8. Сашкин колокол. Из далёкого 1937. Повесть

                - гл.8/24 -

Среди станционных воинствующих атеистов был свой заводила-вожак. Матюха Наглый. Он же - Кузьма Матюхин. Он больше всех орал и бесновался около обречённой на поругание церкви. Пил прямо из горлышка бутыли обжигающий самогон вместе со своими приятелями. Это был особый шик. Пить не со стакана, а прямо из горлышка бутылки. И не поморщиться.

Громко и насмешливо, грязно и мерзко, матерился в адрес верующих. В адрес защитников Белой церкви. Вызывал любого из них на поединок кулачный: - А поможет ли вам в бою честнОм ваш бог? Троица ваша хвалёная?

Ну, просто, как лермонтовский опричник-драчун Кирибеевич. Перед кулачным боем на льду Москвы-реки с купцом Калашниковым. Только вот не знал он, что сталось с этим задирой Кирибеевичем. А надо было бы почитать Лермонтова. Может быть что-то и почерпнул бы для себя полезного.

Здоровенный, статный молодой мужик 27 лет от роду. Этакий верзила. С суровой, брутальной, как сейчас бы сказали, физиономией. Не лишённой, впрочем, мужской привлекательности. Со светло-серыми глазами. Глубоко спрятанными под мощными надбровными дугами. Сильный как бык. И не боящийся лезть в любую потасовку. В любую драку. С любым количеством участников этой драки. С любым количеством противников. Которые обычно были тоже отнюдь не слабаками и не новичками в кулачных боях.

***********

Он работал на станции, рабочим на путях. И кидал тяжеленные деревянные шпалы как детские игрушки. Как палочки какие-нибудь.

Наглым его прозвали станционные и поселковые девчата. За свои бесстыжие приставания ко всем, понравившимся ему девушкам и замужним молодкам, без разбора. Девка, не девка, жена, не жена - ему было наплевать. Понравилась – значит дай ему того, что нужно от бабы мужику.

Расположения понравившихся девушек он добивался любым путём. Лестью, наглым навязчивым демонстративным ухаживанием. А частенько и просто насилием, поджидая своих, особо упорных и недоступных, девиц-жертв на тёмной тропке, тёмным вечерком.

Заявлять на него боялись. Он состоял в самых деятельных и кипучих активистах-комсомольцах. И был близко знаком и дружен со многими начальственными мужами станции и поселка. Себе дороже будет. Разорят и посадят. Или ушлют куда-нибудь в страшную тайгу. Лес валить.

Число побед этого верзилы над женским полом было великО, и не поддавалось простому примитивному арифметическому подсчёту. Настоящий бык-бугай. Осеменитель робкого женско-коровьего стада. Мужей обиженных им женщин он не боялся и презирал. Иногда бил их. Страшным боем.

***********

Опасался он лишь одного человека в посёлке. Марка Волчкова. Или просто Волка, как его называли все. Опасался. Не понимал. Ненавидел. Волку было 23 года. Он был нелюдим. Неразговорчив. Странен. Замкнут и угрюм. Работал он помощником кузнеца в станционной мастерской.

Стройное тело его, обычного роста, было как стальная пружина. Лицо его было привлекательное. Даже красивое. Глаза зелёные, пронзительные. Многие девушки краснели при встрече с ним. Но он как бы не замечал этого. И был молчалив и отстранён при общении с ними. Хоть и не груб.

Доверял он единицам. Среди этих, избранных им приятелей, был и фельдшер Сашка. Ни с кем, кроме матери своей Светланы, он никогда не откровенничал. Редким и странно-аристократическим именем Марк назвала его она. Тихая и молчаливая. Гордая и независимая. Мать-одиночка Светлана.

***********

Поговаривали, что она родила сына своего от настоящего графа. От 35-летнего красавца из Санкт-Петербурга. Гостившего летом 1913 на даче у своего старого доброго друга-дворянина в соседней с Васильками деревне. Чуть поближе к берегу Ладожского озера. Это было за год до большой войны с Германией. Мировой войны 1914 года.

Будучи в гостях у друга пару месяцев, а после отъезда, - вновь и вновь наезжая к нему ненадолго, - он влюбился в простую молодую девочку Светлану из Васильков. И нежно ухаживал за нею. Потому и наезжал к своему другу частенько. Хоть на пяток деньков, но вырывался - к другу. А точнее - к любимой девушке Светланке.

Видимо это он и попросил назвать будущего своего внебрачного ребёнка Марком. Если родится у неё сын. В августе 1914 его мобилизовали в действующую армию. На германский фронт. И он сгинул в страшной мясорубке той великой войны. В 1915.

***********

После ухода на войну красавца графа, в конце 1914, у Светланы родился сын, Марк. И она перебралась в этом же году на станцию. Подальше от сплетен кумушек деревенских. «Ах, злые языки страшнее пистолета», - сказал русский классик 19-го века. И был абсолютно прав в этом.

Там, на станции, и жила она тихо и незаметно. Одиночкой, со своим маленьким сыном. Родившимся "неизвестно от кого", как злобно сплетничали недоброжелатели за глаза.

Она вела своё скромное личное хозяйство. С маленьким огородиком. С дойной козою. С несколькими кроликами и курами. И парой-тройкой ульев пчёл. Всё у неё было своё. Молоко и творог от козы. Мясо кроликов. Яички и мясо кур. Мёд от пчёл. Картошка. Капуста. Лук. И другие огородные культуры. Всего понемногу.

Она и её сын не были голодными. Но и богатыми их было не назвать. Вобщем перебивались. С голоду не помирали. Но и не жировали.

***********

Вторая кличка Волка, за глаза, была Граф. Пока он был мальчишкой, недоброжелатели презрительно прозывали его "графёнком собачьим". А также - "графским сучьим выродком", «выбл*дкoм кровавого царского режима» и т.д. и т.п. Он молчал, и с ненавистью глядел исподлобья на обидчика. И запоминал. Он помнил все обиды и всех своих обидчиков.

Ничего и никого он не забывал. Ни зло и оскорбления, причинённые ему. Ни добро. Всё он помнил.

Он был очень одинок. Примитивные детские игры своих сверстников его абсолютно не интересовали. У него были свои, собственные игры. В лесу. На полях. На речке. В каньоне Лавы.

С малого детства одинокий Марк бродил по лесам, полям и болотам. Где он постоянно, годами тренировался в метании ножа, топора, больших гвоздей. И даже - небольших кусков оконного стекла.

А также, в метании камней. Рукой. И с помощью пращи, которую он мог сделать в любой момент, за 5 минут. Из любого куска верёвки. Или, хотя бы, к примеру, из женского матерчатого старого кушака. Или старого женского или детского чулка. И, тем более, из кожаного ремня. Пращи по типу той, которой маленький библейский пастух Давид убил огромного и страшного филистимлянина Голиафа. На их знаменитом поединке.

Он за 15-20 минут умел изготовить лук. Из первой же, попавшейся ему в руки, подходящей для этого, ветви или ствола молодого деревца. Шнур для тетивы всегда лежал в его кармане в виде старой верёвочки. А птичьи пёрышки, для оперения стрел, он находил тут же, в поле. Стрелял он из лука постоянно и неутомимо.

Кидал самодельные копья и дротики в воображаемого врага.

***********

Вершин мастерства Робин Гуда или японских воинов-ниндзя он, конечно же, не достиг. Но постоянно стремился к этому. И постоянно упражнялся в своих воинских упражнениях с маниакальным упорством.

Уже будучи далеко не ребёнком, но молодым мужчиной, он продолжал частенько, как и в детстве, одиноко и молчаливо бродить по местным лесам и просёлкам безлюдным. Он продолжал свои регулярные и упорные упражнения по метанию ножей, топоров и камней из пращи. Но главное и любимое у него - это стрельба из самодельного лука в самодельные мишени.

А когда он вырос... И хмуро, исподлобья, гордо и властно глядел на собеседника, то как-то само собою, "графёнок собачий" превратился в красавца Графа. Которого парни-сверстники побаивались даже больше, чем самогО грозного Матюху, с его пудовыми гирями-кулаками, с его бычьей необузданной силой. И с бычьей же слепою яростью.

Граф никогда ни к кому не лез с кулаками. И вообще ненавидел шумные споры и кулачные разборки местных парней и мужиков. Он обходил их стороною. Но трусом он не был. Отнюдь. Он считал всю эту мелкую и мелочную суету вокруг него недостойной даже внимания своего.

Но защищаясь, загнанный в угол, он был в драке предельно хладнокровен и храбр. Жесток до безумия. Никогда не щадил своего поверженного обидчика. Забивал его, уже беззащитного, до полусмерти. Для него не было понятия пощады для своего врага.

Он бился с врагом как на настоящей войне. Без всяких сантиментов. Без соплей романтических. Не ты его – так он тебя уничтожит или покалечит. Надеялся он только на себя, только на свои силы. И больше ни на кого. После драки с Волком - его противник не уходил своими ногами. Его уносили.

***********

У него всегда был наготове, где-то за спиной, в кожаных ножнах, небольшой, выкованный им самим же, кинжал. Из стали подшипника паровозного. Крепости необыкновенной.

Этот кинжал, острый как бритва с обеих сторон, служил ему в том случае, если он не мог осилить своего врага просто так, в рукопашную. Когда противник одолевал его силою и массой своей. Или если его противников было несколько. И одному ему было не справиться с ними. Одного вида этого, горящего на солнце, кинжала, часто хватало, чтобы остудить самые горячие головы врагов его.

В карманах его брезентовой куртки всегда была малая пригоршня песка. Для неожиданного швыряния его в глаза противника своего. И временного ослепления последнего.

Всё у него - от кулаков, до остро отточенной пряжки ремня, и даже - до острой, также наточенной как бритва с тыльной стороны, железной расчёски, - было готово в любую секунду к смертельному бою. Это был прирождённый воин. Жестокий воин-одиночка.

***********

По полгода он ходил в очень грубой, выцветшей от солнца и влажности, но всегда чистой, рабочей брезентовой куртке цвета хаки. С самодельным капюшоном. Куртке, красиво сидящей на его статном, гибком и ловком теле.

А работал в кузнице он, конечно же, не в ней: для этого у него была специальная рабочая одежда.

Под этой его грубой, но чистой, брезентовой курткой (то ли сварщицкой, а то ли пожарной), он носил тёмно-зелёный шерстяной свитер (если было не жарко).

А в другую, в зимнюю, половину года, он ходил в коротком волчьем полушубке. Мастерски сшитом матерью по его ладной фигуре. И стянутом кожаным военным ремнём.

Волк-одиночка совсем не курил. Чем несказанно удивлял всех вокруг. Как парней, так и девчат. Это было неслыханно, чтобы физически здоровый, не больной парень, не курил.

Большевиков-коммуняк в душе он жутко ненавидел и презирал. Но не показывал этого никому и никак. Никогда никому не говорил об этом. О своей ненависти к нынешней власти. В комсомольцах он, естественно, не состоял.

В бога он не верил. Но не демонстрировал это при людях. А верил он только в науку. И в книги. Его богами и святыми были великие учёные и путешественники. Такие как Коперник, Дарвин, Магеллан, Колумб, и т.д.

Но храмы православные он любил. За их красоту и самобытность. Как русские светлые молельные дома. Хоть и часто не похожие один  на другой. И всё же все такие прекрасные. И деревянные. И каменные. И кирпичные.

***********

Матюха давно уже хотел разобраться с независимым и угрюмым Волком. Не обращавшим на него, самогО Кузьму Матюхина, ровно никакого внимания. Подходящий случай представился ему год назад.

Однажды, в октябре 36-го года, вечером, Кузьма случайно увидел на тёмной окраинной улице Марка вместе с молодой девушкой, которая шла рядом с ним нога в ногу, боясь отстать от него и оказаться одной в тёмной грязной улице.

Алёна не была любимой девушкой Волка. Но случайно (или даже не случайно), увидев его, одиноко идущего по улице домой, присоединилась к нему, чтобы не попасть в лапы к местным хулиганам и насильникам. Ей с ним было по пути. Она шла в ту же сторону, что и Марк.

Матюха давно присматривался к этой красивой девчонке. Давно хотел он этой очередной амурной победы. И именно над этой красоткой.

И вот вдруг она идёт навстречу, да и ещё с этим презренным "сучьим выродком".

Матюха, как дикий тигр, подскочил к парочке, и угрожающе процедил Волку:

- Отваливай отсюда быстро, ублюдок, и я тебя не трону. Или...

- Что "или"?! - бледнея и заметно напрягаясь перед грозным противником, поинтересовался Волк.

- Или унесут утром прохожие.

- Не грози! И сам не будешь бояться. - загадочно прошептал на это Волк.

Встань за мою спину, Алёнка. И не бойся ничего. Дядька тебя не тронет. Пока я жив, во всяком случае. Он хороший и добрый дядя.

- Отойди от моей девки, графёнок!

- Это с каких пор она твоя девка?! - насмешливо и с плохо скрытым раздражением, спросил Марк, всё больше распаляясь.

- А вот с этого самого момента!

- Алёнка, ты хочешь идти с ним, с этим грязным громилой?

- Нет Марк, я его боюсь! Он страшный и злой. Не уходи, пожалуйста! Не бросай меня! Не бросай меня с ним, рОдненький!

- Ну ты всё слышал, самец тупой?

- Полюбит! Куда денется, сучка! Как завалю в кусты её, так быстро полюбит! Как говорят: - Стерпится - слюбится!

- Слушай-ка, ты, бугай похотливый, вали-ка своей дорогой, туда куда шёл! Пока не ровен час, не случилась с тобой беда-бедовая.  Я уже не шучу с тобою!

Марк грозно и властно поглядел прямо в глаза , обезумевшему от прилива в голову адреналина и тестостерона, громиле и насильнику, Кузьме Матюхину.

- Уходи Кузьма! И забудем обиды друг на друга. Я всё забуду, обещаю тебе. Я жду!

Но Матюхин покраснел от гнева, и весь напрягся. Как тигр перед броском. Волк побелел как мел - от тех же эмоций. Бой предотвратить ему не удалось. Виноват был не он. Агрессор был не он. Боя хотел Матюхин, а не он. Кузьма Матюхин выбрал смертный бой.

***********

Матюха резко выкинул свою левую руку, и привычным, отработанным движением, железными пальцами, как медвежий капкан, схватил противника за горло. Чтобы тот не смог увернуться от его сокрушительного удара правым кулаком - кувалдою пудовой.

Но ударить правой он не успел. И вообще он ничего уже не понял. Что произошло, и как произошло. А всё произошло молниеносно. И совершенно помимо его воли. Совсем не так, как он задумал.

Волк резко отступил на шаг. Чтобы выйти из зоны удара вражеской правой. А также, чтобы как-то ослабить хват врага левой за своё горло которое было зажато, как тискАми. Чтобы вырваться из "капкана".

В его руке что-то блеснуло. И Матюха почувствовал, как по его левому бедру потекло что-то горячее. Его порезанная штанина окрасилась алым. Боль пришла чуть позже. Граф своим верным кинжалом резко полоснул, как бритвой.

Полоснул незаметно для Матюхина, понизу. Чтобы тот не перехватил руку с ножом. Остро наточенный кинжал легко распорол левое бедро врага.

Матюха растерялся, дезориентировался. Как в тумане, он наклонился. Чтобы зажать обильно кровоточащую резаную рану бедра. Это была роковАя ошибка Кузьмы. Граф резко, хлёстко, с силой ударил его носком, твёрдого как камень, рабочего ботинка в горло. Так он отомстил за своё, схваченное страшным врагом, помятое и саднящее горло.

Кинжал больше был ему не нужен в этом страшном бою. Верный его кинжал сделал своё верное дело - отведал крови смертного врага.

Затем Марк ударил уже теряющего сознание, бесчувственного, падающего Матюху правым локтем, как молотом, сбоку в голову. В левый висок. Тот молча повалился, рухнул. Как бык под молотом беспощадного мясника на бойне.

Третий, и последний, жёсткий удар Графа был всё тем же носком ботинка в промежность. По мошонке, лежащего уже без сознания, Кузьмы. Для профилактики дальнейших ночных покушений на беззащитных девиц и женщин. Грешные, наглые бычьи яйца Матюхина вмиг превратились в кровавое месиво. В "яичницу".

***********

Очнулся Матюха через несколько часов. Дома. На кровати. С перевязанным левым бедром.

Страшно болела фиолетовая, ужасно раздувшаяся мошонка, со всем её покалеченным содержимым. Дико болело горло, будто залитое кипятком. Сильно болел разбитый, распухший висок. Болело буквально всё. Тошнило. Рвало. В глазах кружение и "мухи летают".

Такого вот казуса с ним ещё не было никогда в его грешно-простецкой жизни станционного пролетария, хулигана-драчуна.

***********

Домой его, полумёртвого, приволок на своей спине сам Граф. Опасался, что его враг умрёт там же, на земле. На "поле брани".

Посторонние глаза, глаза Алёны видели всё, весь бой от начала и до конца. Это значит, что его враг ни в коем случае не должен умереть. Ибо есть свидетель их кровавой схватки. Иначе - тюрьма. Иначе - лагеря. А может и расстрел. А ему, совсем молодому, хотелось жить. Жить на свободе. А не гнить в сталинских лагерях смерти.

Не было бы свидетеля, он бы и убил своего врага. Своего обидчика. Ни одна струна жалости не дрогнула бы в его каменном, бестрепетном и бесстрашном сердце.

Для врагов каменном, конечно же. Но не для друзей.

Он сам же и перевязал полотенцем кровоточащую, длинную, но неглубокую резаную рану на левом бедре поверженного врага своего. Опешившей матери Матюхи, он сказал, что нашёл его уже таким, полумёртвым недалеко, на улице. Мать Кузьмы была привычна уже ко всему.

Не дожидаясь, когда его заклятый враг очнётся, Волк тихо ушёл. Молча кивнув на прощание матери бесчувственного Матюхина.

***********

Обалдевшую, одуревшую, в глубокой прострации, ничего не понимающую, истерически плачущую Алёну, он проводил до её дома. И, словно тень, скрылся в темноте ночи. Даже не попрощавшись с ней. Не сказав ей ни слова.

Но чуть ранее, по дороге, провожая её к дому, он коротко и повелительно попросил её обо всём забыть. И никому не рассказывать о случившемся. Поняла ли она его? Услышала ли она его? Бог весть.

Марк опасался, что Матюха не выживет после жестокого боя. Умрёт. А это значит, что его привлекут за убийство. Его трясло от нервного потрясения.

***********

Выжил, жестоко избитый и порезанный, Кузьма только благодаря своему бычьему здоровью. Молодости. Внимательному уходу фельдшера Сашки. И своей родной матери. В милицию он не обращался. К врачам тоже не обращался. Поверженная гордость первого бойца посёлка и станции мучала его.

Попросил фельдшера не докладывать в соответствующие органы. Он, мол, сам после разберётся, когда выздоровеет. Граф, со своей стороны, попросил фельдшера Сашку, своего доброго приятеля, о том же. Никому ничего не докладывать.

С тех пор Матюха обходил Волка стороной. Единственного человека, которого он теперь опасался. Люто ненавидел. Но и зауважал. Крепко зауважал.

Он жаждал отмщения. Отмщения из своих рук. Но отмщения после, когда-нибудь. Не сразу. Не теперь.


(Продолжение следует)

***********

20.10.12.  СПб