Как это делалось в Североморске

А дело было так.
Защитил я диплом, закончив учёбу  в техникуме морского приборостроения, прошёл обряд крещения  в церкви по православному обычаю, и ушёл служить в армию.
До этого жил некрещёным,  по молодости лет, совершенно не придавая этому никакого значения.
«Закосить» службу даже и не пытался, потому что было мне это противно, и кроме того, хотелось попробовать закалить свой  довольно-таки  мягкий характер в суровой «школе жизни», как называли тогда свою армию в той  великой и могучей стране её граждане.
Да и отец с  мамой были против того, чтобы их сын хитростью и обманом избежал почётной обязанности по защите Родины.
Так, с призывного пункта в военкомате и отправился защищать Отечество, неизвестно от кого. Да мало ли супостатов кружатся чёрным вороньем у границ нашей необъятной державы?
Причём ушёл не сразу, а только со второй попытки.  Что-то там не срослось у военных, в общем, в первый раз, и несколько призывников были отпущены по домам. С условием явиться на призывной пункт позже, в назначенный день и час. Надо было видеть удивление и лица моих родителей, когда я вечером заявился домой, уйдя утром в армию.
Служить я, в итоге попал на Краснознамённый Северный Флот, на его главную базу, в  славный город Североморск.
Сначала около  полутора суток тряслись на поезде, потом на машинах всю нашу банду духов перебросили в Североморск, в распределительный пункт, откуда молодых бойцов небольшими группами уводили бравые мичманы  в учебные роты различных войсковых частей.
Меня и и несколько других молодых бойцов отобрали для службы в береговую воинскую часть боевого обеспечения,  занимавшуюся хранением, транспортировкой и подачей на носители различного рода вооружения.
И, возможно, именно потому, что православный крестик с тех пор всегда был на моей молодой и крепкой шее, прямо из учебной роты, где молодые бойцы традиционно «умирали» на  самом первом этапе нелёгкой службы, я, совершенно неожиданно для себя,  был сразу же  взят служить во взвод управления части.
На место  только что демобилизовавшегося матроса из  братской союзной славянской республики.
И служить мне, дорогие друзья,  предстояло мне в одном из подразделений штаба той суровой воинской части, в которую, волею судеб, я попал.

То есть. Место службы, о котором, запуганные всеми, «униженные и оскорблённые» «духи» могли только мечтать.
Может быть, благодаря своему крестику оказался в штабе, а может быть, потому что из всего нашего призыва в учебной роте, только один я имел среднетехническое образование, совершенно случайно окончив техникум МОРСКОГО приборостроения, кто ж его знает.
Тяготы и лишения срочной службы, между прочим, на Северном Флоте были тогда такие, что некоторые мои однопризывники так и  не дотянули до неизбежного «дембеля».
(«Дембель неизбежен, как крах капитализма» - фраза из  почти всех дембельских альбомов непобедимой армии великого и могучего государства того времени. прим. авт.).)  Не выдержали пресловутых тягот и лишений, и прочих суровых испытаний, застрелившись в карауле, или перерезав себе вены  где-нибудь на технической территории, повесившись, или сойдя с ума в  мрачной  и страшной (для молодых бойцов) казарме.
А ваш покорный слуга, почти не напрягаясь, исправно и добросовестно нёс службу в теплом, сухом и чистом штабе, окруженный заботой и вниманием прекрасных женщин-военослужащих, симпатизировавших молодому, симпатичному, неунывающему,  иногда остроумному матросу, сочинявшему время от времени, неплохие стихи.
Из  сослуживцев женского пола, несомненно, прежде всего, следует выделить старшего мичмана Алёхину Ирину Васильевну,  мою непосредственную начальницу, молодую тогда, красивую, добрую, отзывчивую, весёлую женщину. Она очень тепло относилась ко мне, и отношения у нас сложились почти родственные.
Спустя годы после моей демобилизации, мы некоторое время  продолжали общаться и иногда  поздравляли друг друга со всеми соответствующими праздниками, довольно долго, пока, как говорится, жизнь окончательно не разбросала нас в разные стороны, оборвав почти все контакты.

Нет, конечно, были иногда во время службы и изнуряющие камбузные наряды, и дневальства по роте, но их было немного, по сравнению с теми нарядами, что неслись остальными матросами-срочниками  из других взводов нашей доблестной роты.
За что, между прочим, и недолюбливали сослуживцы матросов из штабного  взвода управления, не без основания считая их «зашхерившимися» («Шхера» – укрытие прим. авт.) от ежедневного, изматывающего армейского дела, и сопутствующей ему  жестокой годковщины.
Здесь, по всей видимости, следует поведать неискушённому в неуставных воинских делах, читателю о таком неуставном явлении прошлого (ХХ-го) века, как « годковщина».
«Годковщина», дорогие друзья, - это устойчивая система неформальных взаимоотношений между военнослужащими, родственная традициям уголовного мира. Она была основана на подчинении старшими призывами младших и создавала унизительную иерархию старшинства. При этом возраст военнослужащих, их воинское звание и должность имеют второстепенное значение, или вообще не играют никакой существенной роли.
Если упрощенно – старшие призывы живут за счет младших. Аналогичное  название «дедовщина» или «стариковщина», пошло от названий военнослужащих сухопутных войск старшего призыва – старослужащих («старики», «деды»). На флоте старослужащих, соответственно, называли «годками», а само явление - «годковщиной».
Итак, рассмотрим эти самые ступени неформальной иерархической лестницы, классифицируя матросов срочной службы, соответственно неуставным понятиям начала 90-х годов ХХ века.
На низшей ступени этого мрачного неформального сооружения, находились «духи», молодые бойцы только что призванные в ряды Вооруженных сил, и собранные в учебные роты (учебки), существа абсолютно бесправные и всеми гонимые… Как правило, это был испуганного вида, бритый наголо парень, в мешковато сидящей рабочей матросской форме тёмно-синего цвета, вечно голодный, пахнущий дешёвым гуталином и ещё чем-то малоприятным, и неустанно удивляющийся тому  суровому миру «настоящих мужчин», в который он внезапно попал…
Сидеть им разрешалось (было «положено») только на табуретке (баночке), и, ни в коем случае,- на кровати (шконке).
Духи,  читатель, это, пожалуй, единственные   матросы срочной службы, постоянно носившие уставные портянки и кирзовые сапоги, и передвигавшиеся строем по территории части не только во время строевых смотров.
Все остальные бойцы-срочники ходили как и в чём попало, щеголяя либо в  рабочих ботинках из грубой свиной кожи (т.н. «прогарах»), или в чёрных кожаных ботинках от парадной формы…  Когда учебная рота, твердо чеканя шаг, заходила через открытые ворота  на  просторный и чистый плац («Отцы, все знаем, как надо заходить на территорию части?!»- каждый раз, весело, зло и многозначительно интересовался у нас старшина учебной роты, изощренный и опытный дрессировщик духов, молодой туркмен Ашир Бердыев… «Попробуй, забудь…Живо напомнят, причем всей роте… В кубрике, после отбоя…»Прим авт.).
Короче говоря, смотреть на это представление сбегалась вся часть, потому что слаженность  строевых действий в повседневной жизни армии великого и могучего государства конца прошлого века, была  довольно-таки редким зрелищем…
Да и было на что посмотреть. Вы только представьте. Сорок молодых парней в белых бескозырках старательно чеканят шаг.
Стёкла в домах, стоящих вдоль пути следования, звенят  и дрожат, грохот  крепких, нестоптанных ещё, и начищенных до блеска кирзачей взлетает до прозрачного синего неба, равнение в строю безукоризненное… Красота.
Духи с утра до вечера всё время были чем-то заняты, отдыхали только во сне, иногда после многократной репетиции отбоя и подъёма, проводимой старшинами, и их земляками-однопризывниками, заглядывавших иногда в  этот бесплатный «парк аттракционов», для своего незамысловатого развлечения. Ну, знаете, все эти бесконечные команды: « Рота, подъём!», и «Рота, отбой!», «Принять упор лёжа!» и прочие нехитрые армейские гадости.
О, атмосфера кубрика учебки после отбоя…
Запах, который издают тридцать-сорок пар  почти новых кирзовых сапог, с элегантно наброшенными сверху портянками, способен, в прямом смысле слова, если не сбить с ног, то пошатнуть точно, любого человека, зашедшего со свежего воздуха в  спальное помещение (кубрик)  учебной роты…
Характерная и жесткая особенность службы новобранцев в «учебке» заключалась в том, что «чморили» духов практически все, не только старослужащие-срочники, но и  некоторые офицеры и мичманы (как на флоте называют прапорщиков).
По всей видимости, это связано с тем, что в офицерских училищах были тогда примерно те же самые неуставные взаимоотношения, и лишь некоторые из отцов-командиров с искренней теплотой и сочувствием относились к бедам и проблемам несчастных духов.  Обходились, как говорится, без сантиментов. Что, впрочем, офицеры и мичманы…
На вокзалах, радостно кричали иногда топающим мимо несчастным призывникам, совершенно посторонние, давно уже отслужившие своё, гражданские мужики:
« Вешайтесь, духи!».
Этот «бодрый» призыв, сопровождал несчастных новобранцев везде и всюду.
И нет ничего удивительного, в том, что некоторые, самые слабые из них, воспринимали его, как  прямое руководство к действию…
Но продолжим же нашу неуставную классификацию.

На следующей ступени иерархической неформальной лестницы плотно стояли (да и стоят, наверное, прочно  и по сей день.) так называемые « караси».
Это матросы, прошедшие «учебку», перешедшие в роты своей войсковой части, отслужившие  от нескольких месяцев до полугода, Они были уже не так бесправны и гонимы, как духи, и при наличии смекалки, расторопности и сообразительности, были способны иногда неплохо устраиваться…
На свинарнике, в плотницкой, в штабе,  и прочих укромных и спокойных местах несения службы.
Сидеть на кровати (шконке) им пока тоже, позволяется только с разрешения (т.н. «добра») старших, приборку везде делают исключительно сами караси… А ещё в обязанности карасей входило знание  и перечисление по требованию имён и фамилий всего личного состава роты… С непривычки, прямо скажем, задача непростая, учитывая многочисленное наличие таких сочетаний, как, например, Жармухамбетов Талгат Курманович из посёлка Олеговка Семипалатинской области
( Привет, Талгат), что располагался на территории братского некогда Казахстана, и других, не менее заковыристых для русского уха, вариантов имён бойцов из южных республик того могучего государства.
Прихода новых карасей  в роту, ждали с нетерпением представители всех армейских сословий и каст, для того, чтобы помыкать ими, выполняя их руками всю необходимую и самую грязную и тяжёлую работу во всех направлениях воинской службы… 
Ведь, если бы не было карасей, то делать всё пришлось бы самим, а при этом все, хоть сколько-нибудь старослужащие бойцы, например, считали тогда абсолютно недопустимым для себя, даже просто взять в руки половую тряпку («ветошь», как называли её тогда на флоте.), не то, что вымыть ею пол в кубрике (спальном помещении) или где бы то ни   было…
Отслужив первый год, любой нормальный матрос становился
« борзым карасём», обладающим определённым набором льгот и преференций,  по сравнению со своими коллегами, стоящими на более низших неуставных ступенях.  Любой нормальный, да, потому, что были, в те времена, в вооружённых силах, так называемые «чуханы», практически утратившие под воздействием пресловутых тягот и лишений, как  достойный внешний облик, так и внутренние человеческие качества…
Их ещё называли «вечными карасями», и чморили этих непривлекательных внешне бедолаг, все призывы, старшие, свой собственный, и  иногда даже младшие.  Никогда, дорогие друзья, не следует переходить ту тонкую грань, отделяющую человеческие честь и достоинство от безвольного и скотского существования.  А именно такой образ жизни и вели в конце прошлого века некоторые несчастные военнослужащие срочной службы, опустившиеся на социальное воинское дно в силу слабости ли характера, или под воздействием  жёсткой окружающей армейской среды.

Далее в нашей неуставной флотской  классификации начала 90-х годов прошлого века, идут (а точнее, шли) вразвалочку к вожделенному «дембелю», так называемые «полторашники», уже  отбарабанившие, соответственно, из отмерянных  военкоматом трёх лет, полтора года срочной службы.  («Самый злой народ»,- характеризовали тогда их все,- до фига прослужили, и до фига служить осталось.)
«Полторашниками», читатель,  в те далёкие времена, были матросы, «смотрящие» за соблюдением молодыми бойцами всех правил и «норм» неуставных взаимоотношений, и гонявшие зазевавшихся и оборзевших карасей, наиболее жёстко и активно.
«Не обеспечишь выполнения чего-либо силами молодых бойцов, будешь делать сам»,- вот их мощная мотивация со стороны более старших призывов и отцов-командиров. А сам уже наделался по горло, во время собственной карасёвки, вот и шуршала день и ночь   «молодёжь», под суровым контролем полторашников. «Ничего личного» (за нередким исключением…), просто «так положено»
Следующее очередное неуставное флотское воинское звание конца ХХ-го века,- «подгодок», матрос, отслуживший   целых два года…  Подгодки, в основном, занимались тем, что усиленно ели и спали, всячески нарушали воинскую дисциплину, и, время от времени, гоняли, скуки ради, оборзевших карасей и ленивых полторашников…
Плотная еда, и  крепкий, здоровый сон, были главным занятием старослужащих бойцов армии великого и могучего государства. Может быть, именно поэтому, она и была всегда непобедима, кто знает? А вся боевая и политическая подготовка лежала на крепких плечах молодых бойцов. Да и сейчас, скорее всего, лежит  на плечах у армии их преемников.

Кстати, друзья, в нашем повествовании, несомненно стоит упомянуть, что по неписанным неуставным законам, караси были обязаны вносить свою лепту в  дело питания вышестоящего сословия (от полторашников и далее.)
Лепта эта оформлялась в виде так называемой «птюхи»,- двух кусочков белого хлеба с  порционным цилиндриком сливочного масла, вложенном между ними.
Дело в том, что на завтрак на камбузе (в столовой) в большинстве своём, старослужащие бойцы не ходили, считая это ниже своего достоинства.
Как, впрочем,  и не вставали по подъёму, и, конечно же, не ложилось по сигналу «отбой», внешним видом, манерами и повадками напоминая более всего банду французских дезертиров времён  войны 1812 года.
И только форменные гюйсы (съёмные воротники синего цвета, полосатые по краям, пристёгивающиеся к  рабочей и парадной форме.) на крепких шеях, и кожаные ремни с якорями на латунных бляхах, да тельняшки, вместе с гнутыми кокардами (крабами) на головных уборах, кое-как выдавали их принадлежность к флоту великого и могучего государства…
Завтрак на камбузе исправно посещали  в основном только караси всех мастей, почти все поголовно закреплённые за строго определённым неуставным «руководством»   и  каждый из них, всеми правдами и неправдами, должен был взять порцию  завтрака на себя и своего «патрона».
Для этого нужно было ловко схватить на раздаче, с движущейся ленты конвейера, и  быстро унести за стол подносы с  двумя порциями, под пристальным взглядом дежурного по роте, сидящего на баночке у окна выдачи…
Кашу и кофе своего неуставного босса  (чуть тёплый напиток, весьма отдалённо его напоминающий по вкусу, цвету и запаху) всегда голодным карасям милостиво разрешалось съесть и выпить…
А вот птюху, и, пожалуй, еженедельное  варёное яйцо, входившее в воскресное меню,  караси были обязаны доставить в помещение роты, дабы проснувшийся и поднявшийся к этому времени «шеф», сумел подкрепиться, заварив крепкий чай в так называемой «чефир-машине»
(самодельное устройство для кипячения воды, состоящее из двух  скреплённых бритвенных лезвий, и электропровода, имевшихся у каждого уважающего себя бывалого матроса…).
«Масло съел, и день прошёл…
Съел яйцо,- прошла неделя…
Чтоб ещё такого съесть,
Чтоб три года пролетело?»
Этот нехитрый стишок, так же украшал практически все дембельские альбомы воинов краснознамённого флота… Такой бытовой и суровой поэзией в виде поговорок и шуток-прибауток, была пропитана практически вся  армейская служба, и  мне это, в общем-то, нравилось. Первые два года службы, точно.))

Доставка птюхи в расположение кубрика, была своего рода неким спортом,  неформальной игрой и развлечением, в которых принимали участие не только матросы-срочники, но и дежурившие на камбузе и по части офицеры и мичманы, создававшие (или делавшие вид, что создают) препятствия для шустрых, и не очень, «носильщиков», прячущих птюхи в разных укромных уголках своей военной формы…
Укромных, и порой не очень гигиеничных. Самые сообразительные и проворные караси («шаманы»), использовали для переноски небольшие полиэтиленовые пакетики, в которые укладывали вожделенные флотские «сэндвичи», а несообразительные («мутные») таскали кусочки хлеба с маслом, где и как попало… За что и наказывались иногда бдительными старослужащими коллегами. Причём удары, тычки и оплеухи были уже совершенно реальными и ощутимыми, и игру совершенно не напоминающими.
Несколько слов о наказаниях, практиковавшихся для провинившихся молодых бойцов.
Первым (и наиболее распространённым) являлась «гича», -  воспитательная мера, заключавшаяся в принятии молодым бойцом согнутого положения( так называемой «буквой Зю» прим. Автора), наряду с одновременным поднятием гюйса…После этого мощная длань «воспитателя» опускалась с размаху на шею несчастного карася, по доброму совету старших товарищей, прижимающему в это время ладони к векам над глазными яблоками (« … Зачем, зачем… А чтоб не выскочили…» прим. Автора.). И сразу после сочного шлепка, он обязательно должен был успеть быстро и громко сказать: «Спасибо!», а если не успевал, то карательная процедура повторялась снова и снова, до достижения необходимых результатов…
Если гича не помогала, или проступок карася был слишком серьёзный, в ход шла  так называемая «баночка» … Наказуемый, опять же, вставал всё той же «буквой Зю», а экзекутор брал  деревянную табуретку за ножку, размахивался ею, и бил твёрдым и плоским сиденьем по тому месту,  на котором обычно  на этой самой табуретке сидят. Очень эффективная воспитательная мера, дорогие читатели, некоторым из вас, она бы точно пошла на пользу…

Ну, и, конечно, венцом этого прочного неуставного сооружения были собственно «годки»,- матросы - срочники, отслужившие два с половиной года, которым делать что-либо по уставу, было вообще « не положено».  Зато ели и спали они с удвоенной энергией, словно чувствуя, что после демобилизации их санаторно-армейский отдых закончится, и настанут суровые будни гражданской жизни.
Да, кстати, чуть не забыл, - были же ещё и так называемые «гражданские», - молодые мужчины, уже отслужившие все свои долгие три года, и терпеливо ожидающие  увольнения из рядов вооружённых сил, и, «по странному стечению обстоятельств», как писалось в пресловутых дембельских альбомах, всё ещё носившие военную форму.
Они уже были одной ногой за воротами части, и их старался не трогать, и не обращать  на них внимания, даже командир части, капитан первого ранга Иван Павлович Антонюк (Царствие ему Небесное и Вечный Покой).
 Весьма суровый был внешне мужчина, почти двухметрового роста, и казалось, гневными громовыми раскатами своего голоса, был способен разрывать гранёные стаканы…

В ту пору одним из любимых развлечений  скучающих от «заслуженного» безделья старослужащих многонационального  флота могучего государства, была  жёсткая процедура  «пробития фанеры» у карасей. Состояла она из серии мощных ударов  набитыми кулаками в область брюшного пресса и солнечного сплетения выбранной жертвы из числа прибывших в роту новобранцев.
Как правило, от полученных ударов молодой боец валился, как подкошенный на пол, и начинал судорожно корчиться, всем своим видом (почище иных футболистов в штрафной площадке у ворот соперника…)  демонстрируя, как ему больно и тяжело…
Таким образом, «фанера» считалась «пробитой», а  бедный  нокаутированный карась уползал в свой кубрик «зализывать раны».
Кто знает почему, но НИКТО и НИКОГДА, начиная с учебки, так и не смог «пробить фанеру» у вашего покорного слуги, до достижнеия ожидаемого результата…  Хотя попыток таких, надо отметить,  первые погода службы было немало.
Терпели неудачу даже преуспевшие в этом бессмысленном и беспощадном упражнении, накачанные и откормленные земляками с продуктовых складов, воины из братского некогда Азербайджана, более всего внешне напоминавшие «быков» из криминальных сериалов начала 21 века… Из других рот, узнав о таком чуде, приходили  послужившие, и  видавшие виды  старослужащие бойцы, желающие принять участие в этом аттракционе человеческой выдержки, но так  и уходили в свои роты все, не добившись успеха.
«Слава Богу, что не из других частей», думал я несколько позже, увидев на гарнизонных соревнованиях по перетягиванию каната (любимого, по мнению отцов-командиров, вида спорта у матросов-срочников…) огромного двухметрового детину в полосатой майке.
У которого только татуировка тигриного оскала на предплечье, была размером с мою голову (62-й размер головы-то, между прочим,… Прим. автора)…
Может быть, держался я несгибаемо благодаря регулярным многолетним спортивным занятиям в СДЮСШОР (метание диска и толкание ядра), а может, благодаря маленькому серебряному крестику, постоянно висевшему на толстой суровой нитке над крепкой  «фанерой», кто ж его знает…
Спокойно и невозмутимо стоял я, изо всех сил напрягая мышцы брюшного пресса,  слегка покачиваясь от ударов, и заслужил среди матросов воинской  части славу  « лобастого карася - очкарика из штаба, которому всё пофиг» (пожалуй, самый точный цензурный перевод с военно-морского языка…Прим. авт.)
Однажды, когда горячие старослужащие боксёры-любители несколько переусердствовали, и область живота под грудной клеткой у меня стала пугающе жёлто-чёрно-синего цвета из-за  свежих и заживающих кровоподтёков, эту неестественную цветовую гамму случайно заметил замполит роты, молодой лейтенант Осетров.
Надо отдать ему должное, он тут же стал живо интересоваться причиной такой оригинальной расцветки туловища молодого бойца. Правильный ответ я, разумеется, знал назубок, и не моргнув глазом, не стараясь даже представить этот сложный цирковой кульбит, бодро отрапортовал так: «С трапа упал, тащ литенант!».
Недоверчиво ухмыльнувшись, «товарищ лейтенант», тем не менее,  своё расследование на этом прекратил. Произошедшее получило огласку, и после этого эпизода все попытки   «пробития фанеры» у нашего героя прекратились, и  вскоре я зажил более степенной и спокойной жизнью « борзого карася».
Так, уходя утром в светлый, культурный, приветливый штаб, и возвращаясь вечером в тёмную и  страшную роту, и  отслужил постепенно первые полтора года из отмерянных двух с половиной…
Армейская эта «идиллия» продолжалась до тех пор, пока ваш покорный слуга, имевший, как выяснилось, явную склонность к авантюризму и хулиганству, не влез по уши в неприятную историю с подделкой гербовой печати войсковой части,  и изготовлением самопальных  увольнительных записок. За что и был с треском изгнан, вместе с подельниками, из военно-морского рая
(Слава Богу, обошлось без суда и дисциплинарного батальона.), и отправлен дослуживать свой срок в роту.
К тому времени  ротное помещение уже находилось в здании новой казармы, к слову сказать, бывшее значительно более просторным и светлым, по сравнению со старым расположением.
В роте, при отсутствии серьёзной конкуренции, я довольно быстро и без особых проблем стал ротным писарем, а немного позже и баталером (кладовщиком), то есть опять прекрасно устроился…
Теперь в моём распоряжении были ключи от всех ротных помещений, в том числе и от тёплой сушилки, что было весьма существенно в условиях Крайнего Севера.
Впрочем, эта армейская  лафа длилась ещё меньше.
Связавшись и подружившись с интересными и близкими ему по духу нарушителями воинской дисциплины, (Кстати, из более поздних призывов прим. авт.) я стал иногда ходить в самовольные отлучки, нарушать распорядок, и «систематически употреблять крепкие спиртные напитки»…
(О, знаменитая и популярная тогда на главной базе Северного Флота, настойка «Гуцульская»!
Целый литр качественного сорокаградусного пойла,  по вкусу и запаху подозрительно напоминавшего самогон, и  продававшегося в магазинах, без какой-либо этикетки, в литровой стеклянной банке, запечатанной жестяной крышкой без опознавательных знаков. Нектар, амброзия…
Употреблявших его, время от времени, матросов называли «гуцулами». «…Смотри, опять гуцулы нагуцулились»… Прим. Автора.)
С должности  писаря-кладовщика пришлось перейти в вечные дневальные, и иногда дежурные по роте, и дослуживать оставшийся срок таким образом…
Командир роты капитан Орлов, зимой и летом щеголявший в черной морпеховской форме и фуражке с высоко задранной тульей, делавшей его похожим на киношного эсэсовца, взбешённый  регулярными нарушениями дисциплины, дал на прощание,  субъективную   и весьма примечательную характеристику, бережно хранимую мной до сих пор.
Ею, безусловно, может гордиться любой нормальный матрос-срочник, и заслуживает она абсолютно полного здесь приведения:

«Служебная характеристика.

На Жатина Сергея Олеговича, 1971 рождения. Русского,
Образование среднетехническое,
В ВМФ с июля 1990 г.
За время прохождения службы  в в/ч … с июля 1990г. матрос Жатин С.О. зарекомендовал себя как недисциплинированный военнослужащий.
Зачёт на допуск  к самостоятельному обслуживанию своего заведования сдал своевременно. Уставы ВС знает слабо, поэтому имели место нарушения воинской дисциплины, самовольные отлучения, систематическое нарушение  распорядка дня, уклонение от несения дежурно-вахтенной службы, и употребление спиртных напитков.
При выполнении поставленной задачи требует постоянного контроля. Склонен к обману. По характеру спокоен. В быту опрятен, физически здоров.
Военную и государственную тайну хранить умеет.

Командир роты капитан Орлов»

Стоит ли говорить, что эта «лестная» характеристика была немедленно исправлена, переделана на идеальную, но, увы, историей не сохраненную, за совершенной ненадобностью…
Ибо на дворе уже стояли смутные девяностые годы века двадцатого, и  великое и могучее государство кануло в Лету, вместе с  институтом любых характеристик…

Тут, дорогие друзья, следует отметить, что свои скромные творческие способности в армии я не утратил, а наоборот, приобрёл некий новый опыт, тесно сотрудничая с музыкантами своей войсковой части, сформированными в небольшой духовой оркестр,  бодро исполнявший военные марши на плацу, во время регулярно проводившихся  строевых смотров и парадов …
Эти же, признанные не только в пределах своей части талантливыми музыкантами, парни, под  чутким руководством одного мичмана, большого музыкального энтузиаста, чьё имя и фамилию, к сожалению, не сохранила наша история, сколотили заодно и  «Группу Популярной Музыки Морская Душа».
Группу, лихо игравшую  популярные танцевальные мотивчики и песни на свадьбах, юбилеях, и прочих околовоенных мероприятиях, проходивших в различных кабаках и Доме офицеров славного военно-морского города Североморска…
И, между прочим, принимавшую участие в широко известном тогда телевизионном конкурсе « Когда поют солдаты».
Каким-то образом, скорее всего, через друзей-матросов, служивших в штабе, музыканты узнали о моих скромных творческих способностях, и стали иногда обращаться с просьбами о написании  песенных текстов.
И я добросовестно выдавал им  под заказ, как свои собственные стихи, так и тексты, написанные, по их просьбе, на русском языке, на  песни различных зарубежных исполнителей,  адаптированные, таким образом, « Морской душой» для своих выступлений…
Особенной популярностью среди  военно-морских слушателей пользовался несомненный хит « Ты положишь мне руки на плечи».

« Ты положишь мне руки на плечи,
И я снова тебе повторю,-
Не смотря ни на что, в этот вечер,
Я тебя бесконечно люблю-у…»
- Когда симпатичный солист « Морской души»  молодой темноволосый белорус Виктор Пшеничный, выводил на вечеринках в Доме офицеров, своим красивым голосом  этот припев, таяли не только сердца присутствовавших  жён и дочерей  офицеров и мичманов, но и сами суровые вояки едва сдерживали скупую мужскую слезу.

Собственная кавер-версия, в которой руки заменялись на ноги, нравилась озорным музыкантам гораздо больше, но  её, в отличие от оригинала, они никогда   прилюдно не исполняли.

И вот, дорогие друзья, в положенный срок грянул неминуемый дембель.
Отвлечемся на минутку от  сентиментальной лирики, и добавим, что сам я, несмотря на непростую «карасёвку», совершенно не ожесточился, и не озлобился, и последовательно проходя все иерархические неуставные ступени, карасей не гнобил, не издевался, фанеру им пробивать не хотел, и не пытался, и птюхи  себе носить не заставлял.
Эти суровые традиции, кстати, к окончанию моей службы, постепенно сходили на нет, да и совсем не хотелось мне обижать и унижать абсолютно никого. Нет, покрикивал, конечно, бывало, на особо бестолковых (мутных) карасей, для порядка, но, как правило, не более того.
И альбом дембельский делать, как тогда было принято в армии и на флоте, поленился, собрал только некоторые фотки на память, и этим ограничился. Форму дембельскую, до неузнаваемости переделывать не стал, лишь ушил по размеру парадку, сделал небольшие поролоновые вставки, поддерживающие воротник, и погоны с большими самодельными ярко-жёлтыми пластиковыми буквами «СФ» на плечи новенького бушлата пришил аккуратно.
Обошёлся без самодельных аксельбантов и прочей дембельской мишуры, делавшей некоторых дембелей похожими на клоунов.
И таким красавцем-матросом, достойно окончившим суровую школу мужества, отправился домой, навстречу основательно подзабытой гражданской жизни, с чувством выполненного долга.
 После прохождения службы, на всю оставшуюся жизнь у меня осталась привычка тщательно следить за состоянием обуви, и регулярно её чистить. Что, в общем-то очень полезно, и не может не радовать.)
Чем, и как я буду заниматься на гражданке, представлял себе тогда весьма  смутно, а точнее говоря, не представлял вовсе.
Но при этом, весьма туманное будущее меня нисколько не пугало, а скорее наоборот, манило  таинственной неизвестностью.
Может быть, потому, что выпускники североморской школы мужества уже не боялись ничего и никого, а, может почему-то  по-другому, кто ж его знает.