Я извлекаю огонь. Глава 17. Не убоюсь я

Я близок к своей цели - высокие шпили замка манят меня, зовут, делая частью неумолимой силы. Всего несколько кварталов, полных сцен насилия и боли, и я на месте.
Срываюсь на бег, нагло распихивая в стороны разношерстных прохожих. Пробегая мимо кучи тряпья, инстинктивно подпрыгиваю на месте, уворачиваясь от огромных бледных рук, что пытаются схватить меня. Слышу пронзительный крик и жадное чавканье позади себя, но не оборачиваюсь - кому-то повезло меньше.
Видя впереди себя компанию мимов, обступивших молодую женщину, совсем юную и нагую, сворачиваю в переулок, куда еще не проник свет Праздника. Одинокий разбитый фонарь теперь выполняет функцию виселицы, на которой мерно раскачивается неестественно толстый мужчина, чье тело обезображено множеством порезов и торчащих из него крючьев и игл.
Слышу звуки совсем рядом с собой, ныряю в тень, за деревянные ящики, сжимая до боли рукоятку кинжала. Черное пламя покидает меня, оставляя наедине со своим врагом. Один из мимов вбегает в переулок, скаля окрашенное белым гримом и кровью лицо, а затем замирает, не издавая ни звука. Он раскидывает в стороны руки и раскрывает рот, красный и огромный, в безмолвном крике, а затем изображает смех, сотрясаясь всем телом. Слушает, принюхивается. Так и не заметив меня, подходит к висельнику и начинает раскачивать его из стороны в сторону. Веревка лопается, с жирное тело с разгону впечатывается в своего мучителя, валя его на землю - я пользуюсь моментом и бегу вглубь темных улочек, ориентируясь на стены замка впереди и молясь, что бы на моем пути как в самых скверных романах не оказался тупик.
***
Мое сознание снова превращается в длинную красную линию, вырывая из окружающего лишь фрагменты. Дыхание преследователя, хрип, что вырывается из моего горла с каждым шагом, липкие стены, в которые я врезаюсь и одинокие фигуры в окнах, что безразлично наблюдают за мной.
В конце я вырываюсь из этого лабиринта, оказавшись на оживленной улице, уже залитой кровью. Вид, должно быть, у меня не самый располагающий, и, поэтому, окружающие, занятые превращением себя в животных, принимают меня за своего. Мим не отстает - похоже, он винит именно меня за свое фиаско с толстяком. Когда он приближается достаточно близко - настолько, что бы схватить меня за руку, я останавливаюсь, делая выпад ножом. Промахиваюсь, но выигрываю время для того что бы оказаться у больших ворот, ведущих в замок. Мим стоит на месте, угрожающе скалясь, но не предпринимая попыток подойти ближе - я понимаю, что в замке меня ждет нечто похуже. Оборачиваюсь и толкаю ворота, понимая, что они нарисованы.
***
Прикосновение к нарисованной двери заставляет меня чувствовать иначе. Пахнет осенними листьями, холодно - кожа покрывается мурашками, изо рта выходят облака пара. Последний уровень Праздника.
Это место создал не Художник. Он подпитка, батарея. Игрушка в руках избалованного и злого ребенка. Это место существовало задолго до него. Можно сказать, что Праздник был всегда, вот только его Бог заболел, вместе с ним заболел и этот мир.
Я читаю его мысли - они почти что осязаемы - расходятся спиралями и зигзагами в воздухе, наполняют его. Когда этот мир погибал, Художник нашел его во время одной из Ночей и пропустил его через себя, оживил его, создал заново, не ведая, что творит. С тех самых пор Ночь для него длится вечно.
Его мысли ведут меня через огромные залы, заставляют продираться через покрытые паутиной баррикады из сваленных в кучу деревянных столов, ящиков и скамей. По пути я изредка вижу на стенах и полу бурые пятна засохшей крови и сломанное оружие, но не нахожу ни одного тела. Пространство за огромными стеклами являет собой бесконечный серый туман, в глубине которого можно заметить как шевелится нечто огромное - ворочается, словно в дурном сне.
Картины и гобелены на стенах под действием времени испортились настолько, что невозможно понять, о чем они повествуют - пристальное изучение лишь подчеркивает ощущение тлена и упадка, что царит вокруг. Мне очень хочется увидеть или ощутить рядом с собой нечто живое - даже кровожадному миму из города я, должно быть, обрадовался бы.
Раза два я натыкаюсь на чудом сохранившиеся картины, не тронутые сыростью и плесенью. Обе изображают морщинистых стариков с нелепыми бакенбардами и дряблой кожей, покрытой старческими пятнами. Меня больше всего пугает безразличие в их глазах, слепая покорность - чему? Смерти? Оба они, судя по богатым одеждам, занимают высокое положение, но тогда почему автор картин не стремился приукрасить их облик, сделать более мужественными, сгладить морщины, придать их лицам хоть какое-то выражение, кроме... Этого. С чем смирился автор точно так же, как и те, кого он изображал? Что должно было произойти, что бы так изувечить человеческую душу, оставив лишь талант, который могло использовать только чудовище?
Художник, его одиночество и печаль ведут меня все глубже - прочь от заполненных серостью залов и галерей. Я погружаюсь в черноту затхлых комнат, где все уже покрыто плесенью и пылью. Иногда я оказываюсь в полной темноте, окруженный скользкими каменными стенами и бесконечным потолком. В такие моменты я ориентируюсь на след, который оставил Художник - я ощущаю его в точке между бровей, которая отчаянно чешется и зудит - след, похожий на клубы сигаретного дыма.
Иногда становится светлее, но, чем ближе я нахожусь от цели, тем безразличней мне это становится. Свет украдкой пробивается сквозь заколоченные досками окна, сквозь завешенные, некогда бархатно-красные шторы. Ничего нового - то, что некогда было жизнью, разлагается в темноте. Я все жду, что на меня кто-то накинется, но этого не происходит. Здесь определенно кто-то есть, кроме меня, Художника и Жизнелюба, чья сила перевоплотилась в клинок на поясе, но этот кто-то не спешит показываться на свет. Едва уловимый шепот, что раздается у меня в голове, когда я прикасаюсь к черной рукоятке, говорит, что пока не время для битвы. Но оно обязательно настанет, в этом я могу быть уверен.
Что ждет меня впереди? Ничего хорошего, в этом я могу быть уверен. Я побывал на всех уровнях Праздника, но его сердцевина оказалась заброшена. Любой мир состоит из подобных уровней, что пересекаются между собой, влияют друг на друга - недаром во многих (если не во всех) религиях говорится об аде и рае, о местах, недоступных для жителей одной плоскости, о переходах и тайных тропах между ними. Я не хотел бы, что бы сердцевина моего мира была такой же полой, хотя, видя распад общества, моральное разложение, встречаясь каждый раз с тупыми взглядами, бахвальством, похотью и отсутствием всякого сострадания к другим живым существам, я начинаю думать о том, не идет ли все это сверху? Может быть, там, на уровне творения нашего мира тоже когда-нибудь будет пусто и так ли мы далеко от того, что бы превратиться в подобие Праздника?
Да и есть ли у меня мой мир? Имеет ли все это значение, раз я всегда буду один, узник собственного разума? Иллюзия так или иначе остается иллюзией, не взирая на ее структуру, говорит мне Дзен-Солипсизм, но сейчас я не хочу в это верить.
Я заставляю себя думать о доме, о любимых вещах, о рыжей кошке с ее мягкой шерсткой, о стихах Бодлера и стопках книг, среди которых мне уютно свернуться калачиком и заснуть. Неважно, какую форму примет Ка - думаю я - главное, продолжать собственную борьбу, в чем бы она не заключалась. Пускай у меня не так уж и много выбора - все решают причудливые переплетения судьбы, но я буду бороться, пускай ради самой борьбы. Потому что это моя сущность, сущность человеческого существа, и я буду биться за свое счастье, пускай оно и является иллюзией.