Я тебя ненавижу

               

               
 

                Те, кто работал в студенческих отрядах,  должны помнить волнующее, почти детское чувство причастности к важным делам где-то на краю света, когда  любая работа представляется исключительной по значению и даже героической.  Не всегда вспомнишь, что ты там делал, но навсегда сохранились в памяти зарубки от случайных встреч, робких проявлений чувств, таких важных в юности…
       
            В начале августа  бригада студентов высадилась с теплохода на песчаный берег сибирской реки. Главные силы отряда остались в Междуреченске,  районном центре, а их бригаде поручили проложить по главной улице таежного поселка бетонную дорогу. Николай, как отслуживший в армии и получивший опыт в предыдущем стройотряде, был назначен бригадиром. Ему было позволено отобрать в бригаду ребят по своему усмотрению. Некоторые из них работали с ним ранее, а другие не имели привычки шумно пропивать в общаге последний рубль, а потом без излишней огласки получить на почте денежный перевод от родителей. Он, конечно, сразу пригласил проверенных в прошлое лето Ромку и Серегу. Ромка, кучерявый и усатый, невысокого роста, тоже успел отслужить в армии и не нуждался в понуканиях, а Серега, сильный спокойный парень, разносторонний спортсмен, с детства был приучен к любой работе. Нелишним было и то, что они признавали его верховенство, что в условиях предстоящей изоляции гарантировало дисциплину.
          Серегу он пригласил еще по причине того, что после завершения работ они  планировали вдвоем отправиться на Кавказ  в альплагерь. Путевки были взяты еще ранней весной, потому работу в стройотряде можно было рассматривать как тренировку к будущим восхождениям.
          На месте выяснилось, что бригаду придется разделить. Половина будет заниматься самой дорогой, остальные в двух километрах от них готовить  бетон на бетонном узле и заливать фундаменты под лесопильные станки в промзоне.  Серега отправился делать бетон, и в том, что бетономешалка будет крутиться столько, сколько надо, можно было не сомневаться, в технике он разбирался неплохо. Роман освоился на широкой, застроенной двухэтажными домами  улице, и вскоре местные красавицы, натолкнувшись на его выразительный взгляд, стали проявлять неподдельный интерес к технологиям дорожных работ. Его большое  сердце было до краев наполнено смесью  грузинской и украинской крови,  может, поэтому  он никогда их не обижал невниманием, причем возраст особого значения не имел.

           Их разместили в старом покосившемся бараке, сложенном из огромных, в обхват, бревен.  Время нарушило когда-то стройный порядок их укладки, в результате барак представлял собой сложную геометрическую фигуру с кривыми углами и стенами. Первоначальное назначение сооружения кануло во мраке времени, но в дискуссиях на эту тему возобладали два мнения:  амбар или конюшня.  Студентам отвели просторный зал, а Николай поселился вместе с Ромкой в дощатой выгородке.
 
            Управление леспромхоза закрепило за студентами пожилого прораба, которого все звали  Никифорыч. Тот, конечно, имел имя и даже произносил его при знакомстве, но в памяти осталось только отчество,  это всех устраивало.
            Место их работы на улице, где вместо разбитой машинами ухабистого проселка  стала расти ровная бетонная дорога, вскоре стало излюбленным местом прогулок местной молодежи и игр детворы.  Ребята постарше все работали, помогали родителям на лесозаготовках или обслуживали технику в той же промзоне, поэтому по песчаным улицам и по готовым участкам дороги теплыми вечерами прогуливались в основном девушки.
 
          Первые дни Николай мотался между управлением, гаражом, мастерскими, решая на уровне местного начальства организационные вопросы, неизбежные на любой стройке. Постепенно бетонный узел начал давать нужное количество бетона, самосвалы с местными водителями перестали пропадать неизвестно где  и вовремя становились под погрузку.
          На середине улицы, где трудились студенты, находился продовольственный магазин.  Продавщицей там работала Татьяна,  веселая молодуха, про таких говорят  «кровь с молоком», с кольцом на соответствующем пальце. Роман несколько раз задерживался у прилавка больше, чем было необходимо, смотрел
на нее своими печальными восточными глазами, вежливо интересовался на разные темы и через четыре дня отправился к ней ночевать.
         Проблема с ее мужем решалась просто. Тот работал в бригаде по обслуживанию высоковольтной линии, которая как раз и проходила через промзону. Трасса уходила в тайгу в обе стороны на сотни километров,  и дорога вдоль нее  была проходима только для гусеничного вездехода. Вездеход, похожий на боевую машину пехоты, всегда стоял в огородах за Танькиным домом, и его отсутствие означало, что хозяин на трассе и вход свободный. Чем они там занимались в тайге ни Татьяну, ни тем более Романа не интересовало, главное  – муж не имел скверной привычки возвращаться домой ночью. И еще  что хорошо, как потом он поведал бригадиру,  мотор у вездехода мощный с никудышным глушителем, так  что его слышно за километры. Когда возвращаются. Очень предусмотрительно и вежливо со   стороны любящего супруга.   
 
         Наладкой бетономешалки, транспортеров к ней руководил Валентин Петрович, механик базы,  хмурый неразговорчивый человек средних лет. Почему-то он  с самого начала с видимым недоверием стал относиться к Николаю как, впрочем, и ко всем студентам.  «Приезжают тут всякие, а нам потом год технику восстанавливать». 
          Опасался он студентов еще и потому, что иногда ему приносила обед дочка, русоволосая приветливая девушка  лет семнадцати или чуть больше. Николаю нравилось, что она не жеманничала, как многие, а проходя мимо, просто здоровалась, ни на секунду не останавливаясь, чтобы выслушать какую-нибудь глупую шутку чумазых кавалеров. Ее всегда опрятные светло-голубые джинсы и такая же светлая курточка, купленные явно не в местном магазине, неуместно выглядели на грязном дворе, заставленном полуразобранными тягачами, тракторами, трелевочниками. Едва ли ее можно было назвать красавицей. Но стройная фигура и спокойная строгая доброжелательность поневоле притягивали взгляды.  Похоже, и сам Валентин Петрович, вечно в промасленной спецовке,  испытывал робость рядом с дочерью.
 
        Дорога между базой и поселком была хорошо накатана и поддерживалась в хорошем состоянии. Десятки машин за день проносились по ней, без проблем перевозя студентов туда и обратно. Когда время позволяло, Николай любил ходить по ней пешком, срезая в некоторых местах углы. Тогда тропинка проходила по сосновому лесу, петляла между поваленных вековых деревьев и огромных вывороченных корневищ. На прогалинах в низинах в изобилии росла брусника, налитая кровавой мякотью с приятной кислинкой.
         Однажды Николай слегка углубился в лес и встретил там дочку механика с подругой. Те набрали по маленькому ведерку брусники  вперемешку с другими ягодами и выбирались к дороге. Подружка, полная девушка неопределенного возраста  с распаренным жарой лицом, осталась ждать попутной машины, а Света, так она представилась, когда неловкость от неожиданной встречи улетучилась, легко согласилась продолжить путь пешком.

        Сибирское солнце на исходе лета может жарить немилосердно. Над оцепенелой тайгой призрачно колыхалось марево, заставляя далекие деревья изгибаться и терять очертания в густом потоке испарений. Света осталась в белой футболке, плотно облегающей статное тело, а Николай накрутил на голове свою рубашку в виде тюрбана, подставив солнцу сухое, жилистое тело.
        –Угощайся, – протянула она ведерко с необычайно крупной ягодой, – только местные знают, где растет такая. Не то, что у дороги.
        – А приезжим  знать эти места не положено?
        – Нет, конечно. Заслужить надо, – она  как-то серьезно смотрела на него большими серыми глазами,  иногда, видимо, от жары, потряхивала собранными сзади в плотный хвост волосами.
        Намеренно или нет,  Света умела расположить к себе. Даже по-детски измазанные ягодным соком губы и выбивающиеся из прически пряди, небрежно закинутые за уши, придавали лицу своеобразное очарование.
       Они неторопливо шли, обмениваясь ничего не значащими фразами.
       – А ведь я тоже студентка, – весело сказала Света, – вернее скоро буду, как там у вас называется –  первокурсницей.
       Этим летом, сразу после окончания школы, она поступила в институт в Тюмени и приехала к родителям отдохнуть после экзаменов. Николай с искренним уважением рассматривал девушку, представляя дорогу до Тюмени – сначала по реке, затем по железной дороге, которую она проделала как минимум дважды за это лето.  Отец определенно ею гордился.
          Наверное, они представляли вместе примечательную пару, так  как проносящиеся  мимо машины, завидев их, долго, с каким-то остервенением сигналили. Николай с немалой досадой отметил, что поселок оказался слишком близко.
 
      Через несколько дней, снова увидев на базе Свету, Николай решил, что надо срочно проверить, как там дела на бетонировании дороги. И хотя туда регулярно отправлялись самосвалы с бетоном, убедил себя, что пешком надежнее. Он торопливо занял наблюдательную позицию недалеко от ворот, за раскуроченным древним бульдозером, угадывая, как будет возвращаться домой дочка механика. Мысли и планы отсутствовали, просто стоял и «бил копытами».
          Но у Валентина Петровича за последнее время обострились родительские инстинкты. Он был начеку. Студентов он за годы работы здесь насмотрелся всяких, поэтому легко разгадал его маневр, посадил дочь в попутный грузовик, с наказом водителю довести ее до самого дома.
     За поворотом Николай все-таки напросился в кабину машины, очень натурально изобразив спешащего по важным делам умученного труженика. Свету он пару раз видел в поселке, но она всегда была с моложавой женщиной,  похожей на нее, наверное, матерью. Сейчас  он не знал, о чем с ней говорить,  испытывал смущение, когда на ухабах к нему прижималось ее мягкое плечо.
           – Что-то вечерами тебя не видно, – излишне безразличным голосом спросил он.
            – И не увидишь. Мама с папой следят, чтобы я ночью не гуляла. Так переживали за меня, когда я поступала в Тюмени, что теперь всего боятся.
            – А чего здесь бояться?
            – Парней, конечно. Вдруг  я влюблюсь в кого-нибудь из вас, учиться не стану. – Это было сказано с доброжелательной иронией, чувствовалось, что родителей она не осуждает. – Только напрасно они переживают, институт я сама выбрала. Сама поступила. Так  что любовь подождет. 
          Так они и ехали эти два километра, поглядывая друг на друга, думая каждый о своем.
       
            Постепенно работа приобрела размеренный ритм.  Каждый день две бетонные полосы по пятнадцать метров длиной  покрывали выровненный гравий, и жители с удовольствием гуляли по ней вечерами. Бригада постепенно утрачивала интеллигентный вид.  Загорелые лица молодых работяг украсили безобразные бородки, а волосы, плохо вымытые ночью в мутной реке, приобрели проволочную жесткость и торчали во все стороны беспорядочными космами.   
          Уже застывший бетон  хранил на себе отпечатки чьих-то ног, собачьи следы и длинные извилистые полосы от колес велосипедов. Несмотря на то, что свежеуложенный бетон ограждался досками и канатами, когда бригада, вымотавшись за длинный день, уходила отсыпаться, ребятишки из соседних домов с каким-то злорадным азартом устраивали гонки по непривычной здесь ровной поверхности. Вчерашний бетон еще можно было утром поправить, а уложенный днем ранее навечно оставался со шрамами. Из окон деревянных двухэтажек вдоль дороги взрослые снисходительно покрикивали на мальцов, нисколько не мешая их забавам.
 
        Николай злился,  грозил кулаком, и стайка разновозрастных девчонок на велосипедах с визгом уносилась прочь по построенной ими дороге. Одна, черненькая, со слегка раскосыми глазами, из компании по виду старшеклассниц, далеко не убегала,  дразнилась и показывала язык.
      Однажды она замешкалась, и Николай успел схватить велосипед за руль. Чернявая осталась на нем сидеть и дерзко усмехалась. В сердцах  он поднял ее вместе с ее транспортом и отнес в сторону от дороги. Та задохнулась от возмущения, надавила на педали, выгнулась своим гибким тельцем, а он, повинуясь какому-то безотчетному порыву, отвесил ей вдогонку увесистый шлепок пониже спины.
 
      Вскоре он осознал, что поступил глупо. Работа продолжалась в прежнем темпе. Дети так же мешали работать. Девчонка с велосипедом стояла в стороне и молча смотрела на него. Большого жизненного опыта Николай набраться не успел, но стал отчетливо понимать - так выглядит настоящая ненависть. Черные глаза неотступно следовали за ним,  в них читалось желание его убить. Может, не убить, но все равно  отомстить, сделать максимум плохого, на что была способна оскорбленная женская честь.
        Неприятно каждый день видеть человека, который тебя ненавидит. Он ведь и раньше несильно отшлепал нескольких маленьких бандитов. Те только смеялись. А тут такая реакция.  Николай несколько раз пытался поговорить с ней, подходил с самыми дружескими намерениями, но Катя, так окликали ее подружки, моментально отскакивала, как кошка, и так же шипела в ответ на его примирительные  увещевания.
 
        Нельзя сказать, что проблема с неожиданно злопамятной девчонкой сильно занимала его мысли и мешала жить, когда однажды вечером он возвращался в поселок из промзоны.  Бетонирование очередного фундамента затянулось, он был вынужден включиться в работу, и когда, наконец, вибраторы стали уплотнять последний замес бетона, от солнца остались лишь отсвет на багровых облаках за кромкой леса. Чтобы не тратить время на дорогу, ребята остались ночевать на базе в просторной бытовке, где их уже ждал заранее припасенный ужин.
          Ночь в северных широтах наступает поздно, но, когда с крутого берега он в километре увидел поселок, там горели только редкие фонари на столбах освещения. Окна не светились, люди спали. На изгибе дороги, на крутом спуске, сидела Катя, рядом валялся велосипед с погнутым передним колесом. Видимо, она не вписалась в поворот и врезалась в земляной бруствер, ограждающий дорогу. Облегающее спортивное трико было разорвано, выступающее колено было черным от крови и грязи.
            Происшествие на бетонке позабылось, и Николай устремился к ней, понимая, что раз она в сумерках сидит в безлюдном лесу, то дело серьезное. Он постарался придать своему голосу предельное участие, когда попытался выяснить, что случилось  и чем он может ей помочь. Превозмогая очевидную боль, сквозь слезы девочка с нескрываемой враждебностью отвергла помощь. А так как тот продолжал растерянно топтаться рядом, не особо подбирая слова, велела убираться. Она  как-нибудь, обойдется без его помощи.
 
            Обескураженный  и обиженный, он нерешительно побрел прочь. Серый лес вокруг был молчалив и угрюм. Черный сумрак в чаще таил угрозу. Взрослому мужику становится не по себе, а тут ребенок.    Чего она тут сидит? Идти недалеко. На одной ноге можно доскакать. Ну, это смотря, какая рана. Может,  коленом об камень ударилась  или  вообще  нога сломана. Родителям сказать?  Он знал, в каком доме она живет, но там несколько квартир. Всех будить? А она здесь будет сидеть? Нет, надо хотя бы разобраться, что с ногой. Перевязать  или еще что.  Вот дура!  Не в ее положении так злиться. Наверное, уже одумалась.
             Николай повернул назад.  Поза сидящей Кати не изменилась. Стараясь не обращать внимания на недобрый настороженный взгляд, Николай присел рядом и осторожно дотронулся до ноги. Раздалось какое-то всхлипывающее рычание. Пальцы впились в лицо. Он почувствовал, как острые ногти сдирают ему кожу. Николай отпрянул  и навзничь растянулся на дороге.  Катины глаза сверкали, руки были готовы к нападению.

             Это было слишком.  Да пропади она тут пропадом. Чуть глаза не выцарапала. Пантера, а не девчонка.  Носового платка не было. Лицо горело. Николай провел рукой по лицу, на пальцах маслянисто заблестела кровь. Как бы там ни было, он не заслужил подобного обращения. Возмущенно чертыхаясь, он размашисто шагал вниз к поселку. Уязвленное самолюбие туманило глаза.
            Пусть сидит здесь хоть всю ночь, тем более  ночи сейчас короткие.  Конечно, неплохо бы родителей ее найти. А кто ее родители?  Скажу, сидит ваша дочь там, на горе, ждет помощи. Царапины себе надо чем-то обработать.
            Утром хлопцы интересоваться начнут,   откуда отметины на физиономии.  Про зверя  какого не поверят.  Сказать, что девчонка на дороге….
            –  И что? Ты убежал?
            –   А что было делать? Драться с этой ненормальной. Родители ее еще черт знает, что подумают.  Отец, конечно, притащит домой эту велосипедистку вместе с велосипедом.  А вдруг у нее нет отца?  Одета всегда скромно.
         Ноги непроизвольно сбавили шаг. « Что мы имеем в итоге?  Здоровый тренированный мужик бросил раненую девчонку в лесу. Потому, что она царапается»,  –  Николай вдруг заметил, что разговаривает вслух.
            Чего это он так запереживал!  Где ее носило на ночь глядя?  Может она и не нуждается  в помощи. Там, где сидит,  камней не видно. Наверняка  грохнулась где-то в другом месте  и спокойно домой шла. Увидела его и присела, чтобы пропустить вперед из вредности. Сейчас, может быть, сзади плетется... С велосипедом поломанным?   
            Чем больше он себя успокаивал, тем сильнее распалялся.
            Этот звереныш представляет  его  полным негодяем.  За что?  А до завтра ее неприязнь к нему только усилится.  Он не знал, как поступить, и потому злился на себя.  Злость наполняла его, и когда ее уровень, наверное, сравнялся с Катиной ненавистью, ноги  против его воли повернули назад. 
 
             Идти наверх было труднее, его дыхание сбивалось и стало походить на рычание. Разъяренный, с хрипом он стремительно надвигался на девчонку. Сейчас его нельзя было остановить, и Катя это поняла.  Она в испуге выставила вперед руки. Он борцовским приемом перехватил их, подсел, закинул ее тело себе на плечи, фиксируя ноги. Катя изо всех сил билась, стараясь освободиться. Ей было больно, он придавил ей раненую коленку. Она стонала и рвала зубами рубашку на его плече. Наконец устала  и обмякла. Николай  по-прежнему крепко прижимал ее, опасаясь ногтей, начал спуск к поселку.
 
           Странно складываются отношения с этой школьницей. Если она готова была убить за вполне справедливый шлепок, то о том, что будет, когда она снова встретится с ним на улице, не хотелось даже думать.  Дней через десять они закончат здесь дорогу, уедут навсегда, а эта бешеная фурия забудется.   Плечо прокусила до крови, дотянулась бы до горла,  горло бы перегрызла. 
           Обессиленная, она больше не сопротивлялась и тихо всхлипывала около его уха. Он осторожно скосил глаза. Ее волосы запутались в его короткой бороде, лицо, почти скрытое растрепанными черными прядями, уткнулось в его плечо, на густых ресницах блестели слезы. Начали затекать руки. Он ослабил зажим и поправил свою ношу. Не такая уж она и легкая. Желание присесть и отдохнуть  он гнал от себя. Неизвестно, чем этот отдых закончится, вдруг опять кусаться начнет.   Ладони непроизвольно ощутили упругость бедер. Сколько ей лет? В девятом классе училась. Значит, в десятый перешла. Почти девушка. Наверное, симпатичная  или даже красивая. За все время  он толком не рассмотрел ее лицо, запрещая себе пялиться на малолетних.
           Во время схватки курточка и джемпер задрались, и голый живот бесстыдно терся по его небритым щекам.  Как-то нехорошо получается. Постоянно лапаю ее как котенка. А ведь двух слов друг другу не сказали. Имя услыхал от других. Сейчас спина ее не прикрыта  и мерзнет.
                Куда-то пропала злость. От вида беззащитного существа на его руках мысли потекли в другом направлении:  ну, какие чувства он мог возбудить в ней, кроме антипатии. И что она чувствует сейчас, вдыхая тяжелый дух немытого, потного тела и давно не стиранной спецовки. Она и молчит, наверное,  потому, что задыхается от отвращения.   А тут еще москиты, особенно свирепые вечером, преследуют неотступно.   Не встречая сопротивления, они впивались в лицо, лезли в нос, путались в волосах. Несколько черных точек замерли на открытой нежной щеке, и он никак не мог решить, как их прогнать.

           Он уже вышел на бетонную дорогу, проложенную ими на въезде в поселок,  осторожно переложил девушку с плеч на руки, неловко поправил на ней одежду. Опасаясь быть неверно понятым, провел рукой по ее щеке, прогоняя присосавшихся  кровопийц.  Катя будто уснула, убаюканная, ее волосы пахли чем-то смутно знакомым из детства, и он впервые рассматривал ее близкое лицо в неверном свете наступивших сумерек.   
             Твердые бугорки под джемпером настойчиво прижимались к его груди, и от этих волнующий прикосновений он забыл про усталость. Его организм откуда-то черпал силы, словно не было сегодня выматывающей работы. Древние инстинкты, формирующие из него мужчину, уверенно подсказывали: эта девушка доверилась ему. Может быть, только до порога своего дома, но ее острых когтей пока можно не опасаться.  Сколько могла, она защищалась, но теперь вынуждена смириться с его невольными объятиями.
               Ну вот, наконец, и ее дом. Освобождая руки, он бережно опустил Катю на землю. Ее тело скользнуло по нему, и она стала на здоровую ногу. С некоторым волнением он отметил,  как  одной рукой она продолжает опираться на его плечо. Он открыл дверь, секунду помешкав,  снова решительно подхватил  девушку на руки  и, так как она его не останавливала, легко взлетел на второй этаж.
            
           Улицу освещали редкие фонари на столбах. Бесчисленные насекомые летели на их свет, бились о лампочки и потом беспомощно ползали по земле. Дышалось легко, легкий ветерок приятно холодил разгоряченное тело.
             Подбадривая себя, он сбегал за велосипедом и оставил его в подъезде Катиного дома. Кто ее встретил, он так и не узнал. У дверей своей квартиры она опять так на него посмотрела, что Николай понял:  невидимая преграда между ними восстанавливается,  и ему следует немедленно убираться.
 
              Окна их барака были темными. Наружного освещения не было предусмотрено. Николай в очередной раз с тревогой всмотрелся в осевший угол сруба, подпертый для надежности брусьями. Последняя версия из его летописи, высказанная подвыпившими завербованными лесорубами, допускала его постройку казаками атамана Ермака. Когда те обживались в окрестностях  после завоевания Сибири. Никифорыч клялся, что простоит этот дворец еще сотню лет, потому  как нижние венцы из лиственницы. Бригада спала. Кровать Романа пустовала, наверное, на электрической линии были неполадки.

           Работа  продолжалась весь световой день. Все чаще холодный ветер, налетавший с реки, срывал с поверхности земли мелкий песок и бросал его в лицо, засоряя глаза.  Дорога неумолимо приближалась к старой трассе, выложенной из плит,  и на ее готовую половину, сделанную три недели назад, уже осторожно заезжали леспромхозовские машины. Никифорыч ругал   водителей больше для вида, потом внимательно рассматривал следы колес на поверхности бетона. Не появились ли трещины.
         Света жила на соседней улице, поэтому Николай ее редко видел. Но когда она проходила мимо, всегда с улыбкой здоровалась со всеми. Тогда он на виду ухмыляющегося воинства провожал ее до ближайшей развилки.  Света была неизменно дружелюбна, просто относилась к его неуклюжим знакам внимания, но он ясно видел, что все ее мысли в далеком городе, где ее ожидала другая жизнь. Студенческая.  И Николай, сам недавно бывший на ее месте, это понимал.
        Он  рассказал Ромке о происшествии на дороге, ничего не приукрашивая, но тот, похоже, не сильно поверил. Конечно, он бы тоже  как-то помог девчонке, но тащить ее на себе целый километр, когда можно просто сообщить родителям или знакомым! Нет! Это было выше Ромкиного понимания. Да еще  чтобы тебе за это глаза пытались выцарапать.

         Катя появилась на улице спустя три дня.  Она сидела в отдалении  на скамеечке около дома, болтала с подружками и не делала никаких попыток приблизиться. Николай видел, что с ногой у нее все в порядке,  напрасно  он придумывал себе всякие страшилки. Он пытался заставить себя подойти к ней, непринуждённо расспросить о самочувствии  или просто перекинуться ничего не значащими словами, но что-то останавливало. В ней не было враждебности,  но он  по-прежнему боялся встретиться с ней взглядом. Ему недоставало жизненного опыта, чтобы прочитать в строгих глазах вопрос:  «Кто ты? Для чего ты здесь появился, почему бесцеремонно влез в мою жизнь? А  главное – почему прекратил свои наглые попытки ее обижать и тем самым лишил возможности выказывать свое равнодушие к тебе».
 
          В его отсутствие Ромка, в принципе не допускающий мысли,  что кто-то в юбке может его игнорировать, из любопытства завел с ней разные разговоры. О чем потом и поведал вечером.
           –  У нее в роду, действительно, есть татарин или кто-то в этом роде, отец – водитель, сейчас в тайге на лесозаготовках, мать в школе работает кем-то. В тебя влюбилась.
          –  Кто? Мать?
          – Может,  и мать  когда-нибудь, а пока Катя.
          – И это она сама тебе поведала.
           Ромка не счел нужным даже изменить интонацию  и ответил таким же скучным голосом:
          –  Нет, конечно. Наоборот. Я, наконец, с удовольствием услышал про тебя правду:  «Ты грубиян, сукин сын, и стричься тебе давно пора. Зарос, как бабуин».
           – Вот  спасибо! Вижу, вы с ней нашли общий язык. Она и слов-то таких не знает.  Разве  как про прическу.
            –  Может, и не знает, я суть передаю. Могу завтра продолжить беседу. Под запись. Но мои скромные познания в этом вопросе позволяют предположить, что ты  не соврал, когда рассказывал про рукопашную с ней, чем сразу обратил на себя внимание. Когда отдубасил. Тут уж поневоле…  Ладно. Сами разбирайтесь. Меня сегодня Танька в кино пригласила. Поздно приду. 
            Николая, наверное, не зря поставили бригадиром. Во времена службы в  армии он мог добиться подчинения от кого угодно, менталитет своих сверстников  был ему понятен. Но Ромкино безмятежное отношение к женщинам  было за гранью разумения. На виду всего поселка идти в кино с замужней женщиной, зная, что об этом обязательно расскажут мужу!   Или он каким-то секретом владеет, или грузинская кровь так действует. И в институте вокруг него всегда дамы  присутствуют, правда,  не такие, как Катя. Да.


         До обеда Николай находился под впечатлением Ромкиных слов. Разумеется, он ему не поверил. Все-таки любовь  это какое-то возвышенное чувство, с прогулками под луной, вздохами, трепетными прикосновениями. Признаться, он не раз представлял подобное со Светой. А тут!  Любой поэт от подобного сюжета загрустил бы.
             Он не пошел в промзону и ворочал вместе со всеми тяжелые швеллера опалубки  с въевшимися наслоениями старого бетона. Потом лазал на столб, чтобы отключить и перетащить на следующий столб рубильник вибратора  для уплотнения бетона. Переключения должен был делать местный электрик, но в нужный момент его никогда не могли найти, поэтому Николай, чтобы не останавливать работу, забрал у него когти и делал все сам.  В брезентовой куртке, перетянутой широким монтажным ремнем,  камуфлированных брюках, заправленных в сапоги, он представлял  себя на столбе сильным и ловким.  Высота всегда придает уверенности,  и Николай жалел, что Света сейчас его не видит, зато Катя  наверняка  может оценить его удальство.
             Ромка сосредоточенно трудился, негромко переругиваясь с бригадой, работа была однообразная, каждый знал, что ему делать. Когда он проходил мимо Кати, что-то сказал, и она в ответ ему радостно заулыбалась. 
          Улыбка у нее оказалась белозубой, светлой, это Николай сразу отметил, черта с два он такой дождется.   
 
           В обед они сели за один столик,  и Николай не удержался:
            –  О чем это вы с Катей болтали? Никогда ее такой счастливой не видел.
            – О чем можно с девушкой говорить. Комплименты всякие. Что симпатичная. От тебя, видно, ей этого не дождаться. Не повезло девчонке.
             – Это еще почему  не повезло? – не понял Николай. – Может быть, я ее и обидел  где-то. Обстоятельства так сложились, ты ведь знаешь. Сейчас-то  чего обижаться, я ведь ее не трогаю.
             – То-то и оно,  не трогаешь! Влюбил в себя  и делаешь вид, что тебя это не касается. Студенток обхаживаешь. – Секретов в бригаде, где все на виду, быть не могло.
               Оба сосредоточенно поглощали наваристый борщ. В счет их будущего заработка директор леспромхоза распорядился кормить студентов под запись, сколько влезет.
               Конечно, Ромка над ним издевается.  Бабник чертов. Ну не спрашивать же у него совета  в самом деле, как ему поступать. Да и надо ли  вообще  на это реагировать?
               Ромка перестал жевать, видимо, почувствовав вопрос,  и закончил мысль:
              – Любовь в чистом виде!  Никакого расчета. Только чувства. Она женщина, следовательно твое равнодушие для нее оскорбительно. Уж лучше бы ты ее бил каждый день, как там у вас повелось... Или изнасиловал.…   Шучу!  Это не про тебя.  Хотя... половина счастливых семей таким образом образуется.
              – Сам-то понимаешь, что городишь? Она ведь еще девчонка, по виду – ребенок.  Какая женщина?
             Ромка на секунду задумался о чем-то своем  и ухмыльнулся.
              – А откуда женщины берутся? Как ни удивительно,  из девочек. Рассказать как?
 
             – Слушай, так ты был вчера в кино? Я спал, не слышал,  когда ты пришел, – сменил неприятную тему Николай.
               Ромка кивнул.
               – Был... Были!
               – А  мужа куда дели? Вездеход, смотрю, на месте.
               – А он с нами ходил. – Рома то ли утвердительно,  то ли нервно часто закивал головой. – Втроем ходили. –  Продолжил он, не поднимая головы. – Он справа сидел от нее, я слева. Вроде, как случайно.         
              Долго молчали, уничтожая обильный обед. В институте Роман жил в другой комнате,  и они общались мало, больше по делу, поэтому, может быть, для него свидание одновременно с любовницей и ее мужем было делом обычным.   
             
            
              За соседним столиком раздавался сдавленный смех.  Студенты развлекались тем, что писали в «Книге жалоб» очередную  чушь. В основном  это были изощренные благодарности и комплименты в адрес молодых работниц  столовой. Постоянный голод  и ожидание лучших  кусков пищи от благодарных читательниц  подпитывали фантазию  «жалобщиков».  Серенькая, доселе никому ненужная тетрадка, висевшая на гвоздике возле раздачи пищи, превратилась в местный бестселлер.
 
            –  Хорошо! Допускаю, что мужик не догадывался про тебя, ты…  тебя, видно, ситуация забавляла, но зачем это было надо Таньке?
             Показалось, он насмешливо посмотрел:
             – А ты у нее сам спроси. Сейчас сходи в магазин  и спроси. Как это? В темноте одной рукой мужа гладить, а другой мне в штаны лезть. И еще фильм при этом обсуждать...  Суки потому что! – неожиданно во множественном числе подвел он итог.
            
 
             Незаметно подошло время, когда две дороги соединились, и бригада уже с видимой усталостью  заканчивала отсыпку обочин.  Света как-то неожиданно уехала в свой институт. Накануне она сообщила об этом Николаю, как обычно, проходя мимо и на минуту остановившись.
           – Приезжайте на следующий год, – наверное, из вежливости сказала она. – Папа вас хвалит. Говорит, никогда еще не встречал таких добросовестных студентов. Сережа у вас молодец.  Альпинист.
          – Мы оба в горы едем. Через неделю, – заметил Николай, ревниво подумав, кому об этом сообщил Серега: ее отцу  или ей самой.
          –  Приезжайте, –  опять неопределенно пригласила Света, и больше он ее не видел.

          Наконец, на завтра были заказаны билеты на рейсовый теплоход до Междуреченска. Последние дни прошли в составлении нарядов на выполненные работы и подготовке к отъезду.  Вечером для всей бригады в столовой был организован праздничный ужин, правда, за счет студентов.  После обеда  леспромхоз выплатил все деньги по нарядам  и добавил солидные премиальные. Не отпраздновать такое событие было, по меньшей мере, невежливо.   Пришли Никифорыч с супругой, начальник участка,  и, так как дверь не запиралась, заходили все,  кто имел отношение к их работе.
           Николай побрился, сам подрезал, как мог, нависающие волосы, так  что Никифорыч поначалу его не признал.
           – Тю..! Да ты совсем молодой. А мне еще в бухгалтерии сегодня рассказывали, что пацан какой-то приходил, не хотели рассчитывать, паспорт требовали. Привыкли, что мужик бородатый студентами командует.  Ромка тоже скривился:
            – До отряда подождать не мог. Смотреть противно. Как мы тебе подчинялись? – Сам  он брился постоянно, тщательно ухаживал за усами.
             На улице было прохладно, сыпал мелкий дождь, а пронизывающий ветер напомнил о приближающейся осени. Гостям наливали завезенные в магазин вино «Агдам» и вьетнамскую водку с плавающими в ней маленькими заспиртованными змейками.  Никифорыч попросил слова и, с трудом подбирая слова,  заявил, что впервые, сколько работает здесь, не вмешивался в работу этих студентов. Потому  как не требовалось.
            
          Несмотря на ненастье, вся бригада постепенно растворилась в ночи.  В местном Доме культуры были танцы под магнитофонные записи, там студенты пользовались успехом.  Николай  в одиночестве побрел туда. После привычных сапог  легкие кроссовки на ногах совсем не ощущались.  Какое-то время постоял у входа, наблюдая за изгибающимися в быстром танце телами.  Потом поставили медленную музыку, и пары плотно прижались друг к дружке. Ради этих волнующих минут на танцы и ходили, так неясные симпатии превращались в отношения. В последний вечер завязывать эти отношения было поздно. Николай повернул назад.
         
         Вчерашние проблемы постепенно оставляли его, мысли все настойчивее цеплялись за будущее.   Сутки на теплоходе, сутки - двое в отряде, потом  поезд и самолет на Кавказ.  Что будет потом,  представлялось однозначно прекрасным, как в прошлом году.  Тогда впечатления от общения с горными вершинами, ни с чем, не сравнимое чувство товарищества, полностью вытеснили другие воспоминания.
      
        …   Осенью  на несложном восхождении  вдруг резко похолодало,  разыгралась метель. Из гудящей белесой мглы вывалился камень и покалечил, стоящего рядом на уступе парня. Они потом пол суток несли его тяжелое бесчувственное тело, запеленатое в спальник, навстречу спасателям. Николай долго удерживал страховочную веревку, по которой спускались остальные с раненым, а когда остался один на скале  и настал его черед идти вниз, с холодной ясностью осознал, что не может разжать окоченевшие на морозном ветру пальцы в заледенелых рукавицах.  Даже сейчас он не понимал, как спустился тогда по изломанной скользкой стене, цепляясь за спасительную веревку локтями, коленками и зубами. Серега страховал внизу, потом долго оттирал и грел его обмороженные руки,  следил, чтобы он не потерял сознание от невыносимой боли, когда они стали отходить. За уступом, чтобы остальная группа не видела, Николай позволил себе сдавленно  постонать. Сразу стало легче. На секунды порывы ветра разрывали белую пелену, и  далеко внизу была видна тонкая полоска дороги. До нее еще предстояло добраться…   Потом  в городе все страхи забылись, и осталось только стойкое дурманящее желание испытать себя еще хотя бы раз.   
         
         Звуки музыки затихали в ночи.  Кроны деревьев гудели над головой, по земле метались первые опавшие листья.  Кто-то еще спешит домой. Неясная тень следовала за ним, не приближаясь.  Николай выждал какое-то время,  потом резко повернул навстречу преследователю. Маленькая фигурка замерла, и он с каждым шагом все отчётливее понимал, кто это.
            Нет, он еще не уехал, он пока здесь, в поселке, и Ромка правильно разбирался в женщинах. Катя стояла, прижав к груди руки, плотно сжав губы.
           – Ты почему за мной идешь? – бездумно прошептал он, наверное, самый глупый вопрос в этой ситуации. Катя молчала, не отводя огромных глаз от его растерянного лица. У Николая хватило ума понять  что, если он сейчас сделает резкое необдуманное движение, девушка убежит.
          – Уезжаю я завтра, Катя, – каким-то извиняющимся голосом выдавил он из себя, – закончилась работа. Все закончилось. Понимаешь?
           Ну не стоять же здесь вечно на ветру, наверное, ее родители  ждут. Он шутливо поклонился.    – Позвольте вас, девушка, проводить до дома. Если вы, конечно, не возражаете.
           Катя ощутимо напряглась, когда он галантно взял ее под руку, но послушно, слегка прихрамывая, пошла рядом. Алкоголь развязал ему язык,  и Николай, словно компенсируя свое долгое молчание, пустился разглагольствовать на тему,  что  «Катя самая красивая девушка в мире и здорово повезет тому, кого она полюбит».
         Осмелев, он взял ее за руку и почувствовал, как она замерзла.  Сразу схватил вторую, обхватил их своими ладонями, –  разве можно гулять в такую погоду, одной, раздетой. –  Она стояла совсем рядом. Лицо в лицо.
          – Ты уедешь, и мне будет плохо. Ты побудешь  со мной?
          Николай  как будто впервые услышал ее тихий голос, сжал ее озябшие ладошки,
         – Ну, что ты выдумываешь. Наоборот, никто обижать не будет. 
         – Ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь. Мне ничего от тебя не надо. Не уходи.
        Они шли по новой бетонной дороге к ее дому,  накрывшись его курткой. Николай  почувствовал, как Катя прильнула к нему,  вздрагивая, наверное, от холода.  Сколько времени она ждала его на ветру?  «Не уходи»  сбивало  с толку. Приблизились к ее дому, и Николай не представлял, что будет дальше.
          Вот и знакомый подъезд. В неярком свете слабосильной лампочки он видел перед собой молодую прекрасную девушку  и не мог вспомнить, почему он ее раньше избегал.
          – Тебе надо обсушиться, а то заболеешь и не попадешь на свои горы. – Ромка, видно, просветил ее насчет его дальнейших планов.
           Он покорно закивал головой.
           – Да, надо обсушиться. Где?
           Как красиво очерчены губы!  Черные глаза проникали в душу.
           – Ты же у меня в гостях!
           – А ты живешь на втором этаже  и, наверное, привыкла, чтобы тебя туда доставляли на руках.
      
           Он медленно поднимался по ступенькам с Катей на руках, и все мысли где-то затаились от нереальности происходящего.
          – Зачем ты побрился? – Она легонько провела рукой по его щеке. – Совсем другим стал.
          – Лучше или хуже?
          –  Не знаю. Просто другим. И царапины мои стали видны, тебе, наверное, больно было?
          –  Разумеется! Плакал! Ты же видела. Память будет. – Деревянные ступеньки  скрипели в такт шагам.
           Никакая она не девчонка. Просто притворялась. Понравилось на руках сидеть. Это он рядом с ней  неопытный мальчишка.   В квартире никого не оказалось.
           – Мама уехала к папе на работу.  Хочешь брусники с сахаром? – Катя переоделась в сухое  и включила маленький обогреватель.   Кто-то раньше его уже угощал брусникой, вообще-то  здесь это фирменное лакомство.  Это ж надо, домой пригласила! В пустую квартиру. Она хоть знает, как его зовут. 
          Он снял намокшую рубашку, помедлив, стянул влажную футболку, устало откинулся на диване.  Чего она ожидает от него?  Николай знал, что в Сибири знакомых легко приглашают домой  просто потому, что на улице холодно, это нормально, так  что слюни свои надо подобрать. Школьница? Может, и школу бросила давно.

               

              Острые кулачки упирались ему в грудь, он все больше наваливался на нее, с ужасом понимая, что этого делать не следует.  Рубашка распахнулась,  упругие холмики затрепетали в его руках. Он жадно прильнул к ним губами, погрузил лицо в живот.
           Как все повторяется. А как он должен был реагировать на ее прикосновения? Ожесточенная борьба, правда, без ногтей, может быть, тоже входит в программу...  И, вдруг  как тогда на лесной дороге, сопротивление внезапно прекратилось, будто исчезла невидимая преграда между ними.
  Прерывистый  горестный стон оглушил его:
           – Ты такой, как все. Я смотрела на тебя. Все время только на тебя, – сдавленное детское рыдание душило ее, – а  ты оказался такой, как все…
          Он продолжал сжимать ставшее податливым тело, но удушливая пелена вдруг схлынула с глаз, и, трезвея, он удивленно огляделся вокруг, не понимая, почему такие простые слова так неприятно поразили его. Быть таким, как все,  оказалось мерзко. Чувство ответственности за свои поступки, как всегда, взяло верх. 
           Катя лежала  на спине, отвернув облепленную волосами голову,  и плакала, не делая попыток прикрыть свою наготу:
          –  Проходишь мимо! Не смотришь! Что мне было делать? – она как будто пыталась оправдаться перед ним за ночное приглашение.  Николай сидел на полу рядом с диваном и уже как-то по-другому целовал мокрые щеки, грудь, понимая, что все закончилось.
        – Обмани ее, – вот о чем говорил Ромка,  ведь она тебя любит, и ты ее…  Какой тут обман! Найди подходящие слова. Она их ждет. Ведь важно только то, что происходит сейчас. Не думай о том, что будет завтра.
          Николай уткнулся в густые волосы, ощутил губами маленькую сережку, выдохнул:
          – Катя. Катенька. Я не знаю, что делать. Ты всегда плачешь. Как-то глупо у меня все получается. Прогони, и я уйду.
          Тонкие руки обвились вокруг.
          – Я тоже не знаю.  У меня сердце останавливается, когда я представлю, что тебя завтра не будет. Как мне быть?
          Господи! Какая у нее нежная шея и мягкие губы, может, это и есть счастье.
         – Потом мы встретимся. Обязательно! –  Она позволяла себя ласкать, и под его огрубевшими от лопат ладонями  ее тонкая кожа ощущалась как дуновение теплого ветерка.
         Катя понемногу успокоилась, и неумело водила губами и носиком по его щекам.
         – Я не думала, что так будет. Я тебя сейчас совсем не боюсь. Ты же не будешь больше? Мы просто побудем вместе.  Правда?
       
         В прохладной комнате остатки вина окончательно улетучились.  Сегодняшний суматошный день  и, главное, скорый отъезд тревожили сознание.
        –  Катя, мы только в третий раз встречаемся, и в два первые раза ты готова была меня убить.
        – Это ты в третий раз, а я всю неделю с тобой встречалась, только ты внимания не обращал. Все на Светку смотрел.   А я тебя и потом готова была убить, когда с ней видела.   
           Она порывисто отстранилась. – Светка лучше меня? Ты ведь на нее все время заглядывался.
        –  Катя, но сейчас я с тобой.
         – Потому  что я тебя сюда затащила. Представляю, что ты обо мне подумал. Подумал же? И сейчас думаешь! Ну и пусть.
          Николай неловко примостился на краешке не разложенного дивана, а Катя, прижавшись к его груди что-то шептала.  В тишине где-то размеренно тикали часы. Свет из коридора через открытую дверь скупо освещал  маленькую комнату и милый овал лица. Катя затихла и только иногда тихонько вздрагивала.  Стараясь не делать резких движений, Николай стянул со спинки дивана свернутый пушистый плед и накрыл им ее и себя.  В сонной полудреме Катя тесней прижалась к нему, ее руки ни на секунду, не выпускали его из своих объятий...
 
        Как-то внезапно они оба проснулись. Катя села у него в ногах и стала медленно застегивать до сих пор широко распахнутую рубашку.
         – Коля, скоро светает, тебе надо уходить.  Зачем соседям видеть тебя здесь?

         Николай брел по темной пустынной улице. Дождь прекратился, и ветер разгонял остатки ненастья. Луна ненадолго показывалась из-за туч и скупо освещала серые бревенчатые дома, изломанные линии заборов, уходящих в темноту огородов. Невозможно было представить, что за безмолвными стенами и свинцово отсвечивающими окнами живут люди.  У каждого из них своя судьба, наполненная и горестями, и, наверное, нечастой радостью, связанная с этим затерянным в тайге поселком.  А он здесь не более  чем прохожий, на построенной для них дороге.
       Ради манящего будущего  мы склонны не замечать настоящее,  где, возможно,  находится весь смысл нашего существования, и взгляд, устремленный в призрачную даль, не замечает перед собой знаки, оставленные провидением.  А как иначе объяснить,  что он, любимый девушкой, почти девочкой, должен был сейчас летать от счастья, плетется потерянно, сопровождаемый только лаем потревоженных собак, а в душе тоскливый раздрай.  Пусть и ненамеренно он влез в душу этой девочки и занял в ней слишком много места.  Почему-то мы уверены, что подобная ночь будет повторяться вновь и вновь, и все также будет зависеть только от тебя.
           Как тогда, когда она, раненая,  яростно отвергала его помощь и гнала прочь, ему страстно хотелось опять наперекор всему ворваться в скромную квартирку на втором этаже и погрузиться в ее объятия, пахнущие конфетами.  Говорить положенные в таких случаях глупости, не думая ни о чем. Зачем прикрываться благородством?  Как будет по-мужски? Вернуться к девушке, и будь  что будет, или оставить ее в покое?  Правильного ответа просто не существует. Прощальные поцелуи до сих пор горели на губах, так расстаются близкие люди.  Но холодный рассудок, родом из голодного детства, упрямо отвергал эти желания.
      
         В трудную минуту  он все решил за нее. Против ее воли, разом разрушив барьер, которая любая девушка преодолевает постепенно первыми робкими прикосновениями.  Она ощутила сладостный миг подчинения сильному мужчине, когда можно вверить ему всю себя  и, прижавшись к его груди, забыть об одиночестве, недобрых людях вокруг и вообще обо всем.
         Да, он был таким в ее представлении. Большой, сильный, в грубой одежде, требовательный к людям  и к себе. Она боялась, что он уедет, так и не узнав, что скопилось в ее растревоженном сердце.  Наверное, Катя и сегодня ночью неосознанно надеялась, что он найдет правильное решение, решит все за нее, и ее жизнь обретет смысл. 
       
        Николай  глухо застонал  от невыносимого стыда:   а получила пьяного недоучившегося студента. Выбритого, напомаженного, в   магазинной одежонке, старающегося не слышать ее отчаянных вопросов. Такого, как все!
       Как объяснить Кате, что в жизни этот мужчина ее мечты может предложить ей только койку в комнате на четверых в общежитии. И никто в мире не может изменить это положение. Заработок в стройотряде – единственный источник его существования. Для девушек в городе, где находится институт, он в первую очередь нищий студент. Наверное, сейчас для Кати все это не существенно,   но для него сама мысль  о том, что она  когда-нибудь, обязательно начнет сравнивать его положение с другими, была невыносима.
       
          Возникла безумная мысль: взять ее с собой на Кавказ. Денег после расчета хватит на романтическое путешествие. Почему-то он был уверен, что, Катя согласится, а о ее родителях он просто  не думал.  И там, в альпинистском лагере, в суровой обстановке  он опять будет сильным, грубым, надежным. Она будет ждать его с вершины.  Или нет! Она будет рядом упрямо карабкаться по скалам. Украдкой плакать от боли, но не сдаваться…  Потом в горах похолодает, и из лагеря нужно будет уезжать…
         
            В бараке горела одна лампочка, все бойцы были на месте.  Роман лежал в каморке и не спал. Он молча рассматривал Николая, стараясь угадать развитие известных ему событий.
           Ничего не буду объяснять, сразу решил Николай,  никому не должно быть дела до моих переживаний. Но Роман продолжал молчать, и Николай был вынужден сам начать.
           – Не ожидал, что ты здесь. Почему не прощаешься?
           – А я еще днем  попрощался. В подсобке.
 
 
             Теплоход почти на треть выполз из воды на пологий песчаный берег. Салон наполнял приглушенный гул мощного мотора. Окна по всей длине судна, как в автобусе, позволяли видеть, что происходило на берегу. Приход «Зари» всегда был событием, нарушал монотонный ритм привычной жизни, и потому все не занятые на работах жители собирались на берегу.  Обсуждали редких сошедших пассажиров,   не расходились, пока стремительное судно не скрывалось за поворотом реки.
         
         Строгая, недоступная, словно что-то окончательно решившая для себя, Катя тоже стояла среди провожающих. Она пришла в последний момент, когда посадка завершилась, наверное, для того,  чтобы избежать неловкостей при прощании. Сейчас Николай совершенно не узнавал в ней ту непоседливую девчонку на велосипеде.  Он смотрел на ладную фигурку и вдруг явственно почувствовал ее горячие руки на своей спине. Почему-то это ощущение вытеснило все остальное. Кровь толчками билась в голове. Наверное, правильно,  что он уезжает сегодня, они оба заступили за грань, где рассудок не имеет никакого значения…. Вот только эта здравая успокаивающая мысль пришла к нему значительно позднее, а может быть, он ее вовсе выдумал. Чтобы оправдаться перед  чем-то. А тогда  он мучительно осознавал, что она остается жить среди этих незнакомых людей.    Каждый день будет с кем-нибудь разговаривать, кто-то будет ее провожать.  «Ты такой,  как все»,  – тупая пила безжалостно кромсала сердце.
          Безусловно, догадываясь об обстоятельствах расставания, Роман утвердительно отметил:
           – Оставляешь ее.  Другой не будет ее жалеть и раздумывать, как ты.
           –  Только советчиков мне не хватает…
           –  Я тебе здесь не советчик. У меня ничего подобного не было. Все, что угодно, было, а такого не было, – просто и спокойно произнес любимец женщин. Татьяна тоже пришла на берег. Она радостно махала на прощание рукой, будто не провожала возлюбленного, а встречала.
       
           Теплоход врубил задний ход, заелозил по песку – то слева от борта, то справа вскипала вода – и стал медленно сползать на глубину. Катя встрепенулась, подбежала к воде и прокричала, наверное, что-то важное, что ему надо было обязательно знать. Рев мотора и толстое стекло заглушили эти запоздалые слова. Все время, пока теплоход отходил, а потом неторопливо разворачивался, ее тоненькая фигурка на берегу заслоняла всех, кто отстранено грыз семечки или махал на прощание руками. Она плакала, как может плакать от отчаяния ребенок, не стесняясь толпы, вся поглощенная своим горем. Ее губы шевелились,  но неслышные слова уже ничего не могли передать.
         
               Уже в городе  он еще некоторое время замирал на улице, увидев вдалеке темненькую фигурку в курточке и джинсах, всматривался  в тревожной надежде разглядеть знакомые черты.  Мысленно начинал писать письмо, и не мог подобрать подходящих слов, понимая, что дело тут не в словах.
        Непонятно, как относиться к дальнейшему, но Ромка  через год, из следующего стройотряда, когда он и Николай работали в разных областях, привез молоденькую девчонку и женился на ней, потратив на свадьбу весь свой летний заработок.  Часть денег он занял у Николая.  Она ютилась с ним в общежитии  в общей комнате, где, кроме них, обитали еще трое студентов. Скорее всего, на съем квартиры не было денег, хотя Роман и подрабатывал по ночам. Почему-то он стал меньше общаться со своим бывшим бригадиром, сам делиться переживаниями не спешил, а расспрашивать – было не в характере Николая. Возврат свадебного долга затянулся  и был неприятен для  обоих. Девушка была невысокая, полненькая, неряшливая.  Судя по виду, такая жизнь ее вполне устраивала. Потом  она уехала рожать к родителям куда-то далеко за Урал  и обратно не вернулась.
      
          Жизнь только начиналась, и Николай использовал любой повод, чтобы повидать мир, часто отодвигая покой и благополучие на второй план. Разные женщины готовы были следовать за ним на край света, но при удобном случае выбирали варианты поближе. Никого из них он не носил на руках,  и никто не плакал, когда он уезжал.
        С возрастом  он не стал лучше разбираться в женщинах, но твердо уяснил для себя, что бескорыстная любовь  или, как когда-то говорил Ромка,  «любовь в чистом виде»  существует только в нашем сознании или воспоминаниях, а в жизни ради нее надо жертвовать частицей себя. Когда-то  кусочек такой чужой жизни пролетел через сердце, не порвав нервы. Николай почти все забыл, но иногда запах волос своих взрослеющих детей  или случайный мимолетный взгляд черных глаз  возвращает его на берег далекой тюменской реки. Одинокая девичья фигурка через годы протягивает к нему руки и что-то кричит,  и он понимает, что готов многим пожертвовать, чтобы услышать те слова, что она тогда хотела ему сказать.