Я извлекаю огонь. Глава 1. Насекомое

Я снов моих страшусь, как черных пропастей,
Что нас безвестными путями завлекают;
Все окна предо мной безбрежность отверзают,

Мой разум кружит вихрь безумий и страстей.
Небытие зову я, ужасом объятый,
Но слит со мною мир Существ и Числ проклятый!
Шарль Бодлер "Бездна"

Шум поездов, утробные вздохи просыпающегося города, рябь на поверхности телеэкрана, вглядываясь в которую, начинаешь разбирать слова, странные звонки в дверь посреди ночи - все это образует единое целое, пугающую структуру, в которой мы занимаем самое презренное положение.
Город множества отражений, дверей и переходов. Здесь нет понятия истины - сталкиваясь с его многочисленными созданиями, начинаешь понимать, что все это - тревожный, параноидальный сон.
Я - тот, кто украдкой пробирается по этим запутанным коридорам, вдыхая запах ржавчины и пыли. Я - тот, кто видел многое, но лишь на периферии своего зрения. Я поведаю вам о мрачных чудесах, о цветущей тьме, о Празднике и феномене Хирургической Весны, о безумном художнике и Королеве Кошек.
Я - Ночной Жилец и у меня припасено для вас немало историй.

***

Насекомое не давало спать мне всю ночь. Слыша его тошнотворное жужжание и стрекот его крыльев, я покрывался холодным потом, жадно глотая воздух через крошечное отверстие, что я оставил себе в одеяле.
Я и сам был похож на огромную белую личинку, закутавшись в жаркую ткань, не пропускающую прохладу ночи, стук капель дождя по стеклу, и шелест деревьев из внешнего мира. Унизительно было сидеть внутри этого уродливого барьера, оставшись наедине со своими мыслями, а мысли были только об одном.
До моего слуха доносились только мерные удары, да стрекот крыльев - звуки маленького тельца, бьющегося о стекло. Очевидно, оно залетело внутрь, привлеченное приглушенным светом настольных часов, а, возможно, поток воздуха отправил глупое создание прямо в черноту раскрытого окна. Теперь оно, наткнувшись на шторы и сменив направление, запутавшись самом себе и окружающем пространстве, пыталось вылететь наружу, но пока ни одна попытка не увенчалась успехом.
Время от времени оно замирало, по всей видимости, набираясь сил для новой осады. В эти моменты я замирал вместе с ним - не мог позволить себе даже дышать, надеясь, что насекомому хватит сил и ума вылететь обратно - на улицу или сам ад, это было неважно. Но снова я слышал мерные удары по стеклу, и мои надежды разбивались вдребезги. Так повторялось снова и снова, и я, можно сказать, начал понемногу привыкать к этому гротескному циклу.
Мысли мои тоже протекали циклически, и какой-то части меня было бесконечно забавно наблюдать за этим процессом. С каждым ударом я представлял насекомое иначе - как пчелу, бабочку или ночного мотылька, или даже отвратительную саранчу. Каждый раз я представлял себе его жирное тельце, трепет крыльев, диссонирующих с биением моего сердца, а следовательно, опасных. Новые образы, что порождало мое воображение, становились все более и более отвратительными, ведь неизвестность - худший враг усталого ума.
Следующей стадией моего циклического мышления становилась страшная догадка о том, что если существо все же найдет выход из затруднительной ситуации, в которой оказалось, то обязательно вылетит не в окно, а с противоположной стороны - в скромное пространство моей комнаты. Оно будет кружить по ней, издавая омерзительный стрекот, громко ронять свое тело на мои и только мои предметы, а затем увидит меня, сжавшегося в спасительном одеяле.
В этот момент я ясно видел его плотоядную ухмылку, пускай у насекомых и нет рта, которым можно улыбаться. Маленькие ножки перебирают толстые матерчатые складки, фасетчатые глаза ищут единственный желанный путь - внутрь.
Что я сделаю, если оно залетит мне прямо в рот? Закричу, вскочу на ноги, буду плеваться, разгромлю полквартиры? Может быть, оно укусит меня прямо в мой розовый язык, впрыснет свой яд , и с тех самых пор я буду сквернословить? Отравленный этим особым ядом, я не смогу нормально жить в обществе, стану изгоем, порочащим каждое хорошее дело, изрыгающим богохульства и обличающий несуществующие пороки добрых людей. А если я смогу заражать других, разбрызгивая слюну направо и налево - тогда мир, безусловно, станет еще хуже, нежели он был, и во всем этом обвинят меня, неспособного вымолвить и слова в оправдание, кроме грязных, порочащих слов.
Да, это было бы не очень приятно.
Но насекомое все еще бьется о стекло, а я лежу на полу - мы находимся в странном симбиозе. Наступает последний этап. Мне становится стыдно от собственной трусости, тело начинает нестерпимо зудеть от пота и жары, от злости перехватывает дыхание. Я готовлю свои мышцы к тому, что бы резко вскочить на ноги и, издав воинственный клич, откинуть в сторону одеяло. Далее у меня назревает два варианта развития событий:
1) Включить свет, схватить бумаги со стола, свернув их в рулон, и броситься на встречу судьбе.
2) Бежать без оглядки и запереть за собой дверь.
Я жалею, что не ложусь спать с монеткой под боком, ведь тогда бы мне не составило труда определиться.
Когда я, наконец, решаю как поступить, насекомое затихает, а я замираю вместе с ним. Цикл начинается снова.