Эгрегор Гл. 3, 4

         3. Институт квантовой психологии

         Свою работу в Институте квантовой психологии Марк ненавидел прочной, устоявшейся ненавистью. Здесь всё, что казалось ему интересным в квантовой физике, отодвигалось на задний, едва заметный план. Каждый отдел в Институте работал над какой-то отдельной засекреченной от других темой. Но, несмотря на секретность, для Марка не составило труда понять, что в целом эти разработки складываются в решение проблем психотропного характера. Но к этим темам его не допускали. Марк с отвращением занимался вопросами энергетической политики и конъюнктуры рынков, разбираться с цифрами, которые спускали откуда-то сверху. Получение очередного планового задания вызывало тошный внутренний протест, выпускать который на волю было бесполезно. Однажды он попробовал указать Директору Лефару на противоречия в представленных для обработки сведениях, но шеф даже не взял в руки распечатку. Он опустил глаза к столу и раздражённо бросил: «Идите, работайте!», интонационно очень похожее на «Пошёл вон!».
Из кабинета шефа он обычно выходил злой, с лицом, сведённым в гримасу отвращения. Секретарша шефа Норма Глок каждый раз не упускала случая участливо поинтересоваться его здоровьем. Последнее время Марк перестал ей отвечать, за что получил нагоняй от шефа.

       Институт квантовой психологии был создан по приказу Президента Государства. Впрочем, консультант Президента по проблемам психологии масс Арон Штернер считал это своей заслугой. Штернер разбирался не только в психологии масс. Психология отдельных личностей и, в частности, психопатология лидеров были основным предметом его личных исследований, которые на практике давали желаемые результаты.
        Ещё будучи консультантом Штернер не упускал случая, выбирая удобные моменты, небольшими порциями порочить устаревшую систему психотехнологий. Умело и вовремя акцентируя внимание Президента на примерах, когда старые методы манипулирования сознанием населения не срабатывали или не приносили желаемых результатов, он как бы невзначай, приводил практику развитых стран, давно рассматривавших манипулирование сознанием, как одну из первых наук с соответствующим финансированием.
         Осторожная, но упорная стратегия Штернера не могла, в конце концов, не принести результатов. Очередной критический казус президентской политики заставил Президента искать новых путей. Его огорчила взволнованность толпы в связи с его указом об увеличении пенсионного возраста. Кроме того, откуда-то просочилась секретная информация о перечислении крупных сумм недавно завербованным «повстанцам», дестабилизирующим положение в соседней стране, которая начала не в меру успешно развиваться, хотя у Президента на этот счёт были другие планы. В результате глухо заворчало даже дисциплинированное большинство, привыкшее, как максимум, просить, а на улицах появились асоциальные представители меньшинства с плакатами.  Тогда-то Президент в расстроенных чувствах и предоставил Штернеру карт-бланш на объединение существующих лабораторий и кафедр по психотехнике в единый Институт квантовой психологии. В том же порыве Президент назначил Штернера Министром нейроэнергетики – отрасли, ранее не существовавшей в Государстве и теперь состоявшей, практически из одного этого Института.
- Запомните, Штернер, - вещал Президент. – Мне не требуются просто покорные болваны, бездумно выполняющие мои команды. Таких у меня достаточно в моём окружении. Мне нужен целый народ, состоящий из таких болванов. Население не способно самостоятельно оценить стратегию управления и часто судит по мелким временным недостаткам. Власть не должна оправдываться, когда она осуществляет непопулярные меры. С населением нельзя говорить откровенно. Это снижает дистанцию власти, дискредитирует её. Ваш Институт должен помочь мне настроить умы народа на беспрекословное понимание моей политики и подчинение ей. Мне нужна технология, которая создаст вокруг меня атмосферу восхищения и преклонения. Мне нужна стабильно восторженная масса без сомнений и колебаний, толпа, которая пойдёт на смерть, когда я этого захочу.
        Президент обладал здравым смыслом и сдержанным цинизмом. Он сознавал свою исключительность. Она ставила его недосягаемо высоко над массой, в которой он давно перестал видеть отдельных людей, воспринимая толпу с циничным безразличием полководца к единицам своего войска.  Это позволяло ему создавать свои нравственные и юридические правила, в основе которых лежала его собственная беспорочность, неспособность и невозможность совершать ошибки. Сначала с некоторым удивлением, быстро переросшим в уверенность, он понял, что эти его качества вызывают у массы симпатию, страх и даже обожествление, веру в то, что он обладает каким-то запредельным знанием, недоступным остальным смертным, и всё, что он делает – правильно.
         Но, к сожалению, внутренняя политика Президента не всегда находила благодарный отклик у населения. Несмотря на пропаганду и усилия силовых структур, то там, то здесь находились «умники», которые, вопреки официальной статистике, начинали подсчитывать статьи расходов, делать собственные расчёты и прямо или косвенно ставить неприятные для власти вопросы о непонятных тратах из бюджета, при этом совершенно не сообразуясь с потребностями самого Президента, государственного аппарата и необходимостью представительских расходов. За их спинами часто угадывались некоторые соратники Президента, разбогатевшие его милостью и теперь исподволь прибиравшие к рукам крохи власти там, куда не успевал глаз Президента. Он не мог позволить себе расслабиться. Сотворив собственную систему управления, он сам становился её жертвой.
         Президент цепко держался за власть, как за спасательный круг, позволявший ему держаться на плаву. Он знал, что стоит выпустить её из рук, как она вопьётся в него со всех сторон со всей беспощадностью, которой он сам её напитал, знал, что достаточно хотя бы незначительного ослабления бдительности, чтобы вчерашние соратники набросились на него, как стая хищников на ослабевшего вожака. Без этой власти в своих руках он становился такой же её жертвой, как и большинство граждан Государства, становился частью массы, беззащитной и бесправной. Кроме того, без этой власти, без своего поста, он был беззащитен перед установленными вековой практикой международными нормами, которые он постоянно нарушал. И теперь мировое сообщество, не признающее его достойным сотрудничества, сплотилось против него и только выжидало момента для расправы, как это уже бывало с диктаторами далёкого и близкого прошлого.

        Штернер утонул в работе, хотя временами требования Президента казались ему невыполнимыми. Отринув на дальний план классическую психологию, он активно взялся за психофизику и биопсихологию. Как неутомимый сыщик Штернер разыскал в стране и переманил из-за рубежа специалистов, которым поручил исследовать нейронную структуру мозга в поисках участков, ответственных за принятие самостоятельных решений, с последующим их подавлением. Стремясь к быстрым результатам, он делал основной упор на экспериментальные методы исследований и, едва обнаружив предполагаемый участок, тут же принимался за его обработку, не углубляясь в предварительные анализы и не считаясь с количеством используемых опытных образцов. Штернер был уверен, что количество рано или поздно приведёт его к искомому качеству.
       В лице одного из начальников кафедр Рутгарда Лефара он нашёл креатуру, соответствующую его планам. Рутгард, избитый жизненными неудачами мизантроп, стал идеальным исполнителем его воли.
        Уверенность в несовершенстве жизни и себя самого, зрела в сознании Рутгарда Лефара с детства, может быть с момента рождения. Первый плач, с которым он появился на свет, стал лейтмотивом всей его жизни. Детство Рутгарда было переполнено комплексами неполноценности, причём не только своей собственной, но и всех окружающих его людей и событий. Он был угрюм, не любил родителей, ненавидел школу, учителей, одноклассников, соседей и знакомых. Ему доставляли, если не удовольствие, то злорадное удовлетворение, неприятности и несчастья других. «Так вам и надо!», - думал он, глядя по телевизору передачи о катастрофах, стихийных бедствиях и военных конфликтах. Он устраивал беспричинные мелкие пакости одноклассникам, воровал всё, что попадалось под руку. Его часто ловили на этом и били, но Рутгард воспринимал это с удовлетворением мазохиста, уверенного в том, что именно так устроена жизнь и иной она быть не может. Думая о себе, он не находил в своей личности ничего хорошего, и все свои неудачи, любое проявление собственной подлости принимал, как неизбежное следствие своей истинной сущности.
      В детстве он не любил себя, с возрастом стал ненавидеть. В юношестве дважды пытался покончить с жизнью. Месяц в сумасшедшем доме только распалил в нём манию ненависти и презрения к себе и всему миру.
       Однако взрослея, Рутгард научился скрывать своё состояние от окружающих,  успешно закончил колледж, затем факультет психиатрии и быстро выдвинулся в число перспективных молодых учёных с оригинальными подходами в области нейрохирургии. Внимание Штернера привлекли мнения некоторых авторитетов, откровенно считавших Рутгарда Лефара шарлатаном и садистом. Штернер быстро заметил удовлетворение, с каким Рутгард относился к человеческому несовершенству, и энтузиазм, который вызывали у него идеи ломки любых ментальных состояний людей. Штернер с удовлетворением отмечал, как бледнеет лицо Лефара во время экспериментов с подопытными, как стекленеют и утрачивают человечность его глаза при виде судорог тел с препарированными черепами, и с каким удовольствием Лефар слушает предсмертные хрипы и стоны, порой искусственно продлевая мучения уже безнадёжно загубленного материала.
       Но главным, что привлекало Штернера в Лефаре, были постоянный поиск новых решений и деструктивный подход в методике экспериментов. Основным методом для изменения деятельности головного мозга Рутгард Лефар выбрал исключение из его нейронной структуры участков, ответственных за самостоятельный анализ поступающих извне установок поведения. Человеческий мозг слишком сложный механизм для управления таким примитивным процессом, как жизнь. И Рутгард не прибавлял. Он отнимал. Хирургия, химия, физика – путей было много, и все они могли вести к главному – упрощению умственной деятельности человека. Изъять всё лишнее, оставить только то, что надо для зависимого существования!
Рутгард Лефар очень подходил для роли, которую уготовал ему Штернер и через месяц испытательного срока был назначен Директором Института. По его настоянию и протекции в Институт были собраны непризнанные гении нейрофизиологии, нейропатоморфологии и экспериментальной нейрохирургии, ранее прозябавшие в мелких, заштатных лабораториях. Многие из них были изгнаны из серьёзных научных учреждений за слишком смелые проекты, как правило, исключающие гуманные подходы к объектам исследования.
        Уже к концу испытательного срока Рутгард имел частично положительный результат в виде совершенно обезволенной личности. Иван I, как назвал его Рутгард, тупо выполнял любые команды, был тих и послушен. Штеренр, постоянно подгоняемый Президентом, поспешил продемонстрировать ему первый образец. Рутгард считал демонстрацию преждевременной, пытался возражать, и даже сорвался на истерический крик, за что получил грозный выговор Министра.
Иван I был представлен пред хмурые очи Главы Государства. Он продемонстрировал примеры беспрекословного повиновения и даже продекламировал несколько предвыборных лозунгов. Но ожидаемого поощрения не последовало, более того, Президент выразил резкое недовольство, напомнив Штернеру об изначально поставленных задачах.
- Но это только первые шаги. В ближайшем будущем…, - заикнулся Штернер.
- Вот и шагайте быстрее к ближайшему будущему! – оборвал его Президент. – А ещё лучше – скачите во всю прыть!
       Для Рутгарда Лефара эта демонстрация окончилась ужасно. Кивая головой на каждое слово Президента, Министр Штернер вперил в него грозный взгляд и гневно произнёс:
       - Я предупреждал вас, Лефар! Предлагаю немедленно учесть …
       Рутгард Лефар не упал в обморок только потому, что окаменел, прислонившись спиной к стене. Президент и Штернер, превратились в две адские фиолетовые тени, источающие ужас. Тело Рутгарда парализовало, лицо свело ледяной судорогой. Хотя это была не первая подлость из всех, с которыми ему приходилось сталкиваться в жизни, но в этот момент Рутгард почувствовал, как в нём доламываются, разрушаются остатки терпимости, остатки той выдержки, которая отпущена человеку для разумного существования.


         4.   Блиц

         При свете свечей и маленькой ржавой жаровни, которую притащил Сандер с какой-то распродажи, гостиная Марка походила на пещеру средневекового алхимика. В оконных стёклах, на экранах и мониторах приборов плескались отблески огня, тени казались чернее обычного, углы комнаты тонули во мраке, и оттуда поблескивали стеклянными боками колбы и пробирки. Картину дополнял неровно отпиленный пень, добытый в соседнем парке. Марк постарался убрать подальше самые хрупкие приборы, налепив написанные крупными буквами угрозы: «Не касаться! Убьёт!», «Don‘t touch», «А в морду!?» «Hands off!», «Отвали, не трогай!», «Смертельно для любопытных!».
Марк и Сандер расставили где попало бутылки и сомнительные закуски из супермаркета и теперь отдыхали. Гости стали собираться вскоре после полуночи. Никто не стал ждать назначенного «часа быка». Необязательность распорядка и даже поощрение беспорядка и любых экспромтов были неписанными правилами блиц-пати. Такими же необязательными условиями были цензура сленга и взносы в общее меню.
        В комнате приятно пахло горящими дровами, и тихо расползался в полумраке какой-то сентиментальный блюз прошлого века. Симпатия к попсе была, пожалуй, единственным критерием, определяющим неадекватность гостя духу вечеринки. На диване сидели Борис Сакс, называвший себя психоаналитиком и Семён Апин, русский фрик, без денег путешествующий по миру. Маленькое лицо Семёна едва выглядывало из зарослей пинк-флойдовской шевелюры и распутинской бороды, которые только подчёркивали непропорциональную малость его головы. Однако тело он имел полное с изрядным брюшком и толстыми плечами.
        Борис о чём-то расспрашивал русского, тот лениво отвечал, рассматривая сквозь бокал дрожащие огоньки над жаровней. Сандер привёл от двери девушку в тёмных очках, с пучком брейдов на затылке и в чёрном топике.
- Это Нора, - представил он – Говорит, что дизайнер.
- Я ни черта не вижу, - сказала Нора.
- Сними очки, - посоветовал Сандер, но девушка только дёрнула плечом.
- Иди ко мне. По запаху, - сказал Экс. Он курил травку у двери балкона и был почти невидим в колеблющихся тенях комнаты. Балконная дверь и окно чёрными прямоугольниками выделялись на тускло освещённой стене.
Нора поставила на стол мятый пакет из супермаркета, покопалась в нём, потом сердито  разорвала, обнажив бока бутылок.
- Кто хочет бухла? – не оборачиваясь спросила она.
От стены отделилась чёрная тень, и свет свечи показал бледную голую грудь в треугольнике лацканов смокинга. Ниже мятого смокинга болтались мятые шорты. Лохматый паренёк с недовольным выражением лица брезгливо повёл пальцем среди бутылок.
- Что тут у нас?
- Отрава. 
- Мы отравлены изначально, - заявил парень, налил себе и ушёл в темноту.
- Куда ты? – сказала Нора. – Ты мне только начал нравиться.
- А  ты мне – нет.
На лестничной площадке послышался шум, ударила дверь и в комнату ввалились, отпихивая друг друга, Эдди Карлик и Вопзон.
- Так и знал, - сказал Эдди, - опоздали!
- Час быка – восемьдесят минут, и в обе стороны, - возразил Вопзон. – Так что в  нашем мире опозданий быть не может.
- Это почему же? – спросил Марк.
- Потом объясню. Вернее, Экс тебе объяснит. Он говорил, да я не понял.
- Господа, вот это Нора. Она…, - начал Сандер.
- Мы сами посмотрим, кто она. Привет, Нора! Салют, Экс! Сервус, Марк!
- Вон там, на диване, Сакс и Семён, - представил Сандер. - Один психоаналитик, второй – русский.
- Русский?! – чему-то обрадовался Эдди. – Здра-в-с-т-вуй, Семён!
- Привет, - Семён ухмыльнулся. – Говори лучше на своём языке. Целее будешь.
- Психоанализ – дерьмо, - доверительно сообщил Вопзон Саксу, пожимая ему руку. – Считаю долгом предупредить, что...
- Согласен,- перебил тот, - как и вся психиатрия вообще.
- Псевдонаука. Я бы называл её психопатология, сокращённо.
- Такая тоже есть. Считается очень перспективной. Могу назвать симптомы – может тебе подойдёт.
- Наверняка! Но хватит теории. Перейдём к практике.
Вопзон выудил из-за пазухи плоскую бутыль.
- Вот это абсент. Только слабым на голову не рекомендуется. Всё остальное перед ним – дерьмо!
- У тебя патологически скудный запас ругательств, - сказал Сакс. – Предупреждаю, как психолог.
От света жаровни и свечей по стенам двигались тени, они заполняли комнату и делали её тесней. Марк уселся на пень и прислонился к стене. Он ещё не решил, стоит ли сегодня напиваться. Иногда это встряхивало что-то в его мозгу, но чаще бывало наоборот.
В дверь тихо постучали.
- Открыто! – крикнул Сандер.
Дверь открылась, и на фоне света с лестницы обозначился силуэт девушки, тёмная тень выстелилась на полу, потерявшись среди чьих-то ног. Сандер двинулся навстречу.
- Входи, входи и будь проще. Тут все свои. Ты ведь Инга, верно? Ребята, вот это Инга! – крикнул он в темноту. – Она, кажется, менеджер.
- Сказать «менеджер», значит – ничего не сказать! - крикнули из темноты, -  Может она кризис-менеджер или  мерчандайзер…
-  Нет, наверное, менеджер по франчайзингу…
-  Менеджер клиринговых услуг! – взвизгнул кто-то, дурачась, тонким голоском.
В темноте заржали.
- Вот видишь, - сказал Сандер, - у нас всё по-простому. Ставь куда-нибудь, что принесла, и располагайся.
Марк принял у девушки тяжёлую сумку.
- Ты что, всех тут кормить собралась? – спросил он, уловив вкусные запахи.
- Знаю я ваши вечеринки, - сказала Инга, - выпивка, наркота, а есть нечего.
Она быстро разгружала сумку. На столе, рядом с бутылками Норы появились тарелки с мелкими бутербродами, овощами-гриль и какими-то жаренными мясными шариками. Инга бросила сумку под стол и вздохнула.
- Ну, теперь с голоду не умрём.
- Выпьешь что-нибудь?
- А ты что пьёшь?
- Джин-тоник.
- Сам готовил?
- Да вот – бутылка…
- В бутылках не джин-тоник, а бурда. Как-нибудь приготовлю тебе настоящий… Может быть. А пока я бы выпила вина. Для начала.
- Для начала, - повторил Марк и взял с соседнего столика бутылку.- Как насчёт «Шардоне»?
- Угу, годится.
Они чокнулись. Сандер, проходя мимо, ухватил свободной рукой бутерброд. Другой рукой он обнимал за шею Эдди. Тот выглядывал у него из подмышки.
- … палента тем вкуснее, чем больше в ней…, - объяснял Сандер.
Кто-то плеснул в жаровню спирт – Инга на миг превратилась в облитый огнём сказочный персонаж – в гладком облегающем комбинезоне, одна рука приподнята к волосам чернёного золота, в другой – сверкающий алмазный бокал, изгиб талии, крутая грудь… И снова всё погасло в полумраке.
- А давай на спор! Кто кого! – говорила Нора, схватив Семёна за край бороды. – Кто сказал, что русского не перепьёшь? Да я тебя, как ребёнка!
- Ладно! Только пьём на желание. И своё я уже загадал.
- Я тоже! Только пьём поровну! – сказала Нора, поднимая стакан.
Вопзон сидел рядом с Данкином, тем самым пареньком в смокинге. Тот брезгливо отхлёбывал из своего стакана и после каждого глотка зачем-то смотрел его на свет. Вопзон не обращал на него внимания, пока Данкин не толкнул его случайно, очередной раз поднимая свой бокал.
- Что ты хочешь там увидеть, истину?
- Бред! Кто-то ляпнул, а мы повторяем. Никто и никогда не находил в вине истину, а уж в абсенте и прочей дряни – тем более.
- Да ты абстинент! - усмехнулся Вопзон. – Зачем тогда пьёшь?
- Люди становятся интереснее. - пробормотал Данкин. – И это самый простой способ убить время.
-  Время нельзя убить, - лениво сказал Вопзон, – его нет.
- Времени нет, не существует, - пояснил он, заметив удивлённую гримасу Данкина. - Время субъективно. Отдельно от сознания людей времени не существует.
- Это ты сам придумал?
- Какая разница, кто? Протяжённость реальности не есть время, а естественное свойство бытия.
- Бре-е-ед!
Данкин сказал это врастяжку, широко открывая рот и выпячивая губы. Вопзон пожал плечами. Марк подумал, что этот Данкин вряд ли задержится в их компании. Зануда и кривляется, как шиза.
Эдди присел перед плеером и, тыча пальцем, вызывал обрывки мелодий и тут же переключал дальше.
- Не порти мне машину! – крикнул Сандер.
- Тут один отстой, - сказал Эдди.
- Зато отборный.
- Найди «Benson  blues», - попросила Инга.
- Любишь ископаемых? Может, тебе ещё Киркорова найти?!
- Найди «Lady in red», - сказала Нора.
- Да вы что, сговорились?! Это любимая песня моей прабабушки.
- Такие песни не стареют, - сказал Сандер. – Сейчас поставлю…
- Через мой труп!
Высокий тенор Криса де Бурга заглушил его вопль. Нора оторвала Марка от стола, змейкой ввинтилась ему в руки и повела в плавном танго. Он только что выпил и держал в руке мясной шарик, собираясь закусить.
- Сейчас так уже не танцуют, - сказала Нора.
- Угу, - освободив руку, Марк дожевал шарик и облизал пальцы.
- Зря он со мной поспорил, - растягивая слова, сказала Нора. – Я недавно после операции, ну, резали там что-то, и наркоз. Теперь я не пьянею.
- Так не честно, - улыбнулся Марк.
- Пусть не задаётся…
Нора на ходу подхватила со столика стакан и подняла его над головой.
- Семён, я пью!
Семён повернулся от жаровни – красная и чёрная половины человека, сияющая огнём борода – и отсалютовал ей стаканом. Марку стало весело. Он подхватил со стола бутылку абсента.
- Семён, я пью! – крикнул он.
Горло обожгло холодом, и как-то сразу ударило в голову.
Бутылку вырвали из руки.
- Абсент так не пьют, - сказал Вопзон. – Это профанация напитка.
- Будет знать…, - как будто про себя сказала Нора. Они, оказывается, всё ещё танцевали, и вдруг столкнулись с Ингой и Сандером, которые карикатурно имитировали блюз. 
- Сhange, - сказала Инга и, не дожидаясь ответа, перехватила Марка. Она плотно прижалась к нему, и после этого танец больше напоминал Марку ласковый петтинг. Но в это время Эдди добрался до плеера, и стекло на столах задрожало от тяжёлого рока. Инга теперь танцевала напротив Марка, но он как будто продолжал чувствовать её тепло в тех местах, которых она только что касалась. Рядом тряслись врозь Эдди и Данкин,  игнорируя музыку, тёрлись Семён и Нора. Сквозь эту свалку, Марк неожиданно увидел старичка с остатками волос над ушами. Старичок тоже трясся, но, похоже, от злости. Серые губы открывались и закрывались, кривились и брызгали слюной. Мокрая капля угодила в щёку… Музыка оборвалась. Осталось бормотание голосов, шарканье ног и раздражённый дисконт старичка – что-то насчёт «среди ночи».
Откуда-то сбоку появился Сандер, приобнял старичка за плечи, повёл к двери. Он делал движения, как будто гладил ладонью воздух… Комната наклонилась, хлопнула дверь, мимо проплыла Инга с чашкой в руке. Марк с усилием вернул её в поле зрения и постарался удержать. Инга обернулась.
- Хочешь кофе?
- Вот именно! Кофе! А я-то всё думаю: чего мне не хватает для счастья?
Марку показалось, что голос его прозвучал откуда-то со сторон. Он засмеялся и со второй попытки ухватил чашку двумя руками. Горячо, горько… То, что надо! Он кое-как попал задом в кресло и только тут заметил, что Инга поддерживает его под локоть. Она улыбалась, но как-то не обидно, без насмешки. Марк выхлебнул полчашки кофе, поперхнулся и забрызгал пол. Инга исчезла, но тут же возникла опять с тряпкой в руке. Вид её покачивающейся головки у его колена так понравился Марку, что он нарочно капнул из чашки на пол. Инга смеялась…
– Не говорите мне о буддизме! – раздражённо говорил кому-то Сандер. - Тем более о дзене. Никому из европейцев его не понять.
-  А может, я из Австралии, - сказал кто-то.
- Один чёрт! Неделание в первую очередь должно определиться в зоне мышления, в нашем сознании, и лишь потом осуществляться в бездействии. Сущность неделания не в том, чтобы бездельничать, а в том, чтобы ничего не делать вообще, ни физически, ни мысленно. Но чтобы это понять, может не хватить нескольких жизней. Я как раз нахожусь на середине.
Марк закурил и вышел на балкон. Сквозь рубашку пробирался приятный холодок ночи. Марк курил и думал, что вот эти все его перемещения, наверное, никому на хер не нужны. У всех людей свои дела, вопросы, проблемы… И ему самому они тоже не нужны… Эхнатон, Сарданапал… А чего стесняться? Нужно сходить к психиатру или к психопатологу. Вон там этот Борис сидит – вроде не глупый парень, психоаналитик. Но что он может посоветовать? Вывести из подсознания… Зачем? Чтобы избавиться? От этого не избавишься… Да и незачем! Это же не болезнь. Это дар или проклятье, или что-то среднее!
Ночной воздух не освежал, а наоборот подстёгивал опьянение. Марк курил и с каждой затяжкой дым уходил в глубину лёгких и оттуда бил по мозгам. Рисунок огней города сложился в профиль Эхнатона, глаз фараона уставился на Марка, словно чего-то ожидая, а сверху невидимой тяжестью давило небо…  Его обняли за плечи. Сандер стоял рядом и смотрел в пространство.
- Ну, что, старик? Вечеринка, по-моему, удалась. Тебя вставило?
- Да нет, - ответил Марк. - Мне всё эти перемещения не дают покоя. Ты только не начинай, - он подозрительно посмотрел на Сандера. - Ты же у нас, бля, скептик!
- Ничего я не начинаю. Со мной тоже постоянно что-то не так происходит. Жизнь отнимает слишком много времени.
-  Ай, заткнись! Я ему о чём…, а он…
- Ну, ладно, ладно. Я сам в шоке от твоих дел. Поговорим по-пьяни, может подсознание что подскажет.
- Вот поэтому с тобой и не хочется ничем делиться!
- Ну, ладно, ладно. Извини! Я же бухой, что с меня взять. Так значит, ты был в Древнем Египте при Эхнатоне, был у Сарданапала, когда горел дворец, был в Парижском борделе на Пигаль… А вот интересно! Что ты там делал?
- Да пошёл ты …!
- Я-то пойду! А всё-таки, что ты там делал, в каком, так сказать, качестве находился?
Марк оттолкнул его руку и вернулся в комнату. Сложная смесь запахов пропитывала полумрак, в котором расползался какой-то сентиментальный блюз, топтались и возились неопределённые формы. Эдди и Данкин танцевали, тесно обнявшись. Щека Данкина смялась о плечо партнёра и, казалось, он спит. Кто-то смутно знакомый тенью замер у стены, скрестив на груди руки…  Марк всмотрелся, но жаровня в этот момент испустила огненный протуберанец, и тень растворилась в его отблесках. А в углу зажимались Семён и Нора (Зачем тебе эта борода? Мешает…) Вопзон и Экс, топчась у жаровни, обсуждали достоинства какой-то Клары, с которой оба переспали в разное время. Подсвеченные снизу маски лиц дёргались и меняли очертания.
Марк упал на диван и попытался остановить плавающую перед глазами действительность. Кто-то наступил ему на ногу, мимо, покачиваясь, проплыла Инга… Марк хотел её остановить, но на её месте уже качался Сандер, обняв кого-то за плечи.
- Я воспринимаю реальность такой, как её представляю, понимаешь? А не такой, как она представляется. Реальность иллюзорна.
- Что ты лепишь?
- Я повторяю мысль старика Декарта – реальность иллюзорна. А я тебе скажу, что реальность ещё и субъективна…
Сандер замолчал, шевеля губами словно подбирая слова.
- Декарт не был стариком, - лениво произнёс Экс. – Доживи он до старости, он бы всю философию поломал. Он возвёл поиск достоверности до положения основной задачи познания и возвысил эпистемологию до положения «первой философии».
- Ни хрена себе, Экс!
- А что такое эпситемология? – спросила Нора.
- Эпистемология рассматривает проблемы соотношения иллюзии и реальности. Это верно, что реальность иллюзорна…, но она существует…, но за пределами нашего психического пространства.
Теперь только Марк заметил, что Экс полулежит рядом с ним лопатками на диване, свесив зад на пол. В старой футболке и мятых штанах, серый лицом и нечёсаный, Экс, казалось, был пропитан не только запахом, но и настроением марихуаны. Говорил он бессвязно, но среди скомканных фраз порой пробивались мысли, сбивающие с толку. Поэтому Марк попробовал сосредоточиться. Экс  докурил самокрутку и бросил окурок в жаровню. Она выбросила вверх голубую извилину, сильнее запахло жжёной тряпкой. Марк придвинулся и положил руку ему на голову.
- Ты, Экс, у нас светлая голова. Не говоришь, а вещаешь.
- Игра в слова… Чтобы вещать, одного косяка мало. Налей-ка мне водки, чувак.
Марк принёс ему стакан. Он плеснул водки так, что она едва покрывала кубики льда. Экс отхлебнул и стал катать во рту льдинку.
- Шпашибо, - сказал он.
- Так что там с пространством?
Экс проглотил льдинку и заговорил, растягивая слова, скучно и монотонно.
- Реальность…, - начал он.
- Чёрт с ней, с реальностью! Меня больше занимают пространства.
- Реальность, - с нажимом продолжил Экс, - как и пространства это понятия высшего порядка. Мы привыкли считать пространствами трёхмерные объёмы, а тому, что не может быть измерено, придумали названия «бесконечность» и «вечность». Всё это вздор. Могут быть двухмерные и одномерные пространства, могут существовать пространства вообще без измерений – к которым невозможно применить наши понятия. Скрытые пространства Шамбалы, индивидуальные пространства мексиканских колдунов у Кастанеды… Плерома у Юнга… А возьми маленькую толпу, объединенную общей идеей – и это уже психическое пространство. И у каждого есть своё психическое пространство, только мы этого не замечаем.
  Марк опустил глаза и вздрогнул, на какое-то мгновение ему показалось, что говорит не Экс. На полу, опершись лопатками о край дивана, в Эксовой футболке и мятых штанах, сидел человек с длинным профилем и полными женскими губами. И всё же это был Экс, на которого словно наложили личину Эхнатона. Опьянение отступило.
-  Ты имеешь в виду эгрегоры? – пробормотал Марк.
- «Эгрегор» - это одно из кастрированных человеческой глупостью определений психического пространства. На самом деле их формы и содержания неисчислимы и каждому можно дать своё название. Бывает эгрегор двух человек и целой планеты, но в любом случае речь идёт о психических пространствах…
Голос его отличался несвойственной Эксу твёрдостью и назидательностью. Марку стало жутко, он тряхнул головой и видение пропало.
- Умён чертяка! – сказал Сандер, наклонившись к ним. - Это ты сам додумался?
- У французов есть теория «сферы разума» или ноосферы, - продолжал своим уже голосом Экс. -  Леруа и Шарден, кажется. А идею выдал наш академик Вернадский,. Остальные умники в учёной помойке признали её ненаучной. Но, если смотреть шире, идея ноосферы подтверждается. Только наоборот. Ноос пытается привести в порядок Хаос и ни хрена у него не получается… А не получится, потому что хаос творят люди… А люди… Короче – Хаос непобедим, потому что в основе его лежит человеческая глупость. Вот, - он протянул Марку свежий косяк, - лучше, дёрни пару раз, может, станет понятнее.
Марк прикурил и затянулся, но понятнее не стало. Ему захотелось внимательнее поговорить с Эксом, расставить всё по местам.  Ему всё ещё было страшно, но несмотря на это, казалось, что сейчас он может узнать что-то важное, и теряет эту возможность, потому что пьян, и Сандер взъерошил ему волосы, а Экс вдруг куда-то подевался и гремит музыка, и рядом Инга тянет его танцевать, и кто-то бросил в жаровню пучок бенгальских огней, и комната засверкала серебряными брызгами. В дрожащем свете Марк увидел, как сплетаясь руками и ногами, танцуют Семён и Нора, а потом одна из ног толкнула дверь спальни, и оба пропали в её темноте… Марк почувствовал приятное возбуждение и крепче прижал к себе Ингу.

- Хотела меня перепить, - смутно бормотал Семён, застёгивая брюки. – Русского не перепьёшь!
Он подошёл к столу и стал выбирать бутылку. Марку вдруг стало нестерпимо завидно. А рядом была Инга – только руку протяни.
- Семён, я пью! – Нора стояла у двери в спальню. Одной рукой она поправляла топик, в другой держала рюмку.
Марку стало весело, и он шлёпнул Ингу пониже спины. Она вскрикнула и толкнула его в плечо. Марк подхватил её руку и, упав на колено, облобызал… Королева ночи… Инга смеялась и ерошила ему волосы. Умная девочка, подумал он…
Дальнейшее утонуло в розовой амнезии, сквозь которую смутно всплывали танцы, возня из-за похищенного у Норы бюстгальтера, гогочущая физиономия Сандера, топот ног по лестнице, глаза Инги, глядящие снизу и острый ожог совокупления.
А наутро, сквозь болезненную пелену похмелья, был стакан холодной с пупырышками воды, и кофе в постель, а Инга казалась свежей и очень нужной, очень к месту и времени, и теперь, в похмельной экзальтации, её тело оказалось ласковым, щедрым и необходимым. Марк сходил в туалет и с удивлением заметил, что квартира, которую он ожидал увидеть превращённой в руины, была прибрана, бутылки составлены в углу кухни, вымыта посуда и даже пыль с рассованных по углам приборов вытерта. Он вернулся в постель… Инга в полусне обняла его тёплыми руками, и они продремали всё утро.