Цвет любви. Глава XXI

      Глава XXI.  ПЬЯНКА


      — Ну ты его укатал!

      — Да, Хазал более-менее привык…

      — А что они вещают о верховенстве права и отсутствии коррупции?

      — Стандартное лицемерие.

      — Но если в России оформление проворачивается быстрее, может, туда стоит махнуть?

      — Там действительно очень холодный климат и суровые зимы, мне же не хочется и здесь до местной протянуть, но предполагать надо худшее. Кроме того, эта страна богаче, более развита, и, сдаётся мне, здешние компании готовы вкладывать большее в идеи, которые я собираюсь им продавать.

      — А на бирже будешь играть?

      — Не без этого: я же экономист.

      — А зачем, если можно и так обогатиться?

      — Счета, офшоры, увод средств с них. Всегда есть риск. И то, что умыкнул, надо вернуть: не люблю слишком грязные деньги. Как там чёрный рынок без меня поживает?.. — в голосе обозначается печаль.

      — Не грусти. Здесь ты тот же бог.

      — Я бы предпочёл ещё дюжину небожителей и рыжего Катце рядом, ну, а пока, — и синие глаза стелются по дорогому силуэту, — тебе придётся развеивать по ветру мою тоску. К проверке сделанного…

      — Всегда готов!

      Не внимая просьбам Рики и своим неуёмным желаниям, Ясон оставил без ответа первые, потопил в себе вторые и в первый раз вёл своего малыша бережно. «Не глубже, не сильнее и не твёрже, а очень и очень нежно, — шептал он в ушко. — У нас с тобой вечность впереди». Рики живо воскресил в себе временно потерянные ощущения, в памяти пронеслись бешеные ночи, намертво спаявшие боль с напряжением на немыслимом уровне, жар двух сплетённых тел, гон на одуряющей скорости и долгожданный выход, рывок к свету через всю вселенную. Он посмотрел в синие глаза, их магия обещала всё это — и то, что он ещё не изведал. «И я иду», — ответили мысль и тело. Обсидианы заволокло приближением финала, торс выгнулся мостом от лопаток до ягодиц, руки вцепились в платиновые пряди — и струи первого оргазма разбились на языке и нёбе Ясона. Блонди сжимал в ладонях бёдра, отходившие от вибрации последних мгновений, его реакция на состоявшееся не оставляла никаких сомнений в намерениях, глаза Рики вновь заблестели, маня и сводя с ума. Бледные розовые губы пронеслись к ним, и в море волшебных поцелуев монгрел позабыл всё на свете. Крепко хватая и нежно прикасаясь, покусывая, гладя, облизывая, скользя пальцами по белой коже, он отвечал, в то время как Ясон готовился вступить в свои владения и со всем комфортом для стража и хозяина обустраивал вход. «Ну же!» — «Не тормозить?» — «Ясончик, милый!» — «Меня ждут?» — «И не дождутся». — «Принимай!» Стоны, всхлипы, проезд по простате, взмывание к небесам. «Ещё, ещё!» — «Сколько хочешь». — «Я-ооо!..» — «Рики!»

      Они разжали объятия и устало откинулись на подушки. Всё прошло идеально. Ясон расслабился полностью, впервые за столько тяжёлых дней, и отдался красотам и очарованиям, ещё хранимым старой Террой. Голубое небо, щебет птиц за окном, шелест листвы от лёгкого ветерка, глоток чистой воды и чистого воздуха, солнце в небе и мороженое на языке, натуральное мясо на вертеле… У них с Рики столько открытий впереди, а сколько его ждёт в самом Рики! Вон, уставился, в чёрных глазах скачет чертовщинка, готовит наступление по всем фронтам. Не иначе как на минет нацелился: слишком плотоядно облизывает губы. А ведь так я его ещё не брал! «О, сколько нам открытий чудных…» готовит ночь в своей тиши. «И опыт, сын ошибок трудных…» мчит к счастью тела и души.

      — Тебе понравилось?

      — Очень. У тебя-то как, всё в порядке?

      — Совсем не в порядке, совсем не в порядке без продолжения! Ясь, а когда следующая серия?

      — Когда закатится солнце и взойдёт луна. К сожалению, одна-единственная.

      — И никак не рань…

      — И никак не ра…

      Улька? Где ты там, под родными лунами, на тихой ли планете, спокойную ли жизнь освещают два светлых диска своим сиянием? Неужели ни с тобой, ни с Катце мне не познать никогда оставшееся несотворённым, даже не сплести пальцы? Вы были так же доверчивы, открыты, и мне не забыть ни детских рук на своих плечах, ни золота волос, ни изумрудного взгляда, сверкающего в отсвете раскалываемого молниями неба за окном и просящего сказать, что страшная гроза скоро кончится*.

------------------------------
      * Чеширочка, ну очень красиво, невозможно удержаться и не стянуть!
------------------------------

Не взглянуть. Не прижать. Не утешить. И тебя, рыжий, твои янтарные глаза, лукавую рожицу, эксцессы первой влюблённости. Живите там, живите друг для друга, если мне уже к вам не прикоснуться. Я не знаю точно, что произошло, но, наверное, вы сделали что только могли. Вышло так. Пусть. В конце концов, всё предначертано. Храните себя и мою родину. Лишь теперь понимаю, как это больно. Терять вот так, когда не зависящий от твоих желаний нож отсекает живое от живого, раздваивает сплетённое ранее воедино. Я виноват. Безмерно. И мне отвечать. Но вам-то не за что. Поэтому забудьте меня, если сможете. И утешьтесь так полно, как только можете. Будьте счастливы. Не поминайте лихом.

      Рики неохотно слезает с кровати и опускается на колени у моих ног. Гладит, внимательно рассматривает, целует.

      — Супер. Объедение. Вкуснятина. Совершенно твои.

      Нет, не супер и не совершенно. И вообще я думал о другом…

      — Скучаешь по Амои?

      Всё-таки догнал.

      — И тихо-торжественно радуюсь успешно сданным экзаменам.

      И это тоже правда. Странная всё-таки штука жизнь…



      На старый многострадальный материк опустилась ночь и укутала всех своим звёздным покрывалом, отложив рутинные хлопоты и заботы до рассвета. Повседневность не повсенощность: нет ей места под чёрным небом, на которое уже выплыла луна. А вскоре в приличном домике открылось окно, и уселся на подоконник г-н Фишер, свесив ноги в садик. Тут, за спиной, жена и дочь. Там, в четырёх километрах, любовница. И на кой ему всё это? И г-н Фишер стал жалобно поскуливать на луну, чей свет так напоминал сияние белокурых волос. Кто же ты, мой бог, откуда, зачем я тебя встретил? Ведь не забыть и не достичь, не сжать в объятиях! Да, любовь к Первому, бывший он или действующий, — всегда тяжёлый крест. И г-н Фишер подвывал и подвывал на ночное светило, благо было полнолуние…



      В это же время Ясон, немного поразмыслив, отложил доступ губ Рики к своему члену на недельку-другую. В сердце закрадывались нехорошие предчувствия. Да, он мог себя поздравить, он сделал всё от него зависящее, черноглазый полукровка снова с ним, легализация на подходе, а внутренний голос говорит, что благоденствие на Терре и любовь Рики — бальзам измученной душе, но не панацея. Амои недостижима, и так страшно добавить «навсегда»! Что там творится, что думает Юпитер, что делают Рауль, Катце, блонди, СБ? Нашёл ли рыжий проныра в компе бывшего Первого его намётки, намерения, проведение которых в жизнь должно обуздать наглые притязания мерзких федералов? Выстоит ли мама, выдержит ли Амои? Как это тяжело — сидеть в сотнях световых и обычных лет от родины, знать, что должен помочь, что можешь, — и не мочь! Не мочь. Немощь. Неужели Рики безразлична судьба его планеты? Нет, он спрашивает периодически, но вдруг только из вежливости, только из-за того, что видит, как нервничает Ясон, из благообразия? Блонди передёрнуло. Благообразие — гадкое слово, оно не может иметь никакого отношения к монгрелу. Благообразие и Рики — смешно! А всё-таки новые сексуальные откровения надо отложить на будущее, связать их приход с получением документов, легализацией, начать работать и получить возможность безбоязненно разгуливать где угодно, а то с его внешностью по улице нельзя пройти, не привлекая внимания, а в их положении это совершенно лишнее. Вон Фишер увидел — и в ступор вошёл. Старый, опытный, прожжённый. Что ж о других говорить? Ещё устроят охоту, с них станется… Огласка же по-прежнему нежелательна. Хорошо, что старик ломаться не стал и тянуть не будет, и после получения документов они с Рики наконец вздохнут свободно, и на радужных эмоциях Ясон будет творить, разгуливать по окрестностям, стране и миру, читать, покупать недвижимость им обоим и машины с мотоциклами Рики — и всё это, наложенное на волнующие постельные истины, должно увлечь, занять, заполнить сознание, позволить не думать о…

      Ясон себя почти уговорил, надеясь, что вихрь предстоящих удовольствий, кипучей деятельности, приятных хлопот и чёрных глаз поглотит его мысли без остатка. Монгрел дорвался почти до всего, но его губы ещё не познали великолепное достоинство, а его член — столь же изумительную задницу. Рики собрал все силы, принялся осаждать неприступные бастионы и безраздельно хозяйничать в уже завоёванном; блонди также истомился от невольного воздержания и с готовностью как всегда щедрой на чувства натуры брал и отдавался ночи напролёт. Они просыпались в объятиях друг друга и возобновляли прерванное сном, день был заполнен любовью и восхитительным бездельем. Оказавшись на Терре, Ясон поначалу был прямо-таки погребён под бременем необходимых дел, каждое из них было жизненно важным, ни в одном не имелось права на ошибку — и ответственность, принятая им, по сути означала те же служение без остатка, изматывающий труд и редкие минуты передышки. Преуспев и развязавшись, он отрывался по полной: бездельничал у телевизора, слушал классику, узнал, что на шахматной доске можно было сражаться ещё и в чапаевцев, загружал свои мозги музейными и литературными сокровищами. Над ним не властвовало недремлющее око, его никто не гнал на работу, и он не вставал в шесть утра, с тоской и неприязнью вглядываясь в промозглость ещё не ушедшей ночи, он спал вволю и просыпался либо от поцелуев, либо от лучей солнца, ему не надо было просиживать часы на совещаниях, сопрягая власть Юпитер с могуществом чёртовой дюжины и интересы Амои с амбициями руководства, не надо было держать ухо востро, лавировать в интригах, выслушивать нравоучения, соболезнования и предупреждения, ждать подвохов и глупых вызовов любимого, утрясая потом проблемы, возникшие как следствие горечи, вспыльчивости и непримиримости Рики в общении с Ясоном в частности и с миром в целом. Можно было часами вглядываться в чёрные глаза и в любимые черты, молчать не в напряжении, а в согласии, болтать о пустяках, усаживать на колени и целовать где придётся, без оглядки на могущих обрисоваться рядом фурнитуров, курьеров или сослуживцев, можно было весело толкаться на кухне, пытаясь выпечь что-то очень мудрёное и заковыристое, рецепт чего был вычитан недавно в выложенной в интернет старинной поварской книге, можно было мокнуть в ванне и сражаться в ней же с руками, оплетающими шею, и с телом, то наплывающим, то отдаляющимся. А потом приходила ночь — и луна лила своё серебро на смоль и платину, и на следующий день с утра мама не требовала отчёта о сделанном.

      Бремя ответственности, длань тяжёлой жёсткой опеки любимого сына на челе исчезли — Ясон в первый раз познал свободу, покой, счастье и блаженство и, засыпая, крепче прижимал к своей груди наконец-то отвоёванную у всего мира любовь. В этой жизни не было Гая, Бизонов и Мимеи, сквернословия, злости и глухого сопротивления Рики, бездушия Эос, осточертевших пет-шоу и вправления мозгов, подковёрных интриг коллег, коварства федералов и опостылевших обязанностей для Ясона; не было Рауля и остальных блонди, Катце, противостояния чужой среде и необходимости выживания для Рики. Не было трущоб, Апатии и Мидаса, их скверны и лжи — для них обоих. Ясон не уходил на долгие часы на совещания и переговоры; Рики не строил планов побега и освобождения от ярма и кольца. Они снова прошли свой путь от первой встречи на улице, от грязного борделя, вычёркивая мешавшее ранее, победили смерть в Дана-Бан и остались живы и здоровы. Они были напоены друг другом и своей любовью; подоспели документы от безнадёжно влюбившегося Фишера; компания, открытая Ясоном, начала штурмовать кошельки концернов, крупных бизнесменов и современных лабораторий; блонди справедливо распределял сокровища своего гения поровну между странами и индустриальными гигантами, не давая чересчур большой форы одним и не обделяя их конкурентов: равновесие прежде всего. А в конце рабочего дня, выглядевшего для Ясона по сравнению с его бывшими делами сущей безделицей, его ждал Рики — без цепей и без кольца, ждал по доброй воле, потому что любил, ждал того, который тоже любит, — и наконец получил то, чего так страстно добивался.


      Итак, сейчас мои губы вкусят… Я уже начал…

      Ясон стонет, не выдерживая сладких мук. Предвкушение дальнейшего возносит его на небеса. Рики на несколько мгновений отрывается от новых ощущений и поднимает на партнёра горящие дьявольским огнём глаза. Ноздри трепещут, матовые отблески пробегают по щекам. Он наконец дорвался. Он ещё никогда этого не делал — и это значит, что он снова лишает Ясона девственности.

      — Прибереги свои стоны: я только начал.

      Последний слог слетает с губ на ствол. Пальцы, проводя по середине мошонки, разделяют яички. Сверху вниз. И обратно. Теперь вобрать в себя правое. И левое. И оттянуть оба сходящимся кольцом из большого и указательного пальцев. Легко скользнуть по промежности внешними сторонами остальных. И спуститься вниз к ложбинке между ягодицами. Пробежаться по ней. Сначала — легко, потом — сильнее, раздвигая. Цепнуть сфинктер. Что там наверху? Крайняя плоть давно отступила, обнажив головку. Ею мы сейчас и займёмся, но прежде пробежимся языком по стволу и задержимся на уздечке. Чёрт, как вкусно! И тебе тоже: левая рука комкает простыню, пальцы правой путешествуют от моего плеча к шее, а вот ладонь и целиком ложится на спину. Иду дальше и вижу щёлочку. Я никогда не видел её так близко. Какая она красивая! И нетерпеливая: исходит каплями нектара. И у меня то же. В том же самом районе. Я должен это попробовать. Слизываю всё, ощущения непередаваемые. Взбираться дальше некуда, отправляюсь вниз по другой стороне. Вот и венчик головки. Сперва надо обласкать его пальцем, после — провести по нему кончиком языка. Мне всегда будет мало. Тебе всегда будет мало. И это прекрасно.

      Рики облизывал великолепную стелу, оплетая пальцами предплечье Ясона возле локтя, потом всё-таки не удержался и, снова опустив руку, вернулся к золотистым кудряшкам. Ты всё растёшь и растёшь. Не могу больше, я должен накрыть тебя губами.

      — Не снимай. Кончи в рот, — прошептал Рики и пошёл на последний приступ. Влажные губы накрыли ствол и заскользили по нему, язык вылизывал всё, что мог захватить своей поверхностью. Собственный оргазм отдался судорогой в теле, оплавив ноги Ясона. У меня всё в порядке. Тебе тоже хорошо, ты снова стонешь и пульсируешь, и пульсируешь, ведя меня в волшебство, в магию без конца. Вне мира и реальности, по ту сторону Вселенной. Брызни, излейся! И долгожданный фонтан наконец взметается горячими струями. Большой взрыв. Я выпью всё до последней капли. Мой Ясон!

      — Тебе понравилось?

      — Ещё спрашиваешь. — Ясон притягивает к своим губам черноволосую голову и зарывается в смоль пальцами до самых корней. Что он может ещё сказать?

      «Что я могу ещё сказать, если даже не ответил на твой вопрос? Что Рауль и Катце делали это лучше? Что сейчас и это имеет значение в моей тоске по ним, что мне просто не хватает их рядом. Это два человека, в которых я уверен совершенно. Я привык чувствовать на своей спине предостерегающую от падения руку Рауля, я привык полагаться на Катце, проводящего в жизнь всё то, на что я сам только намекал, то, что лишь расписывал. Они не обманут, они не предадут, потому что любят, несмотря ни на что. Их красоты мне тоже не хватает. Они нас спасли. Вот так. И на время спасения это был лучший выход. Но что осталось мне здесь с тобой, кроме этих мгновений? Куда дальше двигаться, хотя бы в этой постели? Ну, через неделю-другую ты вскроешь мою офигительную задницу, сделаешь то, до чего мы с Раулем так и не дошли. Ни я его, ни он меня. Почему, чего ты ждал, „мой застенчивый герой“, почему не пошёл до конца? Я сам виноват, ведь Катце… А с Катце, с ним было и того меньше. О, мои янтарные глаза… Я всё-таки неисправимый собственник. Здесь верблюды ведут себя так: сбивают в кучу верблюдиц и никому не дают приблизиться. Интересно, а на лесбийские игры своих самок друг с другом как бы посмотрели? Хмыкаю. Да, вскроешь, а дальше что? Всё близится к пресыщению, всё испито до дна, через несколько дней — последние капли, а потом? Горькое похмелье, пустыня и два человека, бредущих по горячему песку в неизвестность, которая никогда не станет родной, не оформится даже в уютную гавань. Чем я могу здесь удовлетвориться? Широко раскрытыми глазами, разинутыми ртами, восхищением, изумлением и алчностью меня увидевших? Но я не женщина, и мне безразлична жажда тех, к которым я равнодушен. Деньгами, позволяющими многое? Но я видел и там, на Амои, и их применение, и гораздо более широкие возможности обеспеченности. Властью? Над этими глупыми головами? Уволь. Знаниями? Но я перерабатываю их моментально. Интрижками, заговорами? Дешёвый аттракцион, заезжий цирк-шапито, развёрнутый на пару дней в провинции. Любовь? К тебе, навеки? Но „навсегда“ не менее страшно, чем „никогда“, — и мы шарахнемся от него даже раньше, чем сами можем представить. Секс. Бери же эти мгновения, пока мы оба не пустим себе в лоб по пуле: здесь я не то и никто.

      Блонди, конечно, умнейшие из умнейших, но два века назад уже было сказано „— Где ж лучше? — Где нас нет“. Тем более, если „где нас нет“ — это родина. И добавить к этому нечего».


      — Поцелуй мои глаза. Я хочу знать, осталось ли что-то у тебя на губах.

      — Нет. — И Рики ползёт по драгоценной груди. — Выпил всё до конца, — облизывает свои губы и нежно целует жмурящиеся очи.

      Я не злюсь, ты тоже не виноват. Или по крайней мере мне хочется так думать.

      — Тебе самому-то понравилось?

      — Ясь, я на крыше мира.

      — Тогда продолжаем. Секса на крыше у нас ещё не было.