грусть, мысли и чувства застряли в ней, как ложка в меду.


© Сергей Решетнев