Теща

Глава 1
                Утро советского  педагога

      Гущин проснулся рано - во рту пересохло, он смотрел на молчащий будильник и вспоминал последний сон.  Сон был кошмарный. Он куда то бежал по темным улицам и не мог нигде спрятаться. Накануне были опубликованы репортажи с  очередного третьего Московского  процесса. Гущин не знал   Баженова . А вот с  Бессоновым  он сталкивался на войне в санитарном поезде - начальником которого он был почти два года. Да и Гринько -нарком финансов был его непосредственным начальником.  Гущин встал и посмотрел  на Правду" лежавшую на столе, с портретом Сталина. Еще вечером он рассеянно поставил на фото вождя недопитый стакан с чаем.  К утру по лицу генерального секретаря пошел потек.

     Гущин   видел Сталина пять раз и на трибуне  и в аппарате ЦК, куда его посылал наркомфин Сокольников с финансовыми отчетами. Один раз он даже докладывал лично вождю по расходу американской валюты для закупки паровозов. Сталин  ничего не спрашивал - только помечал карандашем  в блокноте.

   За десять лет работы в Наркомфине он освоил многие аппаратные хитрости и слишком  не засвечивался в кабинетах Кремля.    Гущин к тому же много лично работал с Сокольниковым - наркомфином.  Сокольников производил  хорошее впечатление  - не карьерист, не  эклектик - всегда  был  подтянул и  сосредоточен. Умел работать с документами. Поговаривали, что и в Гражданку он  прославился крайним аккуратистом. С самого начала работы в Наркомфине Сокольников отправил его  к заместителю Лунцу на внешнеторговые операции, которые после Рапалло только набирали обороты. Больше всего к концу  Нэпа приходилось проводить операции с Америкой. Лет пять Гущин даже заведовал Амторгом - планировал закупки американских локомотивов, станков и даже авторучек.

  Гущин    был слегка знаком с  матерью наркома -  Софьей Бриллиант - пламенной революционеркой и атеисткой эпохи  бунда  и сибирских ссылок.  У него мама был совсем другая -  богобоязненная помещица. Сокольникова осудили вместе с Радеком еще год назад. Многих экономистов из его аппарата сократили. Гущин ушел раньше сам. Он нутром тогда ощущал наростание смертельной опасности. Или рисков - как принято было оценивать перспективу в его профессии. 
Московские  процессы производили тягостные впечатления на большинство обывателей - да и на партийцев тоже. Все это наводило депрессию, несмотря на бодрые репортажи со строек пятилетки и успокоительные  реляции с гражданской войны в далекой Испании.
Москва ему не нравилась - суетливый город - народ бесцеремонный и вороватый. В Одессе  жители тоже не подарок. Но не вредные и благодушные -провинция.

  Гущин любил Елисаветград -город  кавалерийского училища - массивные корпуса которого украшали центр города. На улицах города  всегда было полно кавалеристов на ухоженных конях. Город был заполнен учтивыми и подтянутыми юнкерами, постоянно заполнявшими дворянские балы,  куда стремились местные помещики с толпами ухоженных дочерей.
      Праздниками  были конные выездки и  состязания. Он и сам вместе с отцом приставом, не раз праздниках   гарцевал на белоснежным жеребце. Отец  его не пережил революцию и умер от разрыва сердца, узнав об отречении царя батюшки в поезде Одесса - Екатеринослав, куда направлялся , получив назначение на пост полицмейстра Екатеринослава.

     Половина очереди на трамвай были студенты. В тертых куртках, с полуголодными глазами никак не напоминали  лощеных германских студентов довоенных лет.   Гущин вспомнил свое дрезденский политех: преподавателей, студентов, поединки прусских студентов на шпагах, веселые капустники и маскарады. Да и что говорить Дрезден   всех ошеломлял своей помпезной   архитектурой.
     Его окликнула смазливая  студентка  и  предложила место. Гущин кивнул, но отказался, студентка была  похоже  с третьего курса - милая мордашка - беретик с пуговкой , через плечо военная сумка с учебниками.

-  Листайте лучше конспект   - время немного до экзамена,- отмахнулся он. Она села опять на сиденье  и  улыбнулась, словно приглашала  поговорить. Гущин усмехнулся - ему было сорок пять. Не возраст для  мужика. Да  и возможность  завести третью семью он  имел- неплохая жилплощадь и стабильный оклад. В это время студентки охотно выскакивали за зрелых.  К примеру та же актриса Серова -   не успела похоронить мужа летчика, как выскочила замуж  за комкора. А  академик Зелинский отмочил - женился на подруге своей внучки в восемьдесят лет. Вот тебе царская закалка.

   Все  первые актрисы столичных театров-  Розенель, Райх и Коонен - имели  солидных супругов  -  если Мейерхольд был постарше  жены лет на пятнадцать, то старик Луначарский на все двадцать:
        Нарком сбирает рублики,
        Нарком имеет цель:
        Шипы он  дарит публике,
        А  Розы  -  Розенель.

    Саму пьесу "Шипы  и  розы" Гущин не сподобился просмотреть и   прочувствовать.  Но он  пару раз сходил на "Белую гвардию",  да  еще недавно отсидел три часа на премьере  "Дамы с камелиями," по слухам разочаровавшей Сталина.    Театр он посещал нечасто, но обязательно - как уважение к самому себе.

        Барышня была  симпатичной - не похожа на  обычную зажатую   комсомолку. С такой можно построить нормальную  академическую семью. Без упертых лозунгов и  портретов  вождя в каждой комнате.  динственно, что останавливала - неопределенность   ситуации - а вдруг нарекут врагом народа - и все, греметь этому милому созданию в беретике  в ссылку. Было  всем известно, что  семьи осужденных часто   репрессировали.
    Гущин  прекрасно понимал, что  посадить его можно элементарно - дворянин, был на царской службе, получил диплом в Дрезденском политехе, только что вернулся из Германии ,  да еще был в подчинении у опального Сокольникова,  наверняка пропитался   зловредным оппортунизмом.
      Этого хватало  с избытком - сажали просто не за что - за непонимание курса партии, за уклонизм, за сочувствие троцкистам и просто за близость к опальным функционерам.

   Последние аресты среди  партийных кумиров вообще повергали в шок - сажали уже верных Сталину холуев, нарком Ежов не жалел никого.  Чуждых классовых элементов давно уже не оставалось . Казалось  -  стреляют по своим - падали с грохотом опоры  советского  марксизма и герои гражданской войны и все ничего.  "Правда" одобряла репрессии целиком и полностью -  враг, оказывается, подло  затаился в проверенных  партийных рядах.
 Гущин подумал, отвел глаза от студентки и отвернулся - это время нужно было пережить.
     После занятий он зашел к Сальникову - проректору фининститута. Сальников был его подчиненым  в  Наркомфине, сам    из буденновской конницы - закончил бухгалтерские курсы и  раньше его отправился в финансовый институт проректором.  Он был лет на семь постарше Гущина и хорошо был знаком  с самим Буденным.

 -   Как здоровье, Василий Петрович,-  поинтересовался он, входя  в кабинет  проректора. Тот  хмуро сидел за массивным столом и  внимательно  рассматривал бумаги.- Звали?
- Звал,-  отозвался Сальников.- Слышал насчет Чаянова, Коля?
- Слышал,- кивнул Гущин.-  На донос не похоже. Мужик правильный - что его подсиживать.
- Донос не донос,- отозвался Сальников, поднимая на него невеселый взгляд.- Мой друг, как ты знаешь, из прокурорских  - шепнул -  теперь сами на себя пишут. И очень откровенно. Говорит и правду никто не ищет-  пиши покошмарней - иначе в морду сапогом. До чего мы доехали, Коля? Садись - не стой.

  - Экономистов  пока    не трогали,- Сказал Гущин присаживаясь к столу.- По нашему полю не лупили. Разве что Чаянов -слишком явно попер против коллективизации. После военных  пошла метла по  дипломатам -  болтают про бегство предателя Раскольникова. Смекнул, что конец и не вернулся. 
 -   Да нет, Коля, трогают . Еще как трогают. Тут сразу несколько мест освободилось,- сказал Сальников, резко меняя тему.- Приказали подтягивать преподавателей.

- Да у меня и так неделя расписана,- пожал плечами Гущин, - с командирами  этот семинар бесконечный и там все новые лица и все опять с нуля. Устал.
 - Все устали. Выбирай давай - маргариновый техникум или  пищевой институт, - поставил его перед выбором Сальников .
- Что за маргариновый техникум? -усмехнулся Гущин.- Первый раз слышу.
- Иначе -  " Химико механический" - технологов выпускают для  Маслотреста,-  просветил Сальников.- там публика попроще, одни девицы, но ездить придется подальше к Крымскому мосту.

Глава  2  Семья советского интеллигента

      Вечер Гущин провел  дома за письменным столом. Пока было время  нужно  было  завершить  статью Защита диссертации  планировалась на осень 1938 года.На полках стояли дореволюционные мемуары Витте  -  амбициозного и практичного  министра финансов, при котором Россия сумела накопить самый большой золотой запас в мире - более тысячи тонн. Прокладывались дороги   через тайгу и тундру. Строились крепости - на дальнем востоке , прокапывались каналы в Азии. Англичане помогли построить   мощный современный флот.    Держава процветала - Столыпин    мог спокойно проводить реформы.  Оригинальную систему налогов и акцизов, внедренную Витте, можно было использовать и большевикам в СССР. Отчего нет ?

     Гущин крепко уважал Витте, еще со студенческих лекций. Мысль   проанализировать его  труды в диссертации     давно занимала Гущина. Тему ему утвердили сразу - "Финансы России на рубеже веков" .  К этому времени он заканчивал вторую главу - налоговую систему Витте. Две статьи по материалам диссертации он уже опубликовал - сейчас заканчивал третью  - с акцизами на табак и водку, одно из самых доходных статей российского бюджета.

       Закончив статью в рукописи,   он  подумал и собрал чемодан. На всякий случай отдельно положил портмоне с деньгами - триста рублей и почти сотня рейхсмарок  после последней поездки в Германию. Тогда ездили многие  экономисты - отношения между стран был на подъеме, да и тоталитарные экономики  имели  общие черты . Приезжали и немцы в СССР,  не только специалисты и военные,  было много спорсменов. Один из педагогов, заядлый альпинист Ровенский сказал Гущину, что даже на Эльбрусе на одну советскую группу иногда приходится три германских.
     В Берлине он стажировался  пару месяцев в министерстве экономики  рейха на Егерштрассе. Язык он знал отлично - со времен учебы в Дрездене. Да и встретил там пару -тройку своих дрезденских однокурсников - кто-то уже успел  стать убежденным  нацистом.

      В ту пору уже гремела гражданская война в Испании - немцы прекрасно знали, что воюют не только с  республиканцами, но  и с русскими. Но неприязни не было - политические разборки на финансистов не распространялись. Его часто приглашали коллеги в уютные  рестораны на  Унтер-ден Линден, выезжали  по теплой погоде и на озера в Глинике и Кепеник.  Пару раз был на новом олимпийском стадионе Берлина. Германский футбол был не такой азартный, как  на стадионе Динамо, который он регулярно посещал в Москве. Любил посещать по выходным  берлинское кино - Марика Рокк его очаровала. Хотя Любовь Орлова пела не хуже.  Немцы очень хвалили  Лени Рифеншталь. Потащили как -то его посмотреть "Триумф духа" - венец  нацистской пропаганды.  Гущин отсмотрел фильм и подумал,  что Сталина в кино СССР гораздо больше. Кроме развлечений приходилось  ходить на отчеты и в посольство СССР .Там всегда можно было пообедать за рубли и чуток сэкономить.

        На улицах  Берлина  фланировало много военных, так же как и в Москве.  Пару раз Гущину проверили документы агенты в штатском в районе Тирпиц Уфер - Министерства обороны и Генштаба рейха. С  той поры Гущин  ходил на Кудамм  за покупками , стараясь обходить подальше  центральный парк Тиргартен с юга.  Так было спокойней.   

     Нужно было сходить на Арбат повидать сына. Он жил с матерью и бабкой - харизматичной помещицей из малоросии. Гущин  обычно отдавал бывшей жене статьи на перепечатку. Она работала машинисткой    в Наркомземе и  по вечерам подрабатывала перепечаткой - это не запрещалось.
      Гущин прошелся по Арбату  - изменения были налицо - автомобилей стало гораздо больше, чем на Тверской. И уличных торговцев  отсюда изгнали.  На перекрестках стояли  внимательные люди  в черных пальто и кепках. Арбат стал правительственной магистралью.    На месте снесенного храма в Плотниках знергично строили массивный ведомственный дом. В его доме размещался небольшой кинозал - уютный арбатский Арс. С другой  стороны фасада была булочная - кондитерская. Гущин  купил Ленинградский торт с шоколадками на заварном креме и пошел по темному двору.

      Гущин поднялся на седьмой этаж - позвонил в дверь. Открыла хмурая и неприветливая теща.
Она впустила  его внутрь и забрала торт.  Жена  еще была на работе - сын  возился с уроками. Это была его  четырех комнатная квартира - он снял ее еще до войны. Потом  им подселили три  семью. Уплотнения пошли с двадцатых - строили много, но жилья в Москве не хватало. Город только набирал столичный размах. 
      При нем  в квартиру въехали два учителя из Наркомпроса и бухгалтер из стройтреста. Интересней всех оказался стриженный бобриком бухгалтер- бывший кавалергард -  любитель породистых скакунов и французских гувернанток.  Пока  Гущин жил на Арбате, он  от  эксгвардейца  сильно набрался в  тонкостях  Петроградской аристократии. 

  Гущин посидел с сыном за математикой с полчаса.  Сыну больше нравилось химия - он нацелился поступать в Менделевский институт. В зоопарк его уже не тянуло  и на футбол тоже. Поговорили про кино -  сыну понравилось "Юность Максима" - нахальный Чирков классно сыграл пролетария с окраин.  Сыну было пора в комсомол, но когда он указал, что Гущин  из дворян - вступление отложили.  Не понравилось и то, что  отец  жил отдельно.    Гущин был сам виноват, что семья развалилась - проклятая война. Казалось  - отгремит канонада  и все  забудется - мало ли было  чего на фронте. Был он тогда начальником санитарного поезда - медсестер было там с избытком. Был грех.            
Пришла жена  усталая, раздраженная - молча взяла  алименты и рукопись статьи. И демонстративно отпправилась на кухню пить чай.

 Гущин еще посидел с  сыном  - разговор  уже не ладился. Он взял шапку и отправился домой.
В  темном коридоре его догнала жена и попросила найти лекарство для тещи - опять у нее почки прижало. Хотя они и развелись  в советском ЗАГСе  лет десять назад, но отношения были доверительные - как никак венчались.
Гущин кивнул - это он мог помочь - но нужно было идти к тестю от второго брака гомеопату Соколову на Якиманку. 
      Гущин жил в большой квартире в Харитоньевском переулке: у него было две больших комнаты и барский эркер- спасибо наркому Сокольникову - выбил  в Моссовете десять лет назад. Жилплощадь досталась ему с  огромным "Стенвеем" и массивным кожаным  креслом. Пролетарии  на такие  излишки  не  западали. Стенвей оказался идеально  настроенным - Гущин иногда поигрывал любимого Штрауса, особенно в плохую погоду. Соседи не возражали.

       Правда и соседи тут были попроще, чем на Арбате - инвалид войны со старухой матерью, две разбитные торговки  с Тишинского рынка и милиционер с огромной семьей. Особого воровства в квартире не было,  да и пьянства тоже. Милиционер был идейный - иногда усовещал торговок за развязанный язык. Одолевали разве, что черные  тараканы - а где их в Москве не было?

 Глава 3 Трудодень для коммунизма

   Наутро он отправился   на  Якиманку -было свободное время.
Соколовы были известные московские  врачи - до революции имели  сеть аптек, в НЭП  аптеки отобрали, но сильно приблизили к власти - Теперь они обслуживали правительство и имели  внушительный кремлевский паек.
У них осталась и  просторная  четырехкомнатная квартира с видом на Кремль и на новый правительственный комплекс на набережной с кинотеатром "Ударник." Вид был хороший . Сам Соколов был типичный московский интеллигент; высокий, сухощавый, с залысинами - они  с братом имел кремлевский пропуск , но принимал  пациентов в    правительственной поликлинике на Грановского. Туда  Гущина не пускали - он  обычно лечился в своей  академической поликлинике на Могильцевском  в глубине Арбата. Поэтому он предпочитал обращаться к Соколову по родственному  домой- как никак бывший зять. Никто не мог предполжить, что Ася - бодрая   спортсменка и активистка вдруг  скончается от онкологии.  Но приязненные отношения с вторым тестем остались - одно культурное поле.

Соколов  был так же, как и  Гущин беспартийным, но это не мешало им работать в правительственых организациях и   ходить на  праздничные демонстрации с портретом членов ЦК. Отличался Соколов отменной иронией,  любил поддеть собеседника и сочинял неплохие стихи.
- Опять у Маргариты  Игнатьевны пилит проснулся? - прищурился он.-  От революции у многих выскакивают осложнения. Тем более у   бывших  помещиц. Хотя дворянство больше предпочитает благородную подагру.
- Похоже и подагра у нее была,- ответил Гущин в тон ему .- После   голодухи  пропала.  Летом мадам  собирается к родне  в Одессу. Там и подлечится.
Соколов покопался в шкафу и  вытащил  урологическое лекарство.

 - Что то ты мне, братец, совсем не нравишься - мешки нарисовались, лицо желтит - на гепатит не похоже - но ипохондрию я диагностирую точно. Сходи -ка в кино - развейся.
-  Позавчера сходил в   кино,-ответил Гущин. - После "Чапаева"  три года   кино не посещал. Оторвался от жизни.
-Никак на "Ленина в октябре"?   Часом, не в  компартию  собираешься?  -спросил Соколов с иронией. Это  он мог позволить даже в Кремле .

 - Да нет, на  "Ленина" очереди стоят пламенных пионеров, я вместо них    пошел на "Гавроша", - честно  ответил Гущин .- Не знаю, где они снимали, но Парижем    там не пахнет.
Гущин забросил  жене лекарство по дороге в институт. 
В трамвае он столкнулся  с   заведующим кафедрой Колей Любимовым, тот был младше его, но обогнал по карьерной лестнице, активно зарекомендовав себя в формировании  финансовой политике НЭПа, и его даже взяли как советника на переговоры с немцами  в Рапалло. Чичерин  его  настойчиво продвигал как советника своего наркомата,  но Николай еще и находил время на преподавание и научные работы. Вместе они  преподавали военным в школе военных финансистов, учрежденном по инициативе Склянского, бывшего заместителя Троцкого.  За пять лет они подготовили сотни  полковых начфинов  и  уровень контроля денежного довольствия в армии резко поднялся. Это отметил даже  маршал Тухачевский.
   Больших усилий  на эту работу не требовалось. Объясняли   воемкомам  принципы распределения средств  на уровне  рабфака. Но время отнимало много. Такая была аудитория. 

-Я почитал последнюю твою брошурку о кейсианстве - много полезного, Коля, студентам пора и это осваивать - критики там много,- заметил Гущин одобрительно.
- Спасибо за позитив,- кивнул в ответ Любимов.-От тебя  его редко дождешься.
-Только вот ,- нерешительно заметил Гущин.- Есть  там в конце небольшой перегиб...
- Чте не понравилось насчет Бухаринского Троцкизма?  Говори  прямо. Тут  не перегиб, а перехлест.
-Бухарин мне  был симпатичен, - признался Гущин.- Откровенен и последователен.
-Это, Коля,  обязательная  нагрузка - без нее не стали печатать,- с горечью пояснил Любимов.
- Так то так,- сказал неуверенно Гущин.- Только  вот  Коля Ровинский тоже тиснул книжку. У него там ничего охульного нет.  И даже Сталина не помянул всуе.
- Я знаю,-  весело  ответил Любимов. - Только Коле не предлагали  работу по новой экономической модели. А мне  нагрузили.

-  Это что еще за идея? - посмотрел на него ошарашено Гущин.
- Пришла сверху  жесткая установка - строить экономику   без  денег,- пояснил Любимов.- Торопятся в ЦК коммунизм строить.
-Это как ?На трудоднях, как колхозникам?  - невольно усмехнулся Гущин. - Нас же первых уволят, а то и посадят.  И чего, я дурак, систему Витте  прилаживаю к СССР.
-  Напрасно пыхтишь, - с иронией отклинулся Любимов.- Сам  знаешь - зачем при коммунизме валюта? И банки  тоже не нужны.
- И  будут  поголовно  трудодни? Не верю я в эту экономику. В НЭП поверил, а в это верить нам не полагается. Мы с тобой финансисты - как не поверни тему.
- Нам полагается верить в коммунизм, Коля,- почти шопотом ответил Любимов, - иначе крышка как Чаянову.
- Ну что тогда  выстраивай модель  светлого будущего -я даже завидую - новые законы будешь сочинять. Ну-уу... К примеру  норма  выработки обязана соответствовать аппетиту строителя коммунизма. Чем не закон?  Или  себестоимость   орудий производства  должна зависить от количества  трудодней его использования,- насмешливо сформулировал Гущин. 

-  Ты все ерничаешь,- качнул головой Любимов. - Смотри - врагов наживешь.
- Или  еще лучше - трудодень умственного труда прямо пропорционален возрасту пролетария, а физический трудодень наоборот -красиво ?  И так до  полного абсурда. Удачи тебе.   

глава 4                Бегство

  Вечером он вернулся домой крепко усталый - после лекций было заседание кафедры - кого то из рядовых преподавателей обсуждали под протокол. Просили и его пожурить коллегу.  Гущин отказался, сославшись на сомнительность навета. Отказ все же занесли в протокол.
Только он  заварил чай и достал  печенье, как в коридоре зазвенел телефон. Гулин подождал и взял трубку.

-Николай Александрович?- в трубке незнакомый женский голос.
-Это я, слушаю вас,-  устало откликнулся Гушин. И  почему-то подумал, что кто то из родителей студентов. Такое бывало. Просили обычно не  слишком усердствовать на экзаменах. Но это случалось в мае. Но голос  тоже был сдавленный.
- Гущин?- утвердительно переспросил голос.
- Ну да, да, это я. - повторил сердито Гущин.
-За вами выехали  с ордером,  у вас будут минут через двадцать, -и пошли гудки. Больше  ничего ...

     А  что еще?
     Гущину и так было ясно, что значил  выписанный ордер - как и любой гражданин  в СССР, он был   готов к внезапному аресту. Но все-таки где-то таилась   жалкая надежда - пронесет.
    Он мельком глянул на часы  - было десять минут одинадцатого. В коридор на звонок никто не вышел - похоже народ  в квартире спал.
Дальше все пошло машинально - быстро напялил костюм, влез в дорогие немецкие туфли  , дернул чемодан,  из схрона в кухне портмоне и бегом на лестницу. Дверь в комнату запирать не стал-  все одно сломают замок. На лестнице напялил пальто и шапку - как никак март.

  Он выскочил в Харитоньевский переулок - прохожих практически не было - так тени извозчиков в сторону Чистых прудов. Он перешел на другую сторону и увидел, как с бульвара мелькнули фары, заворчал мотор  и появился силуэт легковой машины . Гущин, набирая скорость, резко свернул в проходной двор и посмотрел на часы - под фонарем  - от звонка прошло всего шесть минут.

  -Быстро они заявились  - видать  торопятся ,- лихорадочно мелькнуло в голове.
Он  быстро пошел к метро. Недавно открытая ветка работала до полуночи. Правда, поезда ходили нечасто,  но это была единственная дорога подальше.
На платформе он огляделся, отдышался и  одумался - куда   можно было рвануть. Знакомым доверять не приходилось  - только     родственикам . И то не всем.
Мысль переночевать на Арбате в старой квартире у  жены он сразу отверг. Дворяне - могли приютить, несмотря на скверные отношения. Но он решил, что надо вообще рвануть подальше - это было лучший выход в такой ситуации . И он  двинул прямо на Киевский вокзал. У входа милицейский патруль выборочно проверял документы . Гущин подождал, пока они втянутся в очередную проверку и проскочил мимо. Можно было добраться  куда-нибудь до  Ростова, либо  подальше -  до Одессы. Родня была одна и та только в Одессе, она устроилась крепче, да и город был побольше и повольготней. Куда проще  затеряться.

  Работала только  одна касса - стояло  человек десять - он глянул на расписание в пустом зале;  раньше всех отправлялся только пассажирский на Киев. И Гущин пошел прямо на платформу.
Посадка была закончена, но некоторые проводники  еще торчали на платформе. Гудин выбрал одного с хитроватой физиономией и, подойдя вплотную,  вытащил хрустящий червонец:
-Мне бы до Киева. товарищ...
Проводник почесал шею, оглянулся и, забирая деньги, кивнул:
-Дуй, дядя, в пятое купе - верхняя полка. До Брянска точно твое,  а там поглядим.

  Плацкартный вагон был полупустой. Гущин забрался на верхнюю полку и, отвернувшись к стенке вагона, стал потихоньку  успокаиваться. Теперь, когда вопрос маршрута был ясен, он стал размышлять над телефонным звонком  - кто предупредил. Очевидно было, что непосредственно по выезду могли звякнуть только из  самой Лубянки. Так точно  по времени могли предупредить только оперативники   НКВД. Никого из знакомых он там не имел. Возможно кто то из студентов бывших увидел ордер - но это вряд ли  - голос был дамский и возрастной.  Бывших сослуживцев он попросту отвергал - они после расправы над Сокольниковым крепко затаились, да и не брали их на службу в карательную систему НКВД.   Он даже и предположить не мог, что в такое поганое время время страха и глобальной  человеческой подлости, когда стучали друг на друга по пустякам, кому то пришло в голову предупредить его о надвигающейся беде. Ведь,  если вдруг обнаружится причина утечки - это смертный приговор. Однозначно  карательная система не прощала измены. Но кто-то решился.

Как не странно это его мучало - он не любил быть обязанным кому либо.
Потом он начал вспоминать, что его бывшая жена и даже теща работали в различных госучреждениях, маловероятно, но кто то из их знакомых вполне мог запомнить его фамилию. И что с того?

    Гущина в Брянске не разбудили,  он проснулся уже днем на подъезде к Киеву. Там чуть потоптался по городу и к вечеру пересел на одесский поезд уже с билетом.
 Сойдя с поезда в Одессе,  он заглянул на Привоз, поел  знаменитых рыбных пирогов, да и  запасся отменной   еды  и по Екатеринской попер на Арнаутскую  - улицы были полны селянами - пролетки  , тачанки, фуры. Фордовских полуторок и  легковых было мало. 
 Город он знал неплохо - бывал здесь раз пять - а родня у него была крепкая.
Одесса   жила своей развеселой жизнью -  бегали беспризорники, с телег ругались бинюжники, толпились матросы,  улыбались  веселые одесситки    и испуг стал проходить.  Он сразу не стал заходить к дядя Доде. Нужно было идти через оживленный двор - было уже жарковато - да и все в Одессе  происходило во дворе и знаком он был тут с многими. Начнутся  типичные одесские вопросы и  его
приезд сюда можно будет вычислить легко.

Он нашел беспризорника  за двугривенный и написав краткую записку отправил беспризорника к дяде Доде.
Тот вышел на улицу, массивный загорелый и небритый в полосатых одесской пижаме,  недоумевая,   и лишь, узнав племянника,  приветственно развел руками .
После Елисаветграда,  где до революции  он занимался учительством -  он  пребрался в  культпросвет - здесь заведовал клубом со странным названием "Клуб  четырех повешенных". Несмотря на коллективизации,  индустриализацию  и кровавую чистку населения в Одессе процветал дух Свободного открытого города, переполненного  деклассированым элементом: спекулянтами, цеховиками, бандитами с Молдаванки и контрабандистами. Гущин  в Одессе всегда вспоминал Олешу и Бабеля -казалось     их  колоритных героев из Одессы даже революция не сумела вычистить. 

В Одессе после революции цвели разные заведения  тут  предпочитали называть их в струе времени - типа "Смерть  Директории" или "Парад парижских коммунаров". Одесситы всегда были не просто с фантазией - их притягивал французский антураж - спасибо  градоначальнику  Дерибасу.
Гущин  кратко объяснил ситуацию 
- Дела,  - раздумчиво протянул дядя.- Мы тебе писать не стали - но и Одессу чесанули крепко особенно осенью и зимой. Брали подряд  всех разве, что биндюжников с порта не повязали. Непросто тут - це дило треба разжувати.   
 А помочь он мог - хоть у самого дядя не было особенных возможностей, но его супруга Амелия Викторовна служила терапевтом в портовой поликлинике и имела доступ к  здоровью не только матросов и грузчиков, но и разного полезного начальства.

  Сынок их, Женя, только что закончил Высшее техническое училище в Москве и работал в телефонном тресте, занимаясь телефонизацией Одессы и был всюду вхож. Женю Гущин знал отлично - пару лет назал он проживал у него у в коммуналке на Харитоньевском, пока не освободилось место в общаге.
Они присели под раскидистым каштаном и дядька стал прикидывать возможные варианты обустройства Гущина.
-Це дило треба разжувати, - раздумчиво  повторил Додя и решительно встал - Айда к тете Мирре. Сам знаешь - сын приехал, да и жениться задумал. У меня и так места в обрез. Не боись - есть еще в Одессе и катакомбы.
Потом он вздохнул и повел Гущина к остановке трамвая. Через полчаса они были   на Французском бульваре.

 Тетя Мирра раньше жила в центре на Мразлиевской. После конца НЭПа она поменяла свою  фешенебельную квартиру на домик в районе Малого Фонтана -боялась, что товарищи отнимут. Дочь ее - Соня до революции удачно вышла замуж за  известного в Одессе артиста  Рафаила Корфа, работавшего в эстрадном дуэте Корф-Рудин. Ну не Корф он был на самом деле, а Гиршман, но популярность была большая и на московской сцене дуэт работал с аншлагом. Единственно, что отличало эту пару  от других коллективов - оба артиста, поссорившись еще в с конце двадцатых - на почве гонорара  и с той поры упрямо не желали разговаривать друг с другом. Так и работали - на сцене веселые интермедии - за сценой презрительное молчание. Тетя Мирра часто выезжала с ними на гастроли  не только по России, но и в Крыму - и в том памятном 1927 году попала вместе с театром Дунаевского в знаменитое Крымское землетрясение в гостиннице Таврия, прямо напротив порта.
 
  Тетя Мирра выслушала, кивнула головой,  взяла деньги за постой - пенсия у нее была никакая, а разорительных пристрастий у нее было много, особенно  обычай попить кофейку на набережной с сочным Одесским эклером. Она не меняла своих привычек до своих семидесяти лет. Характерно для Одессы  было  привычное обилие кофейен и кондитерских. Работали кинотеатры и  опера, для  развлечения диаспор  трудились национальные театры-  немецкий, болгарский и еврейский. Эстрада была и в Интерклубе для заезжих моряков и в самом доме моряка. Какие-то эстрадные   представления случались и   в одесском  Доме милиции. И как то меньше было в городе портретов товарища Сталина.

 Дядя Додя пообещал  разрулить вопрос с работой. Преподавание он не  обещал, но работа в порту была всегда.

Глава 5     Назначение

   Через  неделю Гущин отправился  в порт в  пятый пакгауз  с временным пропуском - впрочем,  Карантинную гавань охраняли слабо - там толкались толпы оборванных и мрачных грузчиков, грузились там хлебные баржи и охрана  с берданками  не страдала бдительностью. Другое дело - Купеческая гавань, где швартовались иностранцы. Там уже жестко сторожила НКВД . Вначале  в порт  он  попадал с  биндюжником, миновав купеческую и нефтяную гавани. Много  грузов шло из Арбузной гавани.
     Он  поработал кладовщиком- маркировщиком грузов в пятом пакгаузе  месяца три - работа для его возраста оказалось непривычно тяжелой. Артель была большая - человек тридцать -  в основном балагагуры, любители семечек и горилки. Но из прочих грузчиков выделялись двое - один с военной выправкой  и другой явно из интеллигентов, как и Гущин .
       Они держались  особняком, в разговоры не вступали, но Гущину казалось, что тот из офицеров был знакомым - до революции  году в  1917,  когда он служил там секретарем земстава, он видел его среди юнкеров кавалерийского училища. Ручаться он не мог - прошло лет двадцать , но это жесткое  лицо он определенно видел.

       Судя по всему он был из тех кто не сгнул в молохе гражданской войны, не уплыл  с врангелевским флотом в Бизерту или в баржах  отправленных Землячкой на дно черного моря.
       А вот другой был явно из новых,  похоже такой же нелегал, как и Гущин. И как понял Гущин, цель его в порту была проста -попробовать  убраться  из СССР на иностранной посудине.
       В принципе это было возможно. Тем более,  что моряки  захаживали и к ним  в пакгауз. Чем все закончилось, он так и  не узнал - перешел в другой пакгауз.  Ближе к маю , когда стало жарче,  завскладом предложил ему поработать счетоводом. 
       Гущин с радостью согласился -  работа была намного легче, он даже решил ходить на работу в галстуке и канотье, благо вовсю распустилось лето. Но были и минусы - приходилось контактировать с сотнями разных людей, подмахивать квитанции за завсклада - давать указания грузчикам. Он понимал, что сильно выделяется из общей массы  провинциальных малороссов и при  желании на него могут обратить внимание. Так  и вышло. К тому времени  ситуация  с родней внезапно обострилась. Как то  ему в порту сообщили, что дядю Додю  взяли.

  Однажды в разгар дня к нему заглянул здоровенный дядька в армейской гимнастерке с наганом на поясе  - вроде как охранник и,  не здороваясь, сказал:
     -Тут такое дело, товарищ,  начальник порта тебя   видеть  хочет . Разговор у него к тебе. Ходь за мной, дорогой товарищ.
     Гущин  вздохнул, одел пиджак и потопал за охранником. Проходя мимо купеческой гавани, он обратил внимание на  двух разгружаемых "американцев" -  тащили из трюмов громадные ящики - не иначе тот фордовский конвейер прибыл , который  он оформлял напоследок в наркомфине.

  В кабинете начальника порта сидел  усталый потный человек в толстовке лет под пятьдесят и говорил по телефону. Мельком глянув на Гущина, он отложил трубку в сторону и сказал негромко, глядя в окно :
 - Вот что. Я знаю,  кто ты и зачем ты здесь, в Одессе. У меня начфина посадили. Месяц назад поехал в Москву на курсы и не вернулся. Ни слуху от него, ни духу. Но у меня зять - следователь - по запросу сообщили, что сел мой начфин Мурашко крепко -  за месяц нарыли на него  солидное  дело. А на тебя нет ничего. Зять проверил. И искать тебя - никто не ищет. Так что, мил человек, бери свой  паспорт, топай в кадры и оформляйся, как положено, начфином. Приказ я вечером подмахну, только ты того, лишнее в анкету не сыпь. Понял.
Он махнул рукой, даже и не ожидая согласия Гущина. И потом уже спину добавил.
-Насчет твоего родственника все будет  путево. Выпустят его  органы не сегодня- завтра. Там с ним просто перегнули. Так что - не переживай.

       Гущин подумал, что ему можно было верить - Одесса -мама была  относительно небольшим городом и народ привык общаться,  несмотря на режим  НКВД,  Гулин заполнил в отделе кадров анкету. Писать про заграницу не стал, ни про учебу в Дрездене, ни про командировки. Адрес поставил старый московский, что был в паспорте.
Утром  он принимал дела у местных бухгалтеров. Смотрели на него  сдержано, вопросов не задавали.
Дядю Додю действительно выпустили через неделю. Он отсидел в Одесской тюрьме два месяца.   
Гущин видел эту тюрьму на Люстдорфской дороге- навроде  Питерских Крестов. Там в свое время отбывали срок многие  персонажи:  и Соня Золотая ручка и Япончик и Котовский и даже Лев Давидович Троцкий.

      Дядя Додя сказал, что по этому делу посадили человек сто. А повод был совсем плевый -  две соседки поцапались на кухне и одна сказала мужу - напиши  то они поют петлюлюровскние песни - поют часто значит затевают. И  кум  Ферапонт вздохнул, спорить с женой не стал и послал донос на дядю Додю, которого знал с детства.

   Дядя Додя  накрыл стол во дворе по случаю счастливой  реабилитации - были все соседи и те, кто сел по дури с ним. Вспомнинали недобрым словом одесскую тюрягу, следователей и все порядки. Сидело в тут пору  с ними в камерах полным-полно не только   отпетых уркаганов, но из старой   интелигенции и бывших нэпманов .
Бить не били - все было карикатурно по одесски . Пиши на себя сам. А вот кормили исключительно рассольником на гнилых огурцах - пучило всех немыслимо. Поэтому и допросы были кратки и
несложные - следователь  с ненавистью смотрел на вздувшееся пузо   арестанта, тыкал его кулаком
в  пузо и  брезгливо говорил :
-Ну тя к ляду,  гражданин, подпиши тут  снизу, да и топай-ка  пердеть к себе в камеру.

На том все и обходилось. Впрочем не для всех. В тридцать седьмом забрали многих известных одесситов из интеллигенции и никого не выпускали. Сильно тряхнули главные одесские вузы;  сельскохозяйственный, медицинский, морской.
 Народ не смеялся, хотя рассказ дяди Доди был с игривым юморком.  Все понимали, что такое тюрьма и что такое допросы. Выпили за  освобождение и за справедливость. А вот за товарища Сталина никто тост не предложил.
 -Ну  а с тем, кто всех заложил? поинтересовался  Гущин.
- Кум Ферапонт? Так он повесился - еще на прошлой неделе,- невозмутимо  сообщил дядя  Додя.
Гущин поработал начфином порта три месяца. Жил  к осени уже нормально -даже сходил в театры.
Пару раз в еврейский на комедии и три раза в немецкий на   Брехта. Его в Москве упорно не ставили.
А в конце ноября на работу вышел наголо обритый и изможденый начфин Мурашко. Гущин передал ему дела и. попрощавшись с начальником  порта, отправился в столицу.

глава 6    Возвращение

     В  свою квартиру в Харитоньевском  Гущин  вошел    спокойно, прошел  через кухню - там   с шипеньем варили-жарили  старуха и жена милиционера - они удивленно глянули на него, когда он поздоровался.  Дверь комнаты была незакрыта, он вошел и осмотрелся - в прихожей было пусто  исчезла одежда и шляпы. Шлепанцы стояли в углу.
В гостиной  разгром был не  такой большой, как он ожидал -  большинство книг было на месте изъяли только немецкие  переводы. Он выдвинул ящики стола - чекисты прихватили  и диссертацию. Он огляделся внимательней -   еще   исчезла вся посуда,  да  и пару стульев. Кожаное  кресло и рояль оказались опять  всем без надобности.   Да еще испарилась кремлевская настольная лампа. Наверно  соседи позаимствовали - подумал Гущин. Хотя лампы было жалко - подарок Сальникова.

-Ну и бог с ней, - подумал он  и стал наводить порядок в шкафах. Чуть позже сзади раздались шаги - и стук в открытую дверь.
Гущин оглянулся - на пороге стояла  милиционерша со стопкой тарелок и кружек.
- Вы нас извините, мы подобрали чуток. Открыто у вас было. Возвращаем,- негромко, извиняюще сказала она.- Думали не вернетесь. Тут уж приходил домоуправ,  осматривал комнаты - хотел сегодня замки менять.
- Поставьте на стол-, сказал Гущин и отвернулся.
     Прибрав в комнате, он протопал через центр  на Арбат  к сыну. Открыла жена - долго смотрела на него, не приглашая войти .
-  Ну ты везунчик,- сказала она наконец ,- а ведь  они тут были в марте. Обещали прислать повестку - не прислали. Проходи.
 
     Потом   посторонилась и пропустила. Сына дома не было - теща читала у окна своего любимого Надсона и  внимательно глянула, но не поздоровалась.
- Извини  что с  задержкой   за алименты,  такие  вот дела,- сказал Гущин и отдал жене все, что было в бумажнике, не считая. И пошел  из дома. На пороге квартиры его нагнала жена и всунула в руки перепечатанную статью. 
 И Гущин отправился в институт. Было уже вторая половина дня - это его устраивало - Сальников обычно засиживался, как товарищ Сталин, допоздна. Да и студентов уже было немного.
Он прошелся по коридорам - где то еще слышалась речь, наверху топали  редкие шаги.

 Кабинет Сальникова был закрыт. И табличка с его фамилией была свинчена. Он остановился у учебного расписания - но стало заметно меньше - сократились учебные  часы. И фамилии его нигде не было. Не было в расписании и многих знакомых фамилий.
И Гущин пошел к выходу. У самой двери института он столкнулся с Любимовым.
Они  с минуту молча смотрели друг другу в глаза.
- С того света прибыл? - невесело спросил Любимов.- Ну пойдем на кафедру - расскажешь.
- Тут нечего рассказывать ,- поморщился Гущин поднимаясь по лестнице.-  Повезло.
- А мне есть что рассказать,- произнес Любимов.-  С  марта как ты пропал, взяли еще человек тридцать. Вернулся пока ты один. Так что приступай без вопросов.
- Заявление подавать?
- А мы тебя и не увольняли,- просто объяснил Любимов, -  прогулы ставили и не тебе одному, а потом  осенью сжали все предметы - некому читать - уже студентов  ставим  на лекции. Так что раз ты отдохнул - придется взять двойную нагрузку.
-Кто вместо Сальникова?- поинтересовался  Гущин.
-А никто,- ответил Любимов. - К новому году обещали прислать из Университета.
-Как  твоя  теория коммунизма?- усмехнувшись, спросил Гущин.
- А никак, - отмахнулся Любимов.- Видать протрезвели и успокоились.

 Мало помалу все вошло в норму. Лекции, консультации, зачеты. Нагрузка была изрядной и Гущин постепенно стал  забывать все, что случилось. Перед новым годом снова было заседание кафедры. Собралось человек шесть преподавателей - много меньше, чем прежде. Зашел и выпущенный накануне из следственного изолятора обритый и похудевший Сальников. Персональных обсуждений уже не было. Любимов зачитал установки из Наркомпроса, познакомил преподавателей с  новыми образовательными программами.

 Заодно показал только что отпечатанный общеинститутский учебник. Там была и статья Гущина про акцизы. В заключении Любимов полистал бумаги и напомнил :
- Товарищи прошу не забывать и про научную работу. Журналы требуют. Да, и товарищ Гущин. Тут у меня стоит в плане ваша защита в начале следующего года, строго по графику.
Гущин сидевший в конце аудитории , удивленно качнул головой и развел руками.
Когда преподаватели разошлись и остались они втроем с Сальниковым, Любимов спросил непривычно мягко:
 Неужто, Коля, все чекисты забрали? А если запрос послать...
-Все, даже черновики смахнули,-подтвердил Гущин.-Ну что мне их лично забирать оттуда? А жалко трудов. Почти закончил.
- А я бы забрал,- неожиданно поддержал Любимова Сальников.- Там у них свои дела пошли. Может и не до нас вовсе. Я просидел два месяца -даже и не допрашивали. Вон и самого Ежова  таки посадили. Все таки, Коля, попробовать стоит. Чем черт не шутит.

 Через пару дней Гущин снова  выбрался к сыну.Сын готовился поступать в рабфак - на университе уже не рассчитывал. Теща безразлично качалась у окна с неизменным Надсоном.

- Как твой комсомол?- поинтересовался он у сына . Тот неопределенно пожал плечами .- Перестали принимать?
- Да еще и  постоянно  исключают, - усмехнулся тот.- Даже самых горластых. Дети врагов народа.
- Ну видишь  как все повернулось, а твой папка, хоть и дворянин. но не враг народа.
- Говорят - нужен подвиг,- уныло ответил сын.
- Ну, переключи бабушку с Надсона на Маяковского, - пошутил Гущин,- это, сынок, эпический героизм.
- Может её уговорить,  вообще, в комсомол податься?- засмеялся сын.-  Тогда точно зачтут.
 Неожиданно пришла с  кухни жена и подсела к ним за стол. Гущину показалось, что они хотят узнать все свои  приключения в подробностях.
-Ну что тут сказать, - сказал  Гущин  неторопливо, - одиссея, да и только. В полном смысле слова.

- Нам  написали из Одессы,-  сказала жена тихо.- Мы все узнали.Что у тебя забрали?
- Все и ничего, - ответил неопределенно Гущин.- Главное - диссертацию,  да и черновики статей Восстановить можно, но трудно. Надо бы вернуть - да мои в институте останавливают. Боятся, что посадят - раз сам, дурак, пришел.
-  А что надо ?  - спросила жена.
- Процедура известная -бросил заявление в в ящик на Кузнецком мосту -  вот прислали ответ - забирай  свой багаж - невостребованные вещдоки. Тут главное, кто пойдет   забрать  рукописи -    могут   и вспомнить,- объяснил Гущин ситуацию.
- Раздумываешь  идти или нет?- хмуро спросила жена. Гущин кивнул. Они помолчали.
-Давай я заберу,-  неуверенно предложил сын.- Фамилия одна - наверняка дадут. Да и как подвиг, вдруг зачтется?
-Тебе не дадут - еще мал.  Что тут гадать на советской власти?
 -Я пойду, - заявила  внезапно теща -с качалки. Все обернулись к ней.
   -А  чего мне терять  в этой большевисткой жизни. Я уже все потеряла. И не боюсь я их - знаю, что старухи  их не интересуют, давай свою бумагу, - заключила теща и снова взялась за Надсона.
Гулин даже не подозревал, что теща способна на такой эпический героизм. Весь кошмар кровавой пролетарской революции и гражданской войны не сломили её властный  помещичий характер, который Гущин знавал и по жене. Страх не унизил ее. Время потрясло страну , разметало семьи, смешало сословия. Только достоинство и честь дворянства остались непоколебимы.   Так и поступили.
Когда через час неприятного ожидания на Кузнецком мосту он увидел в дверях приемной НКВД согнувшуюся под  тяжестью чемодана тещу, его прошибла непривычная слеза. Тут то до него и дошло, что бы там в прошлом не случалось, семья у него все таки есть.