Бабуня

Один период, когда семья бабушки и дедушки проживала в родном своём селе Шумовцы, бабуня, мама дедушки, помогала им растить двух детей -  Феодосию и Анну. Потом семья переехала в другое место, а бабуня  стала жить у дочери Марии, не захотела покидать родные места.
Всего у неё родилось двенадцать детей. Первенцем  был Сергей, наш дедушка. Кто-то из детей умер ещё в младенчестве, кого-то унесла война, двух сыновей, уже семейных, с кучей ребятишек, похоронила после войны.   В пятидесятые годы потеряла последыша – Якова.
С тех пор помогала то одним семьям, то другим. Тем, кому легче было её прокормить и где нуждались в её помощи.
Так бабуня стала  жить снова у Сергея и невестки Евгении – наших дедушки и бабушки. Мы – это младшая дочь дедушки и бабушки Рая девяти лет, и внуки - Лариса( это я) и Юра восьми лет и самая младшая Лида пяти лет.
Бабушка работала в колхозе в огородной бригаде. Каждый день на рассвете уходила в поле, старшая дочь Феодосия учительствовала в селе Колыбань, Нюся – средняя дочь,  училась в медицинском училище в городе Каменец Подольском. Поэтому мы, дети жили у бабушки с дедушкой.
Бабуне в ту пору было уже за семьдесят. Худенькая, сутулая, она вела домашнее хозяйство – варила, обрабатывала тридцать соток огорода. Иногда, хватаясь сразу за два полных ведра, удивлённо вскрикивала:
 - Ничего себе, не могу поднять!
 Мама, - говорила бабушка, - так вы же не молоденькая, вот у вас сколько помощников! А воду я  сама приношу, куда же вам!
Мы любили смотреть на бабуню, когда она ела. Её лицо с крупными мягкими морщинами всё двигалось. Двигался крупный мясистый нос уточкой – вниз, вверх, шевелились кустистые брови.
По всей длине рук у неё были образования с куриное яйцо. Они и на ощупь были похожи на яйца, сваренные  всмятку. Мы любили сидеть возле неё, когда она была благодушной и трогать эти её шишки.
У бабуни было отличное зрение, свободно вдевала нитку в иголку, одежду шила себе сама на стареньком «Зингере». Всегда носила беленький чепчик, а сверху белый платочек. Кофты всегда с длинными рукавами, поверх юбки – беленький же фартук.
Степенная, аккуратная, гордившаяся своим сыном протоиереем. Когда приезжали к нему  простые иереи  с отчётами, они целовали бабуне руку. И ей это было приятно.
 Бабуню мы любили, но она часто огорчалась из-за нашего баловства. Мы дразнили её, например, звали с улицы:
- Ой,  бабуня, у нас в огороде чужая корова!
 Бабуня хватала прут, семенила с криком на огород, и,  увидев, что мы смеёмся над её испугом, осыпала нас изощрёнными проклятиями:
- А чтоб вы с ума сошли, чтоб вам уши заложило, чтоб вам ноги вывернуло!
 Если  бабушка это заставала, она чинила скорую над нами расправу, но услышав, как бабуня бранится, говорила ей укоризненно:
- Мама, да разве можно такие слова!? Это же дети, глупые дети!
А бабуня уходила в дом и тихонько плакала. Потому что она была незлобивая, и за любого из нас способна была на всё. Просто в нашей местности сыпать проклятиями было в порядке вещей.
 И совсем другими были внуки её дочери Марии, за которыми она приглядывала до нас.  Они были спокойными, тихими, послушными  девочками. Не то, что мы, не приученные к строгости.  Только вечерами, когда семья была в сборе, мы все вместе ужинали, а в течение дня носились с кусками хлеба, а если бабуня пекла пироги, то расхватывали их моментально, выбегая на улицу.
- Да что же это такое! – возмущалась она, - как с голодного края!
Она не понимала, что на улице всё вкуснее.
Но постепенно привыкла к нашему образу жизни.
Вообще, у нас была вольница! Мы уходили в лес за несколько  километров от дома, пропадали на пруду. Но обязательно должны были нарвать хотя бы пару мешков травы для коровы. Обязательно! Потому что не так просто было прокормить нашу маленькую корову. Вся земля была вспахана и засеяна, траву мы рвали по рвам,  или на далёких колхозных кукурузных полях, вырывая там сочные плети повилики.
Выпасали корову  по краям болота в общественном стаде, откуда она приходила очень голодная, так как трава не успевала отрастать. Бабушка возвращалась вечером с работы и приносила на плечах огромный ворох травы, которые собирала в течение дня, пропалывая колхозные огороды.  И так каждый день.
Бабуня была безграмотной, но знала наизусть всё Евангелие. Каждое воскресение она ходила в церковь, утром и вечером читала молитву «Отче наш».  Укоряла дедушку за  то, что мы растём безбожниками, не знаем ни одной молитвы. Не понимала почему.
Часто тосковала по своему сыну Якову. Так тяжело и долго вытягивала из туберкулёза, а совсем поправившийся парень, подтягиваясь на самодельном турнике, оборвался, грохнулся на спину, вскрылись зарубцевавшиеся каверны, и он уже не поправился.
Зимой бабуня слушала радио, особенно любила близкие её сердцу украинские песни, слушала вечерние чтения нашего дедушки, но вскоре засыпала. Совершенно не понимала и не интересовалась политикой. Когда кто-нибудь из нас заучивал стихотворение, она прислушивалась, а потом бубнила его себе под нос. Мы просили повторить, но она стеснялась. Приводил её в изумление английский язык:
- Что это ты учишь такое? – спрашивала она.
- Английский, - отвечали ей.
И начинали специально вворачивать в текст выражения  типа «ит из гавноу»? или что-нибудь ещё  позабористей.
 - Ничего себе! - восклицала бабуня, - чему в школе учат!
Больше всех бабуня любила маленькую  Лидочку. Укладывая её спать, напевала надтреснутым своим голосом какие-то старинные украинские колыбельные. Особенно запомнилась вот эта:
Ходит сон возле окон, а дремота возле плота,*
Спрашивает сон дремоту: «Где мы будем ночевать?»
- Там, где домик беленький,  где дитёнок маленький…
Бабуня совсем не понимала, что современные деньги давно уже изменились. И когда мы выпрашивали у неё на билеты в кино, она отдавала, например, три копейки и считала, что этого хватит.
Единственной болезнью, которой она болела, была грыжа. Она начиналась сильнейшей икотой, бабуня начинала задыхаться, торопливо наливала полрюмочки самогона, а потом становилась у стены и сама вправляла себе грыжу.
Бабуня тяжело пережила гибель нашего  дедушки, попавшего под колёса грузовика, приняла его последнее дыхание. Были и другие тяжёлые потери.
Она прожила ещё около двадцати лет. В последние годы жизни еще окучивала картошку, готовила еду, огорчалась  тому, что куда-то исчезают силы.
Умерла от  вирусного гриппа:
- Все мои ровесники давно умерли, пришла моя пора, - говорила она не однажды. Но так говорят многие старики.  А когда заболела, а было ей в ту пору 96лет, то сопротивлялась, Была жизнелюбом, имела светлый разум.
 Непонимание нового времени, в чём-то отсталость – всё это было. И было привычное трудолюбие, простодушие, желание взять на себя как можно больший груз, не быть обузой! Такой была моя прабабушка, пережившая царские времена,  революцию, гражданскую войну, голодомор, войну Отечественную и послевоенные непростые годы.
И теперь, когда мне уже тоже почти  восемьдесять  лет, я понимаю, что моё поколение более развитое, приобретшее новые понятия об устройстве мира  стало изнеженней, эгоистичнее. И  в сердечности уступает нашим предкам.