Дом О

Многие из нас бывали в разных домах. Жили, гостили, заглядывали в окна, стояли на пороге. Но никто, я уверен, ни разу не был в доме, подобном тому, в котором живёт О. Я и сам описываю его со слов О., и мне лишь остаётся верить, что там устроено всё так, как он говорит. Возможно также, в пересказе я упускаю какие-то детали… возможно, даже важные детали, за что заранее прошу меня простить. Надеюсь всё же, что мои неточности и неотточенность литературного языка не помешают вам уловить суть, зачем я вообще завёл разговор об этом доме.

Говоря о том, что никто из вас не бывал в месте, подобном дому О., в первую очередь я имею в виду саму конструкцию дома, материал, из которого он изготовлен. Бывают дома, выстроенные из кирпича, из досок, из сруба. Бывают хижины из веток, панельные дома, разрастающиеся муравейниками на окраинах города. Когда-то строили каменные замки, сейчас возводят стеклянные башни, но всё это не имеет ничего общего с домом О. Самое близкое к тому, что я пытаюсь описать, это домик на дереве — один из тех, что некоторые из нас строили в детстве. Вот только дом О. построен не на дереве, а внутри него. Внутри одного из самых больших деревьев в мире.
К сожалению, моих ботанических знаний недостаточно, чтобы с уверенностью заявить, что это за дерево — баобаб, секвойя, дуб или какой-то иной, неведомый ранее вид. Мне известно лишь то, что дом О. рос вместе с ним, в течении всей его жизни. И это, пожалуй, самая главная его особенность.

Только представьте, в раннем детстве О. с трудом помещался в своём домике, дерево было ещё совсем молодым и гибким, стены мягко давили в бока, ноги ниже колен вылезали за порог, места для игрушек не хватало, а любое резкое движение грозило ушибом или ссадиной. Зато мать О. могла одним взмахом руки вымести из дома весь мусор, протереть окна и взбить подушки, — для этого ей даже не нужно было заходить внутрь.

О. взрослел, дерево росло, а вместе с ним и дом. Появились шкафчики, полочки, тумбочки, вешалки, этажерки. Более того, у О. появился свой первый сундучок, содержимое которого он хранил в секрете даже от матери: пара монет, спички, стекляшка и коллекция из тридцати фантиков от жевательных резинок. Другие подумают, что это детские глупости, но для О. это было настоящим сокровищем. Нечто его, личное, к чему у других нет доступа. Что-то о чём можно сказать: «Моё». А если есть «Моё», значит, есть и «Я».

С годами ящиков и сундуков становилось всё больше, — временами О. забывал, что где лежит. А однажды, буквально за одно лето, дерево пробилось сквозь кроны, скрывавшие от него солнце и, насыщаясь обильным светом и теплом, вытянулось и разрослось почти в два раза, став самым высоким деревом в округе. Дом О. стал значительно больше, наполнился неожиданными вещами и там, где раньше была одна большая комната, образовалась сложная система коридоров и закутков. Первый этаж, второй, третий — О. и сам не знал, что теперь есть в его доме, что здесь можно найти, какие сюрпризы могут раскрыться с очередной дверью. Там, где был тупик — лестница. Там, где был чердак — мансарда. А там, где была гостиная — спутавшиеся корни, гора сухих веток, ворох листвы и просто мусор.

Мать стала намного реже приходить к О. Она уже не могла одним взмахом руки вычистить весь дом. Да что там дом — даже самая маленькая комната в постоянно разрастающемся дереве была больше той норки из детства О. И если раньше от матери было скрыто лишь несколько стекляшек, да фантиков, то теперь этот список с каждым днём становился всё больше. Объяснялось это в первую очередь тем, что О. сам не знал, что есть в его доме и многим своим находкам просто не придавал достаточного внимания, чтобы рассказать матери. А ещё стали находиться вещи, о существовании которых О. хотелось умолчать — нечто странное, постыдное, неприличное. Само слово «секрет» стало обретать какой-то иной оттенок. Ранее полное гордости и самоценности, теперь оно всё больше отдавало стыдом. И если раньше сундук с секретами хранился и трепетно оберегался, то теперь всё, что хотелось скрыть, закидывалось в дальние углы тёмных и пыльных подсобок, которых с каждым годом становилось всё больше.

Свет в дом О. проникал только через узкие окошки — трещины в коре дерева. В хорошую погоду тонкие полосы света рассекали сумрак комнат, но, конечно, этого не хватало, особенно ночью. Именно поэтому единственное, что О. всегда держал рядом — старую керосиновую лампу, которая горела круглые сутки, пуская по стенам дома причудливые тени: то ли это мать, поющая О. колыбельную; то ли это лес, объятый пламенем; то ли голодный волк, ждущий, когда О. повернется к нему спиной. Порой ходить по тёмному дому было тревожно или даже страшно, и О. всё меньше исследовал его разрастающиеся закоулки. Не глядя он мог пройти в спальню, на кухню, в туалет; знал, где лежат фотоальбом матери (которая, сказать к слову, стала заходить всё реже) и любимые книги, этого было достаточно.

С каждым годом находиться в доме становилось всё неуютнее. Особенно осенью, когда дожди заливали внутрь сквозь щели и растекались тёмными лужами по полу. В такие дни, правда, выходить наружу тоже не особо хотелось. Не то, что весной и, конечно, летом, когда солнце настойчиво заглядывало внутрь дома и радостно приглашало на улицу!

О. любил гулять и ждал любой возможности выйти из душного тёмного дома. Привычный маршрут его прогулок шёл вдоль журчащего ручья с родниковой водой, по каменистому берегу и поваленным брёвнам, по узкой тропинке сквозь бурелом на границе с болотом и, наконец, выходил к огромной поляне на вершине холма, в начале лета целиком зараставшую белыми ромашками. О. прибегал на эту поляну и на самой вершине холма ложился в гущу травы. Он лежал на спине и сожалел, что эти мягкие кучевые облака, волшебное синее небо и яркое тёплое солнце невозможно никак перенести внутрь его дома, чтобы они оставались там всегда. В мечтах он засыпал, пока прохладный вечерний ветер не будил его, провожая затем домой.

В один из таких дней О. лежал на спине в зарослях ромашек и наблюдал сквозь прищуренные глаза, как солнце, слепя и создавая причудливые пятна и блики, прорывается сквозь ресницы. Неожиданно стало темнее. О. открыл глаза и увидел силуэт человека, стоявшего перед ним. Зрение медленно восстанавливалось от слепящего солнца, и О. понадобилось какое-то время, чтобы понять, что происходит.
Светлая, солнечная, лёгкая, с букетом свежесорванных ромашек в руках, Она смотрела на него и улыбалась. Её тень создавала приятную прохладу, несла в себе тишину и покой. Еле ощутимый ветерок играл в Её длинных волосах, но не путал их, а мягко поглаживал, перебирая пряди. Изгибы Её тела, как лучшее творение природы, были совершенны в каждой линии. Она, хоть и была человеком, но виделась О., продолжением этого леса, этой поляны — словно редкий драгоценный камень, искрящийся бликами солнца, изящно вписанный в огранку сочной зелени леса и бесконечно глубокой синевы неба. От Неё веяло свежестью, свободой и чем-то ещё, что О. никак не мог разгадать.

Этот день оказался важнейшим в жизни О. День знакомства с Ней. День, перевернувший всё — в прямом и переносном смысле.

Вечером, вернувшись домой, О. устроил в своём жилище ещё больший беспорядок, чем был до этого. Он искал что-то, что можно было Ей подарить. Что-то, что могло бы показать Ей силу чувств, неожиданно захвативших О. Какие-то поделки, записки, рисунки, игрушки, сувениры, досочки, камушки, листики — ничего не подходило. О. ломал, рвал, раскидывал всё, что находил, переворачивал мебель и пытался даже местами вскрывать шаткие половицы, надеясь найти что-то ценное под полом. Так он провёл всю ночь, не смыкая глаз и не останавливаясь ни на минуту. Вместе с тем, что-то происходило и с домом — он скрипел, трещал, шатался, жил своей жизнью, но О. не обращал на это внимание. Только на заре он заметил, вдруг, что нечто изменилось в свете, проникающем сквозь щели в стенах. Лучи света переливались розово-красной рекой, занося с собой в дом незнакомые запахи.

О. вышел на улицу и, поражённый увиденным, застыл. Дерево, в котором он жил, знакомое ему с самого детства, впервые в его памяти зацвело. Огромные светло-розовые бутоны раскрылись на каждой ветке, но не сгибали их, а, наоборот, словно бы приподнимали вверх. Всё дерево выглядело легким, воздушным, готовым оторваться от земли. Недолго думая О. подпрыгнул, зацепился руками на нижнюю ветку, влез на неё и сорвал столько цветов, сколько мог унести. С этой охапкой он побежал вдоль любимого ручья со вкусной водой, по тёплому каменистому берегу, по знакомой тропинке сквозь тени леса и, наконец, по долгожданной поляне на вершине холма, полной ромашек, которые, конечно, не шли ни в какое сравнение по красоте с букетом в его руках.

Когда О. рассказывал мне эту историю, речь его путалась, факты перемешивались. Он говорил с придыханием, сбиваясь в каждом предложении на несущественные детали и противоречивые эмоции. Он даже начинал немного заикаться, что вообще-то ему несвойственно. Именно поэтому мне сложно сейчас точно пересказать, как проходила та встреча с Ней, как, впрочем, и все другие. К сожалению, я не знаю точных слов, которые они говорили друг другу, интонаций и жестов, которые использовали. Единственной Её фразой с той встречи, которую О. постарался передать мне максимально дословно, оказалась:

– Этого слишком много… — так она сказала, увидев букет О. и взяла всего один бутон.

Эти слова почему-то запали в душу О. Он повторял их мне несколько раз: «Этого слишком много… Слишком много… Так Она сказала… Слишком много… Что это значит?»
Что происходило дальше пересказать ещё сложнее. Каждый день они встречались на этой поляне, общались, гуляли, играли, делали венки из цветов, собирали ягоды в лесу, кидали камни в ручей. Так прошли недели или даже месяцы, пока О. не решился, наконец, пригласить Её к себе в дом.

Желая произвести хорошее впечатление перед Её приходом О. начал дома уборку. Что-то из того, что удавалось разглядеть с тусклой керосиновой лампой, он вынес на улицу, скинув в ближайшую канаву, но вскоре оказалось, что выкидывать вещи, накопленные за годы жизни, очень сложно. В каждой веточке, палочке, камушке, сломанной игрушке, рисунке, записке он видел какую-то ценность, они возрождали в нём важные воспоминания. Расставание с этими мелочами усиливало тревожные чувства, поэтому в итоге О. начал прятать весь хлам под столы, кровати, диваны, шкафы, на антресоли и в дальние комнаты, чуланы, гардеробные, двери которых запер на замки, забил старыми досками или заслонил громоздкой мебелью. Идея оказаться в пустом доме пугала О., в то время, как мысль, что привычные ему вещи остаются с ним, хоть и за закрытыми дверями, значительно успокаивала. Но, все-таки, по итогу в доме стало значительно чище, и О. этим сильно гордился. Усилия нескольких дней работы не ушли впустую. По крайней мере, так казалось О., пока Она впервые не пришла к нему в гости.

Стоит также отметить, что до этого дня у О. ни разу в жизни не было гостей, если не считать мать. Если он и общался, то только на улице, сидя на ветке дерева, стоя в дверном проёме или выкрикивая что-то в окна изнутри дома. Но так, чтобы впустить кого-то внутрь — ни разу. Поэтому Её приход был для него вдвойне особенным.

– Знаешь, когда Она зашла, всё изменилось… и изменения, о которых я говорю, это не какая-то метафора. Когда Она зашла, в доме действительно стало значительно светлее... — на этих словах О. подобрал с земли очередную горсть камней и закинул один из них метров на двадцать от берега. Гладкое зеркало поверхности пруда с брызгами разорвалось, а круги от удара ещё целую минуту расползались до самых дальних берегов, исчезая в прибрежных камнях и зарослях камыша.

Всё это время О. молчал. Только когда рябь успокоилась, он кинул ещё один камень и, наблюдая за повторяющейся картиной, продолжил:

– От неё исходил свет, словно где-то в её груди скрывалась невидимая звезда... и знаешь, что я понял? Я понял, что свет это не всегда хорошо. Нет, поначалу мне, конечно, нравилось. Я увидел свой дом, он оказался значительно больше… — на этих словах О. рассмеялся. —  Но ещё… Она обращала моё внимание на какие-то картины на стенах. В таких изящных рамах, и на каждой — я. Откуда они? Наверное от мамы, не знаю… Я раньше их даже не замечал. И, как оказалось, я ещё очень много чего не замечал: тумбочку, стоящую посреди коридора, сломанный холодильник, потрёпанный ковёр, какие-то одеяла, тряпки, игрушки, пятна и плесень от этого нескончаемого дождя. А ещё всё то, что я прятал раньше в чуланах, на антресолях, под столами и другой мебелью постоянно вылезало и давало о себе знать. Вскоре мне стало невыносимо жить там, где я жил всегда и, вместе с тем, покинуть это место я не мог. Да, когда мы жили вместе, я старался что-то исправлять, ремонтировать, переставлять, выбрасывать, но исправить или выбросить всё я не мог. Не только потому, что было тяжело или жалко. Что-то, что я чинил, ломалось вновь. Что-то, что я выкидывал, на следующий день появлялось на привычном месте. И главными чувствами, которые я испытывал в то время были отчаяние и бессилие. Но я старался. Правда, старался.

Очередной камень, отскочив несколько раз от воды, скрылся, оставив после себя разрастающиеся и пересекающиеся круги. Это был день моего знакомства с О. Моя память сохранила его так ясно, и до сих пор прокручивает раз за разом, словно фильм. Мы общались с самого утра, и вот — уже вечер. Багровый закат начал захватывать небо, а мне всё сильнее хотелось узнать, чем всё это закончилось. Где Она сейчас? Почему не с ним? О. обходил эту тему, пока я не задал прямой вопрос. Уставившись в уходящее солнце О. помолчал минуту, а затем ответил:

– Я думаю, причина в том, что я пришёл тогда в гости к Ней. До этого мы были только у меня, а про Неё я ничего не знал: где Она живёт, чем занимается, куда уходит в конце дня, где ночует... но мне было очень и очень интересно. Я проследил за Ней, мы шли через лес. У меня не было в мыслях ничего дурного, я хотел сделать Ей сюрприз. Вот только сюрприз ждал меня… — О. вновь рассмеялся, хотя глаза его были полны грусти. — Сюрприз был в том, что Она живёт в таком же доме внутри дерева, что и я. Дерево, конечно, другое, но суть от этого не меняется. Я увидел, как Она туда заходит. Постучал, Она открыла. То ли испугавшись, то ли просто от неожиданности, Она пару минут стояла, застыв, на пороге, затем молча и несколько неуверенно пустила меня внутрь.

– Что ты увидел? Её дом отличался от твоего? — спросил я.

– Отличался, но это не главное. Главное, что я заметил — тот свет, который в моём доме исходил от Неё в Её доме исходил от меня. Я видел, что освещаю каждый уголок Её жилища. И, что самое ужасное, я видел, что Её это пугает. Я заметил в Ней давно знакомые мне отчаяние и бессилие. Какое-то время мы молчали, как будто поняли что-то важное друг о друге и о себе, а потом разошлись и больше не виделись. Я живу в своём доме, она живёт в своём… впрочем, как и все. Я понял это тогда, за что и благодарен этой удивительной встрече.

О. бросил оставшиеся камни себе под ноги и отряхнул ладони, после чего повернулся ко мне, посмотрел в глаза и спросил:

– Ты ведь тоже живешь внутри дерева?

– Я?..

Солнце уже совсем ушло и, наверное, только птицы в этот час могли бы увидеть, как лес загорелся тысячью разбросанных друг от друга огоньков, прорывающихся сквозь щели стволов деревьев, пород которых, к сожалению, я не знаю.