Чистота

Она была так юна и невинна в год нашего с ней знакомства, что я панически боялся лишний раз сам прикоснуться к ее почти прозрачной, белоснежной коже, чтобы, не дай бог, не оставить на ней своей собственной душевной грязи, сочащейся сквозь кончики моих пальцев.

Но ангельское создание не боялось запачкаться в чужих переживаниях и грехах – она без страха брала мои пальцы себе в рот, нежно прикусывая их, каждый по очереди, бесконечно сводя меня с ума теплом своих губ.

Было ли между нами что-то еще? Что-то, что выходило бы за грань легких дразнящих игр на грани фола? Нет. Я не мог позволить себе разрушить стену ее непорочности, прочно угнездившейся там, куда я сам себе запретил даже бросать взгляд.

Хотел ли я обладать ею, такой воздушной, искрящейся солнцем и жизнью, пьющей росу каждого утра, с улыбкой вдыхающей воздух молодости? Да. И я обладал ей, не нарушая собственного запрета на прикосновения и порочащие ее чистоту похотливые взгляды.

Была ли она на самом деле так чиста и невинна, как мне казалось? Этого я не знаю и не хотел бы знать даже сейчас – я создал алтарь для собственного поклонения этим непослушным медным волосам и стройным тренированным ногам с атласной кожей цвета топленого молока. Я молился на ложбинку между ее маленький, крепких грудей, что так бесстыдно приподнимали ткань тонкой шифоновой блузы.

Я возносил дары ее ногтям, небрежно накрашенным пронзительно-розовым лаком, ее ключицам, в ямочки над которыми можно было положить по целому миру, и все равно осталось бы место для других даров.

В минуты, когда ее не было рядом, я резал шинами бесконечный асфальт, без страха выжимая из своего железного коня все, на что он был способен. Я не боялся умереть сам, я боялся оставить ее одну среди бесконечного количества порока, наполняющего мир.

Как это случилось? Как жизнь моя перевернулась с ног на голову и стала абсолютно пустой и такой…обыкновенной?
Все просто. Я понял, что мое чистое создание не желает оставаться таковым всегда – она хотела упиваться жизнью так, как ей упиваются простые смертные – ей нужен был порок, чтобы заполнить пустоты, которые еще не успел заполнить я своим, как ей казалось, бессмысленным, но забавным, поклонением.

Разве мог я позволить неповторимому созданию измарать свою ангельскую сущность примитивностью и грязью, поджидающей за углом? Нет.

И потому я упокоил свою Богиню, избавив ее внутреннего ангела от тесной клетки земного тела, требующего простых человеческих удовольствий. Я разрушил собственный алтарь, построенный для поклонения ее оболочке из мяса и плоти, и создал внутри себя новый – алтарь поклонения Ангелу, что вышел из своего заточения и вознесся к алеющему закатом небу.

Я потерял, но обрел. Я обрел, но потерял.

И я сам не мог бы ответить на вопрос, что же было объемнее и важнее для меня самого – потеря или это обретение.

Иногда я вижу ее во сне – в шифоновой блузке, что так бесстыдно приподнимается под натиском крепкой груди. И я тысячи раз умираю и рождаюсь в этих снах, когда она вновь прикусывает кончики моих пальцев своими жемчужными зубами и горячими, жадными губами. И в эти моменты я мечтаю только об одном – никогда не проснуться. Когда-нибудь небо услышит мою молитву.