Ананасы в шампанском

   Моя мама была красавицей: кареглазая, смуглолицая, ее высокий ясный лоб обрамляли черным ореолом прекрасные вьющиеся волосы. Ей подходило выражение: «С этих губ - мед пить», а ее фигурка хрупкой статуэтки всегда была облачена в изысканные наряды.
   Отец решил «жить для себя», когда мне было четырнадцать, а маме - сорок четыре года, и она так и осталась одна. Первое время к нам часто наведывался Поль — еще довоенная школьная мамина любовь.
   Поль был из семьи репрессированного, появился в маминой школе за год до окончания ими средней школы, это было за два года до начала войны, и разрушил мамину многолетнюю любовь к Сережке, который, слава богу, пребывал в неведении. 
   Война застала всех троих в Киеве, где они уже год, как учились: мама - в филологическом институте, Сережка - в военном училище, а Поль, при всех своих уникальных способностях, - в сельскохозяйственном институте, так как в другие высшие учебные заведения детей из семей репрессированных не принимали.
   Немцы стали бомбить Киев уже на третий день войны, но занятия в институтах еще продолжались.
   Первым на фронт уезжал Сережка, а мама, провожая его, не решилась признаться, что любит другого. Эшелон, который вез необстрелянных курсантов военного училища на фронт, немцы разбомбили в пути. А мамина детская влюбленность в  Сережку так и осталась самым светлым чувством в ее долгой непростой жизни.
   Потом очередь пришла уходить на фронт Полю, и он пропал для мамы на долгие годы.
   Только спустя пятнадцать лет они случайно встретились в санатории. Поль поведал душещипательную историю о ранении, женитьбе в знак благодарности на женщине, что его выходила, просил прощения, уговаривал маму больше не расставаться. Но мама была замужем, у нее были мы с братом, да и отца она по-своему любила, раз пошла за него, а самое главное — мама не прощала измен. И отмашка: «Кому я был нужен, такой больной», - на нее не подействовала.
   Но когда родители развелись, Поль появился в дверях нашей квартиры. Я все понимала, знала историю их любви, считала отца предателем, но чувствовала себя очень неуютно в присутствии Поля, рядом с ним у меня поразительно портился характер, я становилась неуживчивой, вредной девчонкой. Я и сейчас вижу, как открывается дверь, и на пороге появляется беловолосый  синеглазый скуластый Поль  с маленьким чемоданчиком в руках, открывая который он протягивает маме экзотический заморский фрукт и бутылку шампанского, весело цитируя Игоря Северянина: «Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском! Удивительно вкусно, искристо и остро!...». 
   Поль приезжал на несколько дней, уезжал обратно во Львов, с женой они якобы жили отдельно, но у него росли две дочери, и для них он не хотел быть предателем, поэтому просил маму подождать: пока девочки вырастут,  пока повзрослеют, пока закончат институт, а потом мама сказала: «Хватит!», и они перестали видеться.
   Спустя годы Поль приехал к ней старый и больной, просил прощения за предательство и разрешения умереть рядом с ней, на что мама ответила: «Возвращайся умирать рядом с теми, с кем прожил жизнь».
Как я позже поняла, маму много лет мучил вопрос, на который она так и не смогла найти ответ, и этот вопрос она перед своей смертью мне озвучила: «Почему же меня всю жизнь предавали?».
   Но тогда я не смогла помочь маме с ответом, и даже сейчас, по прошествии лет, и зная наверняка о еще более страшном предательстве, о котором, надеюсь, мама и не догадывалась (а может как раз догадывалась, но даже самой себе не верила?) я тем более не нахожу ответа.
- Я тебя никогда не предам, - говорила тогда я смертельно больной, уже три года прикованной к кровати маме, - неужели тебе этого мало? - но маме было мало.
А мне так важен был каждый день ее жизни, отвоеванный у смерти, и мне было достаточно того, что она есть со мной, потом уже - что была со мной и навсегда останется.