Я извлекаю огонь. Глава 18. Помилуй нас

Художник совсем близко - я чувствую, как вопят его мысли, призывая меня. Стоит потянуть за дверную ручку и я встречусь с ним, но я не спешу делать этого. Странное чувство охватывает меня, слишком поздно я начинаю задумываться о том, имеет ли все это предприятие смысл.
Моя неуверенность растет с каждым мгновением, и я оттягиваю неизбежное, судорожно пытаясь найти ее причину. Нет, дело не просто в страхе - кто-то провоцирует его, кроме нас двоих в этом замке есть еще один наблюдатель. Я стараюсь восстановить участившееся дыхание и "нащупать" незнакомца, концентрируя внимание в точке между бровей. Мое ментальное зрение подводит меня - я ощущаю только Художника.
И все же меня не покидает ощущение того, что это западня. Что тот, другой, только и ждет, что я открою дверь. Что после этого мгновения не будет пути назад. Выживание среди миров Ночи научило меня тому, что невозможно подготовить себя к тому, что ждет впереди, но все же мне не удается смириться с этим. Мне хочется, что бы страх покинул меня, но этого не происходит.
Я закрываю глаза и стараюсь отделить свое Ба от своих мыслей - в ответ, в темноте, за закрытыми веками передо мной проносится колода карт таро, но это происходит настолько быстро, что я не успеваю распознать, какую именно судьбу они уготовили мне, а затем меня захлестывает привычный водоворот сумбурных мыслей и тревожных догадок. Я понимаю, что в данный момент будущее не предопределено и от этой мысли мой позвоночник пронизывает холодом.
Медленно, словно во сне, я тяну ручку на себя.
***
Комната Художника встречает меня теплым светом свечи на столе, отбрасывающим яркие тени на окружающее пространство. Похоже, этот свет - единственное, что осталось от бесчисленных проявлений жизни, некогда наполнявших эту комнату. Пыльные безглазые игрушки на полках, затянутые паутиной стопки книг, возвышающиеся, словно надгробия в самых неожиданных местах, окна, плотно занавешенные толстой тканью и не пропускающие внутрь свет. Кажется, будто тлеющий свечной огонек ведет трагическую борьбу с окружающим запустением и отчаяньем, тщетно пытаясь оживить, взбудоражить мертвое пространство.
Хозяин и узник всего этого настолько сливается с окружающим миром, вещественным олицетворением забвения, что мои глаза находят его лишь когда он слегка приподнимает голову с испещренного царапинами письменного стола, а затем с глухим звуком опускает ее снова. Шевеление длинных сальных волос пепельного цвета напоминают мне копошение щупалец, а кисти рук, спазматически сжимающиеся - бледные кости скелета.
Я концентрируюсь на огоньке свечи и пытаюсь отогнать от себя дьявольское наваждение. Мысли Художника витают в воздухе, словно потревоженные призраки, и я уже знаю, что о чем шепчет ему дремотное сознание. Делая шаг вперед, я хватаю его за тонкую руку, боясь ненароком сломать ее и осторожно отвожу в сторону. Тянусь вперед, осторожно вытягивая из складок его старого камзола пистолет.
- Мне нужно это... - голос Художника похож на крик воронья, приглушенный стуком дождя о стекло - Мне надо закончить...
Я знаю, что пуля предназначалась вовсе не для меня. Лишь немногие рождаются самоубийцами, а он - не из их числа, раз столь долго решался на это. Да, я лишил его последних остатков уверенности, что он копил многие годы и ничуть не стыжусь этого. Течение Ка привело меня сюда, на самые задворки тлеющего мира и ничто не могло бы помешать этому.
- Тогда сделай это сам - похоже, в его голосе сквозит обида - Убей меня, мучитель чертов! - пытается кричать, но все равно его горло извергает лишь хрипы.
Его тело сотрясается, но я не могу понять, плачет он или смеется. Я стою, парализованный увиденным, умственно отдалившись от этой картины отчаянья, словно смотрю кинофильм, а, затем, по моему телу, начиная от кончиков пальцев и поднимаясь вверх, к голове, проходит волна неприятной дрожи, что заставляет сдернуть с себя спасительный туман и начать действовать.
Художник все повторяет одно и тоже умоляя убить его, а я неловко взвешиваю в руке тяжелый револьвер, прислушиваясь к собственным ощущениям. Отсюда должен быть выход, как и из любого места. Вот только где он? Где заканчивается вечная Ночь и наступает Междуночье?
Художник застрял здесь по собственной или чужой воле. Я думал, что эта комната будет пределом уровней Праздника, его черным сердцем, но это не так. Есть еще что-то. Что-то совсем близко, дышащее мне в спину, но не рискующее показаться на глаза. Нечто, знакомое мне - то, чей образ маячит на периферии моего сознания. Кажется, еще чуть-чуть, и я вспомню. Возможно, я видел это место в своих снах...
- Нам нужно идти - говорю я скорее для того, что бы услышать собственный голос, нежели адресуя слова Художнику.
Он не слушает меня (или не хочет слушать), и тогда я, предусмотрительно положив пистолет на полку, куда он не смог бы дотянуться, подхожу ближе и пытаюсь поднять его и поставить на ноги, ожидая хоть какого-то сопротивления. Художник бездействует - в этом его плаксивый, жалкий протест - поддастся моим рукам, а затем со всей силы упасть на пол, словно безвольная кукла, стукнувшись головой о стену.
Я пытаюсь поднять его, но, видя, что это представление продолжается, оставляю свои попытки и переключившись на другое занятие - беру револьвер и начинаю осматривать комнату.
- Ты ничего не найдешь, мучитель - шепчет мне в спину Художник, но я игнорирую его, пытаюсь уловить то самое чувство, что не давало мне покоя.
- Здесь кто-то есть - говорю я - Кто-то или что-то. Здесь должен быть выход.
Слушаю долгое молчание в ответ, а, обернувшись, вижу, что был прав. Он знает, как отсюда выйти, но вот только почему он не сделал этого раньше? Почему предпочел заточение, самоубийство?
Краем глаза замечаю блеск за пыльными нагромождениями книг и подхожу, что бы расчистить этот завал. Отчего-то беру одну из них и осторожно откладываю в сторону, делаю это с последующими, не решаясь попросту повалить всю стопку на пол и разбросать по всей комнате ногами. После минутной борьбы, вызывающей у меня недоумение, все же делаю это, но вместо отражения вижу у себя за спиной Жизнелюба, внимательно рассматривающего что-то в углу.
Я оборачиваюсь, но, разумеется, никого не вижу - мой спутник принимает материальную форму только в отражении. Теперь его черные глаза смотрят прямо на меня, его бледное лицо мерцает и вот уже я не могу понять, кого вижу перед собой - мужчину или женщину. Такие странные метаморфозы неожиданно заставляют меня улыбнуться, хотя  душу по-прежнему сжирает мерзостная смесь страха и печали.
- Почему ты не убил его, Жилец? - мучительно звучит у меня в голове вихрь голосов Жизнелюба - Я же говорил, что убив его, ты покончишь со всем этим.
- Зачем?
- В этом предназначение.
- Твое, не мое. Я пришел сюда не за этим.
- Ты решил пожалеть его, да, Жилец? Решил, что вы похожи, что раз возможно спасти даже его, то тебя и подавно? Тогда зачем же ты пришел сюда?
- Это не последний уровень Праздника.
- Да, но ты не захочешь увидеть следующий - Жизнелюб наклоняется вперед и шепчет мне в самое ухо- Знаешь, что нас ждет там? Справедливость. Как тебе такое, а? Ты так долго стенал о том, что жизнь нечестна по отношению к тебе, а теперь подумай, что стало бы, если бы справедливость на самом деле восторжествовала? Что стало бы с тобой, Жилец? Я имею в виду настоящую справедливость, а не твои детские эгоцентричные обидки. Что, если все твои хорошие и плохие дела взвесили бы, а затем вынесли приговор?
- Такого понятия нет, Жизнелюб. Только мы сами судим себя, сами создаем себе ад и рай. Знаешь, почему я не хочу убивать его? - я разворачиваюсь и быстро следую к тому месту в комнате, на которое так внимательно смотрел мой спутник. Слышу протестующие крики в шорох в углу комнаты, где сидит Художник и смотрю на книгу, отличающуюся от всех остальных безукоризненно чистой обложкой, с которой на меня взирает тот самый портрет напыщенного старика из галереи в замке.
- Знаешь, для чего я делаю все это? Никто не заслуживает той участи, что постигла Художника. И если это в моих силах, то я сделаю все, что бы исправить это. Сделаю что-то хорошее... Просто так.
Кинжал на поясе начинает нестерпимо жечь, когда я открываю книгу и начинаю читать на неведомом языке, вспоминая значения иероглифов не физической памятью, заложенной в мозге, а нечтом более глубинным и древним. Первозданная тьма вырывается из чернильных оков и поглощает все вокруг. В последний момент я слышу голоса Жизнелюба, и, к своему изумлению, понимаю, что он ликует.