Северный соловей

Крестьянку с русского Севера Ирину Федосову называли «народной поэтессой», и в этом не было никакого преувеличения: ее причитания были во многом «авторскими». Она создавала новые, вполне законченные и самостоятельные плачи-поэмы, в которых объединяла в одном произведении целый ряд отдельных действий, длящихся зачастую несколько дней и состоящих из множества отдельных причитаний.
Известно, что запись свадебного или похоронного обрядов от одного или даже нескольких исполнителей-участников не дает представления о всей картине, — необходимо восстановить и свести воедино записи всех участников этой народной драмы, народной оперы.
Случай Федосовой уникален тем, что она прекрасно знала не только свою «роль», но и всех др. «действующих лиц». Она была правительницей обряда, правила обрядом, а потому и смогла создать столь грандиозные и подлинно эпические плачи-поэмы.
Да и сама судьба «поэтессы плакальщицы» была уникальной. Она едва ли не единственная осталась в русской истории не скупой строчкой «слова народные», а признанным творцом. Хотя и оставалась при этом обыкновенной крестьянкой, чуждаясь всяческих наград и регалий.
Они ее сами находили.

Ирина Андреевна Федосова родилась в 1831 году в многодетной семье Андрея Ефимовича и Елены Петровны Юлиных. Начала работать в шесть лет, а в 12 лет стала подголосничать на свадьбах. По ее словам, уже «восьми год знала, на какую полосу сколько сиять».
Девятнадцатилетней девушкой вышла замуж за шестидесятилетнего вдовца Петра Новожилова, тринадцать лет если не счастливой, то спокойной жизни с уважающим ее мужем, вдовство, второе замужество и унизительное положение младшей невестки в семье нового мужа, Якова Федосова, рождение и ранняя смерть единственного сына Ивана - таков жизненный путь И. А. Федосовой. В 1864 году Ирина уговорила мужа переехать из деревни в Петрозаводск в поисках лучшей доли.
Обычная, ничем не примечательная судьба русской женщины.
Вот только с юности прославилась она по всему Заонежью как мастерица «водить свадьбы». А это было целое искусство, увы, прочно забытое и известное теперь только немногим исследователям русского фольклора. Но в девятнадцатом веке ни одна свадьба, ни одни похороны не обходились без традиционного «плача», никого не оставлявшего равнодушным.
Традиция причитывать была очень широко распространена. Особенно был развит этот поэтический жанр у русских, карел, коми, мордвы, у народов Юго-Восточной Европы. Плачевая культура процветала в Заонежье, Пудожье и Карельском Поморье до начала XX в., этот жанр считался преимущественно женским. На Русском Севере умением складывать и исполнять причитания обладала почти каждая крестьянка.
О широком бытовании и общественной значимости причитаний писал один из исследователей фольклора:
«Бывает такая пора в народной жизни, когда поэтическое настроение и поэтический материал составляют достояние целого народа, и всякая живая, восприимчивая личность при первом возбуждении извне выделяет свое чувство или представление в поэтический образ и облекает его сейчас же в поэтическую форму, которая в ту пору под рукой у каждого… У нас на Руси, сколько я ее видел, подобное настроение бывает только у женщин, лирическое, и в минуты сильного горя. Выражение его — заплачки, в которых чувство выливается само собой на свадьбах, при похоронах, при отдаче детей или родных в рекруты. В Петрозаводском Заонежье и на Пудожском побережье каждая почти женщина умеет высказать ощущение своей скорби, или слагая новую заплачку, или применяя к обстоятельствам старую...».
Так бы и осталась Ирина «одной из», давным-давно позабытых и безымянных, но вмешалась судьба. В 1867 году преподаватель Олонецкой духовной семинарии Е.В.Барсов случайно узнал о «северном соловье».
«Крестьянин Матвей Савельевич Фролов, у которого я стоял на квартире, когда служил в Петрозаводске, в разговорах со мной о разных олонецких старинах как-то сообщил мне, что у них в Заонежье очень жалобно причитают на свадьбах и похоронах, что там есть вопленицы на славу и слушать их собираются целые деревни; что он лично знает одну из таких воплениц — Ирину Андреевну, в деревне Кузаранда за Яковом Федосовым».
Начинающий собиратель стал разыскивать сказительницу. Оказалось, что она уже несколько лет живет в самом Петрозаводске.
«Я отыскал ее и расспрашивал о причитаниях, но она решительно объявила, что ничего не знает и сказывать не умеет и с господами никогда не зналась. Однако ж благодаря посредничеству моего хозяина, который по старому знакомству уверил ее, что человек я не опасный, она откровенно призналась, что знает очень много, что с молодости ей честь и место в большом углу, что на свадьбе ли запоет — старики запляшут, на похоронах ли завопит — каменный заплачет: голос был такой вольный и нежный».
Тихая, размеренная жизнь провинциального городка… А Барсов вдруг открыл здесь Трою – новую страницу русской литературы. 18 000 -30 000 строк. Больше, чем у Гомера.
«На полёте лебедь белая!
Ой, куда летишь, косатушка?
Не утай, скажи, сугрёва моя тёплая…»
Поначалу Федосова категорически отказывалась от записи причитаний. Причину этого Барсов объяснил позднее:
«Я познакомился в ней в Великом посту 1867 года и тотчас же начал записывать от нее духовные стихи и старины: диктовать что-нибудь другое она считала грехом. После Пасхи я принялся за причитания».
Первые фольклорные записи были опубликованы в газете «Олонецкие губернские ведомости». Это были тексты различных жанров: десять духовных стихов, баллады «О девяти братьях-разбойниках», «Василий и Софья», «Казань-город» и былина «Чурилушка Пленкович». В течение двух лет Е. В. Барсов записывал от исполнительницы плачи, вошедшие в трёхтомник «Причитания Северного края» Первая часть «Причитаний» — «Плачи похоронные, надгробные и надмогильные» — издана в 1872 г., вторая — «Плачи завоенные, рекрутские и солдатские» — в 1882 г., третья — «Свадебные причитания» — в 1885 г.
Выход трех томов «Причитаний Северного края» Е. В. Барсова (1872—86) по праву считается крупнейшим открытием в русской, славянской и в мировой фольклористике.
Всего фольклористом было записано более 30 000 стихов от Федосовой: плачей-поэм, причитаний, лирических песен, былин, баллад, сказок, пословиц, поговорок, исторических и духовных песен.
Это может показаться невероятным, но все их она знала наизусть. «Грамотой я неграмотна, зато памятью я памятна», — так говорила она
Уже сразу после публикации причитания Федосовой широко использовал Н. А. Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо», главы которой «Демушка» и «Трудный год» созданы во многом по мотивам федосовских плачей — о старосте, о попе-отце духовном, по мужу.
Сам некрасовский образ Матрены Тимофеевны (в первых черновых вариантах она даже звалась Ориной), ее судьба, рассказ о детстве тоже перекликаются с «рассказом о себе самой», который Барсов записал от Федосовой.
Вся 3-я часть поэмы «Крестьянка» написана по этой «автобиографии» Федосовой и по мотивам ее причитаний.
Но если поэма Некрасова известна многим, то прототип героини до последнего времени оставался неизвестным. То же самое произошло и с романом П.И Мельникова-Печерского «В лесах», где в описании похоронного обряда использованы «плачи» Федосовой.
Естественно, без указания автора.
Плачи Федосовой были опубликованы в те же самые годы, когда Ф. М. Достоевский писал в «Братьях Карамазовых»:
«Есть в народе горе молчаливое и многотерпеливое; оно уходит в себя и молчит. Но есть горе и надорванное, оно пробьется раз слезами и с той минуты уходит в причитания. Это особенно у женщин. Но не легче оно молчаливого горя. Причитания утоляют тут лишь тем, что еще более растравляют и надрывают сердце. Такое горе и утешения не желает, чувством своей неутолимости питается. Причитания лишь потребность раздражать беспрерывно рану».
Ставшие классикой уже в XIX в. плачи Федосовой по своему художественному уровню до сих пор остались непревзойденными, высшими образцами народной обрядовой поэзии.
«Свободная импровизация, — писал о ее причитаниях академик Ю. М. Соколов, — допускающаяся самой природой причета, служившая выражением глубокого чувства, вызываемого смертью близкого человека, давала широкий простор для художественного творчества талантливых натур. И не удивительно, что именно в форме лиро-эпического причета нашел себе выражение талант замечательной народной поэтессы, знаменитой вопленицы».
До публикаций Е. В. Барсова «вой», «плачи», «голошения» практически не были известны ни науке, ни писателям, ни профессиональным поэтам. О ее плачах-поэмах с восхищением говорили в научных кругах. «Причитания северного края» приобрели широкую известность. Неграмотная олонецкая крестьянка стала знаменитостью у себя на родине.
И притом в это время буквально нищенствует В 1884 году умер муж Ирины Андреевны, и ей пришлось вернуться в Кузаранду в дом деверя.
«Не сладка была жизнь у деверя, хлеб добывала корзиной (то есть собирала милостыню) и обедала и ужинала за своим столом. Большуха (жена деверя) не давала даже воды: "Принеси-де на своих плечах, а мы тебе не кормильцы и не поильцы"».
Классическим произведением русской народной словесности стал федосовский «Плач вдовы по муже», открывающий «Причитания Северного края». Это самый большой по объему из ее плачей, в нем 1225 стихотворных строк — целая поэма о горькой участи вдовы, «победноей головушки».
Только 1894 год вновь воскресил для образованной России имя И. А. Федосовой. Учитель Петрозаводской гимназии П. Т. Виноградов разыскал сказительницу и по приглашению Русского географического общества в январе 1895 года привез ее в Петербург. Началась серия блистательных публичных выступлений вопленицы в различных аудиториях столицы.
Она пела свои былины и плачи перед публикой (среди ее слушателей был Н. А. Римский-Корсаков, сделавший несколько нотных записей ее произведений), выступала на заседании Академии наук (здесь ее наградили серебряной медалью). Слушали Федосову члены Русского географического общества и Археологического института.
Приглашали сказительницу и в частные дома. Так, она пела у графа Шереметева и печально известного К. А. Победоносцева. Тогда же, в начале 1895 года, И. А. Федосова приняла радушное приглашение одного из своих богатых почитателей - государственного тайного советника Т. И. Филиппова, - и поселилась на несколько лет в его доме в Петербурге.
В январе 1896 года в Москве она выступила на заседании Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете, где была награждена второй серебряной медалью.
Первые же публичные выступления Федосовой в Петербурге, в Москве, на Нижегородской ярмарке в 1895—96 годах заставили говорить о «магической силе» ее искусства. Ф. И. Шаляпин вспоминал:
«Я слышал много рассказов, старых песен и былин и до встречи с Федосовой, но только в ее изумительной передаче мне вдруг стала понятна глубокая прелесть народного творчества. Неподражаемо прекрасно “сказывала” эта маленькая кривобокая старушка с веселым детским лицом о Змее Горыныче, Добрыне, о “его поездках молодецких”, о матери его, о любви. Предо мной воочью совершалось воскрешение сказки, и сама Федосова была чудесна, как сказка».
И Н. А. Римский-Корсаков, и Ф. И. Шаляпин слышали уже 65-летнюю Федосову. Никто из них не мог представить, как звучал ее голос в 1867, когда ее впервые встретил в Петрозаводске Е. В. Барсов. Кроме того, у себя на родине она исполняла плачи не одна, а с хором подголосниц.
«При Ирине Федосовой, — писал Е. В. Барсов, — всегда состоял хор подголосниц. Девушки-подростки лет 10-ти уже научались прислушиваться к ее плачу, а затем лет в 15—16 поступали в хор и становились подголосницами. Быть в ее хоре считалось в округе делом почетным и неустыдным. Хор Ирины Федосовой в совершенстве усвоил ее поэтический язык и построение стихов. Стоило ей произнести три слога, и хор уже знал все дальнейшие слова и пел вместе с нею».
В декабре 1895 года вместе с П. Т. Виноградовым И. А. Федосова выехала в Москву. Фрагменты произведений сказительницы были записаны на восковые валики фонографа. Время сохранило для нас голос вопленицы. Сегодня мы можем услышать его в Фонограмархиве Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР.
Летом 1896 года в Нижнем Новгороде открылась Всероссийская художественно-промышленная выставка. И. А. Федосова была приглашена сюда для выступлений в концертном зале. Здесь-то и услышал сказительницу и восхитился ее пением молодой М. Горький.
Писатель посвятил ей два очерка («С всероссийской выставки» и «На выставке»). Поместил М. Горький «кривобокую старушку» и на страницах своего романа-хроники «Жизнь Клима Самгина».
Самгин, с его опустошенной холодной душой, слушает выступление Федосовой в Нижнем Новгороде в концертном зале Художественно-промышленной выставки. Его впечатление от пения олонецкой сказительницы оказалось столь велико, что он «почувствовал, что никогда еще не был таким хорошим, умным и почти до слез несчастным, как в этот странный час, в рядах людей, до немоты очарованных старой милой ведьмой, явившейся из древних сказок в действительность, хвастливо построенную наскоро и напоказ».
Встреча с И. Федосовой хоть на миг, но очищает себялюбивую душу Самгина. Такова сила ее искусства.
Но были не только восторги и восхваления. В рукописи «О записях и изданиях «Причитаний Северного края», о личном творчестве Ирины Федосовой и хоре ее подголосниц» Е.В. Барсов подробно рассказал о первой неоднозначной реакции в обществе на народные причитания с «насмешливыми улыбками, ребяческими передразниваниями или же надутым презрением к подобным занятиям, недостойным порядочного человека».
Ирину Андреевну мало волновали и хвала, и хула. Она жила своими «причитаниями».
Затем были выступления в Казани, потом опять Нижний Новгород, возвращение в Петербург. Уже в XIX веке ставшие классикой, плачи Федосовой по своему художественному уровню до сих пор остались непревзойдёнными образцами народной обрядовой поэзии. Её называли «народной поэтессой», и в этом не было никакого преувеличения — её причитания были во многом «авторскими».
К мужу-рекруту:
«И ты послушай, свет надежная головушка,
И мы повзыщем свет желанныих родителей,
И мы корить будем сердечушко покорное,
И мы головушку клонить будем поклонную,
И мы приклоним-то младенца тринедельного,
И мы во резвые родителям во ноженьки:
И не спахнутся ль они да не сжалуются ли,
И по тебя, да тепло-красно мое солнышко,
И по обидныих сиротных своих внучаток,
И, может, взыщут-то названо себе дитятко,
И они на;ймут-то бурлакушка все вольна-то,
И слободя;т тебя, бурлацкую головушку,
И от злодийноей от службы государевой.
И буде, нет вкруте его да не находится,
И так бы съехали ко городу Петровскому,
И там нашли бы-то судей неправосудныих,
И задарили б золотой казной беесчетноей,
И чтоб тебя, мою надежную головушку,
И все не приняли б во службу государеву».

Еще три года прожила сказительница в доме Т. И. Филиппова. Весной 1899 года она почувствовала себя плохо и настояла, чтобы ее отправили на родину. Как ни покойно было ей в богатом доме Т. И. Филиппова, она знала твердо: умирать надо на родине, родная земля должна была принять ее прах.
Скончалась И. А. Федосова 10 июля 1899 года в Кузаранде. Похоронена на кладбище при кузарандской приходской церкви у деревни Юсова Гора, на берегу Онежского озера.
На могиле И. А. Федосовой в 1981 году при содействии поэтов Марата Тарасова и Роберта Рождественского установлена стелла с надписью:
«Здесь покоится прах великой народной поэтессы Федосовой Ирины Андреевны. 1827—1899».
В Петрозаводске на доме 6 по пр. Карла Маркса в честь И. А. Федосовой установлена мемориальная доска. Именем И. А. Федосовой названа улица в исторической части Петрозаводска, вблизи набережной Онежского озера. Имя И. А. Федосовой носит городская библиотека Медвежьегорска.
Существует история о том, что на улице Федосовой есть Церковь сошествия Святого духа, построенная на средства Ирины Андреевны. Но подтверждений этому нет. То есть церковь существует, хотя больше похожа на небольшой жилой дом с башенкой-колокольней. Но вряд ли Федосова могла позволить себе такие траты: всю жизнь прожила если не в нищете, то в бедности, или на пожертвования богатых почитателей.

P.S. Рассказ Федосовой о себе
Родители мои - Андрей Ефимович да Елена Петровна - были прожиточные и степенные; мать - бойкая, на 22 души пекла и варила и везде поспела, не рыкнула, не зыкнула; отец рьяной - буде прокричал, а сердцов не было; был еще брат да две сестры, а в них толку мало; я ж была сурова, по крестьянству - куды какая: колотила, молотила, веяла и убирала; севца не наймут, а класца наймуют; 8-ми год знала, на каку полосу сколько сеять; 6-ти год на ухож лошадь гоняла и с ухожа домой пригоняла; раз лошадь сплеснулась - я пала; с тех пор до теперь хрома.
Я грамотой не грамотна, зато памятью я памятна, где что слышала, пришла домой, все рассказала, будто в книге затвердила, песню ли, сказку ли, старину ли какую. На гулянку не кехтала, не охотила, на прядиму беседу отец не спущал, а раз в неделю молча уходила; приду - место сделают у свитца, шутить была мастерица, шутками да дурками всех расшевелю; имя мне было со изотчиной, грубого слова не слыхала: бедный сказать не смел, богатого сама обожгу... Стали люди знать и к себе приглашать - свадьбы играть и мертвым честь отдавать.
С малолетства любила я слушать причитанья; сама стала ходить с причетью по следующему случаю: суседку выдавали замуж, а вопленицы не было. Кого позвать? Думали-гадали, а все-таки сказали: "Кроме Иришки некому".
На беседах дала себя знать, бывало, там свадьбой играли, и я занарок причитывала. Ну и пригласили; мать отпустить не смеет. Писарь волостной был сродник невесте, пристал ко мне и говорит: "Согласись, мы уговорим отца, не выдаем тебя в брань да в ругательство".
Согласилась, произвела свадьбу. До весны дело дошло, стали звать на другую свадьбу, отец и говорит: "Не для чего ее приглашать: ведь не знает она ничего". - "Как не знает? По зиме у суседки причитала". Отец возгорчился: "Кто, скаже, позволил?" - "Писарь Петр Кондратьевич, - отвечала мать, - да голова Алексей Андреевич". - "Ну, когда эдакие лица просят, так пусть, для меня как хочет, дело ейное".
Замуж вышла 19-ти лет; женихи все боялись, что не пойду, да и я того не думала и в уме не держала, чтобы замуж идти: сама казну наживу да голову свою кормлю. Перво - сватали за холостого, парня молодого, - родители не отдали. После многие позывали, да сама не хотела - будь хоть позолоченный - не пойду.
Тут люди стали дивоваться, а я замуж собираться, пал на сердце немолодой вдовец - знать, судьбина пришла. Дело было так: приехал сусед с дочерью в гости, у нас в деревне была "беседа игримая". Старик-гость сидит да толкует с отцом, а я говорю отцу: "Спусти на беседу". - "Куды? - говорит. - Молено и дома, греха-то тут на душу". Гость упрашивает, чтобы отпустил: "Она, скаже, такая разумная да к людям подходительная - отпустить можно". - "Не спущу, - отвечал отец, - лучше не говорите".
Замолчала я, села прясть и в ум взяла: "Не поеду за сеном, не пошлешь ни за что".
Смотрел, смотрел отец: "Что, скаже, груба сидишь? Ступай на беседу, коли охота такая привязалась!"
Я просто-запросто, в сарафане-костычь, в фартучке, прялицу в руки - и на беседу. Место сделали, приехавшая гостья и подзывает: "Сядь-ко ты подле меня, есть поговорить. Девко! Думаешь ли замуж?" - "Нет жениха", - говорю я. "Жених есть, да не смеет звать - не пойдешь". - "Для чего, - отвечаю, - завету нету, прилюбится, и ум отступится; судьба есть, так пойду. Какой такой?" - "Удовец - ужели не запомнишь? Петр Трифонович". - "Какой такой "пестрый воскрес", какое у его семейство?" - "Сын да дочка, сын женатой, да у сына двое детей". - "Фатеру знаю, а жениха не знаю". - "Девко, можно идти, участочек хороший, а ты бойкая, сам он год шестидесяти". - "Ну, это дело терпящее, ночью с ангелом подумаю, а утром скажу; отцу не докладайте".
С беседы пришла до первых петухов, не ем, не пью, мать заметила: "Что ты, скаже, сдеяла? Сурова ты. Что ты, голубонько, кручинишься?" Легла спать - не спится, а думается: в девушках сидеть али замуж идти?
"Ну-ко, беседница, - утром рано подымал отец, - на ригач вставай - молотить". Встала, дело делаю, а сама не своя. Поведала думу невестке, хозяйке братовой: "Баба, скажу, замуж зовут". - "Ну что, говорит, ведь ты не пойдешь". - "Нет, - отвечаю, - можно. Как сваты приедут, Ермиловна, ты скажи им, где я, там я посмотрю жениха".
С овина отпорядничалась, случились повозники в Толвую - на Горки. Я подавалась родителям, спустили, и я в гости съехала; отсюда на свадьбу позвали в Заозеро к Мустовом. Женихи приехали к отцу, их повестили, куды я отправилась; приехали они на Горки, где я в гостях, и здесь не застали, вслед за мной - в Заозеро. Сижу я там и пою со слезами, обидуюсь, как слышу вдруг в горнице самовары готовят, большухи уху варят. К крыльцу три мужика на двух лошадях подъехали; гляжу - один знакомый, другого не узнала далее; в умах нету, что женихи наехали. Богу помолились, по фатеры похаживают.
Один из них, Петр Андреевич, и говорит: "В тебе нуждаются, ты вдалеко заехала, мы за делом были у вас - сватать. Ну, как слышно, есть в Кузаранде свадебка? Ведь дело заговельное". - "Бог ли понесет, с воли да в подневолье", - ответила я. "Нет уж, как хошь, надо идти; мы такую даль ехали". - "А где же жених?" - спросила я. "А вот он по фатеры похаживает", - сказал Петр Андреевич. "Я неволи не лисица: не объем, не обцарапаю; пусть сам заговорит, не 17 лет".
Жених сел подле меня и говорит: "Идешь ли замуж?" - "Не знаю, идтить ли". - "Иди, - говорит, - не обижу", - стал подбивать и подговаривать. "Век так ласкает ваш брат".
Со свадьбы отправилась я в Толвую, где в гостях, скоренько разделась, поужинала, приехал и жених; сижу я за прялкой; он подсел и говорит: "Умеешь бойко прясть". - "Еще бы, - говорю, - не в лесах родилась, не пням богу молилась. Ну, что ты, - говорю, - берешь меня, я человек молодой, ты матёрой; мне поважено по свадьбам ходить да игры водить; вы люди - матёры, варить не будете: какое будет житье - бесы в лесе насмеются. Да и мне неохота выходить. Выйдешь, замужье - не хомут, не спихнешь: не мило, да взглядывай; не люба свекровка, - звать ее матушкой; худо мое мужишко - веди его чином". Жених на это заметил: "Не крепка жена умом, не закрепишь тыном". - "Ну, когда так, - порешила я, - пойду. Что будет хоть худо, хоть хорошо, а ты помни: дом вести - не бородой трясти; жену, детей кормить - не разиней ходить. Теперь поезжайте на родину скорее, а то смотрите - мужики за бревнами уедут; дело затянется - долго ждать".
Они отправились, а мы легли спать; не спится мне: к худу ли али к добру тянет; сон на глаза нейдет. На улице стало на свет похоже, сестра печку затопила; гляжу - брат приехал за мной, я сплю - не сплю, сестрия будит: вставай, брат приехал. Встала, поздоровалась. "Тебя, - говорит, - сватают". - "За кого?" - спрашиваю, будто сейчас и слышу, не знаю жениха. "Не пойду, - говорю, - здесь останусь; бог с ним, кто такой там приехал". - "Поедем, - говорит, - не велено оставить".
Оделась, поехала. Дома народу много, женихи в большом углу; я глаза перекрестила, поклонилась - была ветряная мельница; там отец с има займуется, а я и не гляжу на женихов. В печке все стопилось, я колыбы расклепала. Гляди, жених, - я знаю шить и кроить, и коровушек доить, и порядню водить. Тут наладила пойво - и в умах нету, что в избе женихи, порядничаю. Они позвали родителя в сени: пойдем, дескать, есть поговорить. Сошли - поговорили. Отец с матушкой меня - в особый покой.
"Что, дочь, - говорят, - женихов приказала? Идешь ли замуж?" - "Как хотите, - отвечала я, - на воле вашей, вы кормили-поили, дочь я ваша и воля ваша".
Отец поразмыслил и объявил женихам: "На хлеб на соль милости просим, а по это дело не по что".
Народу в избе множество - деревнище большое; сродники стали подговаривать, тут и я говорю: "Что ж, родители, куда вода полилась, туда и лейся; пойду, что господь даст; худо ли, хорошо ли будет, ни на кого не посудьячу".
Мать завыла и говорит: "Что ты, дитятко, что ты оставляешь, покидаешь нас, на тебя вся надежда". - "На меня, - отвечаю, - надия какая? От девок невелики города стоят; остается у вас сын, еще дочь, невестка; мы, девушки, - зяблые семена, ненадежные детушки".
Родитель-отец взял свечу затопил, по рукам ударили, я заплакала, пошло угощенье; зазвала я девушек, в гости поехали, - со звоном, с колокольчиками, а там - песни, игры, танцы. Матушка ужасно жалила, суседи срекались: "Что ходила по свадьбам да находила, двадцатилетняя девушка да идет за шестидесятилетнего старика; не станет жить-любить старичонка, удовщище ведь он да посиделище".
13 лет жила я за ним, и хорошо было жить; он меня любил, да и я его уважала; моего слова не изменил, была воля идти, куды хочешь. Помер он в самое рождество. Все жалел меня, покойная головушка. "Не пожить тебе так, выйдешь замуж, - говорил он, - набьешься ты, нашатаешься".
Вдовой жила от рождества до Филиппова заговенья. Была копейченка моя и его - в одно место клали... Сначала жила и в умах не было закон переступать. Тут стали звать за Якова Ивановича с Кузаранды. "Пойду ли, - говорила, - что вы? Жених ли Федосов?"
Пришел его брат сватать - отперлась. Затем старушка дядина ко мне-кова по вечеру, стали беседовать. "Поди, - говорит, - за Якова".
Подумала-подумала и согласилась. В тот же вечер жених с братом ко мне: кофеем напоила, посоветовала, слово дала. На другой день я состаю с постели - а он с зятем уж тут; на стол закуску, водку, самовар поставила, по рукам ударила, жениху подарила рубашку, зятю полотенце. Животы прибрала, а потом и к венцу. Немного причитала; от венца встретили родные, провели в горницу, отстоловали порядком. Дядина да деверь бранить стали, всю зиму бранили, повидала всего; Яков мой такой нехлопотной, а они базыковаты, обижали меня всячески. По весны Яков отправился к Соловкам, а я все плакала да тосковала. Все крестьянство у их вела; весной скотину пасти отпущали, и я сойду, бывало, сяду в лесе на деревинку или на камышок и начну плакать:
 Не кокошица в сыром бору кокует,
 Это я, бедна кручинная, тоскую:
 На катучем да сижу я синем камышке,
 Проливаю горьки слезы во бистру реку...
Плачу, плачу, затем и песню спою с горя:
 Во тумане красно солнышко,
 Оно во тумане:
 Во печали красна девушка,
 Во большой заботе.
 Взвещевало мое сердце,
 Взвещевало зло-ретиво,
 Мне-ка не сказало:
 Сердце слышало велику над собой невзгоду,
 Что вконец моя головушка,
 Верно, погибает...
Но время идет... Уже сам язык стихов Ирины Федосовой для нас становится непонятен. Ушли в прошлое и многие темы ее творчества. Но многие образы все еще волнуют. Мать, оплакивающая свое дитя, солдатик-горемыка, который не хочет идти в поход от молодой жены, деревенский заступник-староста, сгинувший в тюрьме…
Вот она - наша история - светлая, с задорным и грустным одновременно взглядом - смотрит на нас со страниц произведений Ирины.
.