Барды и не только. Виктор Луферов

Виктор Архипович Луферов

«Неотделимы жизнь и смерть, не отыскать их тайный стык.
Вчера я розу воскресил: она была едва жива.
Я чуда воскрешенья ждал – я к ожиданию привык.
И вот теперь она цветет, а я молчу, мертвы слова...»

Хоть по умолчанию и принято считать, что авторская песня – удел мечтателей-романтиков, не спешил бы с подобным обобщением. То есть, почти все барды и впрямь прошли такой этап в своём творчестве. Главным образом, в молодости. Но чтобы романтика преобладала, так это – считаные единицы. Вот, пожалуй, Арик Крупп да Вера Матвеева. Оба, к огромному сожалению, успели совсем немного за отпущенные им жизнью чуть более 30 лет. Из пантеона же классиков жанра разве что Новелла Матвеева и Владимир Ланцберг были ярко выраженными приверженцами романтической традиции. Ну и, конечно, Виктор Луферов. Не случайно в поэзии всех троих так часты отсылки к Александру Грину и вообще немало гриновских мотивов.
 
Мне очень дороги романтики в жизни и творчестве. Возможно потому, что самому этого качества недостает. Романтизм Луферова я бы назвал вдохновенным и даже подвижническим. А как воспринимать человека, который умел поэтизировать звуки большого города, сумеречный квадрат двора, убогую деревеньку, чахлую городскую траву, пробившуюся сквозь асфальт? Или смог разглядеть алмаз в придорожном камне. Пускай заслужу упрёк в излишней выспренности, но лично у меня Виктор Луферов вызывает ассоциацию с горьковским Данко. Он был убежденным романтиком и не желал, а скорее и не мог быть иным. Его же «Балладу о разноцветных шарах» я, помимо того, что просто очень люблю, так еще и рассматриваю как некий творческий манифест.

«Где вы были в то утро,
Когда солнце окрасило крыши домов перламутром,
Когда окна раскрылись, как крылья стрекоз,
И по улице шел одинокий прохожий.
А в руке он держал разноцветную связку шаров.
Солнца шар золотой,
Шар Земли голубой,
Одуванчика шар серебристый,
Ярко-красный шар сердца
И радужный шар надувной».

Может из этих строк и возник образ Данко?

В те памятные времена написание и исполнение песен было привилегией лишь избранных и официально признанных персон. Прочим смертным, в принципе, не возбранялось, но, так сказать, в порядке частной инициативы и, разумеется, в свободное от основной работы время.  Потому Виктор Цой писал свои творения, работая кочегаром на ставшей в последствие культовой (благодаря ему!) «Камчатке». В паузах между киданием в топку угля. Хотя, вроде бы, там было уже газовое отопление. Тем лучше: больше оставалось сил и времени на песни.

Трудовой путь Виктора Луферова еще более замечателен. Расклейщик афиш, дворник, пожарный, лаборант на станции переливания крови. Учился в Московском инженерно-физическом институте (один из самых «крутых» ВУЗов СССР), но учёбу там забросил. Закончил биофак Московской ветеринарной академии, а позже Музучилище имени Гнесиных по классу гитары. Несколько лет занимался в джазовой студии «Москворечье». Всё это время писал песни и при любой возможности исполнял их со сцены.

Так случилось, что Виктор Луферов был одним из тех, кто стоял у истоков первого в СССР профессионального творческого объединения московских бардов. Понятное дело, что в советское время ни о какой такой профессии речи и быть не могло. Однако прообраз знаменитого в конце 80-х – начале 90-х «Первого круга» возник именно в начале 70-х, когда в совместных концертах, кроме Луферова, участвовали Алик Мирзаян, Владимир Бережков и Вера Матвеева. Мне трудно понять, что еще, помимо личной дружбы и любви к бардовской песне, могло объединять таких разных авторов, но, судя по строчке из мирзаяновского посвящения умершей в 1976 году Вере Матвеевой («С Володей и Витей поёте втроём»), иногда они пели и совместно, а не только сольные фрагменты. Не слишком частые выступления этого яркого квартета единомышленников по советской классификации было принято относить к художественной самодеятельности. Даже термин дурацкий был в ходу: самодеятельная песня. То есть, по мнению партийных идеологов, скромное «авторская» – это уже, как бы, не по чину будет.

Профессиональная деятельность Виктора Луферова как музыканта началась в 1978 году. Когда, по окончании Гнесинки став дипломированным гитаристом, в качестве аккомпаниатора начал выступать в концертных программах Елены Антоновны Камбуровой. Тот «золотой» период  творческого партнерства с этой великой певицей и актрисой продолжался относительно недолго. Всего-то немногим более трех лет. По инициативе Камбуровой в ее концертах Луферов, как правило, исполнял несколько и своих песен. Но со временем тему, что называется, «перерос» и ушел на вольные хлеба. А Елена Антоновна, хоть и была огорчена таким решением (это я знаю достоверно), однако не посчитала возможным его удерживать. Да и вряд ли это было бы возможно. Такой уж характер: волевой, целеустремленный и творчески бескомпромиссный. А мечта о собственном театре песни владела им еще с той поры, когда в конце 60-х создал свой первый ансамбль с поэтичным названием «Осенебри», взятым из стихотворения Андрея Вознесенского.

Не знаю, кому из них первому пришла идея о Театре песни. Но именно Камбурову и Луферова я считаю первооткрывателями этого направления. Хотя бы потому, что оба были наделены талантом чисто по-актерски превращать каждое исполнение песни в маленький, но полноценный спектакль. Даже привычное «песня» применительно к ним звучит не совсем уместно и, уж во всяком случае, далеко не исчерпывающе. На сцене они не столько пели, сколько проживали образы героев своих песенных композиций. И со второй половины 80-х каждый приступил к созданию персонального Театра. У Луферова он назывался «Перекресток» и был организован по типу площадного. То есть его представления могли проходить под открытым небом. Именно так, как он и хотел.

К началу 80-х я со свойственной молодости самонадеянностью считал, что если и не всё понимаю об авторской песне, то, по меньшей мере, очень многое. Надо сказать, некоторые основания для того и в самом деле имелись. Мой родной химфак Белгосуниверситета (БГУ) без натяжки можно было считать «поющим». Помимо учёбы, – а зачастую, как в моем случае, даже и вопреки ей, – у нас были и другие важные дела. В частности, главный факультетский праздник «День Химика», активная подготовка к которому начиналась сразу после зимних каникул, и наш любимый спортивный туризм. Помнится, в 1978 году на майские праздники, невзирая на грозное предостережение деканата, по походам «разбежалось» сразу порядка сотни студентов. И это из семисот, учившихся на факультете! Примерно столько же ребят, а иногда и больше, участвовало в подготовке и проведении Дня Химика.

Само собой, «народным» химфаковским инструментом была гитара. Благо в хороших гитаристах недостатка не испытывали. Пели на репетициях Дня Химика и после них, в походах (как же без гитары?), в практически еженедельных выездах на природу, в стройотрядах. Песен знали множество, их репертуар, помимо собственных, был традиционным для студентов той поры. Наш минский автор-турист Арик Крупп, Булат Окуджава, Александр Городницкий, Юрий Кукин, Юрий Визбор, Владимир Ланцберг, Юлий Ким, Сергей Никитин, Виктор Берковский, Вадим Егоров, Евгений Клячкин и еще много кто. Пели и Виктора Луферова. Особенно любили его «Песенку чудака», «Посвящение товарным поездам» и «Романс о свече застольной».

Откуда взялись такая просвещенность и многообразие песен? Тут всё просто. Увлечение передавалась, можно сказать, из поколения в поколение. А во времена моего студенчества по счастливому стечению обстоятельств один из отцов-основателей нашего Дня Химика Владимир Иосифович Голынский был председателем правления Минского клуба самодеятельной песни (КСП) «Купалинка», который существовал вполне официально при горкоме комсомола. Ясное дело, химики бывали своевременно осведомлены о приезде в Минск того или иного автора и в приоритетном порядке обеспечены билетами на их концерты. И магнитофонными записями тоже.

Нам очень нравилось петь те песни, ощущать, как некие душевные струны звучат им в унисон. Живьем слушать выступления бардов, уже овеянных легендой и пока еще нет, тоже было здорово. Как это свойственно бунтарскому духу молодости, мы восхищались остросоциальными творениями и смелостью их авторов. Частенько даже ухитрялись находить тайный смысл там, где его, скорее всего, и не было. Но лично для меня отношение к авторской песне носило всё же несколько, что ли, утилитарный характер. Она в большей степени будила ассоциации и созвучные настроению мысли, чем заставляла внимательно ее слушать и вдумываться в новый смысл. И тем более получать удовольствие от процесса осмысления. Однако, как оказалось, всему свое время.

Подобно культовому альбому великих «The Beatles» «Оркестр Клуба одиноких сердец сержанта Пеппера», совершившему переворот в сознании ценителей рок-музыки, так на меня подействовали два концерта бардов, имена которых тогда еще не были знакомы широкому кругу любителей жанра. Первым из таковых стал московский автор Алик (Александр Завенович) Мирзаян. А вторым как раз и был Виктор Архипович Луферов. И произошли эти два события с интервалом примерно в год. Я открыл для себя, что авторскую песню совсем не обязательно причислять к относительно легкому жанру, призванному главным образом услаждать слух и обеспечивать приятное времяпрепровождение под гитару в компании хороших друзей. Как оказалось, она способна заставить думать и вызывает желание у неё учиться. Разумеется, лишь тому, кто хочет и может. Третьим же автором, окончательно довершившим мою трансформацию, стал Михаил Щербаков. Правда уже спустя почти 10 лет после описываемых событий.

В отличие от упомянутых Мирзаяна и Щербакова, относительно часто посещавших Минск с концертами, Луферов не баловал нас своими выступлениями. На моей памяти их было всего три. Первое состоялось, кажется, в 1975 году, когда он разделил сцену с московским бардом Александром Сухановым. Каждый спел одно отделение. Трудно сказать, чем руководствовались в своем выборе организаторы концерта, но этих авторов, по моему разумению, объединяло лишь то, что оба прекрасно владели гитарой. Хотя в совершенно разной манере. На том концерте меня всё равно не было, потому и сказать о нем ничего не могу.

Зато второе «пришествие» Виктора Луферова более чем памятно. По причине того, что мне выпало счастье и большая честь принять в этом событии самое деятельное участие. Тут нужно рассказать еще об одном очень значимом в моей жизни человеке, который также причастен к тому, о чем хочу вспомнить.
 
Дина Георгиевна Тытюк работала в нашем университете кем-то вроде наставника-педагога по организации творческого досуга студентов. Очень красивая классической украинской красотой, изумительно славная женщина. Сколько ее знаю, всю жизнь самозабвенно возилась со студентами. Это сейчас в БГУ есть целый отдел по культмассовой работе, а тогда она как-то справлялась одна. Примечательно, на моей памяти все ребята назвали ее Дина и на «ты». Никогда по имени-отчеству. Ну и я, в том числе. В ее маленькой комнатушке-штабе за актовым залом вечно толклась увлеченная высокими порывами молодёжь. Сама Дина училась в Ленинграде, образование получила высшее режиссерское. Была хорошо знакома с массой известных и знаменитых личностей. Вот и с Еленой Антоновной Камбуровой, как выяснилось, водила дружбу.

Как-то по весне году в 1980-м позвонил мне вечером Володя Голынский и спросил, нет ли желания организовать прямо на химфаке концерт Виктора Луферова и получится ли собрать публику. Рассказал, что Камбурова после сегодняшнего концерта едет на гастроли в Гомель, а обратно они следуют через Минск, где проведут весь день в ожидании поезда на Москву. И Дина упросила ее дать внеплановый концерт для студентов в актовом зале БГУ. Но это будет уже ближе к вечеру, а днем они с Луферовым вроде как ничем особо не заняты. Если идея заполучить в гости известного барда меня прельщает, то он обещает с ним договориться. Я, хоть слегка и обалдел от такой перспективы, но, придя в себя, на оба вопроса без колебаний ответил утвердительно.

Скромный опыт по части организации подобных мероприятий у меня был. С подачи Голыни в наших аудиториях иногда выступали минские авторы и исполнители. Так сказать, на общественных началах и в порядке оказания шефской помощи. Но вот чтобы прямо такой уровень! Очень хотелось не ударить лицом в грязь и вообще проявить себя лучшим образом. Потому задал осторожный вопрос о возможном гонораре. Володя, немного подумав, сказал, что этот вопрос не обсуждался, но, конечно же, оно было бы неплохо. В размере скромной суммы. Скромная сумма из кассы Дня Химика в моем распоряжении как раз имелась. На том и порешили.

Назавтра в 7 утра мы с Эдиком Островским ожидали гомельский поезд, беспрестанно куря от волнения. Поезд прибыл без опозданий, вагон знали. Эдик галантно помог Елене Антоновне сойти на перрон, а я в нетерпении дожидался Виктора Архиповича, чтобы обговорить с ним детали предстоящего концерта. Еще нам нужно было забрать концертную аппаратуру и перетащить ее на химфак. Потом высокие гости, помахав нам ручкой, отбыли к Наде Крупп (вдове Арика, чьи песни мы так любили петь), которая ожидала их к завтраку. Под нашу ответственность остались колонки с усилителями и микрофонами. А в нагрузку к ним пьяный в дым звукооператор по имени, как выяснилось, тоже Витя.

Этот боец достал нас хуже горькой редьки. Пока в несколько рейсов перетаскивали технику (благо химфак совсем рядом с вокзалом) не замолкал ни на минуту. По большей части рассказывал истории из своей богатой на события биографии. Выглядело это примерно так: «Не... Витёк с Ленкой (Луферов с Камбуровой!) не киряют. Я у них один такой. Скучно, блин. Вот когда мы ездили по Сибири с Лёвой Барашковым, то – да! Не то, что с этими…». По всему, та «гастроль» с Барашковым (пел еще «А мы ребята семидесятой широты») была для него особо памятным событием. После, когда по счастью без особых приключений перетащили и «припарковали» под лестницей в фойе аппаратуру, на правах московского гостя затребовал пива. А мы ж были совсем не готовы! С трудом отыскали забегаловку, работавшую с 8 утра, и помогли работнику творческого цеха утолить жажду. Увы, на этом наши мучения не кончились, поскольку к концерту он где-то успел добавить и, усевшись за пульт (аппаратуру Эдик мудро подключал сам) пустил такого «петуха», что чувствительный к качеству звука Луферов выразительно поморщился. После чего был из-за пульта Эдиком изгнан, обиделся, сел в уголке и задремал.

Как ни странно, публику я собрал менее чем за день и даже без особого труда. Причем не только своих химиков, но и ребят с дружественных факультетов. Система оповещения сработала надежно, да и Дина сильно помогла. Родной деканат пошел навстречу (в чем я нисколько не сомневался) и выделил нам 301-ю аудиторию, где обычно проходили репетиции ко Дню Химика. Она вмещала человек 100, но тут даже подоконники оказались заняты. Что немного удивило и несказанно обрадовало. В качестве «гримуборной» отлично подошел Комитет комсомола, откуда я всех предварительно выгнал. И, пока Эдик подключал аппаратуру, остался вдвоем с Луферовым.

Наконец-то я смог его хорошенько рассмотреть, а то утром на вокзале как-то не успел. Ростом Виктор Архипович был невелик, телосложения тоже отнюдь не могучего. Длинные волосы, лицо худощавое, очки с толстыми стеклами. В левом ухе тускло блеснула маленькая серьга. Движения быстрые, точные. В целом, не поражал воображение.

«Кто мог подумать? Неказист, непривередлив, ни в одном
глазу безумия. С серьгой, но совершенно не цыган...»

Эти строки Михаил Щербаков написал намного позже и, полагаю, совершенно по иному поводу. Да и неважно. А тогда поэт несколько отрешенно бродил по комнате, тихо перебирая струны гитары и временами её подстраивая. Общаться на отвлеченные темы явно нестроен не был. Вот его гитара меня заинтересовала очень. С непропорционально маленькой декой, но при том довольно-таки широким грифом. Заметно повидавшая виды, то есть местами изрядно потертая. Проявил любопытство: откуда, мол, такое чудо? Небрежно дернув плечиком, кратко ответил: «Да так. Прикупил по случаю». Но у меня уже созрел следующий вопрос. Знал, что он играет только на металлических струнах. Обозначив, как мне показалось, легкую досаду по поводу моей недогадливости, терпеливо объяснил: «Струны должны звенеть, а нейлоновые не звенят». К слову, играть на «металле» без медиатора, как это делает Луферов, технически намного сложнее. Мне бы, восторженному дураку, понять: человек настраивается перед выходом на сцену и лучше ему не мешать, однако я – не понял. Спросил, как его представить. Ответил, что не очень любит претенциозное «бард», но еще более пошлое «самодеятельная песня». Попросил объявить просто как автора и исполнителя из Москвы. Скромно и со вкусом. Я вручил ему конвертик с гонораром. «Автор и исполнитель» сдержано поблагодарил и не глядя сунул в карман пиджака. Или куртки. Не помню, во что был одет. А там уже и на сцену было пора.

И вот – само выступление. То, что авторы заранее продумывают сценарий концерта и порядок исполнения песен, для меня новым не было. Но Луферов откровенно удивил. Для начала вежливо, но и категорично попросил публику воздержаться от традиционных аплодисментов после каждой песни. Потому что привык исполнять их тематическими блоками. Как он назвал: композициями. Похлопать, коли возникнет такое желание, можно лишь по окончании очередной композиции. Когда – будет понятно. Зрители удивились, но восприняли эту новацию безропотно. Как и то, что общение с залом даже привычными записками также не было предусмотрено.

Композиций было несколько. «Песенки чудака», «Город», «Деревня», «Песни-диалоги» (названия придумал я, поскольку не припомню, чтобы Луферов их как-то обозначал). Включали в себя по нескольку песен и стихотворений. Авторский текст между ними звучал по необходимости, но не в качестве комментария или пояснений, а в развитие сюжета и для увязки действия. То есть каждая тема являла собой как бы самостоятельный мини-спектакль. Я так думаю, нам повезло стать свидетелями рождения того вожделенного Театра, который уже давно жил в воображении Виктора Архиповича. Иногда предлагал напрячь фантазию и представить звучание недостающих инструментов вроде колесной лиры и даже обычной косы. Или «Хороводную вокруг зеленого кувшина», где его содержимое сначала убывает, а к финалу кувшин волшебным образом вновь оказывается полон. Сам при этом настолько вживался в образ, что дорисовать остальное было делом совсем несложным. И мы из зрителей невольно превращались в участников. Наша чуткая публика наблюдала это действо будто завороженная, боясь даже пошелохнуться.

Из инструментов помимо гитары использовал губную гармонику, что висела на шее на специальном держателе, да еще художественный свист, которым владел мастерски. Но главное – гитара! Она меня буквально оглушила. Не в том смысле, что громкостью (и это, кстати, тоже), а именно своим звучанием. Такого прежде я не только не слышал, но и представить не мог. И как это возможно подобные звуки извлекать из неказистого на вид маленького инструмента? Если прикрыть глаза, временами казалось, что звучит целый оркестр. А откроешь глаза – всё по-прежнему: одна гитара, причем у гитариста всего-то одна пара рук. Так вот зачем непременно металлические струны! На нейлоновых подобного звука наверняка не получилось бы.

Луферовская гитара, как выяснилось позже, потрясла не только меня, но и куда более искушенного в этом вопросе Эдика. До той поры мы с ним вершиной мастерства считали гитарную технику Алика Мирзаяна, но концерте которого побывали годом ранее. Но, по размышлении, я пришел к выводу, что сравнивать их невозможно: совершенно разные стили, манера игры. Если каждый звук, извлекаемый Мирзаяном из гитары, был предельно точно «артикулирован», то здесь мы услыхали размашистую легкость и даже кажущуюся временами небрежность. Которые лишь подчеркивали мастерство владения инструментом. Да и песни их тоже похожестью не отличались. К тому же если гитара Алика Мирзаяна – полноправный партнер, соучастник процесса создания песен и их исполнения, то у Виктора Луферова, – возникло такое впечатление, – будто она может звучать сама по себе независимо от автора. А иногда даже выходить на первый план, навязывая свою волю и приглашая Поэта следовать за собой.

Немного о текстах песен. Стихи при неказистости отдельных рифм, были поэтичны, точны и глубоки. Но главное – другое. Они прицельно, адресным образом задевали в душе какие-то доселе мне самому неведомые струны. Их романтический настрой не был привычно лирическим и по-декадентски абстрактным. Скорее, я бы сказал, яростно активным. Он являл собой выстраданную жизнью позицию автора, отстаивал твердую убежденность Поэта в единственно имеющей смысл правде. Без полутонов и двусмысленной недоговоренности.

«И если ты задашь себе вопрос: «Зачем же я живу? Зачем живу?».

Вопрос, на первый взгляд, не только банальный, но и не самый уместный для взрослого человека. А, кстати, и в самом деле – зачем? Может быть, не так уж бессмысленно об этом спрашивать, хотя бы иногда? Вот он и спрашивал. Откровенно и беспощадно к себе. И требовал встречной откровенности от зрителя. То есть – от меня.

«Он умер на моих руках – старик,
единственный и чудом спасшийся.
Светилось изумление и страх
в его глазах,
и ртом обугленным он всё шептал:
"Я видел город улетающий...
Я видел город улетающий...".

Это поразившее моё воображение стихотворение, а, точнее, маленькую поэму под названием «Баллада об улетающем городе» я выучил наизусть. Хорошо помню и до сих пор, спустя без малого сорок лет. А завершил Луферов своё выступление программной песней-приглашением «Листопад», которая вскоре стала у нас одной из самых любимых:

«Ради Бога, приходите, трубки дымные курите,
отряхните пыль дорог.
В доме злых собак не держат, у квартиры цифры те же,
и в исправности звонок».

После чего извинился за нехватку времени, – их с Камбуровой уже ожидали в актовом зале БГУ, – и завершил концерт, длившийся без перерыва почти два часа.
 
Не стану даже и притворяться, что так скрупулёзно запомнил все мельчайшие нюансы того выступления, как это излагаю. Что от сумбура нахлынувших впечатлений, конечно же, не было реально. Огромная благодарность Эдику Островскому, который не поленился приволочь из дому мощный катушечный «Юпитер – 201» (свою гордость).  Как-то изловчился подключить его прямо к пульту и записал весь концерт. Причем в отличном качестве. Увы, но моя копия со временем пришла в негодность. И свою Эдик тоже утратил. Вот ведь какие раззявы: такую уникальную запись не смогли сохранить! Многие вещи оттуда я и поныне нигде не могу отыскать.

После концерта провожал Виктора Архиповича в главный корпус. Из-за строительства метро нам пришлось с риском для жизни пробираться через распаханный жуткими буераками университетский дворик. Я виновато извинялся за неудобство. Он понимающе кивнул: «Да. Стройка метро – это стихийное бедствие». Видать, тоже был в теме. Я провёл гостя в комнатку к Дине, где его уже ждала Елена Антоновна, и, еще раз от души поблагодарив за концерт, позволил себе скромно откланяться. Вот, собственно, и всё наше общение. Такое значимое для меня, но вряд ли сохранившееся в его памяти!

Несколько лет спустя мне довелось еще раз побывать на концерте Виктора Луферова. В отличие от предыдущего, это выступление было построено вполне традиционно, без так полюбившихся мне театральных реминисценций. Порадовал новыми доселе неизвестными мне песнями, но чувства единения и сопричастности, что возникло у нас на химфаке, увы, не пришло. Да и зал был откровенно «тяжеловат». Не ровня нашему, студенческому.

Известно, что авторы песен на концертах крайне редко балуют публику исполнением чужих произведений. Да и высоким исполнительским мастерством они, как правило, не блещут. Потому не стремятся отбирать хлеб у тех, кто делает это лучше. Что, в общем-то, и справедливо: исполнителю – исполнителево, автору – авторово. Однако Виктор Луферов в этом плане являл собой редкое исключение. Каждая его концертная программа, помимо собственных песен, непременно включала в себя и много других. Скажем, на концерте у нас пел Юлия Кима и Новеллу Матвееву. Но совсем не обязательно это бывали его коллеги по «бардовскому цеху». Народное творчество, к которому всегда откровенно тяготел, городской романс, одесский фольклор. Круг его песенных интересов был широк и разнообразен. Потому, когда вышел первый сольный диск Луферова «Еще звенит в гитаре каждая струна» меня не сильно удивило, что он был задуман как целиком исполнительский.

А исполнителем он был поистине великолепным. Едва ли не лучшим из тех, кого мне доводилось слышать. И это при том, что природа откровенно поскупилась наделить его хорошими вокальными данными. Голос был не очень сильным и немного хрипловатым. Но погружение в каждый проживаемый образ было настолько глубоким, что ответные эмоции и ассоциации без труда возникали сами собой. К примеру, его песни-диалоги, исполнение которых требует большого мастерства, поскольку в них звучат голоса сразу нескольких персонажей. Пожалуй, из Луферова получился бы отличный актер театра или кино. Но мне ничего не известно о его опытах в этом плане. Хотя на сцене, с гитарой в руках, он именно актером и был. Я так думаю, очень многое дало ему сотрудничество с Еленой Антоновной Камбуровой, умеющей как никто другой выстраивать актерскую драматургию каждой песни.
 
Мне известно всего шесть сольных дисков Луферова. Он задумал большой проект из семи альбомов. По количеству цветов радуги. Четыре из них («Красный», «Оранжевый», «Желтый» и «Зеленый») записать еще успел. Получилось «Каждый Охотник Желает Знать…». А вот «…Где Сидит Фазан», мы уже никогда и не узнаем. Умер Виктор Луферов 1 марта 2010 года от рака. Всего-то в 64 года.

«Где вы были в тот вечер,
Когда вспыхнул закатный пожар
И расплавился шар –
Ярко-красный шар сердца.
И упал человек,
Тот, который мечтал
Пронести сквозь наш век
Разноцветную связку шаров».

«Вклад в сокровищницу мировой культуры» (зарисовка).

Исполнительское мастерство Виктора Архиповича Луферова неожиданным образом ввело меня в расход. Я поспорил и, что называется, «попал на проставу». Будучи в полном восторге от концерта, поделился с Эдиком, что не знаю никого, кто мог бы воспроизвести сложные вещи Луферова. А он, немного подумав, взялся. То, что сможет снять аппликатуру аккордов, я даже не сомневался. Так это ж потом нужно еще исполнить! Но хитроумный Островский выкрутился: пригласил в партнеры «знатного технаря» Сергея Алексеевича Филимонова (Фила), чтобы сыграть в две гитары. Причем сыграть любую вещь на моё усмотрение. Я почему-то выбрал «Мост Мирабо» на стихи Гийома Аполлинера. После сообразил, что это было далеко не самое сложное из услышанного на концерте. Ну, да ладно.

Мы заключили письменный договор (в двух экземплярах), пригласили в «материально незаинтересованные арбитры» объективного и непредвзятого Александра Анатольевича Александровского, определили сроки (месяц), и Эдик с Филом приступили к работе. Итоговым мероприятием назначили «окончательное флаконирование» (ту самую «проставу»), которое предусмотрительно решили вынести за черту города. Как значилось в тексте договора: «Дабы исключить самую возможность вмешательства эстетически некомпетентных лиц». Для чего в назначенный выходной отправились вчетвером аж на берег Немана (полтора часа электричкой и 8 км. пешком!). Закуска брали на паях, водку вез я. Поставили палатку, нарубили дров, накрыли «поляну» и приступили к процессу вынесения вердикта. Эстет Александровский по такому поводу взял из дома антикварный фамильный хрусталь, который жестом фокусника эффектно извлек из рюкзака. Вместе с запасной бутылкой водки. После чего Фил с Эдиком сыграли и даже спели. Честно говоря, очень достойно у них получилось. Во всяком случае, я был вполне удовлетворен и с легкой душой признал поражение. А неподкупный Шурик утвердил результат.

Поскольку везде по тексту договора Эдик с Филом самонадеянно натыкали про якобы свой «вклад в сокровищницу мировой культуры», то Шура посчитал нужным от руки сделать приписку: «Материально незаинтересованный арбитр оставляет за собой право особого мнения в отношении ценности вклада, вносимого в сокровищницу мировой культуры». Ребята для вида немного поупирались, но, в конце концов, сдались. Даже великодушно исполнили «Мост Мирабо» «на бис». Надо ли говорить, что успешное завершение тяжбы мы отметили с большим энтузиазмом. Вели себя пристойно, даже фамильный хрусталь остался цел. Мой экземпляр договора и поныне где-то хранится. Вот найти бы еще, где.

Может возникнуть резонный вопрос: к чему такие сложности, когда просто хочется выпить в компании хороших людей? Отвечу. Во-первых: добротно и с душой выполненная работа лишь усиливает наслаждение от последующего отдыха. Ну, и во-вторых: ведь красиво же придумали, а? Мало ли нам с ребятами приходилось выпивать вместе как до того, так и после?  Но тот весенний лес на берегу Немана, фамильный хрусталь на узорной клеенке (наша скатерть!) и «Мост Мирабо» в две гитары каждый из нас четверых бережно хранит в памяти и по сей день.

Да и Виктор Архипович, хоть не был любителем выпивки, искренне надеюсь, нас бы не осудил. А то и благословил бы.