найти выход

— Кирсан! — окликнула его Лагерта через всю улицу. — Не кажется ли тебе странным, что мы всё ещё не вместе?
Блондин быстро соскочил с брёвен, выкинув изо рта только-только зажжённую самокрутку.
— Ты, сестричка, за дурака меня не держи, — прищурился он, серьёзно глядя голубыми глазищами в её зелёные. — Меня эти ваши «штучки-дрючки» не волнуют!
Кирсан покрутил пальцами в воздухе на манер веера только ему одному понятным движением и спешно покинул обступившую их толпу хохотавших над ними девчонок. Лагерта стояла как истукан, с пустотой в глазах прожигая дырку на углу дощатого помоста. И лишь едва заметное касание плеча её друга всколыхнуло тонкую ткань шифонового платья, а вместе с ним и разбитое сердце.
— Если б не я за неё решил — решил бы её папаша. Я, в отличие от неё, хорошо его знаю. Я ей не ровня. Мне здесь нечего ловить.
— Ты же очень хорош собой, девку можно понять, — проворковала Анна, оценивающе уставившись на голубые глаза и белокурые пряди, небрежно зачёсанные за уши. — Толпами ведь бегать будут.
— Пусть бегают, — не отвлекаясь от счёта ворон на небе, механически ответил Кирсан. Беседа с чересчур любопытной соседкой поднадоела. — Это полезно. Да, и потом... Она мне... Как сестра. Вместе росли, всё-таки. С одного стола ели, в одной песочнице играли... Не разлей вода, короче. А тут... Любовь, любовь... Да чтоб чёрт вас всех побрал с этой любовью!

— Я, знаешь ли, дорогая моя, не сын академика, — слегка тряс головой Кирсан, хитро прищурившись. Его всё больше забавляла неловкость Лагерты. — Твоему папане далеко не я в зятья гожусь.
— Откуда тебе знать, какой зять нужен моему отцу? — недовольно скорчила гримасу девушка, явно передразнивая «женишка». — Я сама решу, кого он будет зятем называть.
— Ах вот ты какая, Лагерта? — искренне рассмеялся Кирсан её решительности. — Ну, удачи тебе. В поисках.
— А если я уже нашла?
Кирсан резко поменялся в лице, став непривычно угрюмым и понурым. Исподлобья глядя на неё щенячьими глазками. По-мальчишечьи мило и невинно. Как бы прося прощения за то, что не несёт ответственности за происходящее. Данный вопрос не в его компетенции.
Это выше его сил.
— Я, это... — запнулся Кирсан, снова потупив взгляд в землю, остановив его на ремешках сандалий Лагерты. — Я...
Он осмелился посмотреть ей прямо «глаза в глаза», поражая сизым омутом как нарочно невовремя.
— Я не люблю тебя, родная. Прости меня.
Воспалённые от напряжения зрачки налились красным, ей ещё никогда так сильно не хотелось ударить этого чёрта.
— Гер, Гера! Стой! Остановись, кому говорю! — на лету перехватил Кирсан хрупкое плечико. — Ты теперь от меня так просто не отделаешься!
— Оставь меня в покое, дурак! — злобно рявкнула ему в ответ Лагерта с застрявшей комом в голосе обидой.
— Думаешь, это так просто, да? — чуть не плача лепетала она. — Играть с моими чувствами?! Сначала послать подальше, потом бежать, кричать, что-то объяснять... Для чего? Я дура, что ли, по-твоему? С первого раза не понимаю? Спасибо за откровенность, ты настоящий «друг»!
— Не обвиняй меня во всех грехах, Гер! Я не хотел тебя обижать, честное слово! Знаю, что с первого раза всё улавливаешь... Но мне так не хотелось...
— Что? С самого начала правду сказать, а не заниматься всей этой фигнёй?
— И не занимался, — надул губки как ребёнок Кирсан. — Откровенно до слёз доводить не хотел... Так лучше будет, для нас обоих. Уж поверь мне.
Сильными ладонями он крепко взял её за плечи и своим острым прищуром молчаливо старался внушить ей правильность своих слов. Как гипнотизёр.
— Оставь меня, не желаю тебя видеть! — отмахнулась Лагерта и ринулась прочь в мглистую глубину леса.
Кирсан устало присел на корточки, обхватив голову руками. Как же всё это было странно и непривычно. Он, что, действительно кого-то любил? И, осознавая эту простую истину, непроизвольно зажмурился. Думал, она сама с собой испарится, перестанет терзать его душу. Пронзительная горечь безнадёги, всё же, охватила его. Смысла гнаться за Лагертой он не видел — на кой ляд? Ещё раз послать её, уязвив гордость? А почему, собственно, он с ней так поступал? Кирсан судорожно мотал золотистыми волосами в надежде отогнать от себя бурю накрывших его эмоций.
Намертво в сердце вцепилась. Гордая и непокорная Лагерта. Настоящая воительница. Нет и не будет для него женщины краше неё. Он был честен с самим собою. Даже в те моменты, когда завязывал язык в морской узел. Чтобы промолчать, а не лгать. Всё равно бы не смог ещё раз.
Отчаяние отбивало неуёмную дробь в висках. В до дыр вызубренных нотах печали видеть свет, давить спазм в груди и клясться самому себе на крови, что война для него — превыше всего. Для него она была дороже гаснущего с каждым часом всё больше блеска родных глаз любимой. Эта вечная битва с собственной тенью.
Душа сжималась в Танталовых муках.
Желание строить свой мир из пепла, аккуратно, с осторожностью, и неспеша, обернулось встречей с перебитым жизненным опытом сердцем. Ой, как ломает изнутри! Безумно, пытаясь ненавидеть, рваться через стены непонимания. Сдавливать себя в тиски, крушить и биться всем своим глупым, четырёхкамерным, совсем бестолковым... но таким живым! И не важно, что его растопчут, вырвут, самого поставят на колени. Раз дышит это чувство с ним из одной глотки, выкалывая тупой болью эндорфины. Превращая сердце в решето сомнений и укоров. Выстрелом, тем самым контрольным выстрелом вынуть наружу, вытащить на белый свет ту черноту, что колеблет без конца расшатанные в процессе нервы.
Прошу. Говори о чём угодно. Но не о любви.
Вся его жизнь — пыль дорог и ветра свист. Летящий вдаль беспечный ангел. Падал, но поднимался, кулак вверх возводя.
Стоял громкий смех, шум. Гул стихал поминутно, возрождаясь пьяным гоготанием издали.
Её волосы цвета сочного персика слегка кучерявились, томно струившись по плечам, а глаза, две незрелых алычи, сосредоточенно бегали по резным листьям серебристых тополей.
— А стеночка-то осталась, — ехидно ухмыльнулся Кир, глядя на разорённый золотистым дятлом муравейник.
Лагерта пыталась подавить внутреннее стеснение, непонятно откуда взявшееся в ней.
Кирсан сел рядом с ней, поджав ноги в колени и, облокотившись на них руками, украдкой посмотрел на Лагерту:
— Чёт ты какая-то подозрительная сегодня.
— Ты тоже, — равнодушно ответила она.
— Да? И в чём же? — блондин заинтересованно-удивлённо изогнул левую бровь.
Несколько минут прошло, пока Кирсан докуривал уже вторую сигарету, и Лагерта только молчаливо любовалась другом. Тот, заметив это, усмехнулся и спросил в своей излюбленной манере:
— Чё это ты, мать, смотришь на меня так, а? У меня ощущение, что я сейчас распластаюсь под твоим взглядом. — Любуюсь, Кир.
— Мм, — блондин затянулся и хмыкнул, — И как, познавательно?
— А то. Где же я ещё такого, как ты, найду?
Она почувствовала, что внутри всё сжалось. Это их последняя встреча на ближайшие два года.
— Ну, — сдерживая внутренние слёзы, Лагерта выдавила из себя улыбку, — Спасибо и на этом.
Девушка почувствовала его объятия и едва сдержалась, чтобы не заплакать. Было больно. И тоскливо.
— Не забывай меня там.
— Не забуду, Гер. Мы же друзья, ты мне как младшая сестрёнка.
Она в эти слова не верила, потому что точно знала — эта разлука расстянется для неё в вечность.
— Давай, Гер, до встречи, — Кирсан улыбнулся и, на мгновение сжав её пальцы, разжал прикосновение. — Отцу привет от меня передавай. — Обязательно. До встречи, Кирсан, — и Гера, развернувшись, поспешила скрыться за дверью так быстро, как только могла.
Зайдя в дом, Лагерта обессиленно прикрыла за собой дверь и скатилась на пол в прихожей. Тотчас в гостиной послышались шаги и навстречу ей вышел Ратмир собственной персоной. Вид мужчины говорил о многом.
— Ты где так долго была? Где Кирсан? Что у вас, вообще, с головой?! Какого чёрта я прихожу домой, и Айшвария мне заявляет, что вы нахамили ей и ушли «тусить»?!
— Вау, — слегка усмехнулась девушка, — Не знала, что в твоём лексиконе есть такие слова, пап.
— Да я уже не знаю, какие слова мне использовать, чтобы достучаться до вас! Думаете, что уже взрослые, что хочу, то и ворочу?! Много вы что-то с Кирсаном на себя берёте! Спрашиваю, где он?
Развернувшись, Лагерта тоже перешла на повышенные тона:
— Представления не имею! Сам ищи своего Кирсана, мне до него дела нет!
Девушка скрылась за дверью своей комнаты, хлопнув ею так, что штукатурка могла бы посыпаться. Ратмир хотел было ответить дочери, но стоявшая рядом Айшвария остановила его:
— Успокойся, милый, хорошо? Пойдём спать. Кирсан вернеться, вы спокойно всё обсудите. Вот увидишь.
Мужчина еле слышно выругался себе под нос и, отодвинув жену рукой, в одиночестве удалился на балкон. Он был не на шутку взбешён таким поведением. Полный обуреваемой ярости, Санвенганза уставился на еле видимые сквозь мутные облака созвездия Млечного Пути. Чем чернее становилась краска небосвода, тем яснее была эта летняя ночь. Одолевала сон утренняя прохлада, дурманили зацветшие гиацинты под окном. Когда успели?.. А папироса всё тлела, оставляя на чуть слышимом запахе ветра еле заметный шлейф опаловых узоров дыма.
Лагерта, прижавшись к дверям, не смогла сдержать слёз.
«Всё могло бы быть иначе», — подумала она, наткнувшись взглядом на полку, где стояла фотография. Двое детей и взрослых, светящиеся от счастья. Молодая и красивая женщина с карими глазами обнимает стоявшего рядом мужчину, в висках которого ещё не пролегла седина, а мальчик и девочка рядом улыбаются, держась за руки. Это была настоящая семья. Добрая, любящая и дружная.
Но всё как-то резко изменилось.
«Даже если мы будем находиться в разных точках мира, мы же всё равно вместе. Мы — семья».
Ратмир помнил его маленьким голубоглазым мальчиком со взъерошенной блондинистой гривой. Носился туда-сюда как угорелый, буквально летал. Как пчёлка. Жужжал что-то на своём пчелином языке, пытаясь ужалить ядом. Не выходило, он расстраивался, но ненадолго. Ратмиру были дороги эти воспоминания. Хранить их в себе больше никаких сил не было. Они его добивали, угнетали. Напоминали ему о том, как он всё-таки слаб и ничего не может противопоставить воле Божьей. Ему уже было не спастись от этих ежедневных, расписанных поминутно мучений. Каждую минуту, каждую секунду. Всё тщетно и забыто, кроме его Пчёлки. Светлого, правильного, честного.
Убийцы.
— Нечего ждать «Элли на маковом поле». Эффект красных глаз пройдёт, как только ты освободишься от границ в сознании. Возьмёшь контроль над волей. Смело посмотришь в свои глаза. Поймёшь, что жену нужно искать не в хороводе. У любви есть другое дно. А там дерьмо, дерьмо, дерьмо...
Ратмир говорил прозаично, смотрел скептично, рассуждал логично.
— Для тебя она — как Париж. И вся жизнь — как она. Ты путаешь красивейший город с Кукуевкой. Ты боишься её потерять. Но при этом для тебя она, наверняка, лишь способ самоутвердиться и выместить злость на том, кто не сможет дать отпор. Тебе от самого себя не противно? Что же ты всё с прошлым-то никак проститься не можешь? Убирайся вон отсюда, Кирсан! Глаза мои видеть тебя не желают!
— Кто понял жизнь, тот не спешит, Учитель, — с еле заметной ухмылкой превосходства ответил ему ниндзя Красного Песка. Он уже был порабощён одним из смертных грехов. Гордыней.
— А может ты скажешь, в чём её смысл?
Глубокие морщины почтенного старца надвинулись при большом напряжении на переносицу, став густыми седыми росчерками. Он понял.
— Вы когда-то говорили мне, что всех нас выдают глаза. Взгляните на меня, Сенсей, — натужно протянул Кирсан трель, которой так боялся Санвенганза. — Вы уверены наверняка, что это боль сгубила меня? Меня губил робкий и примитивный способ жить. И только боль спасала.
Рука ученика дрогнула, держась за катану как за то самое спасение. Его собачье сердце всё ещё было привязано неразрывными цепями-узами к Лагерте. В конце концов, всё, что у тебя остаётся, — это ты сам.
— Я перережу небу горлу своим поступком. Но такова моя воля. Она не подлежит обжалованию. Только потом я пойму, что всё зло, которое мне приходилось видеть — последствия моих же неугодных Богу деяний.
Ратмир закрыл глаза. Последовал тяжкий вздох. Взмах клинка. Сломанные кости пеплом рассыпались по земле. Под гнётом нависших туч Красному Скорпиону придётся менять свой кров.
Дав свободу сердцу, столько наворотив. Кровью разман небосвод. Труп падает в красный закат на руках. Выжигая запятнанные алым руки. Из тысячи ран текут тысячи слов извинений, о которых он ещё пожалеет. Взяв в руки ножи, обрёк себя на мучения в пекле. Ратмир знал, что, даже будучи в склепе, его лучший ученик познает муки ада.
— Они не видят, что творится у них под носом, — ероша огненные от солнца пряди елозящему мальчишке, улыбнулся Ратмир Санвенганза, «учитель учителей». — Не понимают элементарных вещей, не могут наслаждаться простым. Всё лезут в какие-то дебри, сами того не понимая, отдаляясь всё больше от истины. Они пытаются постичь нечто запредельное. Изобрести что-то, за чем сами не готовы следовать. Когда эти слепцы откроют наконец свой «третий глаз», время давно уже затянет меня в гроб.
— Не говори так, Учитель, — разжалобился ребёнок после его слов. — Я не хочу, чтобы ты умирал.
— Когда определишься с тем, кому мстить, а кому прощать, у тебя будет выбор: перерезать мне горло или спасти. Я не дурак, мне не нужно доказывать любовь или ненависть. Как ни крути, исход у всех один.
Кирсан, взмахнув катаной, избавился от багровых слёз конечностей Ратмира. Голос Учителя навеки застыл среди неумолимого скрипа часов. Он тише других голосов. Сожжён изнутри и извне, наяву и во сне.
Ведь кто-то же должен сгореть.
Горе соединиться с человеком и родиться отчаяние.
Чёрный паук скорби преследует даже за стёртой между раем и адом чертой.
Всё, что осталось от Ратмира безжизненно пало на пыльную землю родной гасиенды. Но его дух продолжал витать в раскалённом воздухе, разъедая иссохшие глазницы Кирсана. Даже после смерти Учитель не даёт ему покоя. И никогда не позволит его обрести. Такова расплата.
Вся земля вокруг была завалена белейшим снегом, что совсем скоро растает и обнажит скрывающиеся под ним тайны. Кирсан пробирался сквозь сугробы, словно находясь в бреду во время сильного жара.
Всё происходящее походило на фильм об эпохе Эдо. Словно несколько сотен лет назад здесь проходили битвы между самураями. И теперь один из них, переродившись и предавшись чувству ностальгии, бродит по знакомым местам, изо всех сил пытаясь вспомнить подробности прошлой жизни. Он — сплошное отрицание всего, что было раньше. И вот уже чужая и враждебно настроенная чащоба обретала ночью особый шарм. Мелодии колыхавшихся на ветру деревьев вводили в приятный транс и заставляли забываться в реминисценциях минувшего. Путь Кирсана как истинного воина тернист. Он схож с путём праведника. Ибо препятствуют ему себялюбивые и тираны из злых людей. Он далеко не блаженен. Его нельзя сравнить с пастырем, ведущим заблудших сквозь боль и слёзы утраты самих себя. Путь этот труден. Но от того и не менее интересен.

***
— Невероятно осозновать, что твой сын станет мессией, да, Лагерта?
— Рогдай еще слишком мал, чтобы я всерьёз задумывалась об этом. Мои мечты и цели связаны лишь с Красным Песком и местью одному человеку...
— Кирсан в курсе, что у него есть ребёнок?
Лагерта медленно повернула на него свою голову, невольно тряхнув в отблесках свечей медно-красным фуляром, из-под которого тягучей волной до самой поясницы расходились янтарные кудри.
— Ты смеёшься? — вскинула тонкую бровь женщина. — Право, ты такой смешной, Ролан! Какую околесицу ты сейчас сморозил, представления не имеешь.
— Правда, что ли? — в её манере ответил он. — Я устал «входить в положение», устал прощать тебе этого бастарда! Знаю, что, была бы такая возможность, от него бы родила! А мне рога ставила, жёнушка любимая!
— Господи, — закатила в бессилии зелень глаз к потолку Лагерта. — Какой же ты всё-таки идиот, Ролан. Хотя... — на секунду задумалась она о подобной перспективе. — С радостью! Может, пригласишь его к нам на огонёк, устроим тройничок!
Тут резкая боль в челюсти помешала закончить «остроумную», по её мнению, тираду.
— А ну рот свой закрой! — взревел мужчина, повторно замахнувшись, но уже кулаком. — Как ты смеешь нести эту чушь, ещё и мне в лицо! Убирайся, вон пошла!
— Руки от меня убери, чудовище! Будто я не знаю, как ты мне изменяешь направо и налево! Всем ли служанкам под юбки залез?
После этих слов Ролан силком выволок Лагерту из залы в переднюю и захлопнул перед её носом дверь. Складки бархата распластались мёртвой изгородью с перламутровым отливом на муаровых розах, прицепленных к лифу на корсете. Она ещё долго плакала над той трагедией, что с ней случилась. Жизнь случилась. И не так, как ей мечталось в пору «юности златой». Наперекосяк. Ни первой любви, истинной защиты и опоры, ни родителей, что оберегали и по-настоящему ценили. Ничего из этого. Лишь в дребезги разбитый брак да ребёнок на руках. А власть... Возымел Ролан то, на что никаких прав не имел. Лагерта была для него помехой к полному распутству собственных прогнивших принципов. Требовалось развязать самому себе руки. Для этого нужно было убрать с политической карты постепенно растворявшуюся в загрызавших её всю муках супружеской жизни жену.
Они выбили ему терновый венец на лбу. Знак того, что он рождён страдать.
Бледный лоб Рогдая покрылся испариной, младенец слабо чувствовал свою принадлежность к высшей касте сверхлюдей. Он был для них новым Богом. Непобедимым и отважным воителем, что отстоит их неравные права на защиту и без того пошатнувшейся чести.