Товарищ хирург Глава 29

Вернувшись в Петроград и заступив на службу, Платон почувствовал себя как будто даже лучше. Оказавшись в одиночестве и задышав привычным воздухом, он ощутил себя в своей стихии, и оттого ему сделалось спокойно и легко. Платон вспоминал о своём путешествии домой с каким-то недобрым чувством, как об испорченном празднике, не оправдавшем ожиданий и надежд. В мыслях он называл себя дураком и даже посмеивался над своей наивностью и чрезмерной чувствительностью. Теперь он, кажется, снова обрёл твёрдую почву под ногами.

В ассистентки ему, вместо Аглаи, взяли женщину преклонных годов, но непреклонного, нужно сказать, характера, вернее даже, всякого его отсутствия, - и полной бесцеремонности. Величали её Любовью Фёдоровной, но ни о какой любви в её случае и речи быть не могло. Она производила впечатление надвигающегося броневика, наезжала на людей, прокатывалась по ним своими массивными колёсами, даже не замечая, что там такое на гусеницах налипло.

При ней приемная Платона превратилась в настоящий хлев, где Любовь Фёдоровна заправляла со знанием дела, собирая поборы с тех, кто желал пройти без очереди или ожидал более ласкового к себе обращения. Она никогда не отказывалась от подношений и подарков, потому что «время сейчас не такое, чтобы отказываться от дармого хлеба». При этом свои прямые обязанности она исполняла из рук вон плохо.

Вот, когда у Платона случилась настоящая досада по поводу ухода Аглаи. Если ему было абсолютно все равно, что происходит за дверьми его кабинета, то стерпеть грязный инструмент, не продезинфицированный должным образом, - было выше его сил. Он прошёл все стадии объяснения с Любовью Фёдоровной, но на неё, как на тупой броневик, видимо, ничего не действовало.

Для начала Платон попытался словесно указать ей на недочеты, но она, должно быть, считала, что врач, который по возрасту годился ей в сыновья, не в праве делать ей какие-либо замечания, - и просто проигнорировала их. Понемногу они перешли к состоянию холодной конфронтации, в которой Платон, щепетильный и легко возбудимый, весьма проигрывал перед лицом её тотальной невозмутимости. Окончилось тем, что он стал приготовлять инструмент для операций сам, - так ему было намного спокойнее за здоровье приходивших к нему людей. Ну и конечно, окончилось все это полной неприязнью между двумя свежеиспечёнными коллегами.

Вот, когда Платон действительно пожалел из-за пропажи Аглаи. Досада его была связана именно с тем, что его выдернули из привычной зоны комфорта. Он злился и пенял на Аглаю, но ни за что не унизился бы тем, чтобы отправиться на её поиски, хотя прекрасно знал и её адрес, и где она бывает.

А она действительно как в воду канула: уволилась из госпиталя и нигде не появлялась, - и Платон угадывал, что этим исчезновением она вздумала то ли ему насолить, то ли вызвать в нем чувство вины. И искренне не понимал, в чем он должен виниться. У них, помнится, все было по обоюдному согласию и так, как она хотела. Идеальный роман на волне современности. Удовольствие без обязательств. Чего Аглая ещё ждёт от него? Чтобы он унизился, приполз умолять её вернуться? Платон не испытывал в том нужды. Вон их сколько, свободных от предрассудков девушек, - он мог бы встретиться с любой из них в случае крайней нужды. Но и эта нужда в последнее время посещала Платона крайне редко, - его голова была занята другими мыслями.

Конечно, без Аглаи приходилось туго, но Платон приспосабливался. Вскоре он уже спокойно принимал тот факт, что Аглаи больше никогда не будет в его жизни. Она показала, что в сущности ничего социалистического никогда не было в её натуре, одно лишь притворство. На деле она оказалась самой обычной самкой с самими обычными для самки потребностями, которые она весьма посредственно маскировала под личиной гордой и независимой гражданки советской республики.

И в тот самый момент, когда Платон уже и думать забыл об Аглае, она вдруг снова появилась в его жизни. Около трёх месяцев прошло с тех пор, как они виделись в последний раз. За окном февральский ветер суетливо бегал из стороны в сторону, сметая поземку с крыш, в воздухе было празднично и свежо, но никакая отрада не могла коснуться его души, словно обёрнутой в несколько слоёв старых, грязных тряпок.

В тот день он принял четырех пациенток, но чувствовал себя настолько вымотанным, как будто оперировал несколько суток напролёт. Он старался не смотреть на содержимое таза под кушеткой, уже приобретя навык абортировать почти вслепую. Всей грязной работой потом занималась, с ничего не выражающим лицом, Любовь Фёдоровна. Хотя и его работа была не менее грязной.

Вздохнув, Платон открыл двери в коридор и равнодушно пригласил:

- Входите!

Уселся за свой стол и принялся делать дежурные записи. Женщина вошла молча и так же молча опустилась на стул перед ним. Платон поднял глаза и встретился взглядом с Аглаей.

Ему показалось, что она изменилась так, как будто они не виделись, по меньшей мере, несколько лет. Перед ним сидело новое и как будто незнакомое существо, в низком котелке из чёрного фетра с огромным кожаным цветком у виска. Изящные очертания тонких бровей подчёркивали глубокую грусть глаз, которую Аглая безуспешно пыталась спрятать под маской роковой женщины. Завитые по последней моде блестящие волосы кремовой волной струились по длинной белоснежной шее. Невозможно было угадать в ней недавнюю Аглаю, неизменно собранную и сдержанную.

- Что привело вас ко мне, Аглая Афанасьевна? - нервно спросил Платон. Он не мог объяснить, почему внезапное появление Аглаи вызвало в нем такое негодование. Может быть, он чувствовал, что пришла она неспроста и надо занимать оборонительную позицию. Ещё эта вездесущая Любовь Фёдоровна терлась поблизости, прислушиваясь к каждому слову. 

- Вот... - тихо поговорила Аглая, положив перед Платоном какие-то бумаги, на которые он даже не взглянул.

- Что это?

- Если хотите короче, я пришла по вопросу... из-за... - она не могла подобрать слов, ковыряя ногтем уголок какой-то папки на столе. - Я... у меня срок три месяца.

- А чем вы раньше думали? - Платон, казалось, абсолютно не удивился. - Сейчас уже слишком поздно.

Они посидели молча. Платон делал вид, что пишет; Аглая неотрывно смотрела в его лицо, в надежде уловить хоть малейшую эмоцию сочувствия.

- А раньше я ждала, что отец ребёнка объявится. Соскучится, или что-нибудь в этом роде...

- Ну и как, объявился? - равнодушный тон Платона душил её невидимыми ладонями.

- Тебе лучше знать.

- Что?! - Платон впился в Аглаю злобным взглядом.

- От того, чем мы с тобою занимались, обычно появляются дети, - язвительным шепотом произнесла Аглая.

- Любовь Фёдоровна, принесите, пожалуйста, чистые бинты, - попросил Платон первое, что пришло ему в голову.

- Так есть же бинты! - отозвалась медсестра.

- Принесите ещё! Пусть будет, - Платон начинал кипеть. В тягостной тишине они ждали, пока Любовь Фёдоровна, еле шевелясь и с досадливой миной, что её выставляют вон, покинет кабинет. 

Когда они остались вдвоём, Платон напряжённо потер пальцами виски, - как делал всякий раз, когда перед ним вставали какие-то трудноразрешимые обстоятельства.

- Ты уверена, что это беременность? Это не может быть какое-нибудь женское недомогание, сбой? - как можно спокойнее постарался спросить он.

- Уверена.

- А в том, что это мой ребёнок, ты уверена?

Аглая горько усмехнулась.

- Неужели ты обо мне столь дурного мнения, что полагаешь, что, кроме тебя, я встречалась с кем-то ещё?

- Это могло быть до меня, сразу после меня... Откуда мне знать? Я не слишком хорошо разбираюсь в психологии социалисток, чтобы утверждать наверняка, на что они способны. Зачем ты пришла?

- Если тебе этот ребёнок не нужен, то мне тоже. Я пришла сделать аборт. И хочу, чтобы его сделал именно ты.

«Какая провокация! Сколь же мало мой современник ценит жизнь, если готов разыграть из неё подобный фарс и браваду. Главное, чтобы громко, главное, чтобы эпатажно! Ха, да среди своих знакомых она могла бы найти по меньшей мере одного или двух врачей, которые согласились бы бесшумно сделать эту процедуру. Так нет же! Нужно было прийти сюда и устраивать этот спектакль уязвлённой гордости и моей перепачканной совести! Но я не поддамся, дорогая! Ты думаешь, мне трудно будет разделаться с ещё одним зародышем, раз я, не без твоего, кстати, чуткого руководства, проделывал это сотни раз?! И не посмотрю, что мой. Да-да, не посмотрю! Я и себя уже ненавижу ровным счётом настолько, что готов умертвить. И не посмотрю, что твой, - потому что ты не любимая женщина! А коли тебе дорог, рожай, - нечего таскаться сюда!»

Аглая упрямо ждала вердикта; жизнь внутри неё молча ждала приговора. Платон почти кожей чувствовал материальность представшего перед ним выбора: он мог попытаться спасти свою душу, - или ещё глубже втоптать её в болото погибели.

Он встал, повернул кран, помыл руки. Все это время Аглая сидела на своём месте неподвижная, как статуя, - и невидящими глазами смотрела в стену.

Платон улыбнулся, подошёл к двери операционной, отбросил белую занавеску и, наигранно склоняясь в лёгким реверансе, произнёс:

- Это единственное, гражданка Черемизова, чем я могу вам теперь помочь!


Продолжить чтение http://proza.ru/2020/04/17/403