Фридхельм. Псевдовоенный роман. Отрывок из дневник

    Остатки нашей немецкой армии, которая сейчас состояла из нескольких тысяч замученных, обессиленных тел, шла под конвоем русских по направлению на север. Мы попали в окружение и не очень то хотели, и могли сопротивляться, и тем более было уже бессмысленно умирать за фюрера, благодаря которому все мы здесь оказались, кто по своей воле, кто по необходимости. Сдача была облегчением для многих, наконец-то закончится, пускай и позором для нашего народа, эта война. Русские усердно распространяли информацию о своей победе, мне в это как-то не очень верилось, хотя я уже давно понимал, что это неизбежно. Нас погоняли пешим ходом, скорее всего до железнодорожной станции, но куда точно неизвестно. Среди пленных ходили слухи, что нас отправят в Воркуту.
    Вели в колонне по пять-шесть человек в ряду, вдоль дороги. Дорога же была освобождена для движения редко проезжавшей военной техники и автомобильных обозов. Движение по дороге было в обе стороны, поэтому нельзя было предположить о ходе военных действия. По обе стороны колонны через каждые десять-пятнадцать метров шли конвоиры по двое: один с собакой и автоматом на плече, второй с ППШ перед собой, повесив его на шее и держа в боевом положении. Днем было жарко, несмотря на то, что май только начался, солнце напекало голову. Ночью же холод пробирал тело насквозь, спали сбившись в кучу и прижимались друг к другу, что бы не помереть от переохлаждения.
    Почти все пленные брели со смиренно опущенными головами, потупив взгляд. Где-то тихо плакали, всхлипывали, давясь соплями, кашляли зловещим кашлем, кто-то на ломанном русском просил попить, поесть, но в основном, пленные шли молча. Русские постоянно прикрикивали: «Давай-давай, пошли!» не забывая добавлять пару бранных словечек, на которые этот язык очень богат. То и дело припускали собак, что бы те, кусая полуживое немецкое мясо, утоляли свою дикую агрессию, воспитанную изощренным человеком, усилив многократно их природный инстинкт. Не скупились и на раздачу хороших тычков прикладами по голове, в ухо, по спине, в общем куда придется, но старались выцеливать в лицо. Главным же и самым любимым развлечение русских были пинки сапогами под зад. Постоянно бить прикладом весьма утомительное занятие, как не была сильна ненависть к врагу, воля крепка, а гнев праведен, все же быстро устаешь свершать эти акты возмездия, а идти пешим ходом еще далеко. Помахал прикладом, и выдохся. И уже вроде как пощадил врага, а щадить не хочется, вот и раздает русский направо и налево пинки немчуре по зад. Пусть не так больно для тела, но зато унизительно для солдатской чести. Русские по своему нраву азиаты, они очень уважают силу, и любят больше всего возмездие, праведную месть по справедливости. Унижение врага им доставляет наслаждение. Особенно же доставалось тем, кто был с краю колонны.
    «Давай-давай, сучара, быстрее!» кричал кургузый конвоир с монголоидным лицом. Скорее всего казах, один из числа славных и великих потомков каких-нибудь хазаров, величие которых не утрачено с историей, а ныне доблестный советский солдат и гражданин своей страны. Легко и приятно быть героем, когда в животе плескаются щи на мясном бульоне, и твоя великая страна победила, уж я это чувство знаю. Еще вчера мы считали таких, как он недочеловеками, а сейчас он ведет нас, как отару, погоняя овчаркой. Он тут власть! Правда власть его всего-то и распространяется в радиусе примерно тридцати метров и будет действовать только некоторое время, отведенное для этапирования нас пленных до места. Его власть -  функция, которую ему поручили, а свободы у него у самого никогда не было и не будет.
    Я шел в середине колонны и так же, как многие бессмысленно смотрел вниз, наблюдая за движением своих поношенных сапог. Левой-правой, левой-правой. Когда-то, когда я только прибыл на фронт, кожа моих сапог была хорошо, до блеска начищена, была упруга и эластична. Теперь же она растрескалась и выцвела, стала серой и истёртой. Хорошо, что хоть такая обувь была, на войне без сапог смерть, натер ноги, грязь, заражение и можно ложится помирать, если не попадешь в госпиталь. Хотелось есть, голод вечный спутник войны. Частью своего, сознания я вдруг уловил чьё-то бормотание, это была молитва и мне подумалось: «Зачем произносить слова?  Они не нужны Богу. Слова нужны для людей, что бы объяснять смысл вещей, а попросту для того чтобы одни могли обманывать других. Глупо пытаться обмануть Бога, он знает истину, которая есть подлинный смысл всех вещей». Кто-то все же не унимался: «Боже милостив буде мне грешному, Боже милостив буде мне грешному»… и тут меня передернуло, молитва была на русском языке и исходила от одного из пленных, идущего прямо передо мной. Это наверняка был русский, переодетый в немецкую форму рядового. Возможно дезертир или перебежчик, стянул форму, чтобы не пристрелили на месте, когда  была сдача в плен. Его разоблачат и расстреляют как труса и предателя, а родным не дадут жить. Зачем он шепчет молитву на русском, его могут сдать конвоирам, замолчи же придурок! Если его заметят, могут в неразберихи пристрелить и других, меня. Глупый, Иван!. Я сквозь зубы сказал в пол голоса русскому арестанту на немецком: «Заткнись, и молчи». Но он, как будто не слышал, и все продолжал повторять: «Боже милостив буде мне грешному, Боже милостив буде мне грешному, Боже милостив буде мне грешному» с каждым разом все громче и громче. Тогда я на русском сказал ему: «Заткнись, дурак!». Русский замолк, он явно услышал меня. Как вдруг он резко подался в право, посшибал двух пленных и бросился бежать, проскочил перед конвоирами с собакой и побежал по полю. Он кричал на немецком: «T;te den Deutschen!» (нем. Убей немца!).
Пара русских конвоиров пустили очередями в его сторону. Спустили собаку, бедолага уже лежал, собака вцепилась в его одежду. «Брось»: - скомандовал солдат, тут же куцая овчарка отпустила и села рядом с телом. Один солдат подбежал к подстреленному беглецу, нацелил ППШ и осторожно пнул ногой, проверяя жив ли еще. Через секунду выстрелил, добил на всякий случай.
   Конечно это был акт самоуничтожения, продиктованный необходимостью прекратить невыносимые страдания, вызванные ожиданием разоблачения. Шансов на спасения у него не было. Этот русский избрал для себя умереть немецким солдатом, а не русским предателем. История похоронит его правду, и если он будет числится пропавшим без вести, а не сдавшимся в плен, может быть через пятьдесят лет история будет считать его героем. Герои это те, кого история запомнила таковыми. Мотивы же нам не всегда известны. Колонна равнодушно шла дальше. А мне вспомнился один эпизод, как молодой солдат, подорвал себя гранатой, не потому что не хотел сдаваться в плен, а потому, что дрожащими руками не смог её добросит. И я видел это своими глазами, мальчишка сам подорвался на своей же гранате. Его матери потом сообщили: «Сын умер за фюрера, за рейх, за свободу нашей нации». Да он погиб из-за фюрера, но не на пользу нашей нации. Я знал правду но смолчал, так молча мы чествуем героев.