бесполезная свобода

Гагатовые гагарки сидели подле неё на берегу агатового моря. Чёрные смоляные разводы пламенно стягали натужные скалы, гасили «загнивающий запад».
Гиацинтовое ожерелье матери сидело на ней как влитое. Шёлковый палантин с золотисто-оранжевой вышивкой, идальго рядом с ней. Всё было как в сказке. Звонкой и упрямой. С губастым обгрызанным мальчиком-медведем и ведьмой в главных ролях.
— Эта девушка... Она заслужила право на месть. А мы... Мы заслуживаем того, чтобы умереть от её руки. Хотя, Рокси всё же больше достойна умереть от нашей, — хихикнул мужчина.
Карин молча восседала в ожидании часа, когда сможет наконец-таки «заслужить» своё.
— Не хочешь сказать пару слов?
— Время умирать, сестра. Это твой закат.
— Я никогда не хотела причинять тебе боль... — отрывисто проговорила Катарина. — Всю жизнь я старалась сделать всё как можно лучше, довести до идеала. Пожалуй, я увлеклась... Но дело не в этом. Выбирая между тобой и матерью, я бы всегда выбирала тебя. Теперь мои глаза открыты, Роксана. И я могу умереть со спокойной душой. Я не прошу тебя простить меня. Всего лишь перестать искать смысл там, где его нет. Я всегда была умнее... — печальная улыбка. — Только вот... твоё сердце оказалось лучше. Прости меня, скажи мне это, просто, скажи...
— Я... прощаю тебя, Катарина, — еле сдерживая слезы, процедила Роксана. — Прощаю.

***


Моей страстью стало беззвучно кричать в бездну, нарезая квадрат за квадратом дебри первородных лесов. Насильно заглядывая в каждое прохожее лицо, я терялась среди уже потерянных. Только как перестать мне искать тебя, Рин? Я видела войну, окунаясь в лёд большого шоу, обезвоженная у пустого колодца. Мирно зову через бездну безадресную адресантку моих ненаписанных писем. Допотопные тюрьмы окружены молчеливыми отрядами, в прицепах загружены беспомощные люди, желающие рано или поздно разгрузить непосильную ношу. С детства приученная ходить по кругу, петлять в уме бесполезно и закрывать двери на два замка. Я всё надеюсь достать тебя из-под земли, докричаться и привязать к себе на множество крючков. Ты не окликнешься на мой зов, непринято так. У нас. Впадая в истерику, выхожу из социальной комы. Ты уже нашлась. Почему я всё ещё ищу тебя, Катарина? Не плати по счетам, будь не как все. Я не стану ломиться в закрытую дверь. Не стану копаться в себе, в тебе. Поборю губительную страсть. Мне кажется, будто ты сама просишь о помощи... Как же я ошибаюсь, не правда ли? Цвет металлолома в тюрьме, прожигающей изнутри страну дураков и закрытых людей, запертых на выброшенный ключ людей. Даже сквозь бездну, Карин. Просто живи. Костёр из тех, ето мешал мне будет гореть до последнего. Всех и каждого, по их головам, я приду. Я уже здесь.

***

Ратмир был анахоретом: аляповато одетый, вечно сидящий в каких-то альковах полуразваленной лачуги. Не особо альтруистически настроенный, на этот раз ел ещё не созревшую алычу с солью, сводящую рот своей кислотой. Его аморфность напрягала.
— Я крамольник, Рокси. Тут нечему удивляться. Я люблю пиво и мою Швари. Ангажировать публику — это моё. И дело всей моей чести — убивать. Я убийца, мне можно. Так что отойди и дай мастеру холодной стали наконец-то преподать этим ублюдкам урок боли. Я не прощу им того, что они посмели заявиться на территорию самого Ратмира Санвенганзы! Люди — странные существа. Я знаю, что злоба и ненависть чаще всего появляются из-за унижения и незаслуженно отобранных денег. Твоё же бремя взяло исток из общности сур «кодекса семейных ценностей». И месть твоя — лишь оборот речи, призванный убить ту, что посмела стереть с лица Земли твою связь с матерью, родным человеком, самым близким для тебя человеком. Она предала те узы, что были святая святых для любой семьи. Ну что ж, за это она заслуживает крепкой порки! Твоя сестра — непростой человек. Я бы даже сказал... Не самый последний.
А теперь Санвенганза стал по-настоящему серьёзен.
— Скоро она станет Хокаге. Её силе и возможностям не будет предела.
— Неужто великий Ратмир Санвенганза испугался какой-то спесивой девчонки? — усмехнулась Роксана. — Не стоит меня недооценивать. Тебе это известно как никому, сенсей. Я тоже не лыком шита. И обучалась я у тебя не для того, чтобы дать дёру при первой же возможности отхватить люлей. Я только этого и жду, — её глаза загорелись обозлённым задором. — Хорошей порки. Моей сестрёнки, конечно же. Она получит по заслугам. Они все будут, стоя на коленях, молить меня о пощаде!

— Ты не прав, Ратмир, — тряхнув головой, резво возразила Роксана. — Он искал родителей только для того, чтобы всадить им нож в глотку.
— Хм, ну, так он это и сделал, — повёл рукой Санвенганза куда-то в сторону. — Я на своей шкуре почувствовал, что называется, его «любовь».
— Ну, у нас от святого духа, кроме девы Марии, ещё никто не рожал, вроде, — неказисто потёр репу Ратмир. — Да и лет уж не шешнадцать.
Бремя, которое она взвалила на свои маленькие плечи, помогало ей не впадать в панику и не чувствовать боль. Оно давило на неё, и в то же время даровало необходимое ей облегчение.
Она делает боль. Ляжет костьми и поделит на ноль. Плату берёт только душой. Я опасаюсь, гуляя под луной. Кошмары во плоти снимают кожу суеты.
Когда катана поцелует твою шею, а кровью станет украшенье.
Сниму с тебя лицо. Прячь кости.
— Этот приём называется «Тысяча игл». Её кровавый спорт. Она — глыба льда. Позади неё горы трупов, сломанные кости и расколотые черепа.
Человек говорит, что живёт бесцельно, потому что не может выбрать только одну.
Брови тонкие и изогнутые, как крыло чайки. С помадой ягодно-винного оттенка на губах. У Роксаны, напротив, брови были соболиные, густо-бурые. Загорелая, пышущая жизнью, она не идёт ни в какое сравнение с нетронутой ни одним лучом солнца тончайщей и лоснящейся кожей Катарины. Они были отражением друг друга, и в то же время непреодолимый барьер разделял их убеждения и обличие.
— У них другое дно, — твёрдо закончила Айрин. — Мы не собираемся внезапно полюбить всех тех людей, что прежде игнорировали нас. Как мусор. Как пыль под ногами. Мы не станем грёбаными материалистами.
Ратмир безжизненно упал на пыльную землю родной гасиенды.
Несмотря на некоторые родовые травмы, присущие и русскому кино, в том числе, это оправдывает моё поколение. Безоговорочно.
У него была одна вредная привычка — повсюду таскать головы убитых врагов перевязанными как колбаса на плечах. Вязанка с муляжом собственной репы мирно покоилась на камине возле жены. Жестокое напоминание о том, что именно сегодня её благоверный может так и не вернуться с «работы».
— Ретт, может, выйдешь на свет божий?
— Оставь его, — одним движением Роксана легонько остановила порыв Михаэля. — Ему сейчас тяжко. Он потерял отца.
Трудно ненавидеть того, кого понимаешь. Каждое действие, каждый шаг. Видя всё его глазами, словно проживая его жизнь, чувствуешь облегчение. Как будто груз 200 с души спал. Нет больше боли и горечи. Осознание того, почему ты это сделал, что тебя навело на эту дорожку. Теперь я понимаю. Точно знаю.
Меня мотало на качелях эмоций как никогда прежде.
Блеск синих искрящихся жизнью глаз.
Движения резвые, порывистые, нетерпеливые.
Чуть впалые щёки, гордая осанка.
Инстинктивно поджимает губы, глаза часто навыкате. Раньше в них отражались костры.
Слипшиеся от холода ноги сводило в судороге. Хотелось на стенку полезть, терпя невыносимо затхлую влагу пещеры. Она превращала его конечности в окоченелые и абсолютна бесролезные брёвна.
Как-то так вышло. Такова жизнь. Терпение льётся через край. Тихо развлекается собственым существованием.
— Ты ж не актрисулька какая, — глумливо поржал над ней Кирсан, вытаскивая из зубов всё ещё тлеющую сигару. — Умей отстоять свою позицию. Перестань играть роли и найди свой путь. Тогда ты и поймёшь, что такое настоящая свобода...
— Это слова Ратмира Санвенганзы!
— Выхода из свободы нет, — нравоучительно добавил Санвенганза. — Но и входа тоже! Никому ещё она не далась просто так. Это то, что внутри тебя заложено. Изначально, а не просто очередная хотелка. Пойми, рождаясь с пониманием сути этого понятия, нужно суметь избавиться от границ между своими и чужими свободами.
— Скажи спасибо, что он сохранил твою жалкую жизнь.
— Зачем мне всё это, если мои друзья будут проклинать меня после смерти? Если их не будет рядом, когда я достигну вершины? Для чего всё это одиночке? Мне это неинтересно.
Ваш город пустой — и сами вы тоже. Всего лишь пустышки.
Внутренняя изоляция, постоянные сомнения. Корни его идеологии. Этот человек был способен отвергнуть благодать Божью.
Романтик Алишер.
Этот самурай покажет мне рай цветов конопли. В танце листьев сакуры ночной Токио пел в унисон с цикадами. Нет пути назад. Реки крови текут на дно. Древнее зло тлеет моим косяком.
Я снимаю кимоно.
Больше нет пути назад.
Взмах меча — горячий жжёный сахар опалил потресканные губы.
В Токио нынче слишком темно.
Моя линия огня как чёрная месса. Мои руки в чужой крови.
— Лучше не трогай меня. Тебе не избавить меня от боли. Не замять её в ноль. Ты только сыпешь мне на неё соль.
Колёса помогают потерять самого себя.
Ледяная вода перезаряжает рассудок.
Птицы летят к богу. Я кричу от боли. Живу дорогой ярости до гроба.
Я — это и есть обезбаливающее. Аутотерапия.
Голоса на потроне.
— Он бросил меня, — сглотнула застрявший в горле ком горечи Роксана. — Тупоголовый скот.
С мордой солёного огурца вперемешку с русской водкой. В приступе отчаянного истерического смеха. Она поцеловала его. Страстно, нежно. Как могла, чтобы выразить всю свою боль через этот жест доброй воли. Чтобы он понял. Как ей плохо, как она убивается. Чтобы он страдал с ней за компанию. Ей сложно было его отпустить. Потому что Кирсан олицетворял тот спасательный, а главное беспрекословный круг, которого ей так не хватало. Они оба понимали, что конец неизбежен.
— Пусть эта змея отсосёт свой яд обратно, — гневно сплюнула Рокси.
— Не хватало ещё попасться на глаза Акацуки.
— У нас есть одна нерешённая
Кирсан медленно перевёл горящий алым взор, оповестив свою спутницу о желании вырезать весь клан японских наёмников.
Как луна в закате дня, как солнце в рассвете ночи.
— Это не ****ство, а добросердечность.
Хотелось бы его ненавидеть, уничтожать раз за разом, осознавая, что Кирсана настигла кара, и не только божья, за смерть их общего учителя.
— Я переодически имею сестру твою, ну, Сумирэ.
Глаза его оквадратились.
— Да ты что? А лучше момента для чистосердечных признаний не нашлось?
Кирсан был величественен, как маяк, а его меч — лучом, что освещал дорогу заблудшим душам. Склизкой прохладой веяло от застывшего взгляда.
Единственным выходом было предаться воде и не видеть эту убогость.
А Кирсан молча бухал. Шрам не болел уже много лет. Под китайский рок, разливающийся из луж пива. В них недвусмысленно отражались фантазии Роксаны о смерти ненавистной сестры.
— Мы не дождёмся того, что сестра сложит с себя полномочия Хокаге по доброй воле и уйдёт в депрессию.

— Скажи, куда полетят эти острые ножи? Уж не мне ли в спину?
— Могу ли я вам помочь?
— Нет, я таким родился.
— Мы ещё встретимся?
— Прощай, родная.
— Надеюсь, что нет. Я, кажется, влюбилась.
— Я как одинокая звезда.
Роксана взглянула украдкой на выкрашенный в чёрный небосвод.
— У меня свой путь. У каждого из нас. Но я совершенно одна.
— Им экономически невыгодно объявлять охоту на твою сестричку. Поздно что-либо менять.
— Я могу есть сколько угодно, но всё равно ощущать грызущую изнутри пустоту внутри себя. И сердце так болит... Знаю, что это точно пройдёт. Всегда проходит. Вот только я намного больше боюсь сойти с ума. Настроение бесконтрольно скачет с нуля до сотки. Я смесю сквозь слезы и плачу сквозь смех. И если так повезёт, что меня не убьют на войне, то я погибну не от меча, а от собственной поехавшей кукушки.
— Путаешь любовь с выгодой.
Весь спектр его эмоций — нервно усмехнуться, принять серьёзный вид, внимательно посмотреть в глаза, обязательно с прищуром, кивнуть, опосля задуматься на секунду, как бы ненароком, а затем, как ни в чём не бывало подмигнуть — ведь всё, как всегда, хорошо.
Часто-часто моргать, изображая приступ внезапно напавшей тупизны, уже не помогало.
Молодая листва, чуть дыша, золотилась на ясене. Шелест ветров нежно касался тонкой зелени, тая по краям.
Разве может быть миг прекраснее, чем застыть между правдой и верой, между добром и злом, быть и миром, и беззащитным ростком, яростным пламенем и повереженной золой, забывая про страх, отдавать себя ворожбе этих таинств.
Висеть на ветвях, жаждя убаюкивающие колыбели бренных тел. Кровь вместе с соком по бежала по корням в бездну. Отдать всё, что мог, а после и себя заодно. Смерть отпрянет назад, поцелует холодным ртом, девять раз ты в глаза заглянешь ей, и разгорится восток, опаляя небеса, и затянет росток рану страшную от жестокого копья вкуса истинной жизни.
Любовь — это бабочка, которую никак не поймаешь, но, когда перестаёшь за ней гонятся, она сама садится тебе на плечо.
— Любовь то придёт, то исчезнет — ей веры нет.
Это была самая страшная осень в моей жизни. Жутким её сделал всего лишь один день. День, когда одна конченная мерзавка решила перейти мне дорогу. Стать моим кровным врагом номер один. Однако, прежде чем утолить свою жажду мести, я должна решить первоочерёдную проблему: найти Карин.
— Она будет разрублена, — склочно сплюнула Роксана в ответ на негодующие возгласы.
— В тот вечер, когда Карин решила, что смеет поднять руку на нашу мать, она подписала себе смертный приговор, — хлоднокровно бросила она в сторону Ананьи. — А сейчас, — прервалась она на мгновение, оглядев оторопевших вокруг себя воинов, — слетят ваши сраные головы.
Урок боли от «учителя учителей» Санвенганзы.