Пасха

В храме чувствовался мандраж. Бабушки, разной степени усталости от жизни, пришедшие на службу, начали суетиться, на сколько им позволяло здоровье. Редкий, тихий до этого шёпот сменился шипящим приглушённым гулом. Благоговейное ожидание переходило в напряжённость. Если б я не была в курсе происходящего, то наверняка бы уверовала в скорое пришествие пусть и не Мессии, но как минимум президента. Молельный зал постепенно всё больше заполнялся людьми, разного уровня воцерковлённости. И потому шаги, перетаскивания чего-то железного вне зоны моей видимости, уже переставали быть гулкими. К  обитающим здесь практически каждый день прихожанам начали присоединяться и жители посёлка, посещающие храм по «Великим праздникам» и такие как я — наносящие разовые визиты.
Я, конечно, и раньше ходила в церковь. Правда, очень не часто. Редко. Крайне редко. Вот когда припрёт, совсем фигово на душе станет — тогда и пойду. Главное не в часы службы. Когда один на один — оно лучше. Постою у икон в тишине, свечки поставлю и, вроде как легче становится, отпускает. Поговорю, поплачусь - про себя, не в слух, естественно, и с каким-то даже чувством выполненного долга - выхожу. Откуда такое ощущение? Понятия не имею. Словно на субботник сходила или галочку в «билютне» куда надо поставила. Но в этот раз я пошла в храм скорее из любопытства. Мне очень интересно стало, как проходит один из тех самых «Великих праздников». Что там за действо происходит, о чём говорят, чем кормят. Про хлеб и вино разве что ленивый не слышал. И я решила пойти на вечернюю пасхальную службу. Заранее позвонила бабушке, сообщила, что пойду с ней. Моя бабушка, бывший ответственный партийный работник, сейчас продаёт иконы в церковной лавке… проще говоря она - «работник церкви». И, естественно, ни одну службу не пропускает. Поэтому на грядущий вечер у нас сложилась компания надёжная.
 Бабушка сразу же обрадовала, что после основного мероприятия — то есть службы, они будут «разговляться». Это мне показалось не менее любопытным, чем служба, ведь с кем с кем, а со священнослужителями я ещё не пила. Семь или восемь столов расположились в цокольном этаже храма, где обычно проходят занятия воскресной школы и прочие благотворительные мероприятия церкви. На целлофановых скатертях с белыми розочками «ответственные прихожанки» расставили вкусности - кто что принёс, получилось в складчину.
На деле «разговление» оказалось эдаким банкетом «для своих», только по тише, по спокойней, чем те, на которых я была раньше. Трапезу возглавлял батюшка. Он как бывалый тамада произносил и произносил тосты, ну, конечно, на свой, церковный манер. И не преминул пожурить казаков, дескать «хорошо бы вас видеть в храме не только в Рождество и Пасху, но и на других службах». А казаки что - глазки потупили, поулыбались, как школьники перед учителем, и по стопочке маханули.
Я, естественно, старалась много не пить, да и не есть — уж очень тугой оказался пояс у моего плаща. Накануне службы я рассудила так — церковь церковью, но я же девушка и выглядеть в любом случае должна хорошо, тем более мне ещё и похудеть удалось до одного моего очень красивого чёрного плаща. Есть в нём что-то французское: строгие линии, прилично-коленная длина и небольшой волан на воротнике, который намекает - «я вся такая из себя сдержанная, но могу и поулыбаться». Я одела тёмное платье, плащ, затянулась поясом, чтобы талия сильнее выделялась, нашла дома шёлковый платок и повязала его на голову на манер девушек из ретро фильмов, которые с шиком петляют на кабриолетах по дорогам Ниццы. Всё в соответствии с церковным дресс-кодом. И как завершение образа  — туфли с винтажной пряжкой. Бабушка ещё на выходе из дома заохала, что мне будет тяжело стоять на каблуках. Но красота, она же такая — ей жертву подавай. И бабушка оказалась очень права. Какими бы удобными туфли не представлялись мне утром, той ночью я прочувствовала всю боль, которую мы терпим ради красоты. Но началось моё посещение храма с того, что эти туфли провели меня по широкой двухмаршевой лестнице, отделанной скользкой плиткой.
Зайдя в храм, я, как положено, пошла ставить свечки. Ещё в детстве научили — сначала ставить усопшим предкам, а потом святым по желанию. Молитв я не знаю, кроме главной - «Отче наш». Поэтому у меня это скорее внутренняя беседа-обращение. И не могу справиться с аспектом человеческой натуры — надо обязательно что-то попросить. Не хорошо это, но я работаю над собой, или пытаюсь работать. Процесс зависания у икон у меня растягивается всегда на несколько минут.
 Но тут, краем глаза я замечаю, как бабушки-постоянные прихожанки (их видно сразу), со скоростью спринтеров в отставке - словно суставы, как у подростков - быстро передвигаются между подставками для свечей, расставленными по всему залу и отработанным движением чётко втыкают свечки, куда наметили и идут поболтать друг с другом. Только тихонечко — шёпотом.

Я так погрузилась в свои мысли, что даже не заметила, как в храм внесли какой-то большой короб весь в цветах — напоминающий клумбу. Бабушка мне шепнула, что это имитация гроба. Честно признаюсь — странное зрелище. Я на похоронах стараюсь к гробу не приближаться, а тут такая инсталляция. Все начали к нему подходить и дважды целовать. Меня бабушка толкает:
- Иди, поцелуй. У Христа на теле две раны — надо поцеловать каждую.
- Но это же антисанитария.
- Ты что, это всё святое, - но видимо, заметив мой шокированный взгляд, добавила,- можешь хотя бы лбом прикоснуться.
Ну, делать нечего. Не подойдёшь — зыркать будут, а потом ещё и бабушку мою донимать «чего это твоя внучка ерепенится». Итак разоделась контрастирующе с местными дамами, а если не подойду — совсем плохо.
Пошла.
Вблизи «гроб» оказался фанерой, на которой масляными красками изображался «Спаситель во гробе». Я уж как смогла изогнулась, но прикоснулась лбом к ранам. В этот момент я поняла, почему бабушка была против того, чтобы я накрасила губы блеском перед выходом из дома, сославшись на запрет в храме — ни какое это не «искушение для мужчин», а чтобы священную инсталляцию не замарали своими «Максфактерами», да «Орифлеймами».
В назначенное время храм заполнился людьми до отказа, кому-то и места не хватило — стояли чуть ли не в дверях. У бабушки, оказалось, есть в храме любимое место для стояния — за двумя колоннами — там людей поменьше. Всё-таки, при всей кажущейся тяги к социуму, члены нашей семьи любят какое-никакое, а уединение.
Служба началась. Батюшка в храме молодой, но уже с явной лысиной, только начал вещать, и почти сразу объявил о Крестном ходе.
- Это куда мы в потёмках пойдём? - спросила я у бабушки, даже слегка опешив.
- Да не волнуйся. Вокруг храма обойдём и всё.
Обошли. С хоругвями и казаками во главе «парада» - всё как положено. На лестнице постояли, что-то даже пропели. Я хоть и люблю петь, но текст-то не знаю. Стояла, слушала. Эта песня-присказка врезалась в мозг на несколько дней.
Ещё постояли. Я пару раз чуть не упала — скользкие ступеньки и каблуки — сочетание не очень надёжное. И вошли в храм, дружно перекрестившись.
«Креститься! Надо же креститься» - осенило меня. Во время службы все как будто чувствовали когда это надо делать. Все знают некий тайный сигнал? Ну, я в курсе, что при входе и при выходе из храма, когда свечку ставишь, но на службе-то - когда? Шёпотом обратилась к бабушке, она в тот вечер была моим «сенсеем» по церкви.
- Когда Господь произносят, тогда и крестись, ну или за мной повторяй, - неведомым доселе знанием поделилась со мной бабушка. Значит, сигнал всё-таки есть.
Я очень внимательно слушала службу. Ждала про рассказ рождения или смерти Христа, но разобрать что говорит «оратор» не всегда предоставлялось возможным. Читающие проповедь сменялись и не всех можно было понять. Я вслушивалась, в перерывах уходила в свои мысли, в общение с теми, к кому мы обращались в тот вечер.
Два или три раза за службу бабушка легонько трогала меня за плечо и говорила:
 - Вот, слышишь сейчас читают? Это такая сильная молитва, все ангелы здесь, вот теперь можно просить — точно услышат и помогут.
А мне, почему-то не хотелось просить. Хотелось благодарить. Благодарить за жизнь, за возможность жить её так как мне комфортно. За семью и за любовь.
От погружения в себя отвлекали работницы храма. Они, чуть расталкивая людей, мгновенно возвращающихся в действительность, ходили, проверяли масло в лампадах. Даже когда было понятно, что оно ещё не успело выгореть - проверить было крайне необходимо.
Спустя три часа ночных стояний и переступаний с ноги на ногу, последние полчаса, из которых желание было только одно — присесть, служба стала завершаться причастием.
Прихожане начали выходить, но им на встречу в храм по одному стали заходить мужчины и женщины дорого и подчёркнуто скромно одетые с маской нарочитой набожности и кротости на лице, гружёные пасхальными корзинами. Ни дать не взять Мадонны или Магдалены воплоти от кутюр. Среди них было много девушек, наверное, молодые жёны захотели показать семье мужа свою религиозность. При виде их корзин я застыла на несколько мгновений. Эти дамы или мастерицы, каких по дизайнерам разбирают или они пожертвовали покупкой новых туфель, чтобы купить эти корзины. Пасхи, как от ведущих кондитеров, выводки фетровых цыплят, бантики, ленточки, на яйцах такие узоры, словно их расписывал сам Фаберже, если бы пользовался бюджетными материалами. И от всех этих корзинок и их носительниц веяло таким напускным религиозным благоговением, что даже стало немного стыдно, что мы уже покидаем храм, как будто сейчас только всё начнётся а мы уходим.
 Проходя мимо этих благочестивых особ, я тихонько спросила у бабушки:
- Почему они только сейчас пришли, служба ведь закончилась?
- А они корзинки освятить пришли.
- А разве это правильно, вот так просто прийти на освящение, проигнорировав службу?
- Конечно, нет.

Улёгшись дома в постель у меня в голове звучало и звучало «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!»