Эскадрон Часть 10 Гитара расскажи!

Прислушиваясь к роскоши спокойного вечера, я  прятал левую руку в карман, а  правую  за пазуху. Хорошо    было жить там, среди криков птиц, среди золотых отсветов зари  на тёмных плёсах. Какой- то мальчишка, вдруг окликнул  тишину озера

-Пап!
-Не кричи, сын, мы же с тобой не на стадионе!
В воздухе   раздался шум и свист крыльев, и на плёс  вдалеке от меня с фырканьем один за другим опустились два  кряковых селезня.   Я замер, наблюдая за ними. Один из них вылез   на островок лабзы и стал поправлять на своей  груди перья. Чёрный его силуэт отразился в темном зеркале   воды.

 Потом подплыла к  манишкам чомга,  гоглиные чучела  ее насторожили, косо поглядывая на них, она несколько раз покачала головой, но самое правдоподобно раскрашенное чучело крякового самца заставило птицу  остановиться,  для убедительности своих сомнений  она клюнула его в бок, слышен был  звук от её удара.

В те дни я работал над повестью о гражданской  войне,  много читал, жёг черновики,  ветер разносил по огороду пепел неудачных сюжетов,  но проект книги  был  уже почти готов.

Лодка, зашуршала  днищем и     ткнулась   в берег. В двадцати шагах от  него  виднелась   палатка. Она  была  похожа  на   большой  ханский шатер.    На его вершине   уже  горела  лампочка.

-Однако не простые охотники здесь обосновались, - догадался я, -как все здесь основательно обустроено!
В десяти шагах от палатки стоял дощатый столик, основанием  для него служили два столбика врытых в землю,  а рядом с ним    возле газовой плиты колдовал дневальный.

-Юрий Баранов,-представился я   и протянул руку незнакомцу
-Игорь Воронов, - ответил дневальный, -я  помню вас, Юрий, вы подъезжали к нам прошлой весной с Валентином Быковым..
Я не смог вспомнить, когда  подъезжал к этому человеку, но не стал его  разубеждать.

    Игорь высок,  относительно молод,  свежий пятнистый камуфляж подчеркивал  его  военную выправку, он ловко переворачивал  на большой сковородке мелко порезанный картофель.  Я зачарованно   наблюдал за  его работой, чувствуя   дразнящий запах почти готового ужина!.  Игорь  перехватил мой взгляд.

- Садитесь к столу, - охотно предложил он.
Тон охотника  был доброжелателен, а предложение  звучало вполне искренне.  Я  вернулся к своей лодке,   принёс  из  неё  термос,  шоколад и бутерброды, и,   поставив все это на небольшой столик,    присел на одну из двух скамеек рядом с ним,  заранее предвкушая,  как хорошо ляжет эта картошечка  в моем животе.

Игорь налил в  рюмки водки и предложил выпить  за нашу встречу.
-Прозевали мы основной пролет казары,- посетовал он. 
Темнело. Вскоре к берегу  причалила еще одна   лодка    с охотником. Он подошёл к нам.

- Стрелял по казаре?-спросил его Игорь.
- Стрелял!
- Ну и?..
  Выплывший,  широкоплечий  и грузный мужчина    устало бросил на землю резиновое чучело гуся и сказал:
- А вот,  больше похвастаться нечем!

Как порыв ветерка,  прошумела, над нами стая  ночных  птиц. После ужина я  рассказал охотникам местную быль про Мишку Моходёра,
- Именем этого человека назван один из  плёсов Черного озера, он так и называется Мишина озерина. Рядом с этим плёсом в шестидесятых годах прошлого века стояла  промысловая избушка. Он был удачливым охотником, имел в своём распоряжении моторный катамаран.

 Игорь принёс из палатки гитару.  По памяти стал скользить пальцами по грифу,   зазвучали  красивые   аккорды,  рассказывая  нам о чем- то постороннем, но вдруг  ритм музыки  резко поменялся, и Воронов запел. Он   стал рассказывать   незнакомую  мне балладу  о двух бойцах 1 конной, попавших  в  окружение.

Я переводил взгляд то на его пальцы, то на лицо, а  струны   звучали все звонче и   все быстрей. Ощущение жалости  и сострадания к попавшим в беду красным бойцам возникло во мне с такой силой, что тело мое охватил озноб, а  сердце, раз за  разом  стало  замирать от  пронзительных ощущений.

  В моих глазах появились слезы. Силой воображения  я перенёсся сквозь время туда, где, когда то служил ездовым на пулемётной тачанке    мой дед по отцовской линии Петр Герасимович Баранов. Мысленно и я с шашкой  в руке  вместе  с теми бойцами теперь прорубался сквозь строй врагов,

Окружил нас враг - не вскинь глаз,
Мы пошли клинками блестеть.
Только двое прорвалось нас,
Прорубились - и ушли в степь.

Пел гитарист

Подо мною вороной Черт,
А под другом вороней Смерч,
Для таких погоня - не в счет,
И отстала по пыли смерть.

Продолжал он

Был он северных лесов сын,
А под нами был степной путь,
И в глазах его бледней синь,
И пробита у него грудь.
И сказал он мне: "Хотел пить,
Выпил ветер, даже боль мук",
И сказал он мне: " Хотел жить,
За двоих теперь живи, друг.
В песне было много куплетов.

Под звуки гитары и голос певца и я прорубался  вместе с теми бойцами сквозь  вражеский строй.  И то ли от водки, то ли степного  воздуха, я почувствовал, что    захмелел,  мне захотелось плакать, губы   пересохли, а затем  заныло в   груди.

Потом пели под гитару все вместе,  про то, что «Есть только миг»,  про то  «как на  нейтральной полосе цветут цветы необычайной красоты".

Песни сблизили нас на время, хотя  истоки наших судеб  были разные.
  И я опять вспомнил  рассказы своего деда о его службе в будённовской коннице. С гражданской войны  он возвращался  тифозном бреду, в одном  из санитарных поездов.