Грех

На день рождения Серёги Хмелевского мы решили собраться благородно и богато. Чтобы не мононапитки под монозакуску, а со всем разнообразием: черные гренки с селедкой, салат с капустой, салат с морковкой, салат с капустой и морковкой, свекла трех видов. Серёжкина девушка в торжественной обстановке, под улюлюкание и радостные возгласы, поставила в центр стола эмалированную миску с оливье. Сквозь желтое сфумато майонеза виднелись розовая плоть докторской колбасы, умирающая зелень соленых огурцов и солнечные, щедрые кубики вареной моркови. В лучших традициях вагонов-ресторанов украшала салат стыдливая веточка укропа. Стол был накрыт, но мы ждали какого-то почетного гостя.

- Слушай… - как-то неуверенно начал именинник, - когда Миша придет, ты не сильно удивляйся, ладно?
- Ладно, - пожала плечами я. – А в чем дело?
- Видишь ли… Он косой. Ребята все в курсе, они его в институте видели.
Просьба была странная. Советские дети не были избалованы идеальной внешностью и довольно часто заикались, косили и картавили. Ничего такого. Общий фон был спокойным. Мы мылись раз в неделю, почти все боролись с перхотью, целую неделю носили одну и ту же форму, с белыми разводами подмышек. Многие из нас уже тогда имели плохие зубы и ужасные стрижки. Большинство девочек успели сделать «химию» и выкрасить прядь. Это гарантировало им как минимум год страданий и неуверенности в себе из-за жуткого сходства со школьной поварихой бабой Шурой. В общем, поводов почувствовать свое превосходство было мало. 

Раздался звонок. Мы дружно встали и пошли встречать гостя. Оказалось, что к его появлению никто не был готов... Миша косил зверски! И при этом был безоблачно счастлив, энергичен и мастерски точно плевался слюной в разговоре. При всей своей по-коровьевски глумливой внешности, Миша обладал связями в институте, был заядлым картежником и, как мы тут же убедились, пользовался успехом у женщин. Спутницу Миша вальяжно прижимал к себе, возя рукой туда-сюда. Она звонко хохотала и чуть шепелявила: «Ой, сто у вас есть олифье? Я обоваю олифье!» На момент этой фразы в комнате никого не осталось, кроме меня. Сразу из коридора ребята, скрюченные и странно дрожащие, убежали на кухню и в туалет. Девушка Миши была тоже абсолютно косая!

Будучи человеком глубоко впечатлительным и эмпатичным, я сразу попыталась настроиться на их волну, чтобы хоть как-то установить контакт. Друзья тут же воспользовались моей слабостью и усадили меня напротив Миши и его девушки.
«Глаза – зеркало души, глаза – зеркало души», - глупо твердил внутренний голос, непонятно на что намекая, пока я, краснея и придурковато улыбаясь, отвечала на вопросы, которые задавали не мне. От напряжения вспотела. Остальные вроде смеялись и пытались непринужденно общаться, но скрещение четырех взглядов вносило такой сумбур и сумятицу, что в конце концов хаос поглотил нас полностью. Над столом летали все салаты одновременно, потому что просьба «Передай, пожалуйста!» относилась ко всем сразу и ни к кому конкретно. На обращения парочки мы то дружно затыкались, то отвечали хором.

Хуже всех было мне. Мои визави полностью лишили мой мозжечок контроля за системой координат. Комната качалась, стены плыли, застывший хохот теснил грудь и готов был вырваться вместе с оливье. Мы, не сговариваясь, стали наполнять рюмки чаще, но алкоголь был бессилен против геометрического и пространственного беспредела.

Спасение пришло внезапно. Миша, протерев галстук от майонеза, подхватив свою дважды косенькую, шатающуюся подружку, галантно откланялся, не забыв похвалить великолепный стол и чудесную компанию. Все остальное время мы провели в борьбе с накатывающейся волнами истерикой, уговаривая себя, что смеяться нельзя. «Это грех!» – твердо заявлял кто-нибудь и остальные вторили. А потом, различив едва заметную смешинку, легкую петельку уголка губ, разражались безудержным хохотом.

Естественно, мы все были наказаны. Грех есть грех, надо искупать. У пацанов Миша назанимал денег и не вернул, а меня из-за него выгнали с работы. Но это уже другая история.