40 Филя

Филя.
 
Новая съёмная квартира немного отличалась от тех крысиных нор, которые я использовал для ночевок. Тут чувствовалось обжитое. Запах, обстановка, мелкие вещи, забытые или брошенные хозяевами, все это пахло уютом, который тут был до меня. Мне это понравилось. И я начал обживаться. Всю осень, со дня похорон Ночной птицы прожил я на этом адресе, и вместо того, чтобы по истечению обычных трех месяцев съехать на новое место, заплатил хозяину вперед еще за 6 месяцев.

Дом привыкает к человеку долго. И человек приживается не сразу. Медленно приспосабливаются они друг к другу. Медленно прорастают друг в друга. Медленно и незаметно. И теперь у человека есть дом. Место, где можно просто побыть одному. Он стал домоседом. Свел все дороги мира в привычный жизненный круг. И бежит, как карусельная лошадка, по, навеки замкнутому, кругу. И теперь его могут найти. Теперь у человека есть дверь. В которую однажды обязательно позвонят.

И это поганое ощущение, вечно ждать звонка в дверь. Особенно если ты, все еще ждешь что тебя однажды, найдет справедливое возмездие за одно скоропалительное убийство. За то, за которое никак не можешь себя простить. И что за все, что ты в жизни наворотил позже, пытаясь искупить содеянное. Все это не епитимья по истерзанной грехом познания душе, а эпитафия по призрачной возможности посмертного спасения. Поскольку прижизненно тебе уже один хрен не спастись.
 
В мою дверь могут позвонить, коллеги по не легкому бизнесу наемных рейдеров, с лицензией на убийство подписанной любимым лидером Бивнем. А вот слишком много знает, подлец. Потому что слишком долго живет. Пенсионный возраст в нашем бизнесе наступает внезапно. А молодым везде у нас дорога. Вот и позвонит однажды в дверь нервный юноша с ТТ, полный карьерных амбиций и ужаса неофит Золотого Тельца. В кино главный герой играючи обезоружил бы его и пошел, насвистывая рвать в клочки банды плохих парней. Но это не то кино. В этом кино все кончится внезапно.

Хотя, настоящие неприятности могут и не звонить в дверь. ОМОН, например, или ГНК не станет звонить в дверь. Чем им на звонок нажимать? Руки то заняты. Автоматами.
Как ни крути, хорошим людям незачем звонить в мою дверь. А тут позвонили. Я намочил трусы. И штаны с футболкой тоже. Уронил кружку с чаем на живот. Большую кружку горячего чая. Он тек по мне, а я пытался унять стук сердца. Мне казалось его слышно из-за двери. Седьмой этаж. Балконы застеклены все. Ни козырьков, ни перил. Бежать некуда. И если бежать, то куда? И от кого. Чай сладкий. Тек медленно. Я вспотел, замерз, вспотел...

А тут опять позвонили. Сначала клацнули железом по железу, а потом позвонили. Да долго так. Меня вовсе впечатало в диван. Под диваном всегда живет обрез. И я тщательно взвешивал, куда мне девать кружку из правой руки, медленно опустить на диван или швырнуть в сторону двери. А еще я взвешивал, пробьет ли моя картечь девятка металлическую дверь, и есть ли шанс успеть перезарядить?
И тут опять позвонили!!!

Я покрылся мелкой испариной облегчения, не спеша прикурил, смачно затянулся сигаретой и пошел открывать дверь. Не знаю кто это, но точно не моя Смерть. Моя бы не была столь долго и застенчиво ждать, чтобы ей открыли.

Оказывается, до меня в этой квартире жила некая Анна. И её парень - Редкий Козел. А раньше Анна дружила с Филей, и часто пускала её ночевать в эту квартиру и даже дала ей запасной ключ. А еще я узнал, что Редкий Козел, падла, сменил замки. И что Редкий Козел в глазах Фили это я. И еще кучу совершенно бесполезного и двусмысленного как в старых французских комедиях бреда.

Филя - гневно сверкая круглыми очками, рвалась в бой, метала молнии длинными очередями и раскатывала громы на мою Козла совесть. В качестве последнего, убийственного аргумента она использовала откровенный подкуп. Она выразила готовностью платить половину за квартиру, когда будут деньги.

Она проповедовала ценности дружбы и любви, наличие такта и вежливость, которые Анна и её козел должны были испытывать по отношению к нежной душе очкастой Фили. А уж никак не отключать телефон и не менять замки. Весь этот поток информации обрушился на меня лавиной сотни слов за минуту.

Я благоговейно взирал на её черные брови и длинный нос. Чай медленно стекал по штанам в носки. Она рвала в клочья тишину холодного подъезда и метала горстями бисер перед свиньей Козлом. Меня поглотила сладкая волна адреналинового отходняка. Если в плюшевую игрушку можно влюбиться - я влюбился.

- Тайм Аут, красивая! Мне дай сказать три слова. Справедливо?

Она застыла на излете фразы. Кивнула, и набрала полные легкие воздуха, чтобы возражать.

- Первое слово. Они переехали. Не знаю куда. Я не Козел, а зовут меня Вася. Это тебе слово второе. А третье слово. Я из - за тебя чаю не попил и майку уделал. А чайник горячий и заварка свежая. Это тебе слово третье. Я пошел пить чай. Чай с бутербродами, если что. А ты, если не хочешь чаю и есть где ночевать, то дверь захлопни. - Древнее греческое имя Василий давно стало привычным конспиративным приемом. Мои коллеги по рейдерскому бизнесу позаимствовали у уголовников привычку называть друг друга - Вася, при посторонних.

Наверное, она очень любила бутерброды с колбасой. Она их штук шесть уплела. Вообще- то она поэтесса, но учится на художника. Вернее, не учится, а в академе. Творческая ранимая натура, заплутавшая в бесконечном поиске себя на пустом месте.
Интеллигенция в третьем вырождающемся поколении. Мама препод, папа серьезный директор чего-то градообразующего в пригороде. Дом до краев полная сытого отчаяния и неразбавленной тоски чаша. И внутренняя трагедия не пьющей не русской интеллигентной семьи в сильно пьющем индустриальном социуме. Такая полная беспросветных перспектив тоска умного человека, похоронившего заживо себя и все свои мечты в тихой сытой трясине.
 
От этой тоски она и сбежала, и второй год притворяется студенткой, чтобы с тоски не повеситься. Дома бывает она два раза в год. На мамино день рождения и на Новый год. И от тоскливых этих праздников домой хочется еще меньше. А хочется петь, писать стих, рисовать закаты и позировать голой для трепещущих вздыбленной юностью талантов.

Мы жили с ней в одном Городе. А как будто жили на разных планетах. Или в разных веках. Оказывается, весь мой прокопченный и запыленный Вавилон: злой, усталый, жадный, кровавый Вавилон, плотно населен поэтами - структуралистами и прозаиками-фантастами. В нем полным-полно не признанных годными к армии поэтов Вечной Любви и Прекрасной Смерти, валом прозаиков - экспериментаторов, пытающихся в темноте записать поток сознания, отправленного в смелый трип смесью портвейна и дихлофоса. Мой Вечный Город битком набит музыкантами этникошаманистской направленности и поэтессами ищущих новые формы талии под складками хламид. Они жили своей плотной блесткой стайкой, порхали от одного источника халявы и вдохновений к другому. Как стайка хиппующих воробьев под самыми крышами огромных цехов. Интересно и радостно жили своим сплоченным тесным непроницаемым и незаметным непосвященному как сицилийская коза ностра мирком.
 
Как она успевала жевать и говорить одновременно я не понимаю. Но после колбасы она еще долго хрустела зоологическим печеньем из вазочки. Вазочка, чашки, скатерть, осталось от прежних хозяев. Как и печенье. В большой спешке съезжали с хаты Анна и её Козел.

Ночевать ей было негде. И идти некуда. В Городе ночь, в Городе зима. В Городе воет злая пурга. В квартире мягкий диван и остатки чужого уюта. Теплый сортир, и прочие блага. И даже в таких условиях мне пришлось потрудиться, чтобы затащить её в постель. Она сдалась, но сдалась красиво. Сохранив лицо. Мне даже пришлось послушать стихи, и кое-что сочинить о себе. Стихи у нее - редкое дерьмо. Но после полуночи мы освещали сигаретами потолок. Мы курили в постели. Я улыбался. Меня отпускал страх.

Раньше я никогда не спал с женщинами. В смысле сна. Мог в перерывах между соитиями, смежить веки в беспамятстве на минуту, но вот лечь спокойно и уснуть, никогда не случалось. Страшно, когда кто - то рядом дышит в темноте. В Моем Вавилоне не стоит ожидать хоть чего - то хорошего от любого дышащего существа. А вот под её уютное сопение как-то растекся по простыне и уснул. Спать с ней было удобно. И спокойно. Как в берлоге среди зимы бескрайней. Как на таежном зимовье. Как на необитаемом острове. Спокойно было с ней спать ……………………………………………………………

За замерзшими окнами стучит зубами ледовитая зима. Редкий прохожий хрустит по снегу шагами в соседнем дворе. Где-то далеко воет стылый дизель. Все остальное население города прячется в норах пятиэтажек. Хрущевские клетушки невыносимо тесны летом. Но зимой их гораздо проще наполнить ощущением тепла, если в вашем распоряжении два живых человеческих тела. Хотя для хрущевской двушки двоих недостаточно. Но на маленькой кухне так уютно вдвоем. Чай уже в чашках, и чайник стоит на столе, но огонек газовой плиты создает дрожащий уют. Мы ужинаем в темноте. Или завтракаем. Половина шестого утра.

Ветры с далекой Новой Земли продувают улицы насквозь. Наша уютная кухня скользит сквозь морозы, как нарядный спасательный плот сквозь хмурую зыбь. Наша уютная кухня дрейфует сквозь бесконечную ночь. Дрейфует в сторону лета. До которого еще несколько месяцев бескрайней зимы.

На развалинах уюта доставшихся в наследство от Ани и Редкого Козла мы быстро возводим новые стенки песчаного замка быта. В квартире материализовались из воздуха две новые кружки, две новые тарелки. И даже вилки. Мы больше не жрем ложкой из кастрюли. И даже иногда не жрем вилкой из сковороды. И у нас теперь ест кастрюля и сковородка!? И на унитазе появился новый стульчак. А еще в квартире появилась целая кунсткамера громоздких уродливых предметов.

В прихожей поселился этюдник. Не смотря на поэтичное название характер, этот колченогий ящик имел самый поганый. И жестоко отстаивал свою территорию. Мне ни разу не удалось переобуться в тапочки так, чтобы не отбить об него большой палец на ноге. И, да, незаметно у нас появились тапочки. Не знаю, как это произошло. Отродясь у меня не было тапочек. И не помню, чтобы мне кто-то сказал, что вот теперь, с понедельника, мы ходим в тапочка. Просто однажды пришел в себя в тапочках. И в полном недоумении, откуда у меня появилась привычка одевать тапочки.

Сами собой, как вредные паразиты расползались по квартире книги. Странные пугающие книги. Без картинок на обложке. И с такими мудреными названиями, что всякое желание их открывать исчезало раньше, чем дочитаешь заглавие до середины.
Но я когда-то прочел большую часть из них, а о тех что не прочел имел представление, поскольку все они переливают примерно из одного пустого в другое порожнее одни и те же слова. Потертые пожившие читанные перечитанные книги. Ветераны психоделической войны. Стаи таких книг сами собой перелетают в жадные руки очередного безумного искателя. И так же молниеносно улетают от остывшего разума к другому Безумцу.  Судя по названиям в данный момент её очкастую голову терзала необходимость провести границу между Добром и Злом. Глупая затея.

За диваном притаилась гитара. Весьма элегантная чернокожая надменная особа, весело тенькала в ритм наших телодвижений. Бесстыжая вуайристка, таращила свои круглые глазки на похоть и разнузданный секс.

Отдельным утесом в спальне на столе монитор и компьютер. Не помню точно, какой это был год. Но ноутбуки, вернее портативные компьютеры были не редкость, я уже слышал про такие штуки, но и этот первый или даже второй пентиум был для меня непонятной новинкой.

Компьютер Филя яростно выспорила у каких-то знакомых, к которым пришлось ехать на другой конец Города. Кстати, это был компьютер Анны или даже Козла. В подозрительной спешке покинули они насиженное гнездо. И улетели, как я понял, аж в Канаду.

Последним приобретением был телевизор и двд. Причем Филя тут была совершенно не виновата. Просто однажды утром купил его в магазине и молча принес. Выбирал помельче, чтобы при переездах не напрягал, но все равно купил здоровый серый сундук. Хотелось добавить уюта.

Съемные квартиры за редким исключением жуткие крысиные норы. Закрытое место, где можно справить свои естественные потребности в относительной безопасности за железными дверями. С конца Империи не было в нашем Городе не железных дверей.  Никаких лишних эмоций. Пришел, заперся, выспался, редко вскакивая от приступов тревоги, и ушел. А вот в этой впервые меня проняло чем-то, чего никогда у меня не было. Чего-то, чего мне очень хотелось.

Впервые я покупал продукты не так чтобы съесть за раз, желательно прямо из пакета, и выкинуть объедки в том же пакете. Я теперь покупал колбасу палками, кетчуп большими бутылками, копченых куриц целиком. А еще обязательно шоколадку. Большую, дорогую. Она любила пить горький чай с горьким шоколадом. После макарон с курицей и пары бутербродов с колбасой. На диване. Забиралась в мой теплый черный свитер. Закутывалась в одеяло и смотрела кино про теплые страны. Не важно, что за фильм. Лишь бы не мелькнул в кадре снег. Снега хватало на окнах и за ними.
Еще она любила фрукты, любые: яблоки, мандарины, бананы. Могла их поглощать килограммами. Безостановочно. Пакеты с нашим мусором вызывающе пестрел на сером снегу помойки оранжевыми и желтыми тропиками.

Под хруст яблок и мандариновый запах я с ней посмотрел "Титаник". Честно оттрубил положенный трехчасовой срок от звонка до звонка и помянул ДиКаприо добрым словом и большим косяком. Фильм мне даже понравился. Просто минуте на десятой убедил себя в том, что смотрю черно-белый фильм с Чарльзом Чаплином.

Она посмотрела со мной "Мертвеца" Джармуша. И, даже всплакнула в подходящем месте. Меня это так растрогало, что мы опять уронили гитару, утешая друг друга.
С мороза особенно приятно заходить в пахнущий жильем дом. Приходил я обычно под утро. Бивень меня повысил. Видимо, я заслужил его доверие. Теперь я приглядывал за самым маленьким и самым важным залом в Клубе. Кроме меня там был бармен и крупье. Ну и три охранника. Серьезные дяди приходили серьезно поиграть в карты. Все, что от меня требовалось, организовать, чтобы нужные Бивню люди оказывались за нужными столами. Там из рук в руки переходили увесистые суммы. Причем выигрывали в основном три человека, зам облсудьи, зам начоблобэпа и оберпоп. А вот проигрывали им люди разные. Причем часто менялись эти люди. Ну, если кто не понял - взятки противозаконное преступление. А вот карточный долг - святое. А куда дальше расходились эти платежные средства не моего, да и не вашего ума дело.
Люди делали бизнес. Я отвечал за то, чтобы все шло по накатанному маслу. Сами деньги мне в руки не попадали. Все мои обязанности состояли в том чтобы, посчитать фишки после игры и, в случае если внезапно злые люди в масках ворвутся в помещение выстрелить в затылок крупье. Скорее всего, еще кто - то должен был выстрелить в затылок мне. И все. Полная безопасность. Некому предъявлять на опознание удачливых игроков. Работа - не бей лежачего. И за все эти хлопоты Бивень накинул мне 200 долларов в месяц. Еще 500 мне платил бармен. Просто за то, чтобы я не вникал в его кухню. И даже крупье, время от времени совал мне двадцатку или полтинник.

Зимой редко играли дольше, чем до двух часов ночи. Еще двадцать минут на хлопоты и можно сваливать. Но перед выходом я все же совершал свой обязательный круг по всем танцполам. Ловил растревоженными ноздрями гормоны и флюиды разгоряченных молодых. Правда, трахались на танцполе теперь значительно реже. Зима.

После этого я совал буйну неверную голову на кухню халяль и мило строил глазки двум Гулям. Гузель и Гульнара пребывали в полной уверенности, что я понимаю их язык, поэтому щедро делились со мной своими новостями и невостребованными сказочными яствами с барских столов. Жаренное, печеное или копченое мясо мне всегда заворачивали в пакет большими кусками. А иногда, по понедельникам мне доставалась несколько пирожных. Все это я с удовольствием тащил в уютную норку, кормить Филю. Конечно, я мог купить любую еду, но где вы купите пирожных в три часа утра в провинциальном мегаполисе?

Обычно я приходил и спотыкался об этюдник. Потом ронял куртку. Потом поднимал куртку и долго, матерясь в полголоса искал тапки в темноте. Потом включал свет в коридоре. В ванной. В кухне. Громыхал чайником и холодильником. Брякал вилками. Заспаная нахохлившаяся Филя в коконе из одеял приходила ворчать на кухню. Без очков она сильно напоминала сову. Хлопала ресницами над черными без зрачков глазами, вила гнездо из одеял на табуретке.

- Кушай, мудрая вредная Птица - говорил я её и выкладывал лакомства, добытые хитростью и обаянием пред её рассерженные очи. Она ворчала и с аппетитом уничтожала подношение. И скоро мы весело болтая пили горячий чай. Болтала она. Я в основном глупо улыбался и грелся возле неё. Она жила в очень радостном мире поэтов, художников и прочих юных пьяниц. Но молодые пьяницы все же намного счастливей совершеннолетних убийц. Убийцы созревают раньше. Им с лихвой хватает скудного нашего солнца на всю их недолгую жизнь. Про убийц я все знал. Пьяницы - поэты куда интереснее.

Иногда мы до рассвета болтали. И мне это нравилось. Особенно если она не читала мне новых стихов. Стихи у нее были - редкое гавно.

Еще была у нее привычка внезапно задавать вопросы не по теме разговора. Задавать вопросы, глядя в глаза, через крохотный стол в крохотной хрушевской кухне стоит с осторожностью. Ибо хрупок их уют. А она все равно задавала. Это был один и тот же вопрос, в разных формах.

- Ты, когда ни будь убивал? - Раз за разом спрашивал она меня. Я не видел ничего плохого в том, чтобы сказать правду. Ну, жизнь такова. Такая работа. Я даже хотел рассказать ей все. Вот только, правда, очень подлая штука. Она правдива только пока целиком. А если разрезать правду на куски, то как не крои её потом, как не склеивай и не латай, все равно по итогу выйдет ложь. Ложь, полностью состоящая из клочков правды. А рассказать её об убийстве совершенном мной через два месяца после совершеннолетия я не мог, поэтому молча уходил. Из кухни или от ответа…………

Упырь.

Меня не было больше двух суток. Вернулся из Кайсакстана,  с пустыми от вкусных подношений руками. Сразу нашел тапки и не споткнулся об этюдник. Было около пяти утра. В квартире горели все лампочки. Зеркало в прихожей было завешено простыней. Жуткий перегар сбивал с ног. Этюдник стоял в спальне. Две пустые бутылки коньяка служили подсвечниками оплывшим свечам. Я и не знал, что есть в квартире свечи.
 
Страшная тварь, человекообразная и бесчеловечная, смотрела на меня с бумаги. Оскал и шерсть на холке от ярости или страха торчком. Жуткая образина. Взгляд не отвести.

Филя, пьяная и бессильная курила на диване. Пепельница давно переполнилась. Окурки валялись на полу. Взгляд пустой и состарившийся.

Я сел рядом и долго смотрел в глаза тварь.

- Я его знаю. Это Старый Упырь который живет в лесу за шлакоотвалами и ночами ворует непослушных детей. Мне бабушка рассказывал. А однажды я даже видел его.  Он стоял под старой яблоней в нашем саду.  - Сказал я ей. И сказал правду. Возможно в забытом детском кошмаре, но я видел эту тварь раньше. И не могу сказать, что испытал только ужас от этого. Скорее пропитанный горючим ужасом интерес.
- Я шесть лет пыталась нарисовать его. - голос у Фили был какой-то бесстрастный. Таким голосом дают явку с повинной, исповедуются, просят отсрочить смерть на краю ямы в лесу. Так говорит человек, который больше не смотрит на себя со стороны. - Шесть лет. Мне двенадцать лет было. Он заглянул ночью в окно моей спальни. Из - за него и рисовать не могла. - Рисуйте дети вазу. - Говорят, а мне его морда мерещится. И в каждой вазе мерещится. Вон, две папки эскизов. Знала, что пока не нарисую его, ни смогу ничего рисовать. Рисовала, а вот не могла поймать. Теперь поймала. Теперь можно забыть про него навсегда. И сжечь все к чертовой матери. Сжечь и забыть.

- Ты не торопись сжигать. Утро вечера мудренее. Получилось то классно. Похож. Прямо один в один морда. Хоть на фоторобот, хоть на памятник.

- Похож?! Похож. Действительно похож. - Продолжила она все тем же отрешенным голосом - И знаешь, у него твои глаза. Я раньше глаз его не видела. Боялась. А это просто. Я теперь знаю, какие глаза у смерти.

- Ну, ты из меня Гитлера то не делай. Не так уж много народу я убил. И в основном по работе. Тоже нашла смерть. - Улыбнулся я и обнял её за плечи. И это была первая моя ложь ей. Она не вздрогнула и не отшатнулась. Но я почувствовал, как взорвалось двумя ударами её сердце. И тут же успокоилось.

- Это не важно. Теперь это все больше не важно. Главное, я теперь могу рисовать. Все что угодно. - Она зарылась в мою грудь. Я чмокнул её в лоб. Она ответила поцелуем в губы. И через минуту стаи испуганных одежд разлетелись по комнате. И долго ритмично тенькала в нашем ритме бесстыжая гитара. И иногда в так её застенчиво поскрипывал диван. И сквозь замерзшие окна подглядывала за нами ночь.

Она сильно изменилась за эти двое суток. А может быть, просто была слишком сильно пьяна. Трудно такое объяснить, но секс с ней изменился. Это была уже совершенно другая женщина. Созревшая для жизни.
 
Мы истязали себя в любви. Каждый топил в сексе что - то свое. Каждый жаждал чего - то своего. И мы были в одной частоте, на одной волне, в одной лодке. Помогали друг другу нырнуть в тихую тину забвения. И рухнули на влажные простыни бездыханные, бессильные, безнадежные. И убаюкали сами себя тяжелым дыханием. Не было сил даже курить.

Проснулся от ощущения толчка отдачи в плечо. Собранный, взвинченный, напружиненный проснулся. Отлично сориентированный в пространстве и времени, но в паники. Так это всегда и бывает. Дай же нам всем Господи, наконец, забыть, как это бывает.

Эта тварь с этюдника смотрела на меня. И кривой улыбкой в рассвете скривилась его незабываемая рожа.

По версии моей бабушки весь окружающий наш двор мир был полон опасностей и населен кровожадными тварями. Непослушных мальчиков ждал Мясник с Ножом, с огромным узким острым ножом с большой буквы. Он жил где - то на соседней улице и рыскал в поисках новых Непослушных Мальчиков. Непослушных мальчиков ждал в засаде Пузырь Хватай, живущий в Мазутном Озере. Не знаю на счет Пузыря Хватая, а вот мазутное озеро существовало в реальности. На окраине нашего поселка была обнесена высокой насыпью и сеткой рабица на чахлых кольях некая технологическая ямища, то наполняющаяся горелым горячим мазутом, то иссякающая. И упасть с насыпи в мазут было верной смертью.
 
Еще боле страшные безымянные русалки поджидали свою добычу в кипящем ручье. Техническая вода текла с комбината. Откуда то, из самых его недр безостановочно низвергался кипяток. Но пока он добегал до наших жилищ, вода уже остывала настолько, что в ней вполне комфортно было купаться и зимой, и летом. Клубы неиссякаемого пара закутывали ветки деревьев вдоль ручья в замысловатые сосульки и иней. Глядя на эту причуду искалеченной человеком природы сразу верилось, что все что может быть живым в этом ручье ненавидит людей. Всех. А уж тем более Непослушных Мальчиков.
Их же, роняя ядовитую слюну в серую хвою поджидали Барсуки-Людоеды в самой чащобе широкой технической лесополосе между Комбинатом и Другим Комбинатом. Некоторые местные жители считали это лесом и иногда даже собирали там грибы. В пищу грибы не годились. И гораздо обильнее, чем грибы рождались ночами на окраинах индустриального леса полу - разобранные автомобили, а иногда и трупы. Гулять ночью в таком лесу не рекомендовалось даже послушным мальчикам. Кстати, барсуки там реально жили. Так что по основным параметрам предполагаемая бабушкой версия мира была верной...

Но самым лютым страхом, самой опасной тварью на её карте мира был он. Старый Упырь. Он прятался в дымах над шлакоотвалами днем и заглядывал в окна домишек в поисках жертвы. Он каждую ночь искал тех упрямых бунтарей и диссидентов, кто ночью открывает глаза, расстраивая бабушку. Я верил, что стоит нам с ним встретиться взглядами, и он вышибет окно и схватит меня за горло. Но я все-же открывал глаза. Для надежности укрывшись с головой одеялом. И однажды увидел его. Или увидел сон, о том, как я увидел его. За горло меня он не схватил. Наоборот, взгляд его был полон насмешки, а рот так же скривлен ухмылкой. Лет до шести я верил в то, что окружающий мир полон опасностей и страхов. Потом постепенно я переубедил себя. Лишь взрослым я понял, что бабушка была права. Мир опасен.

Бабушка с трудом понимала по-русски и совсем не умела читать. Её детство кончилось ночью, когда за ними пришли. Кто были эти люди, и чего они хотели, она так и не поняла никогда. Но те люди говорили по-русски. Наверно поэтому она и не хотела понимать этот язык. Её, и других детей и женщин долго везли куда - то в вагонах. Потом высадили тут. Так тут и стали жить. В страхе и непонимании.
Постепенно, жизнь налаживалась. Вдоволь было тяжелой работы на комбинате. И хлеб был. Впроголодь, но постоянно. Поэтому хороших сказок она не запомнила и придумала для меня новые сказки новой земли. Страшны были те сказки. Да и земля эта была не лучше.

Как Филя могла нарисовать мой личный детский кошмар? Мне даже было немного обидно. Легкие уколы ревности я ощутил. Как будто украл у меня что-то не имеющее цены и смысла ни для кого кроме меня.

Я долго курил. Смотрел в глаза картинке. Скалил ему зубы. Никаких сомнений. Это была тварь из моего сна. Знакомая до спазмов в животе. Может со страху, может с мороза пошел я в туалет. Долго журчал неровной струей. Сплюнул окурок в унитаз. Вымыл руки. Потом долго умывался и вытирал лицо майкой.

Тряпку с зеркала в прихожей я скинул на пол. И тут же зеркало резануло меня по глазам. Знакомый взгляд твари. Да, она же говорила, у этой твари твои глаза. Не только глаза. Знакомый излом бровей. Знакомая кривая ухмылка с трудом натянутая на оскал. Я и был Старый Упырь. Сказки сбываются всегда. Только не так как в сказках.

Прости меня, бабушка. Я долго старался быть послушным мальчиком. Чистил зубы, мыл подмышки, иногда молился. Подавал бы нищим, да только нищие боятся соваться на те улицы Города, где рыскаю я бесприютный и потерянный. Переводил бы и бабушек через дорогу, да видно не на всякого хватает тех бабушек. И до этой ночи был надежно уверен в том, что я не такой уж и плохой. Тем более, мне было с кем сравнивать. На фоне Койота, Луки, а тем более Бивня любой Упырь - мелкий растерянный хищник. По сравнению с ним я еще вполне ничего себе. Но, нет. Для того чтобы быть хорошим мальчиком мало быть не самым плохим из плохих. Получается, я и есть самый непослушный мальчик. Вот только упырю я уже не по зубам.......

Мата На Рассвете.
 
Когда я проснулся второй раз, этюдника в комнате уже не было. На кухне остывал чайник. В квартире был относительный порядок. Новый порядок. Она съехала от меня. Перебралась в большую комнату вместе со всеми вещами. Там стоял этюдник, компьютер, электрочайник, туда же сползлись и расселись по мебели хищные её книги, и элегантная чернокожая семиструнка предала меня и переехала жить к своей подруге.
 
Получалось, что на мою долю остались телевизор и диван. Ну, хоть спать то она планирует со мной. Пусть не одновременно со мной, но хоть так. За пределами берлоги одинокого ДВДишника из моего имущества в остальной квартире остались кружка да тапки. Даже у домашнего кастрированного кота и то больше имущества. У него еще лоток есть. Личный лоток!

Я ошалел от полноты впечатлений. Скоропостижный зимний день плескал красными лучами в расшторенное окно через стекло лоджий. Она заходила на меня в лоб от солнца. И от того она еще больше походила на богиню. На индийскую богиню, у которой куча рук. Вот только у этой богини, будь у нее хоть чертова дюжина рук, держала бы кисти, краски, фломастеры или маркеры. А пока это все было горстями разбросано по полу в порядке первого дня сотворения мира.  И сразу стало понятно, что это только её мир, куда не ступит нога ни одного, включая меня, человека. Кастрированный кот имел бы ровно такие же границы обитания.

Процесс сотворения мира летел к цели со скоростью пикирующего самолета. Вокруг её головы хмуро ходили тучи, молнии, мысли. Лицо, в краске, нос в табаке. В глазах немыслимая глубина и руки так и мелькали. И вытирала она эти руки об мою любимую черную майку, заботливо одетого поверх моего же, и однозначно уже бывшего моего, черного свитера грубой вязки.

Я стоял на пороге храма. Благоговея от новой религии. Долго стоял, играя в гляделки с закатом или рассветом. Просто не могу теперь вспомнить, куда выходили окна той квартиры. На юг или на север. Все равно краток зимний день. И я простоял так до темноты.
 
Я не был изгнан с порога. Более того, мое присутствие заметили, торопливо чмокнули, где-то возле уха и отобрали всю пачку сигарет. Я приветствовал рассвет нового мира торжественным стоянием на посту номер один, на пограничном КПП нового мира. А может быть, это все же был закат.

Вползала тьма в расшторенное окно. Темно становилось в её мире. Я тихо позвал её.

- Филя! Тебе свет включить? Чаю будешь, с бутербродами.

Наступил второй скоротечный день сотворения мира. Филя влетела на кухню прямо из душа. В полотенце. И стремительно отдалась. Потом в бешеном ритме расправилась с бутербродом из горбулки с жареными яйцами колбасой и сырыми помидорами. Потом растрепала в пух копченую куриную ногу. Глаз её горели священным огнем. И в этом огне навсегда погибли все её дерьмовые стихи и тоскливые песни. И эти огни очень напоминали фары локомотива несущегося Великой Степью сквозь бесконечную ночь. Столько в них было целеустремленности и понимания неизбежности выбранного пути.

- Мне не нравится имя Филя. - Сказала Филя сосредоточено пережевывая курицу. - Нехорошие коннотации от Фи, да и ассоциации несерьезные. Нет больше Фили. Я Мата. Хари Мата. Она же Мата Хари. Смешать, но не взбалтывать.

- Это полный титул? Я про смешивать, но не взбалтывать. Можно иногда обходится коротким домашним титулом Мата? Язык не поворачивается в лицо называть тебя Хари.

- Можно. Мата это так по-домашнему. А я тебя буду звать Бо. Ты большой, добрый и когда накуренный напоминаешь китайца. И с той самой минуты я стал Бо.
 ……………………………………………………………………………………………………………………………………………

Пенсия.

Бивень в очередной раз решил, что хватит нам сидеть на его шее, и пора зарабатывать денюжки. Обслуживание транзита коррупционных транзакций неучтенного нала вещь конечно надежная, но ребята засиделись без мордобоя и нервов. И он нам щедро предоставил и того и другого. В результате, кто - то стал на один завод беднее. А кто - то стал богаче. Бивень купил, наконец, новый с иголочки гелентваген, а рядовым бойцам и младшим командиром был накрыт приличный стол в одном из банкетных залов Клуба. С горячим и мясной нарезкой.

В адском горниле работы задушевного замполита в ограниченных советских контингентов выковал Бивень несгибаемую целеустремленность, а азиатская его натура наградила волчьим чутьем и характером. Он отлично понимал, что уж если сделал собак из волков и шакалов, их не следует кормить до сыта. Денег никому не дал. А если кому и дал, то молча. Только свой старый «гелик» подарил Хряпе официально. И подарок имел не столько материальную, сколь символическую суть. Нам опять продемонстрировали вертикаль власти. В самом её небритом виде, со всеми вытекающими. И все всё поняли правильно. Где чье место всем стало понятно без слов. Да и что тут скажешь. Феодализм на заре двадцать первого века мало чем отличатся от темных времен.

Наш "команданте", как мы его называли, в тот вечер был удивительно щедр. На общие нужды были пожертвованы четыре новых «четырки», (четырнадцатая модель АвтоВАЗ), и два УАЗа "буханки" с армейской консервации. Некоторым бойцам были подарены ТТ. произведенных в военные годы, без серийных номеров и не оставивших пока следов в пулегильзотеках. Луке был подарен Маузер. Это можно было трактовать как особое доверие лидера. Перепало от щедрот и мне. Дробовик "фокстерьер" с откидным прикладом. В комплекте к нему шло 50 латунных гильз и капсюлей. Порох и свинец не подарили. Кроме меня такой подарок получили еще пятеро.

Парни пили. Хвастались и завидовали подаркам. Быстро косели. От этого их матерные тосты становились все косноязычней и бессмысленней. Все пили "За нас" Я тоже пил. И чувствовал, что никаких "Нас" уже давно нет. Все уже давно разбились на маленькие группы. Все готовились очень скоро что - то делить. И рвать любые глотки.

Во главе стола Бивень мрачнел с каждым выпитым глотком. Молча разглядывал свою маленькую армию. Хитрая звериная мысль искрилась в его узких глазах черной змеей. Медвежья челюсть медленно двигалась. Мышцы шеи бугрились под салом. Мрачное решение зрело в нем. Я прикинул что сейчас самый лучший момент, чтобы исчезнуть.
 
Из Клуба я все равно не хотел уходить. Во-первых, стабильный заработок. А во-вторых, на что я еще буду убивать время своей жизни. Тут деловые контакты, приятели. Знакомый и по-своему уютный мир. Но еще тяжелее было бы потерять возможность дважды в ночь обходить танцполы и обонять, угадывать, грезить тайными знакам страсти, зрелости, готовности к соитию висящем в плотном облаке танцующих тел.  Я не знал, чем займу свою жизнь без всего этого. Ну и опять же, кормежка. Раз в день горячего похавать дело важное. Да и не отпустят меня живым.

- Саныч, я исчезну? Сегодня же я не нужен. - шепнул я ему в ухо, склонившись над левым плечом.

Бивень толкнул Хряпу в плечо и жестом распорядился уступит мне стул по правую руку от себя. Новоиспеченный «правая рука» исполнил. Но меня ткнул таким взглядом, как будто в сутолоке застолья воткнул мне в почку напильник.

Орала музыка в банкетном зале. Её перекрикивали пьяные парни. Звенела посуда.

- Ты все время рвешься исчезнуть. Поэтому я и думаю, что ты не засланный казачок. Но ты и не свой парень. Все бухают. А ты опять себе на уме. Куда ты все рвешься? Бабу, поди, завел? Или женился? - Бивень ухмыльнулся своей шутке. А мне стало обидно. Мне почти тридцать уже, почему бы не свить гнездо. Еще и Лука прислушивался к нашему разговору.

- Ну, практически женился. Реально бабу завел. - удивил я Бивня, и за одно и Луку, который грел уши в нашем разговоре.

- Благослови Аллах, если так. Пора уже. Воин без семьи рано или поздно забывает, за что можно сдохнуть, а за что не стоит. Впрочем, ты все равно слишком осторожная сволочь, чтобы сдохнуть самому. Такого так просто не убьешь. Надо постараться. Кто такая? Знаю её? Не та, которую ты летом в клуб приводил? Такая чернявая да фигуристая?

Лука внезапно уронил стопку. Она лязгнула об тарелку и разлетелась влажными осколками по тарелке и скатерти. Бивень с удивлением посмотрел на него.
- Лукашенко, ты ревнуешь что ли? - опять пошутил наш племенной вождь и духовный лидер. Лука угрюмо отмолчался. И внимание вернулось ко мне. Я решил не врать.

- Нет, Саныч. С той не получилось. Уехала она Столицу. Карьера.

- А!? - Саныч выразил сочувствие. - Ну, туда ей и дорога. Они думают, Столица — это торт из птичьего молока с трюфелями. Вот они, как мухи все туда и летят. На самую большую кучу денег слетаются все мухи страны. Карьеру делать. А сыновей кто рожать будет? Когда нас с этой земли подвинуть жопу попросят, кто будет незваных гостей резать? Кто сдохнет за Родину? Я что ли? Да мне то она на кой сдалась?
И Бивень чуть не захлебнулся злым своим смехом.

- Ну давай, Бабай. На посошок и беги к своей ненаглядной. Аллах вам в помощь. - Благословил осенив крестным знамением меня Саныч на долгую счастливую жизнь.
 
Лука тут же наполнил нам разноколиберную тару. Мне и Бивню он налил в стопки. Себе налил полный фужер, из тех, что ставят рядом с трелками под запивон. Мы выпили. Чокаться со мной Лука не захотел. Я тогда зря не придал этому значение.
Мы выпили. Лидер чмокнул меня жирным губами в щеку и снова перекрестил на дорожку……………

По понятиям.

Черно белая кровавая остро заточенная предреволюционная ясность понятий начала бесславного конца подыхающего двадцатого века здорово истрепалась к нашему времени. Всепроникающие формальности стали смазывать острые противоречия. Ох уж, эти формальности.

Формально, «Мы» еще могли не считать себя убийцами. «Мы» никого не убивали. Во всяком случае, мы очень старались этого не делать. Но иногда кто - то оказывался излишне смел для своего здоровья, или слишком глуп, или... Бывало всякое. Но «мы» рейдеры, а не бандиты. Формально.

Градообразующее предприятие. Если вырвать из образованного заводом города его становой хребет, то считайте, что вы перерезали горло и забили серебряный железнодорожный костыль в сердце целому городу. Кто-то уедет, кто-то сопьется, кто-то ничего не поймет, но все равно - этого города больше не будет.
 
Не сбудутся мечты. Не прилетят перелетные птицы счастья. Не потекут в нем молочные реки в кисельных берегах. В менее жестоком варианте комбинат или завод будут долго разбирать на запчасти, как ворованную машину. Еще кто - то из мужиков найдет хоть какую-то работу.

В худшем случае завод будет работать. Обнесут проходные бетонными плитами и заплетут колючкой, забор обновят, завезут вахтовиков – азиатов, и будут жить там своей жизнью. И с особым цинизмом будут плохо снабжать окружающие постройки теплом водой и светом. Чтобы агония протекала чуть комфортные для обреченных оставшихся за забором.

Мне приходилось проезжать не через один такой городок, чей горно-обогатительный комбинат «мы» убили и разорвали на металлические запчасти в самом начале нашей профессиональной карьеры. Проезжал часто, и отчетливо видел, как вытекает из городка нормальная жизнь. Мало света, много пьяных, и рассчитывать не на что никому. Я старался проскакивать эти городки ночью, чтобы не натыкаться на взгляды местных жителей. Лютые взгляды. Особенно страшно было заглядывать в глаза детей. Целые стайки чумазых карапузов с флягами на тележках у каждой колонки. Эти дети уже понимали, что нечего им ждать от жизни. И не наша вина. Не «мы», так другие. Бизнес. Мы не убийцы. Формально.

А если объективно, то мы устарели. Бизнес "Бивеньиндкорпарейтед" модифицировался и оптимизировал расходы.  Для заместителя начальника городской милиции, кем недавно стал подполковник Параев, он же Бивень, экономически эффективнее оказалось передать исполнении заказов фрилансерам на аутсорсинге. Все омоновцы готовы были принять участие в исполнении судебного решения. Пусть на руки они хотели чуть больше денег чем собственный персонал, но за то в свободное от исполнения заказов время отлично выживали на подножном корму и зарплате от государства. Мы все попали под сокращение штата. А наши трудовые контракты могут быть расторгнуты только в одностороннем порядке работодателем. …………………………………………………
Мата весной.

Весь февраль и март я появлялся дома под утро и исчезал после обеда. Мы виделись только на кухне и в постели. Иногда и не виделись. Чем она занималась за пределами квартиры, я не знал. С кем общалась? Что видела? Домой приходила ночевать, и мне этого хватало.

А за пределами нашей капсулы уюта бурлила жизнь. И она варилась в этом бурлящем котле. Это было понятно по том, как изменили оперение стаи книг, по-прежнему рассевшиеся по нашей мебели. Судя по заглавиям, в данный момент она изо всех сил крушила гранит науки в самом дальнем и каторжном забое самопознания. Философия и психология. Эзотерика и анатомия. Она истязала свой новорожденный разум попытками отыскать хоть подобие тени смысла существования на случайном сгустке космической пыли, вечно кружащего на коротком поводке горящей гиены Солнца. Опасны, как южноамериканские ядовитые лягушки такие книги. Все они о том, что нет никакого смысла ни в чем. Все сущее - тлен. И мы плоть от плоти его. Но эта горькая пилюля спрятана под разноцветными ворохами красивых мудреных слов. Плоды с Древа Познания горьки и неприглядны. И могут испортить жизнь в самом уютном раю.

Мы ели мясо с ножей и пили коньяк из чайных кружек. Прежняя Филя утопила бы меня в буйной палитре своих переживаний. Она рассказала бы мне о сумасшедших поэтах, безответно влюбленных в жизнь. О прекраснодушных мечтателях. О певцах. О тех людях, которым нет места в моем Городе убийц. Но, похоже, и в ее Городе им оставались только самые забытые улицы.

Самопознание вещь подлая и беспощадная. И выхода из него три. Либо, осознав свою бесполезность, быстрее уничтожить себя. Либо, по тем же самым соображениям, изменить мир. Безжалостно, поскольку и все остальные существа бессмысленны. Большинство же, в отчаянии, выбирает третий путь, избавляются от знаний, разгоняют стаи книг и забиваются в угол обывательской тихой жизни. Пытаются наполнить эту жизнь обывательскими смыслами, желаниями, мечтами. Пытаются, забыть о неизбежность смерти.
 
Этот третий выход новую Мату Хари не мог устроить ни при каких раскладах. Она колебалась между двумя оставшимися. Революция или самоубийство. Свобода или Смерть. Коллективное самоубийство мира или тихая индивидуальная смерть. Свобода и есть коллективное самоубийство. Мне страшно было заглядывать в её глаза. Тихое пламя безумия сквозило сквозь диоптрии.
 
- У нас нет ни крошки общего. Ты познаешь мир через страх, страдание, боль. Ты пахнешь смертью. Мне страшно смотреть на тебя против света. Мне кажется - ты мертв. - После полбутылки коньяка голос её не заплетался. Наоборот. Звучал убедительно и остро.

- Не волнуйся. Очень скоро меня убьют или очень надолго посадят. И тогда ты забудешь меня за неделю. У нас же нет ничего общего. - Я улыбался. Мне было хорошо с этой новой женщиной. Раньше с ней было уютно и спокойно. А теперь вдруг стало хорошо. Её зреющее тело наполняло пространство яростным смрадом гормонов. Только по этому запаху становилось понятно, что это совсем другой человек. Внешне почти ничего не изменилось. Она по-прежнему куталась в мой черный свитер. По-прежнему не могла нормально сидеть на табуретке, обязательно скрючится в какой-то татарский вариант позы лотоса. Слегка изменилась прическа. И цвет волос она поменяла. Внешне это была все та же милая нелепая уютная Филя. Но Фили больше не было. Была Мата.

Мне стало с ней так хорошо!!! Я подыхал от любви! Мата Хари украла мое сердце. Я слушал её голос и смотрел как при вдохе натягивается кожа на горле.
 
- Убьют или посадят?! И тебя это устраивает? - спросила она усердно пережёвывая мясо.

Я открыл следующую бутылку. Я не знал, что ответить. Хотя, ничего плохого я в этом не видел. Я же тоже вкушал когда-то горькие плоды познания. Все эти книги я прочитал еще в детстве и пришел к выводу, что в моей жизни нет никакого смысла. Тем более не было смысла затягивать её срок. Умирать лучше пока здоров. К тому же, я давным - давно умер. Умер той зимней ночью у подъезда код от домофона которого никак не сотрется из моей памяти. Умер через два месяца после совершеннолетия. А все, что случилось со мной позже просто затяжные конвульсии.

- Мы все умрем. И нас никто не вспомнит. Мы станем прахом. От тебя останутся картины. Пара - другая. Кто-то из твоих сумасшедших поэтов напишет стихи, которые войдут в хрестоматии, и дети будут рисовать ему бороды и рожки в учебники литературы. Остальные будут рвать друг другу глотки, продавать пылесосы, пока случайный метеорит не закрутит планету в другую сторону. Все умрем. Раньше или позже, с точки зрения Галактике, прожил ли ты сто лет, или умер во младенчестве, все это столь ничтожные величины, что нет смысла их мерить.

Я врал. Не знаю зачем, но жить мне хотелось. И хотелось, чтобы и она дальше жила. Я чувствовал, как меняется состав её гормонов и хотел ощутить запах её зрелости. Ждать оставалось не долго.

- Мы все умрем. - продолжила она, как продолжают знакомую песню. - Нас всех забудут.

Мы долго целовались. Наши губы пахли копченым мясом и коньяком. Наши тела рвались и изгибались в конвульсиях. Она сильно изменилась. Раньше она орала во время оргазмов как-то не так. Раньше она не любила, когда её берут за волосы. И многое раньше она не любила. Теперь для нас не существовало неприемлемого или невозможного.

- Я хочу нарисовать твой портрет со спины. Ты будешь сидеть спиной к зрителю, и только голова в три четверти оборота. Челюсть твоя будет хорошо смотреться в таком ракурсе.


В расшторенное окно пялился мартовский день. Я сидел на табуретке голый, как новорожденный, посреди созидаемого ей мира. Она такая же нагая рисовала. Мы болтали о разном. О бестолковой ерунде. И по очереди отхлебывали коньяк из пузатой бутылки. И я говорил больше чем она. И с огромным трудом мне удавалось не показать слез. Я бы плакал навзрыд от любви и счастья. Но крупные мужчины стесняются слез.

Всю неделю мы не расставились ни на миг. Даже в ванну ходили вместе. Она отмокала в ванне с пеной, а я читал ей книги вслух. Мы даже вышли на прогулку пару раз. Она смущалась, но все же взяла меня под руку. Счастливые своим собственным обывательским миром мы гуляли под ручку. И даже сходили в магазин. Купили ей весеннюю куртку. А еще она выбрала мне куртку на весну. Не знаю, я бы такую не купил. Какая - то слишком нарядная. Длинная кожаная куртка смотрелась на мне странно. Но если носишь 68 размер, привередничать не приходится. Но я уже знал, что обязательно буду её носить.

В мрачном мареве отсыревшего от весны города вставал призрак нашего с ней бессмысленного Долго и Счастливо.

Заканчивался март. Росли сосульки и вот-вот должны были появится ручьи. День стал длинным. И даже ночью на улице было лишь самую чуточку ниже нуля. Город размораживался. Таяли снег в баррикадах обочин. И я таял вместе с ним. Я еле дышал от любви. И в её глазах иногда ловил всполохи покоя. И даже книги, мерзкие исчадия разума, постепенно меняли свое оперение. Это была самая долгая неделя в самой долгой весне во всей моей жизни.
Картина получилась странная. Спиной зрителю сидел голый мужик. А вокруг был лед и камни. Целые океаны льда………………………………………………………………………………………………………………………………

Последний рабочий день.

Первый рабочий день после недельного отпуска был невыносимо скучен и долог. Как трудно думать о игроках в казино, перекладывающих деньги из одного кармана в другой. Да и вообще, о чем можно думать, если дома в коконе из одеял лежит в темноте её такое желанное тело. Если ждет такой желанный голос? Как же медленно менялись цифры минут на электронных часах в игровом зале. Но вот он и кончился. В три прыжка я запер деньги и фишки в сейф, переоделся из форменного костюма и завел двигатель. Зимой я всегда прогреваю двигатель. Это целый ритуал. Запускаю мотор, включаю печку. Выхожу на улицу и курю. Сигареты хватает, чтобы масло прогрелось. И только потом трогаюсь. В тот день у меня не хватило терпения. Я на нейтралке дал газу, чтобы прогреть, а потом сразу тронулся.

Ночью выпал снег. Город мой прекрасен, когда засыпан крупными влажными хлопьями весеннего снега. Снег пах дальними морями и странами. А еще он был предательски скользким. И меня подрывало наступить на педаль газа и примчатся как можно скорее. Но вот вылететь с дороги в фонарный столб желания никакого не было. Я бы собран и осторожен. Спокоен и практически счастлив.

Умирать не больно. И не страшно. Просто тебе становится темно холодно и нечем дышать. И боль и страх остаются на берегу этой бездны и перестают существовать вместе с тобой.  А ты тонешь в ледяной безвоздушной тьме вовеки веков. И все.
Так что бесполезно выбирать способ смерти. Гораздо важнее выбрать момент, когда умирать. Только не сейчас!!!!! каждую наносекунду орет ваш мозг. Он боится ожидать смерть и придумывает безопасные иллюзии. Я не умру, лжет он сам себе. И в доказательство своей бредовой ахинее фабрикует сложнейшие конструкции. Стая, армия, государство, все стоит на бредовом измышлении, что всем вместе нам чуточку легче оставаться в живых. Все стоит на страхе страха смерти.

Так что, если доведется, кому выбирать способ и время смерти, выбирайте смерть прямо сейчас. А если духу не хватает сигануть рыбкой с крыши или вспороть вены, то продолжай отсчитывать дни. Ты смертен. И, следовательно - мертв. И между двумя этими точками если что-то и есть, это фоновая рябь в районе нуля. Да и нет ничего кроме ледяной безвоздушной тьмы вовеки веков. Ибо она и есть Космос. И нет ничего кроме. Ни рая праведникам. Ни ада грешником. Все придуманные нами Боги - лжецы.

Когда думаешь про такую фигню и в самом деле начинает казаться, что умирать не страшно. Но страшно. Но, сука, как же страшно!

Когда в заднем зеркале быстро нарастает пучок света от догоняющей вас машины не стоит ждать ничего хорошего никому. Тем более мне. Люди лучше меня не катаются ночами. Тяжелый джип ударил меня. Лопнуло пылью заднее стекло. Закружило и вырвало руль из пальцев. Стальной отбойник высек искры из дверей. Луна закружилась. Отбойник лопнул. Машина, медленно набирая скорость, скатывалась под откос. Пока длились три этих витка, я успел попросить у Господа много всего хорошего для тех, чьи руки варили кузов и крепили сидения. Больше ничего сделать я и не мог.

Машина упала на водительский бок. Все стекла давно высыпались. Двигатель заглох.
Во внезапной тишине я слышал только звуки мотора джипа. И еще один очень знакомый звук. У этого джипа барахлил главный цилиндр сцепления. Задняя скорость никогда не втыкалась с первого раза. Джип сдал назад, к тому месту где лопнул отбойник. В лунном нимбе я узнал круглую голову на квадратных плечах. А еще я узнал силуэт маузера. Лука выстрелил четыре раза в машину. Потом у него перекосило затвор. Ну а что вы хотели. ТТшный патрон злой. Иномарки на нем долго не живут.

Он долго ругался, дергая затвор. Потом долго думал, как спустится в мою яму. Чуть не упал в нее. А в завершении просто расстегнул ширинку и справил нужду вниз.
Я все это видел. Мне становилось все холоднее. Воздух все хуже и хуже попадал в мою кровь. Небо и луну затянуло тьмой. И я умер. Даже раньше, чем на дороге снова раздался звук удаляющегося Большого Черного Джипа. …………………………………………………………………………………………………………
И снова живой.

Ногу мне спасли. Хромота останется на всю жизнь, но если много тренироваться и подобрать походку, то будет не заметно. Берцовая кость срослась почти правильно, а вот ступня гнуться не будет никогда. Если туго шнуровать удобную обувь, то вполне можно ходить. И с пулями мне повезло. Одна прошла брюшную полость почти по касательной, а вторая застряла в кости лопатки. Так что родился я в рубашке. Так сказал хирург.

Долгие дни и бесконечные ночи я был распят за ноги на аппарате Елизарова и спеленан бинтами и гипсами как будто фараон которого забыли придушить перед тем как замуровали в пирамиде. Два месяца я ждал, когда придет доделывать свою работу Лука. Думал, где он остановит Черный Джип и через какую дверь войдет с починенным маузером или с обычным кастетом.

Днем и ночью я прослушивал все вокруг. За это время я полностью изучил привычную жизнь больницы и знал довольно много о каждом из врачей, санитарок, больных. Посещающие родственники могут многое рассказать тому, кто умеет слушать. А я слушал...

Я знал, что дежурный хирург Андрей Сергеевич, или просто Андрюша, изменял молодой жене с санитаркой Венерой, а та в свою очередь изменяла ему с другим дежурным Иваном, который тоже кому-то клялся по телефону в верности. А больше там и не было ничего интересного.

Оставаться в живых лучше всего в самом начале весны. Природа помогает выздоравливать. В мае сняли последний гипс и предупредили, что через неделю выпишут. Ждать я не стал. Следующей же ночью, когда Венера изменяла Андрюше с Иваном я сбежал.

Когда меня доставили в больницу, у меня с собой был паспорт на фамилию Бабаев. Его я оставил на месте. Человек с этим именем никогда не выйдет из больницы.  А я вышел из больницы через окно мужского туалета второго этажа. В спортивном костюме и кроссовках, которые я тоже украл в чужой палате.

Пьяный май буянил на улицах моего города. Орали птицы. Смеялись дети. Звучала музыка. Сладкие ветры путались в волосах у расцветших навстречу солнцу девчонок. Запах, то ли черемухи, то ли сирени перебивал вонь не мытого с зимы города. Солнце, ласковое и озорное майское солнце ехидно пялилось на меня. Все принимали меня за пьяного от весны и пива. Бритый череп и спортивный костюм отлично дополняли образ хмельного и неадекватного люмпена пролетария на весеннем променаде...

В моем городе 100 долларов весомая сумма. Весомая, но не на столько, чтобы за них убили. А в светлое время суток тем более. Тут случались убийства за бутылку водки или за косой взгляд, но редко и ночью. Днем Город вполне благополучный. У всех работа. У всех зарплата. 500 долларов ежемесячно считалось стабильным высоким доходом. Отец семейства обеспечивший семье такой доход может спокойно почивать на лаврах добытчика и состоявшегося человека. Я все эти годы имел весьма высокий доход. 700 в месяц стабильно за работу охранником. Еще столько же за отдельные поручения нашего лидера. За каждую поездку в область. Еще чуть меньше и не столь регулярно я вытряхивал из крупье и бармена в игровом зале.
 
Жил я ни в чем себе не отказывая. Но мне почти ничего и не было нужно. Пара курток, пара джинсов, дюжина маек и запасные кроссовки, вот и все мои пожитки. Если я не ел в клубе, то обходился уличной шаурмой. Затрат не было. Вот и скапливались постепенно 50 долларовые бумажки в старой жестяной коробке из-под чая. Год от года толстела пачка пятидесяток. И сотки тоже лежали отдельной тонкой пачечкой.
 
А еще я торговал анашой и вечно плутал среди трех валют. Пачка теньге и пачка рублей тоже втиснулись в жестянку. Но торговать наркотиками мелким оптом выгодно, и постепенно пачек пятидесяток стало несколько. Коробка уже с трудом закрывалась. Пересчитывал я их редко. На самом дне коробки лежал черный шелковый злой и ненасытный, самый страшный зверь. Завязка от халата Перелетной Птицы. Я боялся тревожить дрему этого убийцы. Когда я последний раз пересчитывал деньги в коробке там было 123 сотки и 974 пятидесятки.
 
Жестянка осталась в квартире с гитарой и картиной про бескрайние льды. А вот осталась ли в той квартире Мата Хари или хотя бы Филя было не ясно. Впрочем, наоборот. Было совершенно ясно, что нет на той квартире больше ничего. Срок аренды истек в апреле.

Черт бы побрал эти индустриальные центры. Когда идешь пешком понимаешь, что окраины твоего города состоят в основном из заборов промзон, бесконечного частокола шестнадцати этажных башен и проезжей части. Понимаешь, что трухлявый воздух города состоит в основном из бензиновой и городской гари, пыли и праха.
 
Когда идешь пешком, на плохо заживших ногах, ковыляя одной и прихрамывая другой понимаешь, что он бесконечен. Стихали дворы, поток автомобилей из бурных рек превратился в редкий рев отдельных моторов. Я все ковылял и прихрамывал.
 Постепенно я смог подобрать походку, при которой резкая боль при каждом шаге сменилась ноющей, но ровной болью. А может быть, просто привык. Уже даже курить не хотелось. И пить тоже уже не хотелось. Хотелось сдохнуть.

Провонявшаяся весной майская ночь слегка прикрутила регулятор дневного шума и кое где иногда можно стало услышать тишину. Ветер с реки стал свеж и добавил ароматы болота. Черт бы побрал эту реку. В моем Городе есть река, но я никак не могу понять откуда и куда она течет. И течет ли она вообще. Может быть она давным-давно сдохла, отравленная нашим и еще тремя другими городами – заводами вверх по течению. Я пешком перешел два моста над рекой, но до квартиры все еще было далеко.

Времени у меня было более чем достаточно, чтобы продумать все варианты и просчитать все возможные действия. Но я не думал ни о чем. Я шагал. Я учился своей новой походке. Да и вариантов то было всего два. Причем тот вариант, в котором Филя, или хотя бы жестянка, дожидается меня, был очень слабым. Я бы сам удивился такому исходу.

Я шел, к неотвратимому краху. Шел просто потому что не мог остановится. Идти было чуть менее больно, чем стоять. Если бы я остановился, я бы просто упал от усталости. Вот и переставлял ноги, привыкая, что левой больно вставать на ступню, а правую больно отрывать от земли.

Зачем я шел на старую квартиру? Что я хотел там увидеть? Что узнать? А куда мне было еще идти? Все что можно я уже потерял. Потерял свое, вернее чужое, но ставшее привычным имя. Потерял работу и социальную идентичность. Поступок Луки иначе, чем увольнением без выходного пособия считать было нельзя. И никогда больше я не смогу прочесывать облако раскаленных молодостью наркотиками и алкоголем гормонов над танцполами. А это была страшная утрата.
 
Без машины и денег закончились навсегда мои поездки по ночной степи через воображаемую границу. А эта было тяжелее всего. Ведь по - настоящему жив я был только когда гнал машину по ночным перелескам и просекам подпевая мертвым рок-идолам. Нарушая все законы и попирая сами границы государств я только тогда и мог быть счастлив и свободен. Во всех остальных случаях Свобода по вкусу ничем не отличается от смерти.

Деньги на следующую партию анаши тоже были в жестянке из-под чая. Так что я потерял пропуск в страну бескрайней ночи без дорог. Скорее всего, я потерял и свой Город. В Городе живет миллион с хвостиком, но всем им нет до меня никакого интереса. И мне до них. Пусто в Городе.
 
Утрата черной шелковой ленты, завязки от халата Перелетной Птицы, была скорее освобождением. Сам бы я никогда от нее не избавился, а вот Лука сделал для меня доброе дело.

Шеснадцатиэтажки сменились хрущевскими пятиэтажными бараками. С рассветом, как какой - то агрессор вошел я в тот самый двор и остановился, привалившись плечом к стальной двери подъезда. Домофон был на ключе, металлической такой таблетке. Ключа от квартиры у меня не было. Не знаю, как и когда это случилось. Ни ключа от дома, ни телефона, ни кошелька при мне не нашли. Так мне сказали. Так что я голый обескровленный и орущий от боли на хирургическом столе пришел в мир новорожденный, снова. Старые Боги, хоть и лжецы все как один, имеют очень тонкий вкус. Никто не рождается с жестяной коробкой, набитой сотками и полтинниками.
От стали веяло остатками ночной прохлады. За дверями иногда звучали осколки утренней суеты. Где-то свистнул чайник. Женские визгливые команды будили детей. Спускали воду, гремели посудой. Готовились к новому дню. К серому стабильному рабочему дню. Я дрожал от нетерпения.

Первые утренние шаги в подъезде. Я собрался и оттолкнул дверь плечом раньше, чем какой-то школьник успел её раскрыть. По дороге на третий этаж, когда я успокаивал бьющее в тамтамы сердце, я подобрал использованный шприц. Потом долго звонил в знакомую квартиру. Долго не открывали. В квартире шумел телевизор. Скорее всего, мой телевизор. Из-за двери пахло едой.

Как только в двери появилась маленькая щель, я двумя руками рванул её на себя. Цепочка только звонко грохнула по обшивке. Яркий свет из коридора, кто - то наконец вкрутил лампочку, ослепил меня. Того, кто открыл дверь я на ощупь втолкнул в квартиру и ударил несколько раз левой в живот. На ощупь противник оказался мелкий и мягкий. Запах косметического мыла и до скрипа отмытой кожи, запах женского тела, запах страха бил в мозг кувалдой. Какая к черту коробка!!! Если бы можно было на бумаге изобразить, то что я почувствовал нужен кто-то по гениальнее чем Гоголь. Больше всего на мои мысли был похож Черный Квадрат Малевича.

Она открыла рот. Крика пока не было. Но он зрел внутри её испуганного тела, как зреет взрыв на маленькой искре запала. А вот крик нам совершенно не к чему. Я бы мог схватить её за горло, тонкое белое с прожилками по которым клокотала испуганная кровь. Я бы задушил её голыми руками. Но она не была красива. Не уродина, конечно, но чего -то в ней не хватало. Обычная. Ни ярости, ни коварства в расширенных зрачках. Так бывает. Все с девушкой вроде не плохо, но вслед не оборачиваются. Не захотел я её. Мне нравятся только стервы!!! Пусть живет, пусть строит жизнь из цветного лего стандартных стереотипов, навязанных цивилизацией.
Я поднес шприц к ей к носу.

- Я вичовый и спидозный. Один укол и вся жизнь в сортир. А меня даже ловить не будут. Заорешь - ткну иглой.

Она подавилась криком. Воздух из легких выходил толчками. Глаза сфокусировались на игле. И эта раскосость окончательно убила любые сексуальные позывы моего организма.

- Ты мне нафиг не нужна. Убивать или насиловать не буду. Даже не мечтай. - Я решил смягчить ситуацию шуткой. - Я раньше жил в этой квартире. Тут могли остаться мои вещи. Я их заберу и уйду.

Она сползла по стене. Обморок и частичное расслабление сфинкторов. Эротизм момента окончательно погиб. За ноги я оттащил её из коридора. Без тапочек и этюдника в коридоре стало просторнее. Но все равно двери гардероба не откроешь.
В комнате телевизор транслировал местный канал. Погода, новости, криминал. В кадре мелькнуло знакомое здание Клуба. На его фоне орда машин с мигалками, и угрюмые парни в балаклавах.

- Крупную банду торговцев наркотиками накрыли сегодня ночью наши органы. Практически весь персонал клуба и много посетителей задержаны. Многим уже предъявили обвинение в распространении наркотиков. Это самое крупное задержание за последние десять лет в нашем федеральном округе. - Провинциальный журналист выжимал свою минут славы досуха. Разливался соловьем. А я узнал его. Это же мой Аркаша. Я знал, что он учится на журналиста, но думал, он давно нашел другую работу. Впрочем, теперь у него нет поставщика, вот и старается парень. - Мы попросили прокомментировать ситуацию заместителя начальника городской милиции. Господин подполковник, что вы скажете о ситуации? Это большая победа над наркомафией в нашем городе.

Бивень не привык еще держать себя в кадре. Он долго откашливался и одергивал отлично сшитый мундир. Старался выглядеть спокойным. Но я то знал эту хитрую морду. Он с трудом сдерживал смех.

- Эта операция долго готовилась. Мы выявили всю сеть сбыта и провели задержание сразу в нескольких местах, кроме этого. И теперь тем, кто торгует наркотиками в нашем городе придется много и дорого платить за свой криминальный бизнес.

Ну конечно. Хитрый азиатский Макиавелли всех переиграл. Клуб он продал. С потрохами. Столичные бандиты были слишком круты, чтобы с ними мог бороться Бивень. Поэтому он благоразумно продал им свой бизнес за очень хорошие деньги.

Зачем ему Наш Клуб, если теперь по всему городу открыты десятки точек реализации таблеток, под вывесками других клубов? Ничего личного. Просто бизнес. А старая гвардия Клуба слишком хорошо знает, кто этот хозяин этого бизнеса. Такую тайну нужно надежно спрятать. А тюрьма не менее надежный тайник чем могила. Бивню больше не нужен был Клуб.

А вот подполковнику Параеву очень нужны были успешные аресты. И, скорее всего, очень скоро в Городе ни останется никого из тех кто называл его Команданте.

Мне всегда это нравилось в Саныче. Эмоций у него как у капкана медвежьего. И столько же терпения. И, в итоге, он всегда получает то чего хочет. И вовремя избавляется от лишнего. Он умный, а значит, безжалостный.

Жестянки, естественно не было на месте. И искать её не было смысла. Еще исчезли мои дробовик, обрез и патроны. 64 картечь 08 и 4 жакана. На кухне я сожрал бутерброд с сыром и запил его горячим кофе. Хозяйка как раз закончила приготовления, когда я позвонил. Жрать захотелось еще сильнее. В холодильнике был сыр, батон, йогурт. Я откусывал сыр, запивал его йогуртом, и прочесывал квартиру. Уютненько все же. Под следами новой жилички еще угадывались следы нашего быта.

Ничего полезного не нашлось. Только здоровенная сумка с моими куртками и зимними ботинками. И еще сумка с моими штанами и футболками. Я скинул ворованный костюм. Принял душ. Надел мою любимую рубаху с попугаями, майку с логотипом рок группы и короткие штаны с карманами. Обуви не нашлось, и остался в краденых кроссовках. На зеркале в коридоре прихватил хозяйские темные очки.

В кармане краденый паспорт и деньги, которые я нашел в квартире. Какая - то мелочь. На пару пачек сигарет и большую щаурму. На улицу, в утреннюю суету я вышел в своей обычной одежде. Вот только чувствовал   её не своей. Как с чужого плеча. Как с покойника. Кем я, по сути, и был. И нет никого свободнее и счастливее новорожденного покойника.
 …………………………………………………………………………
Конец первой части.
Вторая часть.
http://proza.ru/2020/04/15/2242