Партизан Колян и немец Гюбнер

Борис Нисневич

Партизан Колян  и немец «Гюбнер»

Старый холодильник в Брестской крепости довоенной постройки - серый, замшелый, уцелевший в войну и только незначительно переоборудованный в морозильных камерах и в компрессорном цехе - справлялся с охлаждением и заморозкой колхозного и совхозного мяса всей области. Вид, конечно, был у него неприглядный, стены просили краски, платформы - заделки выбоин, подъезды для автотранспорта - асфальта. Только железнодорожная ветка выглядела нормальной. Её рельсы серебристо поблёскивали на фоне мощных мрачных стен. По этим рельсам подкатывались вагоны рефрижераторных поездов за тушами белорусского мяса, поставляемого в Москву, а по шпалам, когда раскисала дорога, я шагал к платформе и по ней выходил в компрессорный цех.
Назначение начальником этого цеха я получил после защиты диплома в техникуме. Производителььность спроектированного мной холодильника - пятьдесят пять тонн продукции в сутки, совпадала с брестским «старожилом». Меня прислали на замену механика-самоучки Виктора Парина. Но сначала надо было ознакомиться с оборудованием, всем технологическим процессом, людьми, поработать месяц - другой машинистом.
Техника и люди оказались в полной гармонии. Машинист Писевич, бывший капрал в довоенной польской армии, с лицом морщинистым, выражающим недовольство всем и вся, был ровесником горизонтального компрессора «Гюбнер» - динозавра холодильной техники. Большой и малый его шкивы соединяла ременная передача, уже давно вытесненная текстропными ремнями. Почти трёхметровый гигант фаллической формы возлежал на высоком фундаменте. Торцевую крышку и головку его могучего цилиндра покрывала лёгкая снежная седина.
Придя на смену Писевича, я не обнаружил в журнале параметров работы оборудования никаких отметок об этом тревожном симптоме.
- «Гюбнер» жидкость хватает. Что же  не пишете? Неровен час, до гидравлического удара всё дойдёт: жидкость-то практически не сжимается, - сказал я  нахмурившемуся капралу.
- Можа. Этот немецкий хрен всё можа. Аммияк газ хреноватый, - согласился с опасной угрозой Писевич.
Он поднялся со мной в помещение, где стоял жидкоотделитель и мы увидели обледенелый агрегат без указателя уровня. Как это до сих пор не вызвало аварию мне было непонятно. Надо срочно бить тревогу, решил я. И написал докладную записку на имя главного инженера. Описал ненормальности в работе оборудования цеха с указанием аварийных параметров зашкаливающих приборов и выводом - необходимо немедленно остановить работу компрессоров.
От главного инженера начальник цеха вернулся в приподнятом настроении. По следам моей докладной никакой взбучки он не получил, напротив, он уверился в твёрдости своего положения. Как я понял, они вместе посмеялись над моей наивностью.
- Главному понравилось твоя писанина, - сказал, растягивая рот в улыбке Парин, - стиль, говорит прямо-таки газетный. Но практику тебе надо ещё продлить, чтобы понять, где наука, а где жизнь. Ты поинтересуйся, сколько лет тут всё так работает… То то и оно! Переучился ты малость. Мы, из производственной необходимости, переводим тебя в слесари - от опасности подальше, от гидравлического удару!
- Хорошо учиться – нехорошо, - поддержал начальника слесарь Коля Полищук громко, как всегда, носом хмыкнув. За эту привычку его и прозвали Коля Хвы.
Старый машинист Василий Денисенко посочувствовал мне:
- Ну, что он виноват за книжки, где пишут, как правильно працовать. Вскорости и к нам новое прыдёт с автоматикой всякой. Вона как три компрессора о четырёх цилиндрах молотят - любо-дорого глядець, не то, что хрен немецки. Ну а студента вчерашняго чего осмеивать? Забуде он скоро, чаму учили.
Говорил Денисенко, как многие здесь, на белорусско - русском языке, приоритет отдавая русским словам, стараясь избегать  дзеканья и цеканья.
Физический труд, как я понял практика-начальника, должен был выпрямить извилины в моём испорченном теорией мозгу. Тоже мне беда - стрелка дрожит за красной чертой на манометре нагнетания: «Не паникуй, не накладай в штаны! Она у нас всегда на таком давлении мандражирует.» А ещё больше правильных мыслей можно получить занимаясь тупой работой. Вот нужно избавиться от фундамента давно демонтированного брата хрена немецкого - бетонного гроба в компрессорной. Получил я для этой работы здоровую кувалду и зубило. В помощь выделялись сменные машинисты. Сообразительный Писевич сразу сделал деревянные клещи, чтоб держать зубило, а тюкать кувалдой вперемешку со мной стал только в первый день. Дальше сказал, спина не тянет. Наиболее выносливым оказался Коля Хвы - долговязый, жилистый и мускулистый с ручищами - одна лапа две моих, а то и больше. В семнадцать лет он попал в партизанский отряд на Пинщине. Показал там себя отчаянным хлопцем, по словам Писевича , который называл его «партизан Колян». Кувалдой он лупил с оттяжкой, бил по бетону ,как по врагу, скрежеща зубами. Рукавицы не надевал - кожа на пальцах была грубее брезента. Старый бетон не поддавался разрушению, отваливался небольшими кусками, казалось, нам никогда не разбить этот фундамент под «немца» по фамилии Гюбнер. Коля, передавая мне кувалду, сказал:
-Дабьём мы фашистскую гадину, - потом развернул руки ладонями вверх, но не для того чтоб рассмотреть мозоли - их у него не бывает, а, оказывается, чтобы предъъявить их, как вещдок, - Они вот помнят, как немчуру побеждать.
Знающий о Коле всё, Писевич рассказывал мне, что молодой партизан Полищук как-то в лесу, оказавшись лицом к лицу с немецким солдатом, не успев взять оружие, просто задушил его. Задушил этими руками, что буро-красными ладонями повернул ко мне - доказательством победы над фашистом. Воображение моё живо представило эти напряжённые руки с вздувшимися венами на белой шее,  вылезающие из орбит глаза… Как это происходит, когда один человек лишает жизни другого? Как носит это в себе? Или вовсе не задумывается об этом: победил – и забыл. А может сейчас вспомнил, ломая упрямый бетон, державший на себе немецкое железо мирного назначения? Выбитые куски, именуемые Писевичем ковалками, были смочены нашим потом. Поди, так наши военнопленные вкалывали на каменоломнях под надзором потомков Вегелина. В этой дурной работе, даже когда не тюкаешь кувалдой, вибрация зубила от деревянных клещей больно отдаётся в руках. Есть же где-то отбойные молотки, да они не про нас. Нас наказали каменным веком, непонятно за что, раздражённо думал я, нагружая ковалки в тачку. И перед глазами всплывали кинокадры измождённых узников концлагерей, плетущихся с такими тачками под окрики «Шнеллер!»
На перекуре Коля разговорился. Видно, чем-то я его к себе расположил, и ему захотелось поделиться наболевшим. Вопросы, которые закрутились у меня в голове, как будто к нему переселились, хотя он не мог знать, что история удушения фашиста мне известна. Он вернулся к ней, опять же, отталкиваясь от нашей борьбы с наследием немецкого компрессора и примера своей победы над фашистом, которую сразу не расшифровал. Оказалось, сидел этот первый убиенный им человек глубоко в памяти и всплыл недавно. В момент отчаянного негодования он хотел броситься на соседа, доведшего его до состояния аффекта и задушить его, но воскрес перед глазами тот самый немец, почти ровесник - лет восемнадцати рыжеволосый, с голубыми глазами и красными, как у девчонок, пухлыми губами. Он так сильно сдавил его тонкую шею - даже вскрика не услышал. И вот, руки его отяжелели, налились злобной силой, а в голове зашумело, зазвенело и это видение немца проклятого остановило партизана Коляна, руки как обескровило.
Обо всём этом поведал мне Коля на фоне нашей борьбы с немецким техническим наследием. Когда от сильного удара с размаха бетон отпружинил зубило и оно выскочило из моих клещей, Коля с досады хмыкнул:

- Эта стары «Гюнтер» мне за молодога фрица мстить,- сказал он и сплюнул на бетон пенистую слюну. И, повернув голову в сторону работающего брата  с седой от инея головойцилиндра, добавил,- А гэты хрен немецки как живой глядить як мы уродуемся …
Говорил Коля преимущественно на русском: в партизанском отряде были в основном русские красноармейцы, вышедшие из окружения. И среди них учитель литературы, который стал с ним заниматься на досуге. А такие дни тоже выдавались, когда на время приходилось затаиться. Но, когда Коля волновался, он переходил на мову матери, на свою родную речь.
А всё, происшедшее в тот день, о котором он рассказывал, было подобно анекдоту о муже в командировке и шустром соседе. Коля отъехал недалеко - в Кобрин - предупредил, что с ночевой. Да управился к вечеру. и на попутке вернулся. Открыл входную дверь и в сенцах выдохнул на него собственный дом чужим самогоном:: с таким сивушным запахом Коля не гонит. Дальше - страшнее. Глянул он в иллюминатор - такую дверь он себе замастрячил, с таким оформлением - и вот тебе на:
- Гляжу, а сусед мою жонку топча! Петух стары, птаха крывая! Голы, только срака сияе… Вот, решил, ломану дверь и задушу гэту гадзину. Да немец помешал. Только подумал, как схвачу этага хрыча за горло, и пацан той немецкий меж нами стал со своей шеей интеллигентной. А то ещё подумал, склещатся они с перепугу, как собаки. Развернулся я, пошёл в огород, что у меня под окном, стекло разбил и охладил их страсти-мордасти из шланга холоднючей струёй. Жонка завизжала, як собака склещаная. сусед голы через улицу побег. Такая, брат, драма в моей жизни случилась…
Но жонку он выгонять не стал. Учёл смягчающие вину обстоятельства. Соблазнил её сосед не какими-то мужскими достоинствами, а самогоном, который с Колиным сравнения не выдерживает. Наверное, подозревал Коля, сосед в свой вонючий самогон какую-то возбудительную траву положил. А жонка и впрямь поверила, что по новому рецепту у него этот первач паршивый. Небось, и куриного помёту туда добавил для жгучести. А, всё ж, и его срамного, кривого, простил. Распили «Столичную», что принёс он в извинение. Сказал:
- Мы, когда допьём, ты уж не убивай меня этой бутылкой. Бес меня попутал, не в тудыть пошли мозги.
- Надо мне из-за тебя сидеть, - разумно рассудил Коля, - Хоть много не дадут с учётом твоей личности и подлянки, что ты совершил. Но, так и быть, жисть я тебе дарую.
В бытовке - помещении, где стоял большой стол начальника цеха, несколько стульев, длинная лавка и ряд шкафчиков для спецодежды, где пили чай, перекусывали и вели откровенные мужские разговоры, труженики компрессорного цеха Колину драму оценивали неоднозначно, разговор, шел конечно, не для его ушей.
Старший машинист Василий Денисенко говорил на интимную тему с высоты большого опыта:
- Видать, Коля Хвы не дорабатывает на своёй жонке. Хозяйство у него с виду большое. Да, знать, бесполезное. Вот мы с бабкой, как сползёмся, так пилим и пилим… Молодожёны наши - дочка с зятем, скачут, как кролики, бегают в ванну через таймы по десять минут. А мы с бабкой всё пилим и пилим…
Но меня эта циничная простота резанула. Противен стал мне этот Денисенко в вечно замасленном комбинезоне, с пробором набриолиненных чёрных волос над морщинистым лбом.
Коля долговязый, бледнолицый, какой-то с виду нескладный, притягивал к себе лицом улыбчивым, излучал уважение к людям. Таким уродился.
Получили мы с ним ответственное задание - смонтировать насос для подачи воды в дом директора комбината Самусевича - бывшего министра белорусского правительства. Говорили, понизили его в должности из-за дочерей, связавшихся с семинаристами. А это уже был большой грех для папы – коммуниста.
 Коля всё продумал, всё предусмотрел: выбрал нужный насос, прокладки, переходники, вентили и прочее. Моё назначение в этом деле «подай, принеси, подержи». Мы поочерёдно спускались в колодец полутораметровой глубины. Коля там всё прилаживал, центровал. Я подавал ему инструменты, сменял его, когда надо было крутить гайки.
Наконец, Коля победно хвыркнул:
- Будем запускать. Воды тута нету, а насос центробежный - всухую не пойдёт. Ты писать хочешь? - нашёл выход Коля.

- Сейчас не хочу.
- Придётся мне одному напрягаться. А ты постой, поднакопи для прощального привета директору.
Перед выходом на это задание я сказал Коле, что собираюсь устроиться на рефрижераторное судно и уйти в море. Он сказал , что завидует мне, очень он  хотел на флот после войны, да никак не получилось. Мечта закончилась иллюминатором в злополучной двери.
Коля долго наполнял насос. Поднялся,спросил:
- Ты созрел? Надо добавить.
Что не сделаешь по производственной необходимости. Насос от счастья нашего наполнения запел.
Мы поднялись к дому директора, Коляя позвонил. Дверь открыла молодая женщина, приветливо улыбнулась.
- Хозяйка, проверьте воду, - сказал Коля, не заходя за порог.
- А вы проходите на кухню и сами проверьте. Я - то тут в гостях, - сказала красивая женщина, рукой указав на дубовую дверь.
Коля открыл кран. Из него пошла вода почти чистая.
- Хотите, я вам чаёк поставлю, - предложила гостеприимная женщина,- Вот и  водичка хорошая пошла.
- Спасибо, - ответил Коля,- у нас сегодня ещё много работы.
- Знал я одну бабку в Кобрине, так она чё - то мочой лечила, - сказал Коля, когда мы вышли из дома, где могли ею угоститься.
Уехал я из Бреста без прощального застолья. Парин только облегчённо вздохнул, подписывая обходной лист. Коля, узнав о моём увольнении, принёс мне в дорогу сумку с овощами, шматом сала и бутылкой своего фирменного самогона.
…А хрен немецкий «Гюбнер» Колю убил. Спустя месяц после моего отъезда, пророчество моё сбылось. От гидравлического удара сорвало крышку с башки этого компрессора-динозавра «Гюбнера». И надо было в этот момент Коле проходить мимо, обронить окурок, нагнуться за ним на уровень неожиданного выстрела. Так и убил старый немец «Гюбнер»моего партизана Коляна…