Горец, приговорённый к морю

Горец, приговорённый к морям

Лучше гор может быть только море. Курбан к такому умозаключению пришёл ещё в юношестве, с первого взгляда влюбившись в пейзаж голубой, как небо над его аулом, Балтики. Занесло его в Калининград случайно - зазвали погостить родственники, среди которых оказались рыбаки базы тралового флота. Они и нарисовали ему перспективу работы на рыбном промысле в Атлантике, рейсов увлекательных, с хорошим заработком. Оставалось только набраться терпения - окончить школу, где учился неохотно, больше удовольствия ему доставляли работы киркой и лопатой, пастьба баранов, заготовка дров. Не то, чтобы мускулистому, жилистому юнцу раз силы есть ума не надо было, просто тороплив был он, и не усидчив. Но страна в ту пору гордилась всеобщим средним образованием и Курбан аттестат зрелости получил. Впереди была армейская служба – её он не страшился, понимал, что фору даст хлипким городским пацанам, а дедовщина тогда ещё не расцвела пышным цветом.
Отслужил Курбан на славу. Первым был в боевой и политической подготовке - везде и во всем. Он и сам не мог осмыслить природу своего постоянного энтузиазма. Что ни дело, весь он загорается желанием взяться за него, глаза искрят, руки наливаются силой гору свернуть. И нет разницы между чистой и грязной работой: копать, таскать, стрелять, писать… В любую минуту готов к исполнению любого приказа. И вовсе не потому, что тупой служака, просто с детства привык подчиняться старшим по возрасту, а в армии –по званию.
Не всё в казарменной жизни ему было по душе. Солдатский юмор до него доходил плохо. Не понимал он анекдоты про величину члена, не занимался вычислением длины селёдки, съедаемой за год службы, в разговорах вне строя не позволял себе, как другие, фамилию старшины Судакова начинать с буквы «м», а лейтинанта Зуева – с «х».
Между тем, сверстники признавали в нём своего и не просто равного, а лидера. Что тому было причиной? Может просто ощущение его физического превосходства, что в армейской службе немаловажно. Но была в этом смуглом, черноволосом, с будто вырубленным из камня скуластым лицом, острым с горбинкой носом и карими глазами парне, сила горного духа, которую люди, не лишённые способности чувствовать других, сразу улавливали в его цепком взгляде.
Когда он родился, отец выстрелом в потолок отметил появление мужчины. И рос он как дубок в долине у горы - мужчиной, горцем.
Однажды, в числе нескольких солдат направил старшина Курбана поднимать целину на выделенном командиру части садовом участке. Наточив себе и другим лопаты, Курбан показал, как лучше и быстрее перекапывать землю, вырезая прямоугольниками дёрн и переворачивая его вниз травой.
Старшине это не понравилось:
- Надо вытряхивать все корешки, - назидательно сказал он, - а то придумал тут халтуру!
- Сейчас сажать что-то поздно, а до весны всё перегниёт, - ответил Курбан, исходя из своего опыта в огородном деле,- У нас каждый человек это знает.
- Человек,- в растяжку издевательским голосом произнёс тот самый Судаков на букву «м». Он вытащил из дёрна червя и протянул его к носу Курбана, - вот кто ты в армии, а никакой не человек.
Курбан сжал руку старшины до хруста, пальцы разжались, выронив червя:
- Он земле полезнее некоторых мудаков, - первый раз и не за глаза, как все в роте, исказил фамилию старшины Курбан.
Лицо старшины перекосилось от боли, но в нём был и ясно выразившийся испуг от взгляда ставших стальными глаз горца.
Судаков почувствовал дрожь в коленях: чёрные зрачки глаз солдата показались ему дулом пистолета. Он всегда чувствовал в этом исполнительном кавказце некое гордое смирение, опасное в случае взрыва. Но кто он здесь? Что он ему может сделать?
- Четыре наряда вне очереди, -выкрикнул старшина, прижав к груди разболевшуюся руку.
Ответа не последовало. Курбан продолжал испепелять его глазами. Подавляя в себе страх, Судаков повторил:
-Четыре наряда! Как понял? Что должен ответить?
- Всё про вас понял,- внеуставным тоном и словами ответил Курбан. Потом,несколько секунд промолчав, сочувственно добавил, - плохо такие командиры кончают…
Что это? Угроза, намёк на несчастный случай, пронеслась в голове старшины трусливая мысль. Теперь при марше по шоссе над обрывом лучше идти в отдалении от этого солдата: может «случайно» подтолкнуть туда, где костей не соберёшь.
Обычно он шёл рядом с Курбаном, в узком месте слегка касаясь его надёжного плеча. Но после огородного инцидента, боясь, что это плечо его оттолкнёт ненароком, пошёл на метр впереди. Сам не понял, как оступился, ноги поползли вниз и спасла только мгновенная реакция Курбана, чуть не улетевшего вместе с ним на каменное дно, журчавшего под обрывом ручья. В казарме сосед по койке ему сказал:
- Нашёл кого спасать…
- Не его, детей его жалко,- ответил Курбан, хотя в тот самый момент спасения ни о чём не успел подумать 
Порой ему казалось, что всё у него складывается из случайностей. После службы в армии он, конечно, подался, как планировал на флот. Мечтал о профессии штурмана, а доступнее оказалось учиться на рыбмастера, технолога в перспективе. Что-ж, думал он, значит так легла карта судьбы. А в первый рейс его взяли матросом, простым рыбообработчиком на большой траулер. Там и прошёл необходимую практику - шкерил рыбу ножом, отсекал ей башку головорубочной машинкой, укладывал тушки в противни, катал тележки в скороморозилки.
Но просто отбывать свою вахту в цехе ему было не интересно. Освоив технику шкерки, он сразу стал наращивать скорость, опережая всех в обработке подаваемой рыбы.
Сосед по разделочному столу ухмыльнулся:
- Куда торопишься, комсомолец? Никто за тобой не гонится!
- Попробуй, вдруг догонишь, - дружелюбно отреагировал на иронию Курбан, - быстрее улов обработаем – больше заработаем…
- Оно может и так, - согласился сосед, - только трал там от рыбы трещит, нам и с подвахтой его не одолеть.
Действительно, в рыбцех привалили все, кроме радиста, вахтенных штурманов и механиков. Рядом с Курбаном примостился помполит, слабо владеющий обоюдоострым шкерочным ножом. Там, где Курбану хватало трёх движений, чтобы вылетели кишки и брюхо оставалось чистым, тот ковырялся, выскребая неудалённое сразу.
Показав помполиту, как он сам работает ножом, особенности своей техники, он решил поговорить с ним о чём–нибудь умном, научном.
- Странное дело,- сказал он, укладывая на вскрытие большого лупоглазого окуня, - вот отчего у рыб много похожего с человеком? Глаза вот выпучены – такие у людей с базедовой болезнью. Попадались мне экземпляры с больной печенью… И откуда только у них органы подобные нашим? Есть, наверное, создатель всего живого так разумно всё устроивший, такой гениальный конструктор.
- Ну, глаза у окуня выпучены от перепада давления, после глубины. А о других органах лучше тебе поговорить с ихтиологами, пока тебя эти мысли о создателе не довели до церкви, - сказал, с досадой в голосе, пропитанный атеизмом комиссар. Ему не хотелось разочаровываться в этом матросе: его он видел комсоргом в следующем рейсе.
Курбан огорчился, не получился философский поворот в разговоре, не поняли они друг друга. На то он и помполит, чтобы давать простые и ясные ответы на сложные вопросы, не испытывать сомнений в материальности бытия. С ним не пофантазируешь о других мирах, о жизни, может засланной к нам с другой планеты.
После сырого рыбцеха, насыщенного самым, по его определению, самым говняным из противных и самым противным из говняных запахов, запахом рыбной муки, Курбан вдыхал на корме чистый ньюфаундленский воздух.
Тут, за Полярным кругом на промысле в районе Джорджес банки , морскими красотами не залюбуешься. Почти весь рейс туманное марево, какая-то снежная иглотерапия, порывами холодного ветра обкалывающая лицо, ясных дней у небес не допросишься. Но, когда они случаются, и становится понятно, что солнцу доступны и эти широты, выплывают навстречу картины дивной красоты, особенно там, в Лабрадорском проливе, где под золотыми лучами льды сияют самоцветами. Вот это и было то море, к которому его тянуло с суши. Но погоду не закажешь. А работу тоже ему не удалось получить такую, как мечталось, мореходную, романтичную.
В следующий рейс его точно направят рыбмастером. И получит он бригаду матросов вместе с заведованием вонючей мукомолкой, от запаха которой его тошнит хуже, чем от морской болезни, что быстро у него прошла. А от вони рыбной муки ему никуда теперь не деться. Что-ж, это одна из трудностей, которую он будет мужественно преодолевать.
Ещё в армии к нему пришла привычка не засыпать не переговорив с собой. Как бы ни устал, а заглянуть в себя, день осмыслить не забывал.
Он часто вспоминал отчий дом, наслезённые глаза матери, напутствие отца: «Помни, сын - ты горец!»
Это надо было понимать - ты мужчина. Об этом он напоминал себе, когда не чувствуя ног от усталости, падал в койку.
Ему представлялось: в море на пределе возможностей должны работать все. Но далеко не каждый, как он, всем существом стремился опережать других. Никто, конечно, у него, уже ставшего рыбмастером, не халявил, но и в рекордсмены, подобно ему, не рвался. Попытка вдохновить ребят своим примером не возымела действия. Они не завелись на его скоростные приёмы, работали качественно, рационально расходуя силы, чтобы не выпасть в осадок к концу вахты.
Это был второй его рейс на «Рязани». Шли в Юго-Восточную Атлантику, как говорили в базе тралового флота, за золотой звездой капитану. Курбану очень хотелось показать высокую производительность цеха при нём – новом рыбмастере. Но для этого все в бригаде должны были стать горцами и представлять себя летящими за ним на лихих конях. А они были нормальными людьми, не лишёнными инстинкта самосохранения, добросовестно выполняющими свою работу, обагрёнными рыбьей кровью руками.
Не надсмотрщиком же я к ним приставлен, думал он, сдерживая в себе желание прикрикнуть, на сбавляющего темп шкерки, матроса.
Не всё делается руками, без головы от них пользы нет, вспоминал Курбан отцовское высказывание по поводу бесполезной работы. И, в очередном разговоре с собой в койке после вахты, он пришёл к выводу: надо мозгами прошупать всю технологическую цепочку прохождения рыбы - от выбранного трала до холодного трюма. Тут и для рук много дел найдется. Должны они найти лучший вариант укладки рыбы в противень и размещения замороженных блоков в коробки, а в трюме коробок… Думай, Курбан, думай, ищи - донимал он всё новыми задачами свою усталую голову.
Спускался в рыбцех, экспериментировал под недоуменными взглядами на его опыты: чего там мастер заморачивается, где всё отработано, всё просто и понятно.
Но в результате его, на первый взгляд незначительных, изменений в традиционных методах обработки рыбы, уловы становились готовой продукцией намного быстрее, что в южных широтах было особенно важно. Рыбе вредно загорать под солнцем, замечал по этому поводу Курбан. И каким бы богатым не был улов, его рыбообработчики не дали подпортиться сколь-нибудь существенной части добычи.
«Рязань» вернулась в порт рекордсменом, опередив по улову все суда Западного бассейна и заняв достойное место среди лидеров Минрыбхоза СССР. Капитан, приумножив прежние достижения, заработал, как предвиделось, звание Героя Социалистического труда. А Курбан стал героем очерка «Золотые мили» в областной молодёжной газете. Экипаж то был комсомольско-молодёжным и он - комсоргом.
Правда, на комсомольские мероприятия его энтузиазма не хватало. С пинка помполита он несколько собраний провёл, читая тексты, подготовленные партийным руководителем.
Корреспондент Борис Насонов  хорошо себе представлял, что может комсорг делать на промысле, мобилизуя молодёжь на участие в социалистическом соревновании. Курбану только оставалось соглашаться с его ответами, заложенными в самих вопросах. Сложнее было с поисками каких-нибудь экстремальных ситуаций. Журналист убеждал - и в жизни всегда есть место подвигу, а в море тем более, только рыбаки это считают обычной работой. Ему уже видно помполит подсказал о каких случаях порасспросить: как комсорг чуть не околел в морозилке, удерживая там тележку, как, обнаружив течь в малодоступном месте, затыкал её своей одеждой, раздевшись чуть ли не догола.
- Ну, какое уж тут геройство? Боцман с ребятами быстро подоспели, всё заделали как надо - там не пробоина, а трещинка была, - пытался принизить своё значение в этих случаях Курбан, - Вот в морозилке мог стать сосулькой, пока механик пришёл. Так залез сам, по глупости: наверное, жизнь моя не эквивалентна каким-нибудь ста килограммам рыбы!
Молодой журналист, пришедший в газету после нескольких лет работы в море, описал своего сверстника без прикрас, душевно проникнувшись к нему искренней симпатией. Он закончил очерк словами о том, что золотые мили этого рейса «Рязани» принесли звезду героя капитану и славу всему экипажу. Публикацию украшал портрет Курбана в фуражке с большим рыбацким крабом. Его, от природы мужественное лицо выглядело ещё более рельефным от вдохновения морем. Лёгкая улыбка делала его красивым и обаятельным.
Курбан сам себе понравился на фотографии и всё, что написано о нём, понравилось тоже.
Его удивили некоторые додуманные Насоновым моменты. При встрече с ним в порту, он пригласил Бориса к себе в каюту поговорить под пиво со скумбрией собственного приготовления.
- Слушай, скажи, как это у тебя получается, - решился он задать вопрос, который возник у него сразу после прочтения очерка о себе, - я ведь тебе только рассказал о матросе Станкевиче, что засёк его на выбросе хорошей рыбы в отходы для мукомолки. Только факт сказал, а что сам ему выговорил, тебе не говорил. И где же ты мои слова подслушал, чтоб написать один к одному?
- Есть у очеркистов такой приём - называется домысел, - отвечал, польщённый таким, признающим его успех, вопросом, - это когда, как в геометрии, всё что ты знаешь о человеке или событии сходится в одной точке. Так это я сам понимаю. Не помню сформулированного в учебнике.
- Наверно, понимаешь лучше, чем в учебнике, потому что мне сразу стало ясно, как это получается. Вспомнил твои вопросы. И чего, думал я тогда, они всё вокруг да около, тупой что ли? А теперь думаю, тупым я был сам, когда пропускал уроки литературы, - откровенничал Курбан.
Он был благодарен Борису за то, что его представил в газете в таком виде, когда не стыдно перед экипажем за честь быть отражением общих заслуг. Хотелось задружить с ним, общаться, впитывая его интересные рассуждения и быть ему интересным своей богатой разными событиями жизнью.
Когда Борис засобирался, сказав, что решает проблему колодца на полученном недавно садовом участке, куда уже завёз колодезные кольца, Курбан остановил его: - Никого тебе искать не надо. У меня куча отгулов. А дело это я хорошо знаю. Мы вдвоём до воды докопаемся, можешь не сомневаться. Нужна только острая лопата и ведро с верёвкой.
Вместо поиска мастеров колодезного дела, он предложил сразу же поехать на объект, прихватив робы и рукавицы. Приехав в садовое общество на такси, он немедля приступил к работе. Рулетки для замера диаметра кольца у хозяина-гуманитария, разумеется, не оказалось, пришлось выводить круг с помощью верёвочки, равной диаметру, а потом, сложив её вдвое и закрепив в центре будущего круга, прокапывать площадку – первое дно первого кольца.
Года четыре назад он такой колодец копал. Ничего сложного, обычная чёрная работа. Ставишь бетонное кольцо на освобождённое от дёрна место и, находясь внутри него, выбираешь землю. По мере углубления ямы кольцо под собственным весом сползает всё ниже и ниже, пока не сравняется с поверхностью. И тогда на него накатывают следующее. Так он популярно всё объяснил сообразительному Борису, оттаскивающему выкапываемые куски дёрна.
- Будем работать вахтовым методом, - сказал он, осмыслив полученную информацию, - один в кольце копает - другой ведро с землёй таскает. И так попеременно.
Курбан хотел было возразить - не равные у них весовые категории - ему под силу большая нагрузка, но сдержался: Борис, хоть не горец, но тоже мужчина, неловко получится такую фору ему предлагать. Поэтому согласился:
- Ладно, только без перекуров с дремотой. Четыре кольца нам закапывать, пятое станет наверху…
Но уже прохождение первого, внутри которого оказалось много камней, показало, что темп его работы быстро вымотает партнёра и он предложил сделать передышку. Легли на траву, задрав головы к небу. Оно оказалось иссиня-синим с барашками облаков, такое же как в горах, показалось ему. Ходишь, смотришь перед собой, а какое над тобой небо не видишь, не знаешь, подумалось ему.
Борис тоже небом впечатлился. Вспомнил и вслух произнёс цитату из стихотворения кого-то из местных поэтов:
Поэзия - те же колодцы,
Чем глубже, труднее копать.
- Не так, - отозвался Курбан, - где глубже, копать будет легче, там пойдёт глина и песок.
Борис рассмеялся:
- Труд убивает лирику! Но я тебе в рейс десяток поэтов дам для любви и дружбы… Кстати, тебе пора бы подругой обзавестись, а может и семьёй...
- Пора, брат, пора, - согласился Курбан. Никто его в семье не ограничивал в выборе жены только среди своих. В Дагестане уже давно привыкли к девам разных народов. Да и сам он искал себе спутницу не по крови, а по душе. Но поиск до сих пор ограничивали то казарма, то море. А, по сути, ни в каком он поиске не был: просто надеялся на случайную встречу с девушкой, предназначенной ему судьбой.
Когда они продолжили копать колодец, на глубине второго кольца грунт стал податливее, пошла глина.
После нескольких дней простоя, связанных с занятостью Бориса, они углубились ещё на метр, вышли на слой песка и вскоре дошли до воды. Под выкрик «Ура!» наверх пошло ведро с мокрым песком, на дне колодца стала расти лужица воды. Курбан поднялся по сколоченной им лестнице и зачерпнул из ведра воду с песком. Он смотрел на свои ладони, как нефтяник на первую порцию чёрного золота из открытой новой скважины. В этот момент Насонов увидел свет счастливого лица. Плоды труда, понял он, доставляют человеку радость от полезности его бытия. Вот, что он не дописал в своём очерке о Курбане: скучная, однообразная работа с рыбой не угнетала рыбмастера-комсорга по простой причине - она завершалась выходом готовой продукции отличного качества и огромного объёма. Это был плод труда горца.
То, чем жил он в море, никак не продолжало его привязанность к земле-кормилице с которой сызмальства был связан ручным трудом, на которой рос вместе с плодовыми деревьями, созревал и наливался и крепчал, как виноград к исходу лета. Свой аул, горную долину, лица родных вспоминая, он ловил себя на мысли, что желает только встретиться, навестить, побродить по тропам детства…и всё. Тянет опять туда, где трудно и нудно, где горы с пенными вершинами, огромные, многотонные, падают на траулер, пытаясь вдавить его вглубь, накренить, опрокинуть. Вот это оказалось его, он себя нашёл в этом штормовании в далеком океане. И сейчас его тянет опять уйти туда, откуда только недавно вернулся.
До отхода «Рязани» в очередной рейс оставалась неделя. Надо было получить заявленное оборудование и тару. Дело уже привычное: всё проверить, пересчитать, разгрузить, разложить по местам. Да, привычно стало делать всё это, но противно, что голова превращается в мусорный ящик с заявками, накладными, доверенностями, квитанциями. Противно жить этим.
Разобравшись с номенклатурой принятой тары, он предпочёл сухомятке - камбуз на стоянке не работал - обед в ресторане «Балтика», куда и покатил, на подвернувшемся у ворот порта, такси.
В полупустом зале Курбан, высматривая подходящий столик, почувствовал на себе чей-то взгляд. Повернул голову к окну и как завороженный, пошёл на свет восхищённых глаз. Пододвинул к себе стул:
- Можно?
- Нужно, - услышал неожиданный ответ красивой девушки с расплывшимися в улыбке пухлыми губами, - не удивляйтесь, я вас знаю, вернее узнала. По фотографии в газете. Вы Курбан с «Рязани».
- Да, я Курбан, - смущённо выговорил он, понимая, что глупо звучит это ненужное подтверждение. С девушками разговаривать он не умел, чувствовал себя скованным, боялся что-нибудь неправильно выразить. Его друг - второй штурман - мог первую встречную девицу на проспекте заболтать, талантливо, остроумно. Его же бог таким даром обделил. Что-ж, он будет этой девушке, влюблённость в которую он сразу почувствовал, говорить сердцем, говорить, что думает, и она его поймёт.
Она продолжает смотреть на него восхищённо, в него проникают искры этого невообразимого, только им воспринимаемого, проникающего в душу излучения.
Вдруг его осенило: да и ему знаком взгляд таких глаз с поволокой, от которых сейчас оторваться не может, и лицо, очень похожее, он помнит с детства. От такой мысли ещё больше заволновался, сказал искренне:
- У тебя матерные глаза!
Девушка заливисто рассмеялась:
- Ты, наверное, хотел сказать материнские, такие, как у твоей мамы, - проговорила сквозь смех и увидев, как пятнами пошло лицо Курбана, решила сгладить конфуз своим откровением,- А, знаешь, твой портрет из газеты я в рамочку взяла , на тумбочку у кровати поставила, как мои подружки своих кумиров - красивых артистов. Я раньше над ними посмеивалась, когда они говорили о своей любви к кинозвёздам. Ну, как можно фотографию любить? Оказалось можно… и не только, не только. 
- Знаешь, выходи за меня замуж, - выпалил Курбан, сам испугавшись своей смелости, - Если паспорт у тебя с собой, сразу пойдём в ЗАГС!
- На всякий случай, если мы действительно поженимся после пятиминутного знакомства, меня зовут Лида. Для смелости я готова выпить крепкую рюмку.
Он понял - это знак согласия - и заказал коньяк.
- А по-человечески не хочешь? Съездить к моим родителям, свадьбу сыграть - здесь и у тебя на родине.
- Так не получится. До отхода у меня неделя… От своей родни я давно оторвался, с твоей после рейса познакомлюсь.  А тебя, мою золотую рыбку, отпустить не могу - боюсь сразу другой рыбак выловит, - заговорил он, не понимая, откуда прорвалось у него такое красноречие, - Говорят, влюбиться можно в несколько секунд, как сейчас со мной, и на всю жизнь так можно влюбиться, я думаю.
-Красиво думаешь, - согласилась Лида.
Паспорт у неё был с собой и, вручив регистраторше дорогие конфеты, они уговорили её провести оформление документов до ухода в рейс. Он же на следующий день пошёл делать аттестат на Лидию, не поставив её в известность об этой денежной поддержке.
Так не может быть, говорил он себе, одурманеный влюблённостью своей и наслаждением женщиной, неведомым до этой ночи. Правда, хозяйка съёмной квартиры чуть было не испортила брачную ночь. Услышав крик Лиды с вершины экстаза, она решила, что её убивают, и затарабанила в дверь. Лида вышла и успокоила, сообщив о своём неожиданном замужестве. И огорчила ещё одной новостью: муж собирается купить кооперативную квартиру.
Такого быть не может, повторял себе Курбан, прокручивая в голове происходящее с ним в последние дни. Не может быть? Но было же, было! Он полюбил, и она его любила. Оказывается, ещё до встречи любила.
Такой космос страсти представить себе невозможно. Полёт в таком пламени чувств возможен, разве что, в раю. А это было с ним, с ними, запечатлелось в его голове. Наверное, не вовремя: ничего не выдувает из головы атлантический ветер, только отвлекает ненадолго авральной работой.
Балтийское море, проливы Зунд, Каттегат, Скагеррак, Северное море - знакомая, заезженная калининградскими рыбаками дорога в океан .
В новом рейсовом задании расширялась переработка рыбы на борту. Прибавилось изготовление филе, добавились заморочки с филетировочными машинами.
Он, пропитанный духом социалистической экономики, понимал: стране нужна рыба - хорошая, разная. Не так давно они давали зубатке кусать палку и выбрасывали рыбу за борт. Теперь она чуть ли не деликатес.
Атлантика-кормилица уже не столь щедра, как прежде - не тот пошёл окунь, толстенный провяленный в фальштрубе, балыком которого Курбан удивлял береговое начальство.
У него ощущение будто Северная Атлантика стала местом постоянной работы, будто туманы, снежные заряды, полярные ночи- это навсегда.
Между тем, на переходах, в перерывах между тралениями, вынужденных простоях по разным причинам, освобождалось время для применения его умелых рук. Чего только они не выделывали во время его пребывания в разных широтах Мирового океана! Увлёкся в одном рейсе чучелами, привёз морских ежей, петухов и даже акулку катран - с виду живее живых. Как-то завёлся - обработал мех тюленя и сшил зимнюю шапку. Борису подарил голову морского льва.
Переключаясь на свои увлечения, он отдыхал и обдумывал важные для производства дела в рыбцехе.
Не каждому дано понять, как запах рыбцеха может стать своим, подобно тому, как механикам по душе запах машины. Но случается такое, наверное, редко… не всю же дорогу «амбре» рыбной муки. Мукомолка работает с частыми перерывами.
Межрейсовые стоянки были непродолжительны. Сутки в порту- дорогое удовольствие, в базе тралфлота всё делают, чтобы поскорее судно вытолкнуть в море. 
После трёх месяцев разлуки с Лидой, он и вспомнить не мог об обещанной по приходу свадьбе, не до того, когда каждый день – аврал. Каждый день - сражение за снабжение, дискуссии с технологами, норовящими воткнуть в рейсовое задание невозможные цифры. Какое там кино, какой театр? Вот после следующего рейса они с Лидой проведут время, как нормальные люди. Просто сейчас так сложилось - он оказался незаменимым. Понимая это, о положенном отпуске не заикался. В принципе, ему времени стоянки в порту хватало, чтобы насладиться желанным берегом и почувствовать зов моря. Но на этот раз хотелось задержаться подольше, начиналась семейная жизнь, ожидался ребёнок.
Где время быстрее идёт - на берегу, или в море? Не мог он сравнивать: подолгу на берегу давно не пребывал. Однако сутки этого рейса тянулись так долго, что казалось в них больше двадцати четырёх часов. Засыпая, в полудрёме, он видел Лиду с большим животом в двери своей каюты.
Писем он не писал, стесняясь ошибок, хотя и очень хотелось высказаться, описать каким бывает море, какие дивные существа попадают в трал. Ограничивался телеграммами. Там, если что, радист поправлял. Докладывал курс, погоду, перемежая информацию о движении словами о любви и соскученности.
Вернулся в порт вовремя - к родам. Желал мальчика - получил дочь. От этого радости и любви не убавилось.
Собрал в кучу отпуска и отгулы, занялся семейным бытом. Купил двухкомнатную кооперативную квартиру на улице с приятным, как он считал названием, Чекистов. В семье его репрессированных не было. Заказал польскую кухню, литовскую секционную мебель, приобрёл всё необходимое для новорожденного. Так что Лиду он встретил из роддома во всеоружии, проявив в подготовке к этому событию лучшие качества кавказского человека.
Впрочем, находчивости ему было не занимать. Когда у Лидии пропало молоко, он выведал адреса кормящих мам, прошерстил адреса в своём районе, потом - после ряда неудачных переговоров - продолжил поиск в далёком от их жилья Балтийском районе. Там и нашёл кормилицу-донора для дочечки.
Телепаться туда на трамвае было долго и нудно, поэтому купил велосипед и в любую погоду каждый день накручивал по десятку километров за бутылочкой живого молока.
Это были трудные дни и ночи его счастья. Они сложились почти в два месяца. Надо было уходить, зарабатывать на дальнейшую жизнь. Его нисколько не угнетали трудности береговой жизни - для преодоления трудностей он был рождён и считал всегда это нормальным течением жизни. Но, связавшись с хождениями в моря, он на земле стал чувствовать себя временным, приходящим периодически в гости. И на этот раз его не оставляло ощущение надолго продлённой стоянки.
Теперь надо было устраиваться на другой пароход, искать интересный денежный рейс. Может присмотреться к другой конторе, перевестись в другую базу флота.
Так он и поступил, узнав о промысле на Патагонском шельфе близ Аргентины. Туда можно было уйти в сдвоенный рейс, на целый год. Давалась, правда передышка в в виде двух недель ремонта в иностранном порту. Но моряки, ходившие в такие рейсы знали, что организм моряка работал на пределе человеческих возможностей. После рейса требовалась длительная адаптация к берегу.
Он же, подрядившись на один такой рейс, надолго в порту приписки не задержался, ушёл ещё на год.
Никто его не стал останавливать, надо было удовлетворять растущие потребности семьи, разделять радость от получения книжек с чеками Внешторга, по которым в магазине «Альбатрос» можно было приобрести модные иностранные товары, вплоть до отечественного автомобиля.
Был бум этих, так называемых, бонов. Их перепродавали, за них сажали, они стимулировали подольше поработать на промысле.
Доставлять Лиде радость бонами было ему приятно, но хотелось почувствовать ответное тепло. 
Наверное, она не успевает ко мне привыкнуть, как я уже снова ухожу в море, объяснял он себе её равнодушие, ставшее и для него, не очень то проницательного, заметным.
Раздумывая над этими переменами, так отличающими её от той, искрящейся любовью при их первой встрече, он убеждал себя, что, скорее всего, заблуждается, возомнил себя психологом, копается не там, где надо. Вот помполит у них был в последнем рейсе, так ему дали кличку «Психолог». Знал о чём каждый думает отдельно и экипаж, в целом. «Вы думаете все тут живут хорошо, - говорил он при заходе в инпорт на собрании перед увольнением на берег, - хорошо живут только капиталисты!» «Ты думаешь» - было его обычной формой обращения, с некоторыми вариациями вводных слов.
Курбан не решался спросить Лиду, что она думает об их отношениях. Разговоров по душам они никогда не вели. Выяснять отношения, считал он - не мужское дело.
Семье он отдаёт то, что заработал, а себя он не представляет без моря.
Вот повезло сходить в антарктический рейс - на нототению и криля, привёз им клыкача копчёного, смачную белорыбицу, пальчики облизывали жена и друзья.
Море ему нужно и он нужен морю, как рыбмасстер, опытный технолог, зовут, заманивают, переманивают. Рейс за рейсом, год за годом. Он видит мир - Африку, Латинскую Америку, Кубу, Чили. Не каждому дано повидать другие континенты и страны, побывать в таких океанах и морях, украсить свой дом дивными ракушками и кораллами, чучелами необыкновенных рыб.
И так протекала, проплывала его жизнь почти двадцать лет, с короткими вылазками на берег до начала девяностых годов, когда поредел рыболовный флот и Курбан оказался за бортом траулеров, покинувших традиционные промысловые районы калининградцев в Мировом океане. Здоровье к этому времени тоже стало его подводить.
В унылой береговой жизни ему трудно было найти дело по душе. Он не представлял себя береговым работником, Лидия не представляла его береговым мужем. Непривычно было видеть его с утра до вечера дома, осознавая, что это навсегда, что никуда он не торопится, а только прибавляет ей забот после работы её бухгалтерской, от которой голова к концу дня кругом.
Три недели всё было, как всегда по его возвращению, спокойно, по-семейному взаимно уважительно. Он уходил на поиски работы, возвращался с потухшим взором, погашал обиду дня рюмкой на ночь.
Он бы не побрезговал любой грязной работой на стройке, но считал это для Лидии унизительным.
Между тем, становилась заметна ему Лидина отчуждённость. Раньше он не придавал особого значения её претензиям к его вечной занятости во время стоянок в порту, упрёкам в недостаточном внимания дочери, в том, что работа ему дороже семьи. Он не спорил, не возражал, не утверждал, что ради семьи работает.
Так утверждать он не мог: правдивость характера не позволяла, а в море ходил из собственного интереса, тянуло туда всем существом. Выходит, ради себя, в первую очередь.
И вот он приплыл к берегу – не к тому долгожданному, от встречи с которым сердце щемит на подходе, а к гавани, где ил засосал якорь и ты сел на мель надолго, скорее всего, навсегда.
Надо было взять себя в руки, разогнать тучи грустных мыслей, продумать, куда направить свои стопы, кому из береговых друзей позвонить. Лидия рано уехала на работу, она сменила госслужбу на акционерное общество «Газойл», где платили больше: велик теперь спрос на бухгалтеров. Штурманы и механики, худо-бедно, но ,всё же устраиваются, учат английский и становятся востребованными, а таких, как он технологов нигде не ждут, своих за рубежом и в российских рыбных бассейнах - на Каспии, в Мурманске и Владивостоке хватает.
Надо начинать новую жизнь в родном доме, сказал Курбан себе, раздвигая закрытые на ночь шторы. В комнату сразу ворвались солнечные лучи, заиграли глянцем бело-розовые, перламутровые ракушки на остеклённых полках. Их уже набралось на целую коллекцию. Каких только нет? Вот одна из самых больших - моряки её называют Парусник. Это память о первом рейсе. Рядом Наутилус Помпилия, Мурекс или Гребень Венеры, Турбо Бургес, Ципрея Тигрис, Каури - голова змеи… Самому удивительно, как запомнил около сотни замысловатых названий. Зато теперь они будут напоминать о тех морях, где обитают. В соседстве с морскими звёздами, коньками, петухами, ежами и чучелами рыб, ракушки оживали, свидетельствуя о гармонии в фауне океанов. Как хорошо, что их собирал!
Порывом лёгкого ветерка заволновало бирюзовую штору, напомнив ему бездумную волну, легко плещующуюся за бортом.
Чем тут не каюта? Ничего лишнего. Висел на стене большой краб. Мода была одно время, почти в каждом доме такое, пугающее здоровыми клешнями, чучело было. Он тоже выпотрошил и высушил такого гиганта. Но потом, по совету старого моряка, растоптал его и выбросил. Примета, оказывается существовала, что краб приносит в дом неприятности. На стене теперь оставалась только голова тюленя. Подумалось, как бы и она не накликала чего-нибудь дурного.
Лида застала его протирающим стёкла полок домашнего музея. До этого он успел побывать на рыбоконсервном комбинате, где ничего, кроме работы грузчиком, ему не могли предложить и переговорить с Борисом Насоновым, обещавшим пораспрашивать своих друзей. Ему уже пообещал директор станции техобслуживания «Жигулей» ввести должность охранника, если это устроит его протеже. «Может согласиться?» - хотел услышать Курбан совет жены. Но не успел. Она чуть ли ни с порога ошеломила его неожиданным сообщением:
- Я договорилась о комнате для тебя в семейном общежитии…
Он онемел. Вопросы застыли комком в горле, в глазах смешалась обида с гневом. Она в испуге съёжилась под взглядом горца, тихо сказала:
- Понимаешь, разные мы с тобой люди.
-Да, ты женщина, я мужчина, - отреагировал он. 
Почему? Почему? Почему? Как ритм сердца застучали в висках и в мозгах вопросы. Но произносить вслух ни одного из них он не хотел. Не хотел и слышать ни одного ответа. Всё это уже не имело никакого значения.
- Как, что делить будем? - спросила Лида.
-Не на кого делить, - ответил горец, - Меня уже нет. А может, никогда и не было.
Он посмотрел на потухшие от наступивших сумерек ракушки, на голову тюленя, у которого вдруг, как ему показалось, заморгали глаза и заблестели  слёзы  на зрачках, выточенных им из тёмного янтаря.
Померещилось, решил Курбан,потянув к своим глазам руку. Пальцы тут же обнаружили влагу на щеках .
Он снова посмотрел на тюленью морду. Тот уже смотрел на него не моргая несколько секунд. Потом глаза его закрылись …