Непоняточки вплоть до пяточки

Первой перестала быть русской правая рука, причём без всяких на то видимых причин – взяла и отказалась. Ну не сволочь?
     И она почувствовала себя не в своей тарелке - стыдно как-то, когда у тебя рука нерусская. Что люди подумают? Да и самой противно…
     Хотела перекреститься – и не смогла: рука не слушалась и на уговоры не поддавалась. А креститься левой рукой она не решилась.
     Прошло три дня и её словно сглазили - отказалась от русскости левая рука. Это был уже неприятный симптом. "Эдак, - подумала она, - я напрочь утрачу национальное обличие: была русской, а стану неведомо кем, как женщина, ненароком вышедшая замуж за негра – пойди, объясни людям с какой стати рожаешь чёрных детишек. И ссылки на любовь и прочие примитивные экивоки не подействуют. Люди – существа умные, в массе своей понимающие что и почём".
     И ещё раз подумала: "Эдак!"
     А потом вдруг потеряла идентичность правая нога – была русской и, вдруг, перестала, ничего не объясняя хозяйке. Непоняточки вплоть до пяточки. И потому она не сразу сообразила, что произошло - подумала, что просто встала не с той ноги…
     И ещё два дня вставала не так, как надобно, но всё ещё надеялась, что обойдётся. Не обошлось -
левая нога переняла эстафету у правой…
     А через три дня – такой, видимо, цикл всё прогрессирующего отказа, перестало быть русским тулово – целиком, даже детализация не понадобилась. "Я, - дало понять тулово, - заодно с конечностями, то есть солидарно. Типа Евросоюза, санкции – так санкции: мы, твою мать! - едины".
     Хотела она обратиться к врачу, да всё не решалась, потому что не знала, как объяснить эскулапу суть проблемы, да и не болезнь это вовсе, а хрен знает что и даже хуже: кому нужна сегодня национальная идентичность, кроме негодяев и проходимцев? Люди родину меняют запросто, как разовые перчатки во время пандемии, а тут какая-то дешёвая общность!
     И вспомнила она подругу, которая перевелась к ним из другой школы, причём – странное дело! – в выпускном классе. И попала эта новенькая в свой первый день на урок физики. Сидела смирно, не выпячивалась, ребята с любопытством присматривались к ней, а после окончания урока, когда все уже выходили из класса, учитель задержал её, поинтересовавшись:
     - Твоё имя Энн?  Я не ослышался?
     - Не ослышались, - сказала новенькая.
     - Уверена?
     - Более чем, - заявила она.
     - А может Нэ? – продолжал допытываться учитель.
     - Энн, - твёрдо ответила новенькая, отвергнув заигрывания со своим именем.
     И ушла, а она притаилась у приоткрытой двери… -
     и услышала: "Тоже мне Энн – Терра инкогнито! – бурчал учитель физики. – Непонятно что, неизвестно как. Белиберда какая-то. Дифракция вперемежку с интерференцией. Волнообразная сущность бытия в корпускулярной оправе. Фикшн и продакшн в необъяснимой науке пропорции. Если кто-то скажет, что такое возможно, то я не поверю и, даже поверив, откажусь понимать".
     Пригляделась она к новенькой и решила, что та вроде бы ничего – высокая, стройная, смазливая. И коса, как канат, по которому детишки лазят.
     Кстати, о канатах. В школе три таких висели - в спортивном зале.
     Пришла она как-то в спортзал, а там на канатах, под потолком трое сидят – Энн и два рослых охламона из параллельного класса – из тех, которые гогочут на переменах и носятся друг за другом, словно оглашенные.
     Сидят под крышей и о чём-то беседуют. Как голубки воркуют, как журавли курлычут.
     И тут привёл учитель физкультуры в зал директора и сказал ему:
     - Вот видите-видите – четвёртый час сидят на канатах. Слезать категорически отказываются. Уроки срывают.
     - Что заставляет вас сидеть там… - спросил директор у сидельцев, взглянув на часы, - четвёртый час кряду?
     - Придурь, - ответил один из великовозрастных обалдуев.
     - Бзик, - промолвил второй.
     - Флешмоб, - призналась Энн.
     - У меня самого прадедушка служил трубачом в Первой Конной армии во время гражданской войны, - сказал директор, - а после её окончания варил клей, образовав общество, называемое "Казеиновый мир". Может отсюда и имечко его проклюнулось – Казимир. И торговал он клеем даже после окончания нэпа – вплоть до Великой Отечественной. И в этом счастливом промежутке времени между войнами родилась у него дочь, моя бабушка, которую назвали Казя. И никакого иного имени ей дать не могли – априори. Закон жанра.
     - А зачем вы это рассказываете? – спросил один из обалдуев, сидящих на канате, как на канапе. – Или вы думаете, что нам интересно?
     - Да я и сам не знаю зачем, - сказал директор. – Наверное потому, что хочется поделиться с кем-то своими воспоминаниями…
     Учитель физкультуры давно уже ушёл, а директор всё никак не мог прекратить речь, страдая явно выраженным словесным недугом.
     - Так вот, о Казе. Бабушку ужас как тяготило это имя. Она места себе не находила. И готовы была откликаться – и откликалась! – на любое другое имя. "Как ни назови – всё лучше, чем Казя", - утверждала она…
     Вышла замуж. А потом у неё родилась дочь…
     - Козявка? – спросила Энн.
     - Ну почему же Козявка? – сказал директор. – Лютеция - было её имя.
     - И это была ваша мама? – спросил один из обалдуев – тот, который висел справа.
     - Точно! – воскликнул директор и хотел было продолжить свою хроникальную исповедь, но тут Энн соскользнула по канату вниз, и вслед за ней, стремглав, последовали обалдуи.
     - Спасибо вам, Дмитрий Петрович, за наше счастливое детство, - сказала Энн. И сделала книксен.
    И два высокорослых обалдуя прыснули в унисон после этих её слов. И удалились – только их и видели. А директор долго стоял у понуро висящих канатов, потом ухватился за один из них, собираясь вознестись под потолок, но увидел её и передумал.
     - Ты почему, Посудомойкина, не на занятиях? – спросил грозно у героини нашего рассказа.
     - Сачкую, - ответила она.
     - Не переусердствуй, - сказал директор. – Во всём нужна мера. Мама мечтала, чтобы я получил высшее образование. И я его получил. Теперь вот воспитываю обалдуев и обалдуек – несть им числа! Куда столько? Я тут прикинул - чай математик, и вычислил, что для полного счастья планете надобна десятая часть нынешних её детишек. А остальных, позвольте спросить, куда девать?
     - А вы Даниила Хармса почитайте, - ответила она и ушла, оставив директора в недоумении – Хармса он не читал.
     Так вот эта самая новенькая по имени Энн в один прекрасный день заявила, что является русской в первом поколении.
     - В первом поколении – это как? – не поняли одноклассники.
     - А так – раньше я русской не была. А теперь стала, - ответила Энн.
     После окончания школы она отправилась покорять Москву… -
     и покорила. Вот только квартиры у неё своей не было, и слонялась она по родственникам: сегодня – здесь, завтра – там…
     А потом заболела "Америкой". Это была вирусная инфекция, подхваченная неизвестно как, непонятно где. По ночам ей снился Голливуд в виде гигантской надписи на горе, статуя Свободы в лёгком шифоновом шарфике на шее и негр с рыжими-прерыжими волосами.
     И заражал этот вирус всех вокруг. Косил, как говорится, под корень. Самая настоящая эпидемия, повальная болезнь, мор. "Ах, Америка!" – говорила Энн, и все инфицированные повторяли вслед за ней: "Ах, Америка, ах, Америка!" и ни о чём другом ни говорить, ни думать не могли и не пытались.
     Это было так противно, что не приведи, Господи! Никогда она не чувствовала себя до такой степени униженной и оскорблённой, как тогда среди заражённого этим недугом люда.
     И как же было обидно за бывшую одноклассницу!
     "Вот те и русская! – думала она. – Вот те и в первом поколении!"
     Стоит ли говорить, что позже эта самая Терра инкогнито перелетела через Атлантику… –
     и сгинула. Во всяком случае ни слуху, ни духу о ней не было и нет…
     Долго не решалась она и всё-таки пошла к врачам, к первому из них – терапевту: без терапевта ныне никуда. Рассказала обо всём, что беспокоило, а потом призналась, как на духу:
     - Боюсь заразиться. Опасаюсь до ужаса – такой вирус! такой вирус!
     - Никакой это не вирус, - сказал терапевт. - Это модное по нынешним временам поветрие, проще говоря, придурь. Так что, обращайтесь к колдунам, ворожеям, гадалкам, астрологам и прочим шарлатанам и прохиндеям. Может чем и помогут.
     Другой врач, к которому она обратилась за помощью ("Может, какие прививки существуют от этой напасти? Или какие иные способы избавления?"), был краток:
     - Прививки, - сказал он ей, - в вашем случае невозможны и нерентабельны, а отстрел запрещён законом.
     - Какой-такой отстрел? – ахнула она.
     - Самый что ни на есть настоящий. – И пояснил: - Ведьма она. Стрелять таких надобно, без промедления и жалости или на кострах жечь, как Орлеанскую проб...дь, да вот нельзя – избранники постарались.
     - И что же мне теперь делать? – с надрывом в голосе вопросила она
     - Покопайтесь в архивах, - посоветовал ей любитель репрессий. - Может что и откопаете.
     В архивы она, конечно же, не пошла, кто её пустит – в архивы эти? А направилась в библиотеку, где ей вручили справочник по географии – самый что ни на есть современный, который она, полистав, выяснила, что все части света начинаются на букву "а" и лишь возомнившая о себе невесть чего Европа пишется с буковки "е". Маленькая! плюгавенькая! пропахшая едким гендерным потом старушка – а вот поди ж ты! – какая непревзойдённая наглость! Что себе позволяет?!
     И ещё она обнаружила, что все остальные части света выстраиваются в строгую алфавитную линию: Австралия, Азия и только потом Америка, Антарктида и Африка. И, уяснив подобную очерёдность, успокоилась и перестала чувствовать себя оскорблённой. И униженной тоже. И русскость вернулась – сначала к тулову, потом к конечностям – всем сразу.
     А Океания? – спросите вы.
     А что Океания? Океания не в счёт – кому на хер нужна Океания? Никому. Разве что забулдыгам и прочим засранцам, заселившим разбросанные щедрой рукой острова в океане.
     И, успокоенная, она почувствовала (сквозь сон, разумеется), что просыпается, но тянула это промежуточное состояние так долго, как только могла. И улыбалась сквозь дрёму.

02.03.19